Текст книги "Сколь это по-немецки"

Автор книги: Уолтер Абиш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

ДОСТУП

Эмоциональный барьер

Я плохо вижу в толпе, объясняла она. Поэтому я и не поздоровалась с Харолдом. Я его не заметила. Не знала, что он был приглашен. Не ожидала встретить его на сборище в честь Теренса и Кардинала. Теперь он отказывается забирать мой мусор. Наотрез отказывается его подбирать. Останавливает мусоровоз перед моим домом, подбирает мусор у соседской двери и уезжает. Харолд пунктуален. Через день в десять. От его грузовика много шума. Просто нестерпимый шум… Я остаюсь внутри дома, за спущенными шторами. Я объяснила это недоразумение соседям. Мне слышно, как они болтают с Харолдом… Я перестала ходить на вечеринки с коктейлями.

Пересекавший лужайку мужчина внезапно остановился. На то не было никаких видимых причин. Люди на той стороне его узнали. Он из тех, с кем они время от времени видятся. Как раз такое время, похоже, и выдалось. Но он остановился на полдороги, сказал Кардинал. Должно быть, что-то забыл, пояснил Теренс. Он забывчив и пытается решить, вернуться в машину или идти дальше. Может, помахать ему, сказала Маргарет. Нет, сказал Кардинал, я бы на твоем месте не стал. Вдруг это помешает ему принять решение.

Я кое-что забыл, сказал себе мужчина. Забыл кое-что жизненно важное и поэтому должен вернуться к себе в машину, внешне выказывая сосредоточенность, поглядывая не без сожаления на собравшуюся на террасе компанию. Я бы хотел подойти и присоединиться к вам, но, увы, оставил дома свои очки, а мне так хотелось взглянуть на названия всех этих книг в библиотеке… К тому же я на самом деле не люблю многолюдные вечеринки, не люблю приходить поздно, не люблю, когда Теренс и Кардинал представляют меня всем этим людям, у которых я забираю мусор.

Посмотрите, кто это там, да это же Харолд, завопила Джин. Почему он торчит посреди нашей свежестриженной лужайки.

Абсолютный барьер

По сути, ничто не мешает Марксу войти в многоэтажный жилой дом и подняться на лифте на пятый этаж, а затем достаточно небрежно открыть дверь в свою квартиру. С другой стороны, ничто не мешало ему сразу после приземления в аэропорту Кеннеди послать телеграмму Хильде, чтобы сообщить, что он вернулся и ровно в восемь откроет дверь их квартиры. Швейцар, естественно, узнаёт его и всякий раз, когда он приходит или уходит, открывает перед ним дверь. Он идет к лифту. Вестибюль здания хорошо освещен. Здание хорошо охраняется, и он уверен, что в их квартире все окажется на месте. В точности как он предполагал, все на месте. В стенном шкафу пять его новых костюмов висят рядом с двадцатью тремя новыми платьями Хильды. Между ними нет никакого барьера, да и с чего бы ему быть? Даже их зубные щетки часто соприкасаются друг с другом, и ни он, ни Хильда не отшатываются из-за боязни или отвращения, когда такое случается. Хильда частенько пользуется телефоном, чтобы позвонить кому-либо, кто числится в манхэттенской телефонной книге. Телефонная книга является, так сказать, их общей собственностью. В ней перечислены и все те, кого они годами не видели. Заманчиво позвонить кому-нибудь, кого не видел годами, просто чтобы услышать его голос, но они воздерживаются от подобных поступков. И без того их ежедневники пестрят именами и числами, и часто одни и те же имена и числа присутствуют в обоих ежедневниках. Из этого совпадения можно извлечь определенное удовольствие.

