Текст книги "Сколь это по-немецки"

Автор книги: Уолтер Абиш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. МОГЛО ЛИ ВСЕ БЫТЬ ПО-ДРУГОМУ?

1

Когда Ульрих, вернувшись в Вюртенбург, навестил Марию, та встретила его в дверях с каменным лицом. Не думала, что ты когда-нибудь до этого дойдешь, сказала она, не стараясь скрыть свое то ли нетерпение, то ли враждебность. Полагаю, ты захочешь осмотреть помещение, чтобы сообщить Хельмуту, в каком состоянии находится его драгоценный дом. На что он никак не ответил. Что тут можно сказать? Ее не привыкший к иронии голос замешкался на слове «помещение», словно из боязни, что он не уловит суть.

Изменилось ли в действительности что-либо? Помимо, конечно, ее голоса, теперь раздраженного, обиженного, и внешности – пяти набранных ею килограммов веса. Гостиная казалась какой-то загроможденной. Не докупила ли она мебели? Всегда ли на большом диване было так много подушек? Он не мог вспомнить.

Мне очень жаль, что все так получилось. Я и не подозревал, что вы с Хельмутом разошлись, пока он не упомянул об этом, встретившись со мной в Женеве.

Что? Она пронзительно рассмеялась. В это трудно поверить. То есть ты не почувствовал, что что-то не так, когда приезжал к нам с этой женщиной?

Ты имеешь в виду Дафну? Нет.

Ты не видел, что бедный Хельмут устал на своем поводке? И просто умирает от желания развлечься… от желания покончить со всеми своими обязанностями, даже если придется отказаться от любимого архитектурного детища?.. А что твой братец замышляет теперь?

Насколько я слышал, он работает над музеем в Брумхольдштейне. И сильно жалуется, поскольку все идет совсем не так гладко, как он рассчитывал.

Ты знаешь, что я имела в виду не это.

Я не знаю, что он замышляет. Мы с ним слегка поссорились, и я не разговаривал с ним, с тех пор как покинул Брумхольдштейн.

Что значит слегка? Ты всегда смягчаешь то, что говоришь. Эта прирожденная вежливость Харгенау. Это ваше собачье дерьмо. Она передразнила его: Слегка поссорились. Затем сказала изменившимся голосом: Ты знаешь, что с того момента, как он ушел, я ни разу не спала с мужчиной. В день, когда он это сделал, я сказала себе, ладно, теперь повеселимся. Я и не подумаю запираться в этом доме и исполнять роль покинутой и обездоленной домохозяйки. И дело не в том, что не представлялось возможностей. Нет… Все из-за того, что я чувствую отвращение… не могу толком объяснить… всякий раз, когда рядом со мной появляется мужчина. Невыносимое отвращение к самой себе… к своей доверчивости. Через четырнадцать лет – совершеннейшая Харгенау. Могла бы догадаться… Она смолкла, из-за того что в комнату вошла его племянница Гизела, церемонно неся поднос, на котором она разложила ракушки, гальку, немного бусин, несколько иностранных монет, сосновую шишку, скелет лягушки. Дядя Ульрих, дядя Ульрих, сказала она тем ясным голоском, которым любила пользоваться по особым поводам на людях, выбери один из этих предметов… какой тебе больше нравится… я провожу тест.

Гизела, не сейчас, сказала Мария. Дядя Ульрих только пришел…

Гизела, не смирившись с отказом, стояла на своем: Ну ладно, пусть он только возьмет, и я сразу уйду.

Они уставились друг на друга. Ты могла бы, по крайней мере, сказать пожалуйста, если хочешь, чтобы кто-то что-то выбрал. В поисках поддержки Мария взглянула на Ульриха.

Он осмотрел поднос, который Гизела поднесла ему к самому лицу. Среди ракушек и монет на глаза ему попалась и крохотная свастика, быть может, та самая, которую одно время носил в петлице его отец. Вряд ли Мария ее заметила. Это что, флакончик от духов? спросил он, указывая на миниатюрный стеклянный предмет.

