Текст книги "Генеральская дочь. Зареченские (СИ)"

Автор книги: Ульяна Соболева

Соавторы: Мелания Соболева
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Глава 23

Шурка

Мужик стоял красный, как варёный рак, что только что упал в кипяток, махал руками, как будто от этого можно было стереть факт, что он тупо припарковался там, где не должен. Дёмин что-то спокойно вбивал в бланк, я стоял рядом, наблюдая, как у мужика трясётся подбородок от обиды, будто мы у него не штраф оформляем, а мать родную забираем в рабство. Он выдыхал на нас смесь из злости и бессилия, и это было даже чуть весело – наблюдать, как человек, привыкший всех обманывать, сам попал в капкан, и теперь корчится, выламывая лапы. Он не был пьяным, не был нищим, не был уркой. Простой хмырь с пузом, белой рубашкой и лицом, как у торговца «Москвичами» на вторичке.

– Да вы чё, ребят, – голос срывался в фальцет, – тут пять минут стоял! ПЯТЬ! Я маму в аптеку отвозил, вот чек, вот, посмотрите! Чек из аптеки он уже доставал как святую реликвию, будто бумажка могла стереть криво припаркованную «восьмёрку» с тротуара и знак «остановка запрещена» над его башкой. Дёмин поднял глаза, спокойно, как хирург перед надрезом. – Мы не «ребята», уважаемый. Мы при исполнении. Нарушение – есть.

– Нарушение?! Да вы что, издеваетесь! Я здесь живу, вы, наверное, и документы мои не смотрели!

– Мужик, – я шагнул ближе, чуть сбоку, чтобы дуть на него холодом. – Ты можешь хоть чеки из роддома предъявить, хоть фотографии с Лениным. Тут не цирк. Ты нарушил. Ты запарковал свое корыто так, что бабушка с палочкой чуть не пошла по капоту. Всё, спор окончен. Он всё ещё мямлил что-то под нос, то ли молитву, то ли проклятье, а я развернулся к Дёмину.

– Ой, короче, выписывай ему уже штраф. Хватит театр играть, время тратить. Он же всё равно через два часа будет рассказывать в пивной, что уроды из отдела сорвали с него последние штаны. Пусть хоть будет за что. Дёмин кивнул, чиркнул ручкой, и мне вдруг стало как-то тепло – не от справедливости, не от служебного долга, а от того, что хоть тут, в этом дне, была чёткая граница: виноват – плати. Никаких серых зон. Мужик забрал свою бумажку, смотрел на нас так, будто мы личную трагедию его жизни разыграли, но ни слова больше не сказал. И ушёл, унося на себе запах пота, злобы и дешёвого одеколона. А мы остались. С тишиной. С протоколом. И с этим мерзким ощущением, что настоящий бардак не на улицах – он внутри людей.

Я еще стоял какое-то время, смотрел на машину…

– Шурка, хорош! Ты что, ебанулся? Ты понимаешь, кого ты сейчас щемишь?

– Понимаю, – сказал я не оборачиваясь. – Ровно настолько, чтобы потом не пришлось закрывать глаза, когда очередная фамилия лежит в сводке под грифом «вышла сухой».

Алина сделала шаг ближе. Стоит. Глаза уже без насмешки. Холод. Острый.

– Вы так любите свою работу, что аж ненавидите людей.

– Я просто устал от тех, кто думает, что форма – это обслуживающий персонал. От таких, как вы. Вас, Алина, не остановить протоколом. Вас останавливает только удар. А до него вы не слышите ни слова. И знаете, что хуже всего? Я сейчас трачу дыхание. Вы ведь опять сядете в свою машину – и опять понесетесь. Потому что красивая, потому что фамилия, потому что папа. Только вот однажды, когда в вас влетит грузовик – папа будет не на связи. Или уже будет поздно.

Дёмин меня окликнул, я вздрогнул, будто кто-то вытянул за шиворот из тумана. Мы уже сидели в его «девятке», тёплой внутри и вонючей снаружи, с проклятым сиденьем, которое вечно скрипело подо мной, как старая пружина в кровати на казарме. Он посмотрел на меня исподлобья, губы сжаты, пальцы на руле, как на затворе автомата. Я выдохнул.

– Ты чё, нарывал по тому Толику? – голос был усталый, как погоны в конце смены.

