Текст книги "Кавалькада"

Автор книги: Уолтер Саттертуэйт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

Глава девятнадцатая

В Байрейт мы приехали в начале четвертого пополудни. Утром, еще в Берлине, Пуци разговаривал с Вагнерами по телефону, и нас втроем пригласили к шести часам на ужин. После того как мы сняли номера в железнодорожной гостинице, Пуци решил еще немного вздремнуть. Мисс Тернер предложила мне поиграть с ней на пару в туристов, я сказал, что такая мысль мне по душе, и мы вдвоем отправились прогуляться по городу.

Городок оказался не Бог весть какой большой, поэтому мы все осмотрели довольно быстро. Без двадцати шесть заехали за Пуци. А еще через десять минут мы уже шли втроем по дорожке к Ванфриду, дому Вагнеров. Посреди дорожки, в окружении низкого кустарника, на широком, плоском каменном постаменте стоял большой бронзовый бюст. По словам Пуци, то был король Людвиг II.[35]35
  Людвиг II (1825–1886) – баварский король.


[Закрыть] Он был дружен с Рихардом Вагнером.

Сам дом был неброский, трехэтажный, из желтого камня, с деревянной дверью посередине, широкой и высокой, с колоннами по бокам. Я дернул за шнур звонка.

Когда дверь приоткрылась – на полметра, я было решил, что за ней никого нет, пока не услышал тоненький детский голосок:

– Папа говорит, что сегодня я должна разговаривать по-английски.

Я глянул вниз и увидел маленькую светловолосую девочку лет шести в белом летнем платьице, смотревшую на меня во все глаза.

– Он говорит, вы не знаете немецкого.

– Кое-кто из нас знает, – сообщил ей я.

Девочка взглянула на меня с сомнением. И вслед за тем, будто решив меня проверить, протараторила что-то по-немецки.

Стоявшая рядом мисс Тернер протараторила что-то в ответ. Девчушка рассмеялась, и ее прелестные волосы, когда она тряхнула головой, рассыпались.

– Фриделинда! – Мужской голос, слегка недовольный. – Фриделинда, ты что там дразнишь гостей?

Дверь раскрылась пошире, и перед нами предстал мужчина с бокалом белого вина в руке. Лет пятидесяти с небольшим, невысокий, в изящных белых кожаных туфлях, сделанных на заказ, в длинных серых чулках поверх брюк для верховой езды, в белом пиджаке, белой рубашке и в маленькой накрахмаленной красной бабочке. Лицо розовое, гладко выбритое. Голова яйцевидной формы, на макушке два жиденьких пучка седых волос, напоминающих крылья бабочки, которая уселась там и тут же попала под струю ветра.

– Я Зигфрид Вагнер, – представился он. – Сын Мастера. – От него попахивало вином. – Господин Ганфштенгль, будьте добры, представьте своих спутников.

Пуци объяснил, кто из нас кто. Все были счастливы познакомиться друг с другом и объявили об этом во всеуслышание. Затем Зигфрид Вагнер повел нас через весь дом. Пройдя по широкому холлу с паркетным полом и потолком высотой в три этажа, мы вошли в просторную гостиную. В дальнем ее конце сквозь большой эркер виднелся зеленый сад. Девочка, Фриделинда, шла рядом с мисс Тернер и весело с нею о чем-то болтала.

– Нет, нет, нет, – сказал ей Вагнер и погрозил пальцем. – Сегодня никакого немецкого. Разговаривай по-английски.

– Папа, так ведь тетя же знает немецкий.

– Но другие-то не знают, дитя мое. Сегодня мы говорим только по-английски.

Девочка скорчила гримасу, которую он не заметил, потому что прикладывался к бокалу с вином. Потом он обратился к нам с Пуци и мисс Тернер.

– Идемте, идемте, – сказал он. – Все ждут в саду. Сегодня такой чудесный денек, грех не посидеть на свежем воздухе.

На траве вокруг фонтана уже расставили соломенные стулья, маленькие деревянные столики и один большой. На большом столе стояли бутылки с вином, бокалы и пивные кружки, сверкавшие на солнце. Вокруг столов сидели и стояли люди. Две горничные сновали с бутылками и кувшинами с пивом. Трое детишек, два мальчугана и девчушка лет трех, играли слева с какой-то женщиной – должно быть, гувернанткой. Фриделинда подбежала к ним и, бойко размахивая руками, принялась рассказывать, что она только что узнала.