Да, сказала Мария. Ну разве не прелесть. Подарок дедушки. Римское стекло. У него в полиции заместитель – археолог-любитель. Он выкопал это в Вюртенбурге.

Так ты его выбрал? обрадовалась Гизела. Да?

Что угодно, только не это, сказал Ульрих, выбирая крохотную старательную резинку в пластмассовом держателе в виде бомбы.

Идеальный выбор, сказала Мария. На Харгенау можно положиться.

Гизела пошла прочь, бормоча про себя: Магнус взял ершик для трубки, Роза взяла запонку, мама взяла флакончик…

Я не брала, закричала Мария и тут же извинилась за срыв. Бывает, что от Гизелы я готова на стенку лезть.

Часом позже он уже было встал, чтобы идти, но поддался на уговоры Марии и остался на ужин. И только потом, когда передумывать было уже поздно, Мария сообщила, что в семь приедет ее отец. Как всегда по вторникам, заметила она. И каждое второе воскресенье. Если бы не он… она не стала договаривать.

Как Ульрих и ожидал, отец Марии, начальник полиции, не выказал по поводу его присутствия особого восторга. Они обменялись достаточно формальным рукопожатием. Вернулся-таки? спросил отец Марии и затем кивнул, словно соглашаясь с какой-то своей наперед вынесенной семейству Харгенау оценкой. Скорее всего, переосмысленной. Тут с пронзительным визгом вбежала Гизела, демонстрируя всем, в первую очередь – Ульриху, как она рада видеть дедушку. Получив в подарок какую-то безделушку, что еще более ее взбудоражило, а Марию побудило заметить преувеличенно высоким голосом: Ах, отец, ты ее совсем избаловал, Гизела умчалась прочь за своим подносом, почему-то во все горло крича своему брату, чтобы он спускался. Однако Магнус, более угрюмый, чем помнилось Ульриху, появился, только когда они уже садились за стол. Она становится совершенно несносной, сказала Мария, когда Гизела вернулась со своим подносом. Все анализирует. Советую держать ухо востро. Отец Марии веско водрузил на нос очки. Ульриху это движение почему-то показалось столь же рассчитанным, как и игривые замечания и словно бы ни к кому не обращенные комментарии Марии. Уж не хотел ли ее отец убедить его в своей неуклюжести, в легкой беспомощности, словно подталкивая тем самым к мысли, что он как начальник полиции не представляет для Ульриха и вообще для любого из Харгенау никакой угрозы? Как бы там ни было, тщательно изучив на подносе каждый предмет, он выбрал белую, невинно, как, впрочем, и все остальное, выглядящую раковину. Ульрих краем глаза скользнул по подносу и обнаружил, что крохотной свастики там уже нет.

Имя Хельмута прозвучало только после трапезы. Я слышал, что он сдружился с новой компанией, сказал отец Марии. Не дождавшись от Ульриха ответа, он добавил: так и не могу разобраться с твоим братом.

На что Мария сообщила, что они с Хельмутом поссорились.

Наверное, после того, как тебя подстрелили, сказал ее отец.

Подстрелили дядю Ульриха? в ожидании уставились на него и Магнус, и Гизела.

Ну? сказала Мария. Так и собираешься держать рот на замке?

Позже, рассказывая о пропагандистском антитеррористическом фильме, снятом при участии полицейского отделения Вюртенбурга, отец Марии сказал Ульриху: Тебе, может быть, интересно, что одну из главных ролей сыграла актриса, похожая, как говорят, на Паулу.

Научусь ли я чему-нибудь, посмотрев этот фильм? спросил Ульрих.

Начальник полиции рассмеялся. Без сомнения.

Как узнать террористов на улице или в гостиной?

В твоем случае, возможно, как избежать контакта с ними… и на эту же тему… Если ты не против совета. Я бы держался подальше от коллег Паулы…

Коллег? Ульрих молниеносно насторожился. Кого вы имеете в виду?