– Толик… – он кивнул, чиркнул зажигалкой, затянулся. – Очередной петух с Зареченки, без роду, без племени. Тусуется где-то, якобы безобидный, но репутация… хрен бы с ней. Говорят, не чистый он. Очень даже.

– Он с Бешеным. – сказал я, коротко, как выстрел.

Он затормозил так, что меня чуть в лобовуху не приложило.

– Епт… – выдохнул я, поправляя ремень, который впился в брюхо. – Ты больной, что ли, так тормозить?!

– Повтори, сука, нормально! – он повернулся ко мне. – Ты сказал он С БЕШЕНЫМ?! Откуда, мать твою, у тебя инфа?! И почему я, блядь, узнаю об этом сейчас, от тебя, а не из базы, не от стукачей, не из сводки?!

– Недавно нарыл. Совпало. Он Алине угрожает. Через неё до меня достучаться пытается. Она попросила помочь с ним – вот и выяснилось, кто за ним стоит. Бешеный, падла.

– Охренеть. Просто ох-ре-неть! – он тряс головой, как будто пытался стряхнуть дурь. – Ты понимаешь, Шурка, ты вот так сидишь, как будто обсуждаем соседа-алкаша, а это ёб…й Бешеный! Бешеный, мать его, из Заставки, который людей по кускам собирает, и за которого, если мы его ткнём – неважно пальцем, глазом или хреном – нам по службе откроется такой коридор, что генерал из управления сам бутылку поставит! Ты это понимаешь, или у тебя уже мозги протекли от этих баб?!

– Я всё понимаю. – буркнул я, в лицо не глядя. – Просто сейчас, если мы дернемся не так… Я не хочу, чтобы её имя в отчёте появилось среди трупов.

Он замолчал, медленно выдохнул, ударил кулаком по рулю. Металлический звук, резкий, сухой.

– Чёрт… вот теперь у нас с тобой дерьмо, Шурка. Настоящее. Жирное. На подошве. И мы в него вляпались по уши.

– С хера ли мы влипли?! – рыкнул я, глядя на него, будто он сейчас начнёт рыдать, – найдём сначала Толика, выбьем с него дурь вместе с зубами, а потом, будь уверен, доберёмся и до этого хмыря Бешеного. Он хмыкнул, мотнул головой, будто я предложил лечить рак горчичниками.

– Умно, Шурка. Прям по-академически. Сначала одного урода по подворотням искать, потом другого – ещё более ебанутого, с которым даже менты здороваться по писанине не смеют. Отличный план, брат. Я медленно выдохнул, сдерживаясь.

– Да… поехали к дому Алины. Он замер на полсекунды, повернулся ко мне, прищурился.

– К Алине? Ты, блядь, думаешь, я знаю, где она живёт? Откуда? С хера? А ты, мать твою, откуда знаешь?

Я молчал. Просто смотрел в лобовое, не желая объяснять, не желая лезть в эту слизкую яму эмоций. – Просто едь. Я покажу дорогу.

Он завёл мотор, выругался под нос. – Вы что там, типо вместе? Или ты уже прописался?

– Нет. – холодно, отрезано, как нож по жилам.

– Зайдём к ней на чай? – протянул он с издевкой, – с генералом поближе познакомимся? Погоны потрогаем, папку личного дела перелистаем?

– Нет. – ответил я, чуть тише, но так, что воздух между нами сгустился. – Мы останемся у её подъезда. Как раз там и тусит Толик.

Сраный шакал. Он, вроде как, и не живёт там, но ошивается, кружит, как блохастая собака у двери – караулит, как будто она ему что-то должна. Меня от одной этой мысли выворачивало, хотелось разнести его уродливую рожу о ближайший бордюр, чтобы запомнил – к кому он лезет. Алина… я бы не хотел, чтобы она нас увидела. После всего того, что я наговорил, после той сцены в участке, где я выглядел как конченый утырок.

Мы остановились у её подъезда. Машина дернулась на тормозах, Дёмин заглушил мотор, откинулся на спинку сиденья с видом человека, который пришёл не караулить потенциального преступника, а смотреть кино с огурцами. Из кармана куртки он достал… семечки. Вот сука. Я уставился на него, прищурился.