Вагнер провел нас по кругу и представил. Во-первых, под деревом в тенечке сидела его мать, госпожа Козина Вагнер, маленькая, худенькая седая старушка лет восьмидесяти. На ней было старомодное черное платье, на которое, как видно, ушло бессчетное количество метров шелка. Узкое лицо, ввалившиеся щеки по обе стороны крупного носа. Она казалась хрупкой, почти воздушной. Голос слабый, английский с сильным акцентом, но когда она настояла на том, чтобы пожать мне руку, я почувствовал силу в ее худых пальцах.

Была там и жена Зигфрида, англичанка, которую звали Уинифред, – маленькая и полная, в белом платье с кружевами у ворота. Темные волосы стянуты на затылке большим узлом, лицо волевое, скулы широкие, подбородок тяжелый. Ей было под сорок, то есть лет на двадцать меньше, чем мужу. Она курила сигарету с таким видом, будто где-то прочла, что табачный дым полезнее кислорода.

Был там еще его деверь, муж сестры, толстый близорукий англичанин лет шестидесяти по имени Хьюстон Стюарт Чемберлен. После того как мы с ним пожали друг другу руки, он взглянул на меня из-под кустистых бровей и сказал:

– Американец, да? И, судя по фамилии, французского происхождении.

– Это было так давно.

Он кивнул.

– Но кровь дает о себе знать, старина. Кровь всегда даст о себе знать.

Он был очень галантен с мисс Тернер – склонился к ее руке и широко улыбнулся.

– Тернер. Не родственница ли художника?

– Боюсь, нет.

– Зато ее мать, знаете ли, – вмешался Пуци, – была немкой.

– А, – отозвался Чемберлен и просиял. – Потрясающе! Значит, добрые тевтонские корни.

За всем этим без особой радости, точно ребенок, вывалившийся из шалаша на дереве, наблюдала сестра Зигфрида Ева, еще одна маленькая темноволосая женщина. Пришел черед нам познакомиться и с нею. На госпоже Еве было серое платье, показавшееся мне несколько мрачноватым и нарочито скромным, и тем не менее она выглядела по меньшей мере лет на десять моложе своего супруга – Чемберлена.

Нам также представили гувернантку госпожу Шнаппауф, высокую даму с тонкими губами, сжатыми в горестную складку. И трех других детей – Вольфганга, Виланда и Верену. Фриделинда, стоящая в сторонке, сказала:

– Вот видите, он и правда не знает немецкого.

– Хватит, – оборвал ее Вагнер и снова пригрозил пальцем. – Или пойдешь спать без ужина.

Притворно расширив глаза, Фриделинда прикрыла ладошкой рот. Потом наклонилась вперед и зашлась в смехе, довольная собой. Братья не обратили на нее внимания. Сестренка хихикнула. Гувернантка сердито нахмурилась.

Зигфрид повернулся к нам. Каким-то непостижимым образом его бокал снова оказался полным.

– Пойдемте, – сказал он, – представлю вас Мастеру.

Пуци, мисс Тернер и я последовали за ним вокруг фонтана через лужайку к большому темному гранитному камню, который лежал в траве. На камне не было никакой надписи.

– Здесь, – сказал он, – находится могила величайшего в мире художника и мыслителя.

Меня так и подмывало спросить, почему он похоронил своего отца на задворках, хотя лично меня это совершенно не касалось. Быть может, на местном кладбище просто не нашлось свободного места. А может, потому, что никак нельзя было погрести величайшего в мире художника и мыслителя на сельском кладбище среди всякой шушеры.

Откуда-то снизу и сбоку пропищал тоненький голосок:

– Мама говорит, что вы приехали поговорить о дядюшке Вольфе.

Я посмотрел вниз. Фриделинда.

– А кто такой дядюшка Вольф? – спросил я.

Девочка сказала:

– Это они велят мне так его называть. А по правде, его зовут Адольф. Он мне не нравится. Потому что ходит в панталонах.