Отец Марии, туманно: Никого конкретно. В наши дни уже невозможно сказать, кто на чьей стороне. Глупейшая игра. Меня учили иметь дело с преступниками, а сейчас оказывается, что надо присматриваться к самым неожиданным людям… некоторые из которых были, а может, и остаются, твоими друзьями. Тебе, должно быть, уже приходило в голову, что большинство террористических групп не обходится без наших людей… Подчас я не знаю, кто кого направляет. Мы отвечаем им или они нам? Ну, хорошо… Не думаешь же ты, что Паула так неуязвима просто потому, что носит имя Харгенау. Вопреки тому, что можешь полагать ты или твой брат, в действительности Харгенау отнюдь не неприкосновенны.

Когда они уходили, отец Марии настоял на том, чтобы подвезти Ульриха до дому.

Как погляжу, ты живешь все там же, сказал начальник полиции, когда они остановились перед его домом.

Мне здесь нравится.

Когда вы с братом посещали полицейский участок, ты в шутку упомянул об одной из своих соседок. Просил при случае ее проверить. Не живет ли она, часом, здесь до сих пор?

Нет, сказал Ульрих. Она давным-давно съехала. Я с тех пор ее не видел.

Ладно, сказал начальник полиции, перед тем как уехать, заходи время от времени повидаться. Позвони, и мы сходим на ланч. Не могу обещать что-нибудь сравнимое со «Сливой»… но все же…

Вы бывали в «Сливе»?

О, нет. Просто наслышан о ее репутации.

2

Насколько по-другому могло это быть?

От ее дома было недалеко до пляжа. Самое большее минут десять ходьбы по совершенно прямой, окаймленной деревьями дороге, дороге, что вела мимо крупных усадеб, часть которых была заколочена на зиму, к разводному мосту, довоенному мосту из камня и стали, чей пронзительный сигнал разносился далеко вокруг, всякий раз, когда по сторонам от него поднимались или опускались полосатые красно-белые деревянные шлагбаумы. Проходя по мосту, она всегда выбирала ту сторону, с которой стояла приземистая каменная башня с застекленной диспетчерской, откуда облаченному в униформу смотрителю открывался вид на оба берега узкого канала; металлическая, казенного зеленого цвета дверь в смотровую башню по каким-то причинам всегда была распахнута настежь, сколь плохою бы ни была погода, недвусмысленно приглашая любого прохожего заглянуть внутрь. Попадавшее при этом в поле зрения, выставленное, так сказать, напоказ, напоминало корабельную рубку. Иллюминатор, тесный металлический отсек с безукоризненно белым умывальником и небольшим круглым зеркалом на стене над ним, а слева – серая металлическая винтовая лестница, ведущая в восьмиугольную комнату на втором этаже. Каждый раз, проходя мимо, Дафна громко здоровалась; Привет, Готфрид. Иногда, хотя это, возможно, было и против правил, он быстро спускался по лестнице, чтобы перекинуться с ней несколькими словами, все время поглядывая то влево, то вправо, не собирается ли какое-нибудь судно войти в бухту или выйти в Северное море.

О чем они говорили? В основном о погоде, рыбной ловле или местных спортивных событиях. Футбол: «Гамбург» – «Бремен» – 4:1. Движение по мосту оживленнее всего было утром или когда пришвартовывался корабль с Восточных Фризских островов. Чтобы добраться до пляжа, ей, миновав мост, оставалось пересечь недавно отремонтированную прибрежную дорогу, сразу за которой виднелась пляжная раздевалка: утонувшее в бледно-желтом песке невысокое, похожее на бункер сооружение, выходившее прямо на Северное море, выходившее, если забыть о расстоянии, на Восточные Фризские острова. До еще пустынного в конце мая пляжа временами доносились заунывные жалобы отходящего от причала судна, а изредка и более короткие, дружеские, почти задорные гудки, которыми уходящий в плавание корабль приветствовал встречного собрата.

Когда в конце марта Дафну навестила Паула, они на день съездили на Фризские острова. Отплыли рано утром и вернулись последним пароходом. Был не сезон, и пляжи пустовали. Почему ты перебралась в Генцлих? Не знаю, ответила Дафна. Я проезжала мимо, и он мне понравился. Может быть, он напомнил мне о пляже в Олендорфе, где мы впервые встретились.

