Текст книги "Генеральская дочь. Зареченские (СИ)"

Автор книги: Ульяна Соболева

Соавторы: Мелания Соболева
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Глава 9

Алина

Я училась. Не потому что надо, не потому что так папа сказал, и не потому что в моде у мажоров в юбках понты и диплом на стене. Училась потому что с самого детства во мне горело – доказать. Всем. Себе. Ему. Что я не просто дочка генерала. Не просто фамилия с жирной полосой в личном деле и возможностью решить все звонком. Я поступила в Институт международных отношений. Один из тех, куда девяносто процентов не пролезают даже с золотыми медалями. Конкурс – как в ад, отбор – как на спецоперацию, но я сжала зубы, зарылась в учебники, перестала дышать воздухом тусовок и модных магазинов и шла к цели. И поступила. Сама. Своей башкой. Папа, конечно, помогал – деньгами, связями, охраной, иногда даже водителем, когда город начинал беситься от беспредела, но все, что касалось моего ума – не трогал. Я сама читала, сама вбивала в голову экономику, политологию, английский, международное право. У нас на курсе меня боялись. Считали холодной, надменной, высокомерной сучкой. Может, так и было. Но за этим стояло другое – мне нельзя было ошибаться. Мне нельзя было расслабиться. Потому что стоило оступиться, и каждый бы сказал: «Ну ясно… папина дочка. Без него – ничто». Я не позволяла. Ни себе, ни другим. У меня всегда был идеальный конспект, сданные экзамены, зубы стиснуты, спина прямая. Я была той, кто знает, чего хочет, и знает, как получить. Ни слез, ни соплей. Только цели и жесткая дорога к ним. И пусть это сжирало изнутри – зато каждый раз, когда кто-то говорил «она с протекции», я просто проходила мимо. Потому что я была не его дочка. Я была – собой.

И пока я не закончу учебу – да, меня обеспечивает отец. Потому что может. Потому что любит. Потому что хочет, чтобы у его дочери было все лучшее: лучшая еда, лучшая одежда, и даже лучшая ручка для экзамена. Он мне не отказывает ни в чем, но не лезет в суть. Потому что знает – тут его авторитет не сработает. Мозг не купишь. На зачете вместо меня не сядет. Протекцией не напишешь диплом. Я сама. И, черт возьми, это мой выбор. Я пашу, как лошадь, потому что хочу вырваться из этого плена – когда ты всегда чья-то дочь. Я хочу быть собой, а не его продолжением в юбке. Вот только иногда эта независимость трещит по швам. Особенно в те дни, когда после пары хочешь просто упасть мордой в подушку и вырубиться, но нет – нужно перечитать конвенции, выучить статьи, сдать реферат и улыбаться, будто не сорвешься с катушек.

Под вечер пришла Лика – моя подруга с первого курса. Из тех, кто и шпаргалки пишет в цветных маркерах, и знает, как правильно наносить румяна в полусне. Она – моя противоположность, но именно это нас и держит рядом. Мы закопались в учебники, скомкали пару листов, нарисовали схему по международным конфликтам, захлопнули тетради и выдохнули как после забега. У нее глаза уже горели.

– Пошли, – сказала она и потащила меня к туалетному столику, – сейчас будет важный ритуал: ногти, чай и разбор мужиков.

Я посмеялась и сдалась. Пока лак ложился на ногти, как кровь на снег, она завелась:

– Короче, я думаю, начинать с ним встречаться. Ну, прям серьезно. Он такой классный. С виду вроде пацан с района, а внутри – умный, внимательный, такой, знаешь… с характером. Молчит чаще, чем говорит. А как смотрит… – она закатила глаза, будто расплавилась. – Ты его не видела, но поверь – это не просто мальчик, это мужик. Надежный, с которым можно хоть в огонь, хоть за гаражи.

Я улыбнулась, но внутри вдруг все оборвалось. Потому что знала, что сейчас она спросит. И спросила.

– А ты? Ты же что-то говорила, какой-то парень… тот, что тебя спас? Кто он? Расскажи уже.

И вот в этот момент я поняла, что зря тогда вообще открыла рот. Потому что я не рассказывала ей всего. Ни про ту ночь, ни про то, как меня тащили к машине трое уродов, и как он вылетел, как черт из табакерки, и раскидал их, как котят. Не говорила, что за два дня до этого он меня тормознул, как последнюю уличную девку, и разговаривал так, будто я воздух ему порчу. Не говорила, что проснулась утром в его квартире, на его кровати, с похмельем и стыдом, будто сбила кого-то ночью и пытаюсь забыть. Не говорила, что он мент. Что язык у него как нож. Что бьет словами больнее, чем кулаками. И что я до сих пор не понимаю – то ли я его ненавижу, то ли хочу сжечь вместе со своей злостью.

Это ведь одно и то же, да?

Я посмотрела на Лику, она ждала. Губы покрыты розовым лаком, глаза горят интересом, как у кошки, что чует молоко за углом. А я сидела и думала: говорить или не говорить. Потому что этот парень – точно не история про «мужика мечты».