– Довольно, – сказал Зигфрид.

– Так ведь ты сам велел мне разговаривать по-английски.

– Но не перебивать старших. Ступай, поиграй с братьями и сестрой.

– Мне всегда все запрещают, – буркнула девчушка и надула губы.

– Ступай себе, – повторил отец и жестом отослал ее прочь.

Девчушка повернулась и медленно, обиженно понурив головку и шаркая ножками по траве, пошла к дому.

Зигфрид повернулся к нам и громко вздохнул.

– Ох уж эти дети. Иногда радость, а иной раз сплошное наказание. – Он сделал два глотка вина. – А теперь самое время выпить, верно?

– Ничего, – сказал я, – если я задам несколько вопросов?

– Лучше за ужином. – Он улыбнулся, протянул руку, сжал мою и выдохнул мне в лицо очередную порцию винных паров. – А пока отдыхайте.

Я от души посочувствовал Фриделинде.

Глава двадцатая

Ужинали мы в большой столовой-гостиной с входом прямо из холла. Стены затянуты красным бархатом. Черные шелковые занавески, расшитые золотом, задернуты. На квадратном столе свечи в позолоченных подсвечниках, притом что с потолка свисали еще и яркие электрические люстры. Белая камчатная скатерть блестела, как обледенелая лыжная дорожка.

Во главе стола восседал Зигфрид Вагнер. Справа от него сидела старшая госпожа Вагнер – Козима. Я сидел слева от него. Рядом со мной разместились Ева Чемберлен, за нею Пуци, за ним мисс Тернер, за нею, в конце стола, сам Чемберлен, далее Уинифред Вагнер, а стул между ней и Козимой был пуст.

Детей за столом не было. Вероятно, госпожа Шнаппауф отвела их в подвал и придушила.

Нас обслуживали те же две горничные, что суетились в саду. На первое подали нечто вроде бобового супа. На поверхности водянистой серой жидкости в белой фарфоровой чашке плавали три-четыре покалеченные фасолинки в окружении морковной стружки. Я попробовал суп. На вкус он оказался еще хуже, чем на вид.

– Итак, господин Бомон, – начала Козима Вагнер, – вы расследуете то ужасное происшествие в Берлине. Когда пытались убить замечательного господина Гитлера.

– Точно, – подтвердил я. – Когда господин Гитлер останавливался здесь, он не упоминал, зачем едет в Берлин?

– Малый сказал, – вмешался Чемберлен, – что собирается устроить небольшую заварушку вместе с генералом фон Зеектом. И вынырнуть вон всю эту веймарскую шваль.

– Дурацкая затея, на самом деле, – заметил Зигфрид и отпил вина.

– Просто замечательная, – твердо заявила его мать. – Страна разваливается. Никакого уважения к традициям. Никакого уважения к культуре. В ночных клубах играют негритянскую музыку. Кругом одни евреи.

– Господин Вольф, – сказала Уинифред через стол, – хочет отвести Германию от края пропасти.

– Господин Вольф – это господин Гитлер? – спросит я.

– Да, он сказал, что ездит по стране под этим именем, – пояснила Козима.

– Для него, Фил, – уточнил Пуци, – безопаснее разъезжать под nom de route.[36]36
  Псевдоним (фр.)


[Закрыть]

– Оно и понятно, – заявил Чемберлен. – Под каждой койкой прячутся большевики. Эти грязные мерзавцы.

– К тому же, как мне кажется, – заметила Уинифред, – это имя ему очень подходит. – Она повернулась к Козиме. – Он очень похож на волка,[37]37
  Вольф (Wolf) в переводе: с немецкого означает «волк».


[Закрыть] правда? Сильный и хладнокровный. И производит впечатление человека умного, всезнающего.

– А мне, – признался Зигфрид, – он показался простоватым. – Он держал ложку, оттопырив мизинец, и низко наклонялся над миской с супом, поднося ее ко рту.

– Но в этом и есть его сила, – заявила Уинифред. – Он из народа, из Volk. И черпает из него свою силу.

Зигфрид хотел было что-то сказать, но мамаша его опередила:

– Вот именно, – сказала она. – Я считаю, он замечательный.