Чтобы войти в квартиру, Маркс должен вставить в замочную скважину свой ключ. Он делал это бессчетное число раз, никогда об этом не задумываясь. Он также бессчетное число раз слышал, как ключ вставляют в замочную скважину, когда сам был в квартире. К его огромной радости и облегчению, неизменно оказывалось, что это Хильда, а не кто-то посторонний, чье появление вызвало бы проблемы. В этом, в общем-то, не было ничего удивительного, поскольку кроме него единственным обладателем ключа от их квартиры, насколько он мог установить, была Хильда. У нее также был и ключ от его машины. Внутри их квартиры ничто не заперто. Все внутри квартиры открывается взгляду, обозримо как для одного, так и для другого. Его дневник, ее заметки, его письма, ее послания. Оба, чтобы набросать свои ощущения, пользуются электрической пишущей машинкой, портативной пишущей машинкой, калькулятором или любым из дюжины карандашей, стоящих в банке «Фортнем Мейсон», где когда-то был превосходный английский стилтон. Вскакивают они и посреди ночи, подчас посреди занятий любовью, извиняются и наскоро царапают на листке бумаги, что же в точности они чувствуют именно в этот момент. Чувства эти записываются вовсе не для того, чтобы укрыть их от другого, нет, их пытаются удержать потому, что оба, и Маркс и Хильда, считают их неуловимыми. Оба находят определенное удовольствие в пленении своих чувств, хотя и согласны, что ни один не знает, что чувствует в любой конкретный момент, поскольку чувства мимолетны и переменчивы, им свойственно быть ложными или обманчивыми…

У Хильды есть новехонькая швейная машина, и когда Маркс по делам отсутствует, она садится за свою швейную машинку и шьет новое платье. Всякий раз, когда он уезжает на несколько дней, в шкафу появляется новое платье. Обычно об этом особо не разговаривают. Он воспринимает ее таланты как нечто само собой разумеющееся. Естественно, он восхищается платьем и говорит: потрясающе, ну а теперь, как там с бараньей отбивной из холодильника, или что-нибудь еще в том же роде. Ключ от квартиры можно легко сдублировать в любом магазине металлоизделий, а записки, которые они столь часто набрасывают, можно скопировать на любом ксероксе. Способность продублировать все, чем они обладают, удовлетворяет огромную, насущную потребность. Она также освобождает их от определенных забот. Например: что я буду делать, если потеряю свой ключ или засуну куда-то свои последние записи. Ключи действуют также и как своего рода опознавательная метка. Он носит в кармане несколько ключей. Знает ключ для каждого замка. Он видел цепочку для ключей Хильды… и пересчитывал ее ключи, двадцать три ключа при последнем подсчете. Много ключей, сказал он себе, подняв одну бровь. Много ключей для одной связки…

Он без предупреждения вернулся домой и зашел в квартиру. Она была безукоризненно чиста. Хотя он вернулся на день раньше, чем говорил, все, абсолютно все, было на своем месте. Он принял душ, сделал себе сэндвич с цыпленком и затем лениво обследовал в шкафу двадцать четвертое платье.

Физический барьер

Из Вашингтона прилетели Теренс и Кардинал. Они не знали города, но привычность реалий, составляющих всякий город, перевесили вызванную незнакомой топографией неопределенность. Оба, и Теренс и Кардинал, говорили на мгновенно понятом таксистом языке. Понимание их заметно приободрило. Оно подтверждало мудрость их решения навестить меня. На самом деле им не было никакой нужды видеть меня лично. Они могли бы уладить все дела по телефону. Могли сказать мне, какого рода материалы подразумевались ими для учебника. Могли бы прислать список слов, которые я не должен использовать, по почте. За публикацией английского текста должны последовать немецкое, итальянское, корейское и вьетнамское издания.

Со временем, поделился Теренс, Вашингтон предполагает распространение этой книги по всему миру, на все школьные системы, здесь и за границей. Предметом учебника является то, как мы живем. Это будет жизнерадостная книга, поскольку люди в Вашингтоне настаивали, чтобы это была жизнерадостная книга. Она должна подружить нас с множеством двенадцати-пятнадцатилетних ребят. Я кивал в знак согласия. Я жаждал углубиться в работу. Я уже начал необходимые изыскания, не без лести объяснял я, и к этому времени мог бы безо всяких затруднений выдать на-гора 100 000 слов. Нет нужды говорить, что затруднений просто не счесть. К примеру, из-за лопнувшей в здании водопроводной трубы я восемь дней оставался без воды; усугубила неприятности необъяснимая враждебность водопроводчиков, которые, как мне казалось, умышленно затягивали мои невзгоды. К тому же я, вероятно, не могу пригласить Теренса или Кардинала к себе домой, потому что мое жилье способно произвести на них неправильное впечатление. Оно может показаться слишком унылым, слишком захламленным и неопрятным для того, кто собирается взвалить на себя задачу написания учебника о том, как мы живем. Меня огорчало, что в переданном ими списке слов, которые не следовало употреблять ни при каких обстоятельствах, присутствовало слово барьер… Моя любовь к слову барьер не имела к этому никакого отношения. Просто барьеры являются частью нашей повседневной жизни. Мы радуемся, когда избегаем барьеров, помещенных на нашем пути. Я не знаю, как будет барьер по-японски или по-вьетнамски. Должен признать, что в прошлом моя упрямая привязанность к определенным словам, словам, которые более не считались подобающими, стоила мне многих хорошо оплачиваемых заказов. Да, платишь цену за привязанность к словам, которые утратили свое значение. Цена эта все же невелика. Из-за слов мне пришлось урезать расходы на питание. Франкфуртер на булочке в ресторане сети «Цум-Цум», где стены из белого кафеля и немецкие официантки, поддержит меня до ужина.