– Может, тебе ещё кассету с мультиками принести, чтобы не скучал? – буркнул я, глядя, как он щёлкает зубами кожуру. Он хмыкнул, не отводя глаз от подъезда.

– А мне и не скучно, я кайфую.

– Тебя убьют за эти семечки в служебной тачке. Он ухмыльнулся, показал ладонью на окно, где тускло светилось окно второго этажа.

– Так пойдём, разделим. С генералом.

Я фыркнул, но внутри что-то кольнуло – мерзкое, липкое, как затяжной ожог.

– Что у вас там? – спросил он уже тише, как будто просто между делом, но голос был с прицелом, как в тире. – Видел, как вы общались в участке. Да и не только я. Все, кто с глазами. Все что-то шепчут.

Я почувствовал, как внутри холодно – не страх, нет, злость. Не на него, не на слухи – на себя. Потому что проклятие, это дерьмово.

– Чё говорят? – спросил я, не поворачиваясь.

– Разное, Шурка… А это “разное” – вот то, что тебе бы совсем не понравилось услышать от самого генерала. Мне тебя уже жаль. Ты с яйцами-то своими попрощался?

Я выдохнул через нос. – Иди к чёрту.

– Вот это настрой, – протянул он и снова хмыкнул. – Но по-честному, если тебе не насрать – будь с ней. Забей на всех. Просто будь с ней. Звучал он почти как мудрец из дешёвой притчи, но в голосе было что-то настоящее. Я молчал. Я знал уже одного такого. Безбашенного. Который забил на всё, который убил ради неё. Который сел. Который растит ребёнка, хотя, может, и не знает об этом. Лёха. Мой брат. Он так же смотрел на неё – будто мир, будто спасение. Нашёл ли он Катьку? Узнал ли про пацана? Всё равно. Это уже в прошлом. А у меня – тут и сейчас. – А генерал… – продолжал Дёмин, с улыбкой, – ну, сживётся. Полюбит тебя. Представь – ты зять генерала. Повышение, кабинет с ковром, кофе в термосе. Прямо как в кино.

Меня скрутило от этих слов. Настолько мерзко стало, что я отвернулся. Самая паскудная мысль из возможных – использовать Алину ради выгоды. Ради карьеры. Ради галочек и ранга. Нет. Я даже себе не позволял этого думать. Она для меня – больше. Не игрушка, не билет в высший свет. Она важнее всего, что я когда-либо держал в руках. И да, меня, может, не повысят. Может, наоборот – вышвырнут, как собаку с шинели. И я бы рискнул. Я бы забил. Но если на неё уже пошёл накат… если Бешеный взял её в прицел, чтобы достать меня, – это всё меняет. Это не про любовь, это про выживание. И если из-за меня ей навредят – я себе этого не прощу. Это только вершина айсберга. Её отец тоже прижмёт. Он не промолчит. Он не допустит. Я не вправе рушить ей жизнь, не имею права. Как бы не хотелось. Как бы не скручивало меня от желания бросить всё к чёрту, взять её за руку и идти до конца. Потому что это не кино. Это жизнь. И в ней за такие вещи платят – болью.

– Это не Толик? – спросил Дёмин спокойно, как будто говорил о погоде. Я метнулся взглядом вперёд, в лобовое. Челюсти сжались, как капкан – конечно он. Даже если бы я ослеп, я бы почувствовал его тень. Сволочь с грязной походкой, сутулой спиной и этим уродским подбородком, который будто просит влепить в него кастетом. Я уже взялся за ручку двери, готовый вылететь из машины и впечатать его в бетон, но Дёмин резко схватил меня за предплечье.

– Стоять!

– Чего?! – рыкнул я, уже срываясь, но он только кивнул вперёд. Я проследил за его взглядом – и меня будто обухом. Из подъезда вышла она. Алина. Чёрт, Алина. Мой пульс сбился с ритма, в глазах щёлкнуло. Она не просто вышла. Она подошла к нему. Словно… знала. Говорила. Толик обернулся. Мы синхронно пригнулись вниз, затаились. Сердце бухало в висках, как молот в кузне. Когда выровнялись, их уже не было. Ни у двери, ни на улице.

– Дай пистолет. – зарычал я, голос был рваный, с надрывом, как будто каждое слово – это шаг по стеклу.

– Ты с ума сошёл?! – Дёмин приподнялся, глядя на меня, как на психа.