Зигфрид положил ложку, взял бокал и глотнул вина. Взглянул на меня и улыбнулся. Улыбка вышла слегка пьяной.

– Кто-нибудь из вас, – оглядывая стол, спросил я, – рассказывал посторонним о намерениях господина Гитлера?

– Никому-никому, – ответил Чемберлен. – Малый взял с нас слово, что мы будем молчать, правда, мама?

Козима кивнула.

– Мы бы и сейчас вам ничего не сказали, господин Бомон, если бы господин Гитлер не позвонил нам вчера и не попросил помочь в вашем деле. И мы готовы ответить на все ваши вопросы.

– Я сама с ним разговаривала, – гордо сообщила Уинифред.

Мисс Тернер повернулась к ней и спросила:

– Вы давно его знаете?

– О нет, – ответила Уинифред. – Я видела его в первый раз. Он ехал в Берлин на машине, и наши друзья в Мюнхене предложили, чтобы мы пригласили его к себе. Конечно, мы о нем слышали, но нам ужасно хотелось его увидеть. И он всем нам очень понравился. – Она улыбнулась Козиме. – Он явился, будто вняв нашим молитвам, правда, мама?

– Вот именно, – подтвердила Козима.

– Каким таким молитвам? – поинтересовалась мисс Тернер.

Козима огляделась и кивнула горничным, которые стояли у стены, сложив руки на груди. И они принялись убирать чашки из-под супа.

– За возрождение Германии, – ответил Чемберлен. – Последнее время положение в стране всех нас ужасно угнетает. Эта война, потом Версаль, международное еврейство, эти прохвосты в Веймаре…

– Господин Бомон, – обратилась ко мне Козима, – вы хорошо себя чувствуете? Вы ничего не ели.

– Желудок что-то побаливает. Наверное, съел что-то в поезде.

– Какое-нибудь мясное блюдо, – предположила Козима. – Я угадала?

– Да.

– Это, знаете ли, совсем не безопасно. В конце концов, это даже смертельно. – Она мило улыбнулась. – Но уверяю вас, в сегодняшнем обеде нет никаких продуктов животного происхождения.

– Чудесно, – сказал я. – Кстати, когда господин Гитлер гостил у вас, ужин тоже подавали горничные?

– Нет, – ответила Уинифред. – Господин Вольф попросил, чтобы в столовой никого, кроме домочадцев, не было. И мама отпустила горничных на вечер.

Горничные, о которых шла речь, начали расставлять перед нами тарелки. На каждой из желтой жижи торчал небольшой круглый бугорок какой-то желтой каши, похожей на овсянку.

– Спасибо, – сказал я Уинифред и повернулся к Чемберлену. – Простите, что перебил.

– Ничего страшного, старина. – Он повернул седую голову к мисс Тернер.

– Эти прохвосты в Веймаре. Большевики. Жуткая инфляция. Тевтонская раса получила ужасную встряску. Положение, вынужден признать, выглядит довольно мрачно. И тут появляется этот малый, Гитлер.

Я попробовал кашу. Похоже, вареный турнепс, хотя ручаться не могу.

– Просто чудо какое-то, – продолжал Чемберлен. Он взглянул влево. – Как ты верно заметила, Уинифред, он внял нашим молитвам.

Когда я собирался проглотить первую ложку овсянки, то почувствовал, как по моей правой ноге что-то ударило. Я взглянул на Зигфрида, единственного, имевшего доступ к моей ноге, но он знай себе потягивал винцо.

Случайность, наверное, решил я и сдвинул ногу чуть влево.

Уинифред спросила мисс Тернер:

– Вы читали книгу Хьюстона?

– Нет, – ответила мисс Тернер. – Боюсь, нет. Какую книгу вы имеете в виду?

– «Основы девятнадцатого века», – сказала сидевшая рядом со мной Ева. Это были ее первые слова за весь вечер. – Просто замечательная книга. – Она мечтательно улыбнулась мужу.

Кто-то снова стукнул меня по правой ноге, на этот раз сильнее.