Мне сразу же стало ясно, что Теренс и Кардинал прибыли в Нью-Йорк с определенными ожиданиями, ожиданиями, которые не потрудились от меня скрыть. Ожидания их включали в себя порнографические фильмы и, при удаче, тайком немного качки. Этого и следовало ожидать. Я делаю все, что могу, чтобы их ожиданиям потрафить. Требуется нечто большее, нежели «Цум-Цум». По счастью, на первом этаже отеля, в котором они остановились, имеется дорогой ресторан. Мы занимаем симпатичный столик с видом на парк. Как живем, шутливо изрекает Теренс, когда я выбираю бифштекс из вырезки. Как по учебнику, отвечаю я. Мы смеемся. Не такая уж на самом деле плохая компания, стоит заговорить на их языке. Добравшись до середины бифштекса, я замечаю за соседним столиком Хильду. Она цедит какой-то коктейль. Разглядывает нас. Хильда, жена моего лучшего друга, Маркса. Я машу ей рукой. Теренс и Кардинал выжидающе смотрят на меня. С удовольствием вас представлю, говорю я и шагаю к Хильде. Привет, Хильда, как раз вчера тебя вспоминал. Маркса нет в городе, говорит Хильда. Всякий раз, когда его нет в городе, прихожу сюда выпить… Мне нравится обстановка. Не присоединишься ли к нам, спрашиваю я. Со мной за столиком Теренс и Кардинал, они будут рады с тобой познакомиться. Я чувствую прочность своей позиции, когда Хильда улыбается Теренсу и Кардиналу. Они оба заказали что-то немудреное, дабы не вызвать никаких затруднений у шеф-повара. Теперь, когда Хильда улыбается, они выглядят предельно настороженными. Оба встают, решив, что улыбка Хильды не является барьером. Муж Хильды, объясняю я, занимается текстилем. Много путешествует. Симпатичный парень… заядлый турист… отличный стрелок… Как вам нравится мое новое платье, спрашивает Хильда.

Позже, после кофе и десерта, мы поднялись на лифте на восьмой этаж. Как странно, что я сегодня на тебя наткнулся, сказал я Хильде. Я думал о тебе несколько последних дней. Кнопки на алюминиевой панели лифта пронумерованы от одного до двадцати. Мы нажали восьмерку и смотрели, как она загорается. Кроме пронумерованных, там были и другие кнопки, с надписями HOLD, CLOSE и буквами PH для пентхауза и В для подвала. Ни один жилец не нажмет в здравом рассудке кнопку В. Для любого знакомого с городом В означает также и барьер, а где скорее наткнешься на барьер, нежели в подвале.