Воспоминания об этой первой встрече. Неужели прошло уже два года? Пауле тогда понравился пляж в Олендорфе. Понравился тот захламленный пляж для рабочих, на котором они с Дафной впервые встретились.

Дорога до Восточных Фризских островов занимала минут сорок – плюс-минус пять или десять минут, в зависимости от погоды. До Вангерога можно было добраться из Бремерхафена, Вильгельмсхафена или Каролинсиля. На Спикерог корабли ходили от Нойхарлингерсиля или Каролинсиля. На Лангерог можно было попасть только из Бенсерсиля. До острова Юйста, как и до самого маленького из островов, Бальтрума, можно было добраться только из Норддейха.

Что знал смотритель Готфрид Мюлер?

О политике – очень мало. Только то, что слышал по радио или читал в местных газетах. Но он знал, что ничего не надо принимать за чистую монету. Он знал, что если пять дней в неделю будет по-прежнему аккуратно выходить на работу и, как всегда, нажимать на рычаг всякий раз, когда какое-нибудь судно захочет войти в бухту или выйти в открытое море, никто, ни один человек на свете, не сможет к нему придраться. Конечно, когда он разрешил Дафне и ее подруге Пауле осмотреть диспетчерскую и понажимать на рычаги, он шел на определенный, пусть и ничтожный, риск. В худшем случае, если бы их застали, он бы получил выговор и с него, возможно, удержали бы дневное жалованье. Когда Паула спросила, что произойдет, если мост окажется разрушен или поврежден, он ответил, что это причинит неудобство массе людей… особенно тем рыбакам, которым случится встать в бухте на якорь. Но правительство не подаст от этого в отставку, смеясь заметила Паула. С чем он, тоже рассмеявшись, согласился.

Что еще знал смотритель Готфрид Мюлер?

Ничего такого, что он хотел бы обнародовать. Ничего такого, чем хотел бы, пока не пришло время, с кем бы то ни было делиться. Бывают такие люди. Скрытные. Замкнутые. Склонные к перепадам настроения и, самое главное, лишенные чувства юмора.

На одном из островов, том, что ближе всего к Генцлиху, Дафна и Паула проехали на велосипедах мимо вереницы недавно отстроенных на пляже вилл, напоминающих бункеры своими выпирающими балконами и террасами, своими выходящими на дорогу узкими смотровыми щелями вместо окон, в то время как со стороны моря на каждом этаже между какими-то псевдобашенками нелепо красовались огромные венецианские окна, намекая посетителям пляжа на изысканный и роскошный интерьер. Новые дома были настолько не в духе острова, настолько не вязались с нарочито скромным обликом остальных пляжных построек, что многие специально приезжали с материка, чтобы на них полюбоваться.

Ну а если оставить в стороне архитектурные излишества этих зданий, вызвавших, между прочим, громкие протесты у обитателей острова, люди ехали на острова насладиться солнцем и в свое удовольствие провести лето – очередное великолепное лето.

Из года в год. Несмотря на присутствие толстосумов. Просто еще одно проведенное в неге, безделии и безвременье лето на просторных, живописных, незагаженных пляжах Восточных Фризских островов. Там всегда дул сильный ветер, вода оставалась ледяной и часто шел дождь, но все это было прекрасно. Загрязнение? Ну, в разумных размерах. Неподвластное времени лето, проведенное в поездках по крохотным рыбацким деревушкам на материке, в любовании плоским, спокойным, не затронутым никакими изменениями пейзажем, который, стоит удалиться от моря, во многом напоминает пейзажи Голландии с их раскиданными по полям среди ярких цветов ветряными мельницами.

Потом был май, а за ним, никто и оглянуться не успел, июнь. Еще одно лето. Лучшее, сказал бы, наверное, кое – кто, лето за последние тридцать четыре года. Тридцать четыре? Ну конечно.