Я посмотрел на Зигфрида. Мне показалось, что мой сосед приспустился на стуле сантиметров на пять, но он энергично поглощал кашу. Я перекинул правую ногу через левую, убрав ее подальше от края стола и от Зигфрида. Поглядел через стол на Уинифред и подумал, знает ли она, что у ее супруга блуждают не только глаза, но и ноги.

Но в эту минуту она говорила мисс Тернер:

– Там есть все. Вся история человечества.

Я выпил еще немного вина. Моему примеру, как я заметил, последовал и Зигфрид. Одна из горничных наполнила его бокал.

– Выдающаяся книга, – заявила Козима. – Мастер был бы в восторге. Какая жалость, что он не дожил до наших дней и не смог ее прочитать.

Чемберлен зарделся от гордости.

– Знаете, я не смог бы ее написать, – сказал он мисс Тернер, – если бы не те, кто был до меня. Я, как и Ньютон, стою на плечах гигантов. Включая Мастера. – Он улыбнулся мисс Тернер. – Вы читали «Евреи в музыке»?

– Боюсь, нет.

– О, непременно прочтите. Потрясающая вещь, просто потрясающая. Одна из лучших у Мастера. Он там разъясняет, почему каждый человек инстинктивно испытывает физическое отвращение к евреям.

– Но я не думаю, – сказала мисс Тернер, – что каждый человек испытывает подобное отвращение.

– Возможно, не каждый взрослый человек, – поправился Чемберлен. – Образование разрушает инстинкты. А сегодняшняя система образования, естественно, осквернена евреями. Но наука доказала, что если вы возьмете маленького ребенка, лучше девочку, маленькую тевтонскую девчушку, которая не имеет ни малейшего представления, кто такие евреи вообще, и покажете ей еврея, совершенно незнакомого, она сразу же разрыдается. Удивительно, но факт, Готов побиться об заклад, что, будь здесь маленькая Верена и мы привели бы с улицы какого-нибудь грязного еврея…

– Пожалуйста, Хьюстон, – сердито возразила Козима, – никаких грязных евреев в моей столовой.

Все присутствующие весело рассмеялись. Во всяком случае, большинство. Мисс Тернер взглянула на меня сквозь очки и моргнула. Пуци рассматривал кашу, ковыряясь в ней ложкой.

Чемберлен сказал мисс Тернер:

– Главное в моей книге то, что она по-своему доказывает, что все творческие достижения в истории человечества – заслуга тевтонской расы. И что немцы всегда были и есть самая созидательная и крепкая часть тевтонской расы.

Что-то настойчиво почесало мою левую щиколотку.

– Зигфрид, – сказала Козима. – Выпрямись. Спину сломаешь, если будешь так сутулиться.

Зигфрид почти целиком сполз под стол. Улыбнувшись матери, он выпрямился, утер рот салфеткой и снова принялся за кашу.

– А ваши евреи, – продолжал Чемберлен, – с другой стороны, так ничего и не создали. Их мозги просто по-другому устроены. Они дворняжки – понимаете, что я имею в виду? Отчасти – хетты.[38]38
  Хетты (или библ. хеттеи) – древний народ Анатолии, как в далеком прошлом называлась Малая Азия.


[Закрыть] Их носы, например, лишний раз подтверждают их хеттейское происхождение.

Мисс Тернер смотрела на него, слегка приоткрыв рот.

– Однако вот уже много лет, – разглагольствовал Чемберлен, – они тайком пролезают в наши банки, школы, университеты. Пытаются отравить нас своей грязной философией. Социализмом, марксизмом. Ну, а если у этого малого, Гитлера, что-нибудь выйдет, их дни сочтены. Верно говорю. – Он повернулся к Козиме. – Знаете, матушка, лично для меня он служит живым воплощением всего, что говорил о Германии Мастер.

– Да, – подтвердила Козима, – он некоторым образом претворяет в жизнь надежды Мастера.

В разговор вступила Уинифред:

– Он такой энергичный. И одновременно сдержанный. – Она взглянула на свекровь, как будто проверяя, все ли говорит правильно.

Зигфрид допил остатки вина, отпрянул от стола и встал. Лицо у него стало ярко-розовым, почти таким же, как его накрахмаленная бабочка. На лбу – крупные капли пота. Он провел рукой по кустикам седых волос на голове. И они тут же встали торчком, как будто были на пружинках.