Когда двери лифта раздвинулись, все мы выглянули наружу. На стене напротив висела бронзовая табличка с цифрой восемь. Но можно ли было на нее положиться? На Хильде надето нечто без рукавов из светлой вискозы. Кроме того, у нее с собой довольно изящная, но весьма объемистая сумочка. Ни Теренс, ни Кардинал, глазея на сумку, еще не пришли ни к какому заключению по поводу ее содержимого. Она была достаточно велика, чтобы разрушить весь блеск их вечера. В отличие от меня на них обоих были накрахмаленные белые рубашки. Никто не принял бы их по ошибке за землекопов. Они выглядели как мрачные деловые люди, занятые своим обычным делом. Оба с надеждой вглядывались Хильде в лицо и пытались прочесть, что оно говорит, а чего не говорит. Будучи деловыми людьми, они никак не решались прийти к какому-либо заключению относительно ее перспективности и потому немного колебались, что делать дальше. Меня зовут Хильда, сказала Хильда, и у меня есть подруга, которая живет в 1804-м номере. Она выложила эту информацию, как только мы добрались до их комнаты. Теренс и Кардинал обменялись быстрыми взглядами. 1804-й влек за собой еще одно наполненное всевозможным риском путешествие, но они решили, что за черт… Ее зовут Марта, сказала Хильда, и по будним дням она управляет симпатичным маленьким бутиком на Лексингтон-авеню. Встречал ли я ее, гадал я, пока мы поднимались на лифте на восемнадцатый этаж. 1804-й оказался точно таким же, как и комната, которую мы только что покинули. Две спаренные кровати, цветной телевизор, стенной шкаф, ворсистый белый ковер, сбоку от каждой кровати на крохотном комодике по лампе для чтения, вид на Нью-Джерси и репродукция «Артиллеристов» Руссо. Я заглянул в ванную. Скользнул взглядом по белому кафелю стен. Белый кафель моего детского счастья. Не будет ли возражать Марта, если я приму душ. Уже восемь дней, как я не был в душе. На Марте были тесно облегающие брюки. Ее улыбка, пожалуй, казалась чуть более ушлой, чем у Хильды. И Теренс, и Кардинал, оба, должно быть, сочли ее нервирующей, поскольку крепче вцепились в свои портфели. Они были начеку. Улыбка Марты наполняла их неясными предчувствиями. Ранее они уже встречались с подобной улыбкой. Будьте как дома, сказала Хильда. Марта смешала им выпивку. Она сказала, что не против, если я приму душ. Да воздастся вам за великодушие, сказал я.

С выпивкой в одной руке, портфелем в другой, Теренс и Кардинал стояли у окна, уставившись на Нью-Джерси, и отпускали подобающие замечания. Нью-Джерси выявляет в людях наихудшее… а также их объединяет. Будьте как дома, сказала Хильда. Мы и чувствуем себя как дома, сказал Кардинал и осторожно присел на одну из кроватей – близнецов, по-прежнему вцепившись в свой портфель. Ему было слышно, как я мурлыкаю что-то в душе. Возможно, мой неожиданный поступок насторожил его, поскольку, как мы все знаем, приятное и самое что ни на есть привычное часто может скрывать смертельно опасный барьер. Единственный барьер между мною и моим счастьем, размышляла Хильда, это мое прошлое. Но прошлое отнюдь не барьер для того, что я намереваюсь сейчас сделать. Когда она разделась и затем припала нагишом к белому ворсистому ковру, сделано это было отнюдь не под влиянием Теренса или Кардинала. Она поступила так потому, что, прильнув к земле, лучше всего могла преодолеть любой барьер, который мог перед ней внезапно возникнуть. Барьеры препятствуют личной инициативе. Теренс беспомощно уставился на Кардинала, оба в недоумении, что же делать. Они уставились на Хильду, затем на ее подругу Марту, потом опять на Хильду, словно этим необъяснимым поступком она превратилась в барьер… не загораживала ли она им выход… Дайте ей только время, сказала Марта. Ее муж занимается текстилем, а квартплата поднялась до четырех с полтиной в месяц. И теперь они запаздывают с выплатой за машину. Эта информация помогла мужчинам отчасти расслабиться… они повнимательнее присмотрелись к Хильде… у нее были и в самом деле великолепные ноги и самая что ни на есть привлекательная фигура… но ее неожиданный поступок возложил на них обязанность ответить. По полтиннику с каждого, объяснила Марта. Пятьдесят долларов? Теперь они и в самом деле смутились. Куда я их завел. Они, пожалуй, чувствовали в конечностях некоторую одеревенелость. Должно быть, дело в питье, решил Теренс… должно быть, эту необычную скованность вызвало что-то в питье.

Откуда я знаю, что все это и в самом деле имело место, пока я не спеша плескался в душе. Я знаю это потому, что Хильда рассказала мне все до последней детали… Я слушал спокойно, дивясь, что меня от этого не коробит… Хильда, жена моего лучшего друга. Когда я часом позже примчался на восьмой этаж, Теренс и Кардинал уже съехали. Нет ли для меня сообщений, спросил я у клерка за конторкой. Нет, сказал клерк. В таком случае, решил я, почему бы мне не подняться на лифте обратно на восемнадцатый этаж. Позже, ближе к вечеру, я зашел за франкфуртером в «Цум-Цум». Голоден я не был, но мне подумалось, что будет приятно для разнообразия послушать, как кто-то говорит на иностранном языке, на языке, которого я не понимаю.