Курортники начали приезжать с первых чисел июня. Местным жителям было не так уж трудно предсказать, в какую часть какого острова они направляются, поскольку каждый район каждого острова притягивал свой тип людей, так что летом все эти районы являли собой наглядную схему распределения по достатку, возрасту, классу – со всеми сопутствующими опознавательными знаками: одеждой, купальниками, играми. Кое-кто приезжал всего на одну-две недели, другие на весь сезон. Зачем, в конце концов, мотаться по Греции, Югославии или даже Турции, когда самые прекрасные пляжи есть и здесь, на задворках, если можно так выразиться, самой Германии? Одни ловили рыбу, другие занимались серфингом, или играли в теннис, или прогуливались на лошадях по овеваемым ветрами пляжам. Прежние железобетонные укрепления вдоль побережья были давным-давно разрушены, и это послужило еще одной причиной того, что архитекторы, спроектировавшие пресловутую улицу современных – или, как было принято говорить, «новаторских», – вилл, казалось, состязались друг с другом, пытаясь уловить и воспроизвести массивность и динамизм этих старых укреплений. Можно, конечно, назвать это шутливым (?) возрождением эпохи сорокалетней давности, когда Германию, всю Германию, обуревали предчувствия и переполняло пылкое осознание своей миссии – или же просто прорвалась наружу долго сдерживаемая страсть к совершенству?

3

Могло ли все быть по-другому?

Да. Например, Ульрих мог потерять интерес к ее поискам.

Ее дом, расположенный в семи-восьми минутах быстрой ходьбы от моста, стоял среди таких же опрятных двухэтажных каркасных домов с пологими крышами и деревянными ставнями. К каждому прилегал небольшой огороженный садик и небольшой гараж. К некоторым домам были пристроены кладовки для всяческой утвари, а к другим – дополнительные комнаты. Но ничто не указывало тут на близость моря, разве что случайная скульптура из топляка в саду да прибитые кое-где к дверям или прикрепленные к почтовому ящику то декоративная рыба, то шхуна, то кит, то просто якорь. Глядя на эти дома, нетрудно составить себе представление о том, как воспринимают себя живущие здесь круглый год люди, об их привычках, ценностях, их образе жизни. В общем и целом, приятная жизнь. Жизнь, в которую посторонние, особенно курортники, не очень-то допускаются. Конечно, с годами какие – то изменения неизбежны. Чуть больше домов, чуть больше машин. Телевизионные антенны на крышах. Но ничего чрезмерного или вычурного. Ничего, что указывало бы на перемены в их повседневной рутине. Ничего способного уменьшить дистанцию между ними, необходимую дистанцию – не отчужденность, – которая внутренне присуща сдержанной сердечности, Hofflichkeit, учтивости их речи, их повседневного общения. Как иначе могли бы они сохранять все эти годы неизменные учтивость и уважение?

Имело ли в действительности значение для их маленькой общины то, что кто-либо сделал – или не сделал – во время войны? На самом деле ничего неожиданного они не делали. Вывешивали флаги, посещали митинги и занимались своими делами. Молодые люди шли на флот. Одни с воодушевлением, другие без. Но все с мрачным осознанием своего долга, Pflicht. Они служили на эсминцах, крейсерах, подводных лодках или в частях береговой охраны в Хельголанде или на Восточных Фризских островах. Один или два попали, может быть, в авиацию. С другой стороны, большие поместья. Здесь тоже ничего не меняется. Все те же переходящие по наследству состояния. Старая мебель и картины. Старые слуги, некоторые из них на грани маразма. Автомобили с шоферами. То тут, то там контр-адмирал в отставке. Время от времени – в честь дня рождения внука – пикник под полосатым тентом на безупречно подстриженной лужайке. Время от времени – силуэт в военной форме. Люди в белом. Яхтсмены. Рослые люди с покрасневшими лицами, подчас бросающие якорь у одного из островов. Вот курортники – это совсем другое…

Когда Ульрих Харгенау принял неожиданное и в общем-то скоропалительное приглашение Эгона и Гизелы провести с ними пару обещавших оказаться великолепными солнечных недель на вилле, которую они сняли на весь сезон на пляже одного из Восточных Фризских островов, не было ли у него на уме чего-то еще?