– Простите, – пролепетал он, – я что-то неважно себя чувствую. – Он повернулся, сделал один шаг и рухнул на пол. Тарелки и бокалы на столе задребезжали.

– О Господи, – сказала Козима, – у него опять аллергия!

Глава двадцать первая

Я вскочил и кинулся к Зифриду. И когда я осторожно его перевернул, то услышал, что он слегка похрапывает. Все кости целы. Никаких синяков, во всяком случае, на первый взгляд.

– С ним все будет в порядке, – заверила меня Козима. Она стояла напротив меня, с другой стороны от Зигфрида. Рядом с нею был Чемберлен – он обнимал ее за плечи. – Весной с ним такое иногда случается, – проговорила она. – Ему надо немного отдохнуть, бедняжке.

– И все из-за этой проклятой цветочной пыльцы, – вставил Чемберлен.

Я затруднялся сказать, действительно ли эта парочка верила в то, что говорит, или они думали, что я мог в это поверить.

– Если хотите, я могу его куда-нибудь перенести, – сказал я Козиме.

– Я уже послала за садовником. Он сейчас… А, Фриц.

Садовник, вероятно, ждал где-то поблизости, за кулисами. Это был здоровый малый в грубом сером свитере и мятых серых шерстяных штанах. Козима сказала ему что-то по-немецки. Он кивнул, подошел к Зигфриду, наклонился, поднял его и перекинул через могучее плечо, как мешок с удобрениями. Руки Зигфрида безвольно болтались. Я заметил, что рубашка у него была с манжетами, скрепленными золотыми запонками в форме сломанного креста.

Садовник повернулся к нам, дернул себя за чуб, улыбнулся, буркнул по-немецки что-то веселое, повернулся и унес Зигфрида.

– Этот инцидент не должен нарушить наш обед, – заявила Козима. – Пойдемте, господин Бомон. Садитесь, пожалуйста. И попробуйте вкусить удовольствие от еды.

Следующим блюдом были помидоры, нашпигованные капустой, а может, капуста, нашпигованная помидорами. Все это варилось так долго, что я не мог сказать, что именно изначально было снаружи, а что внутри. Пока я пробовал получить от этого блюда удовольствие, Чемберлен продолжал разглагольствовать о евреях, обращаясь к мисс Тернер, которая делалась все бледнее.

Позднее, за десертом, когда Чемберлен уже начал повторяться, мисс Тернер сказала:

– А как же христианство? Ведь основал-то его еврей.

Чемберлен хмыкнул наподобие доброго дядюшки. Козима и Уинифред чуть заметно улыбнулись. Сочувственно эдак. Я взглянул на сидевшую слева от меня Еву и увидел на ее лице такую же улыбку. Они и раньше все это слышали.

– Это общее заблуждение, – сказал Чемберлен. – Но в Библии сказано, что он родом из Галилеи, а наука доказала, что в то время в Галилее жили далеко не одни только евреи. Так что Иисус, вне всякого сомнения, не был евреем.

– Кем же он тогда был?

– В настоящее время сказать это нельзя. Может, он был греком. Но вероятнее всего – тевтоном. Только тевтон способен создать такую возвышенную философию. Распятие представляется мне как конечное отрицание Воли. Ничто не может быть более тевтонским.

Мисс Тернер глядела на него во все глаза.

Позднее мужчины и женщины разделились. Чемберлен повел меня и Пуци наверх в библиотеку, где нас ждали бренди и сигары.

Прежде чем Чемберлен успел вернуться к евреям, я спросил, нет ли у него каких-нибудь соображений насчет того, кто мог совершить покушение на Гитлера.

– Большевики, – ответил он. – Грязные свиньи. Они понимают, если этот малый придет к власти, им всем крышка.

– Но как коммунисты могли знать, что Гитлер будет в тот день в Тиргартене?

Это был тот самый вопрос, который мы с мисс Тернер постоянно задавали себе и другим после нашего приезда в Германию.

– Ну, – сказал он, – во всяком случае, не от нас, старина, это точно. Как я уже сказал, мы поклялись держать язык за зубами.