– Он уводит её, ты понимаешь?!

– Да я всё понимаю, – зло прошипел он, – и именно поэтому ты сейчас не выходишь.

– Он уводит её! – повторил я, как приговор.

– Отлично. – усмехнулся Дёмин, глаза за стеклом блеснули холодом, – пусть уводит. Может, наконец, выведет нас к Бешеному. И тогда – всё. Тогда всё это дерьмо, Шурка, закончится.

Глава 24

Шурка

Темнело быстро, как будто кто-то там наверху решил – все, хватит с них света, пусть теперь в тенях шарятся. Мы шли молча, почти не дыша, только шаги глушили асфальт, да иногда где-то сзади хлопал воздух – форточка, может, или кто-то дверь закрыл. Они свернули в переулок, узкий, как глотка у подонка, которого душишь коленом, и сразу стало ясно – не просто так. Я дал знак – остановились. Демин вперился глазами, как ищейка, я тоже на пределе – тут каждый шорох может быть последним. Прятались в темноте, прилипли к стене, будто нас кто-то вымазал в этом кирпиче и оставил сохнуть. Она шла чуть позади него, напряженная, как струна, будто каждое его движение – это попытка дернуть за нее, порвать, сорвать звук. Он что-то ей говорил, не размахивая руками, не орал, но по его лицу было видно – серьезно, четко, будто приговор зачитывает. И она слушала, глаза в землю, подбородок чуть вперед, губы сжаты – ни слова, ни вздоха. Только шаги в унисон, как два наручника, скованные цепью. В какой-то момент он остановился. Резко. Как будто почувствовал, что за ним тень не та, что ночь как-то по-другому дышит. Обернулся. Демин прижался к стене, я – следом. Сердце бахнуло в грудь так, что я аж зубами щелкнул. Тихо, как мог. Они постояли. Он вроде не понял, вроде решил, что показалось. Пошли дальше. Мы вынырнули из-за угла – осторожно, как будто в витрину жизни чужой подглядываем. Я смотрел на нее – и внутри кольнуло. Не то чтобы жалость. Скорее злость. Что она рядом с ним, что он рядом с ней, что я – только тень за спиной. Но я обещал. Сказал, что не дам его к ней подпустить. И пусть она не знает, пусть думает, что одна, пусть смотрит на него с этим напряжением, как на мину под ногами – я рядом. Я здесь. Он ничего не сделает. Он даже не узнает, как именно я ему не дам.

Он ей что-то сунул – папка, конверт, хрен его знает, в темноте не разглядишь, – и быстро, не оборачиваясь, натянул капюшон, будто боялся, что с лица что-то сползет.

– Проследи, чтобы она дошла до дома, – шепнул я сквозь зубы Демину. Тот кивнул, но мрачно, будто проглотил битое стекло.

– Нет, Шурка… – буркнул он почти неслышно, но остался, зарычал, будто волчара, а не пацан. А я уже шел. Шел за этой падалью. В спину смотрел, как в прицел. Не торопясь, как смерть с заточкой. Он топал вдоль стены, не оглядывался, думал, свободен. Думал, бог в шляпе. Ошибочка, Толян. У следующего переулка я ускорился, как тигр перед броском, и, не давая ему вдохнуть, схватил за ворот толстовки и с такой яростью впечатал его рожей в бетон, что тот хрюкнул, как недорезанная свинья.

– Какого… – прошипел он, дрожа, как холодец на поминках.

– Давно не виделись, не так ли? – процедил я ему в ухо, ухмыльнувшись, глядя на его уши, что уже краснели от напряжения. Он дернулся, понял, кто, и сразу скалку на лицо – злость, страх, обида – все вместе, мешанина чувств, как мусор в подворотне.

– Я тебе челюсть сломаю, ментяра, – выдавил он с хрипом, пытаясь вытянуть шею. Я рванул его обратно к стене, чуть выше – пусть балериной себя почувствует.

– Боюсь, не выйдет. Ты тут почти со стеной целуешься, – отрезал я.

– Чего тебе? – выдавил он, дергаясь, как рыба на крючке.

– Зачем меня ищет Бешеный? Где он? Пусть придет сюда лично, а не шепчет гадости через Алину.

Тот замер, как будто ток врубили. Сначала растерянность в глазах, потом – осознание, а за ним, как всегда, ложь наготове.