Курортники были непредсказуемы. Они приезжали из больших городов, городов, где процветала преступность, где были секс-шопы и тысячи и тысячи иностранных рабочих. Чтобы умерить пыл курортников, община, в которой жила Дафна, проголосовала за то, чтобы не ремонтировать причал и не убирать с боковых улиц знаки «стоянка запрещена». На самом деле, если бы у них была возможность провести постановление о закрытии для широкой публики пляжной раздевалки, они бы с радостью приняли и его.

Когда она только въехала, соседи, должно быть, относились к ней с некоторым предубеждением, однако никто не попытался сорвать сделку. Надо же, незамужняя? И живет одна? Чуть за тридцать. Немного странно. Почему она выбрала это место? Но ведь это никого не касается, не так ли?

Она купила дом в октябре, а через месяц в него въехала. К ее удивлению, после короткого испытательного периода ее признали – в той степени, в какой на это может рассчитывать тот, кто не прожил в подобной общине всю свою жизнь. Как бы там ни было, признание предполагало определенное доверие, готовность принять те сведения о себе, которые она захотела сообщить. Ее отец был американцем? Ну и ладно. А мать немка из Нюрнберга? Очень даже похоже. После того как они разошлись – не стоит останавливаться на том, сколь часто подобные браки кончаются разводом, – Дафна решила обосноваться в Германии. Разве может удивить кого-либо из немцев подобный выбор? Почему бы ей не проявить прирожденную тягу к здоровой и упорядоченной жизни? И все же ее объяснения не до конца отвечали на вопрос: почему все – таки этот медвежий угол?

Изредка к ней приезжали из города. Иногда оставались на несколько дней. Ничего удивительного. Однажды, пока ее не было, в ее доме на две недели останавливалась какая-то пара. Дафна уехала, не сказав соседям ни слова. Как-то утром те вышли за дверь – и на тебе: в соседнем доме какая-то пара и никаких признаков Дафны. Соседи не знали, как это понимать. Пожалуй, она могла бы из вежливости их предупредить. Пара держалась особняком. Даже никаких «с добрым утром». Они взяли напрокат велосипеды и каждый день ездили на пляж. Кто-то видел, как они болтали с Готфридом. А еще они брали книги в библиотеке. Если соседи и присматривались к их времяпрепровождению, то только потому, что эта пара могла пролить определенный свет на Дафну.

В общем и целом местные жители были довольно сердечны. Наведывались друг к другу. От нее, незамужней, недавно приехавшей женщины, многого не ждали. Тем не менее время от времени кто-нибудь заглядывал к ней на чашку кофе с пирожным. Как говорится, по-соседски. Заглянув в гости, соседи оценивающе разглядывали ее мебель, ее книги – их было куда больше, чем следовало, – ее пианино и чувствовали себя увереннее. Брат Готфрида, плотник, заходил починить просевший в одной из комнат на втором этаже пол, а затем вызвался укрепить ненадежные лестничные перила. Тогда она попросила его сделать на кухне пару стенных шкафов. Естественно, его частое присутствие в ее доме не ускользнуло от внимания. Он был женат и прожил среди них всю свою жизнь. Нужно ли ему было на самом деле так часто к ней заходить? Никто не делал поспешных выводов. Просто их это удивляло. Он там с ней совсем один. Немного странно. Не так ли?

Однажды она упомянула в разговоре с одним из соседей, пожилым врачом, что изучала философию у Брумхольда. Потом он сказал своей жене: Все эти разговоры про нее и плотника – просто чушь. Ты понимаешь, она училась в Вюртенбурге у Брумхольда. Она тебе так сказала? откликнулась его, похоже, не слишком впечатленная жена.

Могло ли все быть по-другому?

Когда Дитрих Мертц позвонил ей с одного из Восточных Фризских островов – Да, это в самом деле я. Как я понимаю, ты не думала, что когда-нибудь вновь обо мне услышишь, – он просто сказал, что находится в компании друзей, хотя, как оказалось позднее, это были не друзья, а преуспевающий адвокат, в фирму к которому он надеялся устроиться на работу. Я как раз собираюсь отплыть на материк… Буду там через час и надеюсь, что ты согласишься со мной пообедать.