Барьер в приобретении

Хильда остановилась перед магазином и изучила все выставленные на витрине предметы. Это был шикарный маленький магазинчик, и каждый предмет в витрине был расположен таким образом, чтобы выявить одновременно и безупречный вкус владельца, и роскошь самого предмета. Заглянув в магазин, Хильда мельком заметила обслуживающую покупателя молодую женщину. Женщина за прилавком была похожа на Хильду. Несколькими годами моложе, но сходство, как казалось Хильде, имелось несомненное. Зайдя в магазин, Хильда спросила у молодой женщины, не та ли оформляла витрину. Да, сказала женщина. Не вы ли тогда заказывали и все эти прекрасные платья. Да, сказала женщина. Тогда вы, наверное, здесь хозяйка. Да, сказала женщина, но у меня есть ни во что не вмешивающийся партнер, который помогает с бухгалтерией. Я всегда хотела иметь маленький магазинчик наподобие этого, задумчиво заметила Хильда.

С этого момента Хильда раз в несколько дней непременно заходила и покупала что-нибудь, в чем в действительности не нуждалась. Она накупила уйму шелковых шарфов и блузок, и перчаток, и зонтик, только чтобы иметь возможность поболтать с управляющей магазином молодой женщиной… Со временем женщина узнала, как зовут Хильду, где Хильда живет и на что тратит свое время. Она также стала откладывать что-нибудь особенное, шарф или блузку, для Хильды, зная, что они ей понравятся.

Вы ведь не замужем? спросила Хильда женщину. Нет, ответила та. Хильде до смерти хотелось задать еще несколько вопросов, особенно о безгласном партнере, но было еще рано. Она еще недостаточно долго пробыла в клиентах. Может быть, еще через несколько недель можно будет без опаски задать следующие вопросы.

Языковой барьер

Язык барьером не является. Язык дает людям возможность при всех обстоятельствах справляться с меняющимся миром, он к тому же позволяет им заниматься любого рода деятельностью, не вызывая ненужного противодействия со стороны своего непосредственного окружения. Язык также облегчает задачу мужчине и женщине, которые хотят сойтись после нескольких лет разлуки. Ясно, что без языка это было бы почти невозможно. Далее, язык позволяет выразить возобновившийся интерес к какому – либо предмету, хобби или личности, интерес, который вполне может оказаться лишь предлогом для другой, куда более насущной надобности.

Меня на самом деле не занимает язык. Как писателя меня в основном занимает смысл. Что, например, означает быть писателем в контексте нашего общества. С одной стороны, в этом обществе чуть ли не само собой разумеется, что писатель независимо от пола, независимо от возраста, независимо от политических убеждений, независимо от благосостояния или географического местоположения будет использовать язык, на котором говорит большинство населения этой страны. Будет использовать слова, которые наполняют дни и ночи этих людей непереносимым напряжением и страхом. В этом отношении писатели исполняют жизненно важную задачу, они воскрешают слова, которые почти полностью затерты своего рода намеренным пренебрежением и общей скукой. Писатели сплошь и рядом способны привнести в слово свежее значение и этой инъекцией оживить мозговые клетки читателя, подкармливая мозг информацией, которой он в действительности не требует. К примеру, я не так давно оживил пару миллионов мозговых клеток, ссылаясь на барьеры. Барьеры появляются в моих писаниях куда чаще, чем того заслуживают. Сейчас это слово опять постепенно становится новым. Я чувствую, что между нами барьер, опять может сказать женщине мужчина и быть понятым. Явно предполагается, что это утверждение произведет слегка угрожающее впечатление. Предполагается также, что оно выражает и прямую угрозу: Подтянись-ка, сука, а не то я двину тебе по роже… Женщины, как всегда, пытаются в ответ отыскать барьер, упрекая за его существование самих себя, свою близорукость, свое неумение стряпать.

Во вторник мне звонит Маркс. Хильда ушла от него. Она съехалась с приятельницей, которая держит бутик на Лексингтон. Я знаю ее, сказал я. Ее зовут Марта. Нет, сказал Маркс. Уже нет. Она только что сменила имя на Пол.