– Ничего… ты ему и нахрен не нужен…

– Пока что пазл в моей голове не складывается. Снова отвечай на вопросы.

– Я не… – он не успел закончить, потому что я выкрутил ему руку так, что он завыл, как шавка под колесом.

– Ладно! ЛАДНО! У Бешеного на тебя ничего нет! Мне нужно было, чтобы Алина помогла, а я знал, что ты ей не безразличен! Я давил! Все! Я знал, что ты ищешь его, и пугал ее тобой!

– Сучара… – прошипел я сквозь зубы, и в этот момент он дернулся, как будто хотел увернуться даже от звука.

– Отпускай, блядь!

– Откуда ты знаешь Бешеного? Кто он? Имя давай.

– Думаешь, я знаю?! Нет у него имени. Все зовут – Бешеный. И все. Банда у него. Псы, шакалы, крысы – кто угодно, только не люди. Я его вживую ни разу не видел, он как тень. Сказал, делай – я делал.

Он захлебывался словами, выдыхая их, как молитву.

– Все, что я знаю… – начал он, и я напрягся, – …этот ублюдок следы оставляет.

– Какие?

– Сожженные спички. Две. В форме креста. Как будто крестится, мразь. Или предупреждает.

Я приподнял бровь. Странно. По-больному символично. Не по его уровню.

– Зачем?

– Хер его знает… может, он так передает привет. Или пометки делает, как коты – пахнет смертью.

Я снова вдавил его в стену, и тот завыл, словно бетон изнутри укусил.

– Алине что ты передал?

– Документы… на брата моего. Все, что на него копали. Сел он. Надо вытянуть. А ее папаша – может повлиять. Она – единственный шанс.

Я крутанул его, и кулак сам собой впечатался в его челюсть, хрустнуло так, что мне даже приятно стало. Кровь из носа у него хлынула, густая, как моторное масло, и он осел по стене.

– Если я узнаю, что ты хоть раз подошел к ней, хоть словом дотронулся, хоть взглядом обжег – я скормлю тебе твой член, понял, козел? Ты будешь импотентом с привилегией – зато без штанов.

Плюнул рядом и ушел, не оборачиваясь.

Я выскочил из подворотни, сердце все еще било в груди, как будто внутри меня кто-то стучал кулаками, требуя выпуска. Асфальт под ногами прыгал, дышка сдохла уже после третьего квартала, но я гнал, как подранок, у которого за спиной не стая собак, а целая жизнь, которую нельзя потерять. Машина стояла, где и договаривались, дымилась сигарета у правого зеркала, и возле нее, как вкопанный, стоял Демин, мой мрачный стражник, мой злой ангел с прокуренным голосом и вечной щетиной. Он смотрел куда-то в сторону, но когда я подбежал, только бровь повел.

– Она дома? – выдохнул я, хватая ртом воздух, как будто он в дефиците.

– Дома, твоя золушка, – хмыкнул он, как будто зубы сквозь дым щелкнули, и кинул бычок в сторону, наступив на него каблуком с таким удовольствием, будто это был чей-то нос. Сел в машину, хлопнул дверью, у него все размеренно, спокойно, как у мясника перед сменой.

– Че узнал? – спросил он, когда я плюхнулся рядом, и салон закрылся плотной тишиной, прерываемой только тиканием сломанного часовика на панели.

– С Бешеным, говорит, лично не знаком, имени никто не знает, все через третьи руки, и вообще он, как дым – был, да сплыл, – сказал я, глядя в окно, где отражались дома, как потекшая краска на старом холсте. – Компашка у него своя, банда какая-то ебанутая, без лиц, без фамилий, только клички, только слухи, как в дурке.

– И ты поверил ему? – спросил Демин с тем выражением, которое у него бывает, когда он кого-то хоронит в голове.

– И да, и нет, – ответил я, чувствуя, как что-то внутри снова начинает сжиматься, будто змея сворачивается в кольцо. – Все равно глаз да глаз за этой сволотой. Он может и не врет, но если и врет – значит, кто-то дергает за нитки, а нитки эти – в крови. И я найду, за что тянуть. Найду, и выверну всех. Потому что если хоть один из них еще раз дотронется до нее – я сожгу им воздух в легких.