Давно ты уже на острове?

Расскажу все, когда увидимся. Мне пора на корабль.

А вдруг я занята… Ты об этом не подумал?

Подумал и тут же отбросил эту мысль. Запомни, ресторан годится только самый лучший.

Ты пьян?

Он рассмеялся. Кто-то сказал, что неподалеку от тебя открылся новый рыбный ресторан. Можем попробовать.

Мне говорили, что там очень дорого и много народу.

Ты там была?

Нет.

Значит, решено.

Я слышала, там ужасно готовят.

Заказывай столик.

Ты все же пьян?

Могло ли все быть по-другому?

Ее ближайший сосед, доктор Георг Хаффнер, не мог припомнить, чтобы видел ее раньше в платье.

Она может быть очень хорошенькой, заметил он своей жене. Немного косметики, новая одежда…

А плотник все еще там? поинтересовалась она.

Только об одном и думает, пробормотал он про себя.

Что знает Готфрид?

Покорившись судьбе, он знает, что все преходяще. Он также знает, что его брат Гюнтер делает у Дафны дома шкафы. И что его невестка жаловалась: сколько бы Дафна ни заплатила, все равно это не окупит труда, не говоря уже о материалах. Что еще он знает? Он знает, когда держать рот на замке. Знает, когда поднять или опустить мост. Но он всего лишь человек и тоже подвластен мирской несправедливости… Когда Дафна и Паула зашли к нему в диспетчерскую, Паула спросила его: Вы так и собираетесь делать это до конца своих дней? Поднимать мост перед яхтами и прогулочными судами, чтобы через тридцать пять лет получить крохотную пенсию? Он заметил, что не в сезон под мостом проходят в основном рыболовные траулеры, а не яхты.

Когда Паула вернулась на следующий день и принесла ему несколько политических брошюр, он узнал ее. Пусть она и перекрасила волосы, он все равно узнал Паулу Харгенау, женщину, фотографии которой обошли страницы «Шпигеля», «Франкфуртер Рундшау», а также и местной газеты. Что мне делать, спросил он у своей жены. Рассказать ли об этом Гюнтеру? И что я ему могу сказать?

Я просто думаю, сказала она, что впредь ты не должен лезть не в свои дела. Не пускай больше никого в диспетчерскую. Закрывай дверь.

Но мне нужен свежий воздух.

Закрывай ее.

Люди заметят.

Что они заметят? Что твоя металлическая дверь закрыта?

А брат?

В один прекрасный день он же кончит свою работу?

Когда Дафна, проходя мимо смотровой башни, увидела, что металлическая дверь закрыта, она сначала подумала, что там никого нет, а потом решила, что Готфрида в этот день подменяет кто-то другой. Но на обратном пути она заметила в окне его лицо. Привет, Готфрид, закричала она, помахав рукой, чтобы привлечь его внимание, но он, должно быть, ее не заметил. На следующий день дверь была вновь закрыта. Когда она спросила брата Готфрида, все ли в порядке, тот, казалось, не понял, о чем речь. Ну да, сказал он. Я имею в виду, с вашим братом. Я заметила, что он больше не оставляет вход открытым. Да? сказал он. Черт его знает, что ему взбрело в голову.

Могло ли все быть по-другому?

Покрасневший от натуги брат Готфрида, который приколачивал что-то, согнувшись в три погибели, неуклюже выпрямился, когда в комнату вошли Дафна и Дитрих Мертц. Это Гюнтер, сказала Дафна. Мой главный плотник. Но она не представила Дитриха, который тщательно обследовал почти законченную скамейку. Просто замечательно. С виду она переживет нас всех. Затем, с лучезарной улыбкой, Гюнтеру: Дафне с вами повезло.

Когда Дафна представила Дитриха доктору Хаффнеру, тот сразу же узнал его. Вы же участвовали в судебном разбирательстве по делу группы Einzieh? Помню, я читал о вас в «Шпигеле». По-моему, они отзывались о вас как об одном из самых ярких молодых прокуроров.

В таком случае, улыбаясь, ответил Дитрих, не буду оспаривать мнение «Шпигеля» по этому поводу.