Точно так же, как и все люди из списка, который передал мне Пуци. Но ведь кто-то же узнал, что Гитлер должен быть в тот день в Тиргартене, и ведь в него же стреляли.

Когда я допил бренди, а Чемберлен все еще разглагольствовал о знаменитых тевтонах и об их роли в истории, подобно Сократу и святому Павлу, я извинился и вышел в туалет. И, проходя мимо открытой двери в столовую, услышал, как женщины болтают по-немецки. Я от души пожалел мисс Тернер, которой наверняка было невмоготу.

Когда я шел обратно, они все так же болтали. Я поднялся по лестнице в библиотеку. И когда входил в комнату, Пуци как раз говорил:

– И тут приходит еврей, здоровый такой, жирный…

Увидев меня, он запнулся, заморгал, а рука его повисла в воздухе. В руке была сигара – от ее посеревшего от пепла кончика тянулся дымок.

Какое-то время мы молча смотрели друг на друга.

– Пуци, – внезапно приняв решение, сказал я. – Думаю, нам с мисс Тернер стоит вернуться в гостиницу.

Он поставил бокал с бренди и поднялся.

– Я готов, только скажите, Фил. – Он произнес это быстро, в явном смущении, а может, чтобы скрыть его.

– Не стоит, – сказал я. – Нам с мисс Тернер нужно поговорить. Встретимся с вами утром.

Чемберлен сказал:

– Мне вызвать для вас такси?

– Не беспокойтесь. До гостиницы недалеко, а ночь такая прекрасная.

Пуци все еще стоял в недоумении, будто не зная, куда девать своп длинные руки.

– Это точно, Фил? – Он с надеждой поднял кустистые брови. – Я вполне мог бы уйти прямо сейчас, без вопросов.

– Допивайте свое бренди. Я же сказал, увидимся завтра утром, за завтраком.

– Тогда ладно. Как хотите, Фил. – Он медленно и как-то неуклюже опустился в кресло.

– Доброй ночи, – сказал я Чемберлену.

– Доброй ночи, старина. – Он даже не заметил, что положение сделалось неловким. – Желаю вам приятной завтрашней поездки в Мюнхен. Bon voyage,[39]39
  Счастливого пути! (фр.)


[Закрыть] а? – Очевидно, то была дань моему французскому происхождению.

– Спасибо, – сказал я.

Когда я вошел в гостиную, сразу же выяснилось, что мисс Тернер совсем не против нашего ухода. Она осведомилась о господине Ганфштенгле. Я сказал, что он еще задержится. И мы попрощались с женской половиной семейства Вагнер.

Когда мы вышли из дома и отошли метра на три, мисс Тернер наклонилась ко мне и быстро проговорила:

– Благодарю вас. Я уже готова была завыть. Они просто омерзительны.

– Да.

– Никогда в жизни не слышала столько гадости – низкой, злобной, отвратительной.

– Да.

– Я-то думала, только господин Чемберлен омерзителен. Но эти женщины, вы бы только послушали. Они просто гнусные. И как только господин Ганфштенгль выносит эту семейку.

– Господин Ганфштенгль сейчас травит Чемберлену еврейские анекдоты в библиотеке.

Мисс Тернер с минуту молчала. Но щекой я чувствовал всю тяжесть ее взгляда. Наконец она сказала:

– Он вам нравился? Господин Ганфштенгль?

– Да.

– Вы не думали, что он такой.

– Нет.

– Жаль.

– Мне тоже.

Некоторое время мы шли молча.

Тускло светили фонари, улицы были почти пусты, пока мы не добрались до центра города, где нам попалось несколько машин, прогромыхавших по булыжной мостовой. Некоторые кафе были еще открыты, по тротуарам гуляли люди. Здесь огни горели ярче, и мы видели в витринах темных магазинов свое отражение.

До гостиницы оставалось метров тридцать, когда мисс Тернер вдруг спросила:

– Господин Бомон?

– Да?

– Может, я ошибаюсь, но, по-моему, за нами хвост.

– Вы не ошибаетесь, – сказал я.

Их было двое – они держались на приличном расстоянии, примерно в двух кварталах от нас. Они были в бушлатах и фуражках, как и те головорезы, что пытались напасть на нас с Пуци у «Микадо».