* * *

Конечно, я знал, что этот день когда-нибудь встанет мне поперек горла. Слишком громко дышал, слишком близко к ней стоял, слишком часто мелькал перед его глазами. Такие вещи в системе, как в тюряге, не прощают. По приказу захожу в кабинет – дубовые двери, щелк ручки, запах лака и дорогого табака. Генерал сидит за столом, как памятник эпохи, выточенный из льда и бетона, смотрит на меня без эмоций, как будто в морге выбирает – резать или не резать. Пальцы сцеплены в замок, локти на столе, а за ним – флаг, портрет какого-то маразматика в звездах и сейф, из которого, наверное, можно достать не только бумаги.

– Садись, Демин. – Говорит ровно, даже без взгляда. Показать, кто тут погонами дышит.

Сажусь. Спокойно, не спеша. Вглядываюсь в его лицо, будто читаю сводку – и нахожу там то, что знал давно: ему бы меня закопать, но только чтоб без шума. Алина не его копия, она – от другого мира, света больше в ней, чем в этом кабинете за всю его службу. И от этого его еще больше крутит.

– Я заметил, ты активно участвуешь в следствии. Много для младшего лейтенанта. – Говорит спокойно, будто про погоду.

– Не вижу в этом ничего плохого. – Отвечаю так же. Он на такие фразы плюется, потому что любит, когда стелятся. А я не стелюсь.

– Не спорю. Я даже восхищен. – Он выговаривает это слово так, как будто гвоздь жует. – Ты толковый парень, Саш. Серьезно говорю. У тебя будущее. Если, конечно, не начнешь делать глупости.

– Я стараюсь их избегать.

– Вот и правильно. – Он приподнимается, подходит к окну, делает паузу, достает из внутреннего кармана сигарету, чиркает зажигалкой «Зиппо». Медленно затягивается. – Умный парень. Наблюдательный. Но, боюсь, слишком близко начал кружить вокруг Алины.

Я молчу. Глотаю воздух, медленно, будто прокручиваю его через сито.

– Не понимаю, о чем вы. – Говорю с улыбкой, уголком рта, с тем самым холодком, который обычно остается после водки, когда ты понимаешь, что перебрал.

Он поворачивается, выпускает дым.

– Прекрасно понимаешь. Слушай, я не из тех, кто палкой по зубам. Я разговаривать умею. Ты мне нравишься. Ты не дурак, не ворюга, не крыса. С головой. Поэтому скажу по-человечески – держись от нее подальше. У меня на нее свои планы.

– Планы? – Я фыркнул. – А она в курсе?

Он замирает. Щелкает пеплом в пепельницу с гербом МВД. Потом подходит ближе, кладет ладони на стол.

– У нас с ней разговор впереди. – Сказал жестко, даже не глядя. – Но ты – не часть этого уравнения. Она – не для тебя, Зорин. Не по рангу. Не по кругу. Не по раскладу.

– Или уволите меня?

Он усмехается.

– Уволю, если придется. А если будешь упрям – сделаю так, что ты сам побежишь заявление писать. Думаешь, ты первый такой? Я таких, как ты, пачками переворачивал. Ты мне – пока нравишься. Потому и говорю. Один раз.

– А если я не отойду?

– Тогда у тебя не будет будущего, о котором я говорил. И форма тебе больше не поможет. Ни она, ни значок, ни связи. Понял?

– Я вас услышал. – Отвечаю, медленно вставая. Все кипит внутри, как кипятильник в ведре. Руки чешутся.

– Вот и хорошо. Можешь возвращаться к работе.

Я направляюсь к двери, уже кладу ладонь на ручку.

– И, Зорин…

Останавливаюсь.

– Это было первое и последнее предупреждение. Второго не будет.

Я ничего не говорю. Просто ухожу, дверь за мной захлопывается глухо, будто крышка гроба. А внутри уже не просто злость – внутри все рвет. Горит. Пульс будто стучит в ушах с грохотом барабанов. Сердце бьется так, что я боюсь – выскочит наружу. Алина. Перед глазами она. В голове она. Голос. Шаги. Как поправляет волосы. Как хмурится, когда злится. Как улыбается, когда забывается. Везде она, мать ее. А этот сукин сын хочет распоряжаться ею, как мебелью в доме. Хочет вот так, по-военному, без чувств, по расписанию.