Симпатичный старый осел, сказал Дитрих, когда они зашли в ее дом.

А теперь скажи, зачем ты хотел меня видеть?

По личным причинам, сказал он, подхватывая ее на руки и кружась с ней по комнате.

В соседней комнате плотник оторвался от своей скамейки. Не изменившись в лице, он быстро усвоил информацию о присутствии в доме Дитриха. Старый любовник?

Если все и в самом деле могло быть по-другому, насколько по-другому все было бы?

Дитрих за осмотром дома. В манере потенциального покупателя. Прекрасно. Действительно очень здорово. Постучав по филенке, нажав на дверь. Похоже, в порядке. Затем, в ее спальне: Согласен, убежище что надо. Поэтому ты его и купила? Убраться с глаз долой? Сыграть в домашний быт?

Что сказала Дафна, заметив пистолет, который Дитрих носил в кобуре под мышкой? Я никуда с тобой не пойду, если ты возьмешь пистолет.

После суда над группой Einzieh я никогда никуда без него не хожу.

Значит, сегодня тебе придется сделать исключение, да?

Только ли тогда нельзя положиться на воспоминания, когда они служат объяснением?

Я же тебя предупреждала, сказала она, когда они вернулись домой. Еда никуда не годится.

Ты ничуть не изменилась.

В каком смысле?

Своевольная, независимая, непокорная.

В каком смысле.

Я подумал о твоей встрече с Паулой.

При чем тут это? Она подозрительно на него посмотрела.

Ты ведь и глазом не моргнула.

Но это же было легко.

Нет. Ты же знала, что она любит этот пляж. Любит этот неряшливый пляж для работяг.

Я уже не помню, сказала она, глядя куда-то вдаль.

Конечно, помнишь.

Я уже не помню.

Если ты хорошенько сосредоточишься, все вернется назад.

Только ли тогда нельзя положиться на воспоминания, когда они служат объяснением?

Конец лета. То тут, то там можно видеть, как молодая женщина с серьезным лицом, одинокая, пытается еще на один день продлить уходящее лето. Лицо обращено вверх, к солнцу, глаза закрыты.

Массивная бетонная раздевалка напоминала бункеры времен Второй мировой войны, в которых в детстве играла Дафна. Несмотря на хмурое небо, на пляже было несколько десятков человек. Кое-кто в рубашках и брюках. Но, несмотря на холод, почти все женщины были в купальниках, одни лежали на разостланных полотенцах, другие прятались от сильных порывов ветра в больших плетеных пляжных креслах. Ни радиоприемников. Ни детей. Каждый старался тщательно соблюдать дистанцию между собой и соседом на этом маленьком овальном пляже, напоминавшем, если смотреть из раздевалки, огромный отпечаток мужского каблука.

Конец лета, теперь уже два года тому назад. Зеленые металлические двери в раздевалку закрыты. Открыты только дверь в офис и дверь, ведущая в женскую раздевалку и туалет. Желавшим облегчиться мужчинам приходилось огибать здание и там, обосновавшись у одного из закрытых входов, осторожно орошать выставленные в нем рифленые металлические щиты. По обесцвеченности ведущих к входам ступенек можно было судить, что эта практика носила достаточно общий характер.

Дафна взяла с собой книгу. Выбрала себе на пляже место. Каждые несколько минут облака относило на восток и сквозь них прорывался солнечный свет. Справа от нее оживленно беседующая пара. Пока мужчина говорил, его взгляд, словно сорвавшись с цепи, обшаривал все вокруг, каждые несколько секунд останавливаясь на Дафне, затем стремительно перебегая на раздевалку, потом на большого добермана, носившегося без хозяина по песку как бешеный, потом на двух девушек в купальниках, которые лежали на одном полотенце, в то время как их маленький черный пудель, встревоженный неистовым поведением большого пса, путался у них между ног. Затем мужчина опять бросал взгляд в ее направлении, возможно, пытаясь разобрать название книги. До нее долетали лишь обрывки их беседы. Конечно, охотно схожу, в какой-то момент сказал мужчина.