Она смотрела на меня, как кошка на мышь, которую только что загнала в угол. Улыбалась уже заранее, предвкушая, как я выдам ей какую-нибудь сладкую грязь, достойную обложки дешевого журнала.

– Это же не первая ваша встреча, я права? – протянула с игривым подколом, щелкая ногтем по стакану, будто между делом, а сама глядела в меня, как рентген. А я… сука… сжала челюсти. Прямо как отец, когда кто-то говорил про его мать. Почему она так просто читает меня? По глазам, по жесту, по тому, как на долю секунды дернулась рука, как по коже прокатился ток. – Ладно, – продолжила она, уже расплываясь в улыбке, будто заглотила ключ от сейфа с компроматом, – давай по-другому. Ты уже представила секс с ним? Ну, типа… какой он? Он ведь из тех, кто молчит, но зато как хватает – к стенке. Или к кровати. А потом без церемоний. Знаешь, как жестко, по-мужски… вбивает в матрас, и ты там вся такая, стонешь, ногти в спине, волосы в кулаках. Прямо как в фильме. Сначала – враг, потом – ах, Господи, давай еще.

– Стой! – сорвалось с меня резко, с хрипотцой, срываясь на тон, которого я у себя не знала. Рука дрожала, сердце бухало в груди, как автоматная очередь по металлу. Щеки запылали, будто меня ударили. Лицо горело, взгляд упал в пол, и я стиснула зубы, будто могла этой злостью убить. – На этом остановись, – выдохнула я, как приказ, но даже в собственных ушах прозвучало жалко, потому что внутри меня уже давно что-то крутилось. Какого хрена? Я не думала о нем так. Или… черт, подумала? Нет! Не могла. Этот ублюдок, хам, с грязным языком и мордой, которую хочется разбить о кафель. Мент, которого я должна презирать на инстинкте. Но этот голос. Этот взгляд. Эти руки, когда он держал меня. Не просила – но он уже решил. Уже спас. Уже унес.

И вот эта картина, как он впечатывает тебя в матрас, как держит за бедра, как вдавливает дыхание обратно в грудь… Господи, стоп. Прекрати. Это не твои мысли, Алина. Это Лика виновата. Ее язык, как нож без чехла. Грязь льется из нее, как из рваной трубы, а я – я просто стала заложницей фантазии, в которую даже вслух страшно признаться.

– Хорошо! Поняла, расскажешь, когда будешь готова, – весело щебетнула Лика, будто мы обсуждали не мою личную катастрофу, а новую тушь для ресниц. «Когда будешь готова» – ага. Готова к чему? К очередной порции грязных фантазий? Или к признанию, что этот мусор в форме каким-то чертом засел в голове, как заноза под ногтем? Я бросила на нее взгляд, но промолчала. Потому что, если сейчас начну, вырвется все, как гной из раны – и про ночь, и про блевоту на его диван, и про то, как сжимало внутри от его рук. Это не история для девчачьих посиделок. Это не то, что хочется озвучивать. Не тот случай, когда ты с придыханием шепчешь: «Он такой…» – и дальше пошло-поехало про цвет глаз, подарки и бабочек в животе. Тут бабочки сдохли на взлете.

– А что насчет Димы? – вдруг спросила она, голос стал другим, более усталым, будто сама от этой темы уже подташнивает. – Он не перестает спрашивать о тебе.

Дима… Имя, которое в последнее время вызывает у меня только внутреннее раздражение. Как фон, который не выключается. Как звон, который не уходит из ушей. Мой бывший. Тот, кто никак не может принять, что «бывший» – это диагноз, а не пауза в отношениях. Он был предсказуемым. С ним можно было идти на ужин и знать, что не случится ничего плохого.

– Он все никак, да? – спросила я, будто не знала, а на самом деле – знала до дрожи.

– Нет, – вздохнула она, – он упертый. Говорит, что ты просто запуталась. Что тебе нужно время. Что все можно вернуть.

А я смотрела в окно и думала, что вернуть – можно, если ты потерял часы или плеер. А если чувства сдохли – это не возврат. Это воскрешение мертвеца. А я не доктор Франкенштейн.

Глава 10

Шурка

Труп, как оказалось, был не просто мертвый – он был мертвый с претензией. Пришел отчет от патологоанатома, и мы с Демином пошли его забрать, как два хищника за добычей. На листах – вся подноготная покойного Гордеева. Бумага еще теплая от факса, чернила будто кровью напечатаны. Сели с Демином в дежурке, кофе – черный, как совесть у нашего начальства, отчет на стол, лампа сверху светит, как на допросе. Я читал вслух, медленно, со вкусом, как хорошую статью про чью-то публичную гибель.

– «Признаков утопления не обнаружено. Легкие не наполнены водой. Отсутствие пены в трахее. Смерть наступила ДО попадания в воду». – Я поднял глаза на Демина. – Ну что, капитан Очевидность, наш "утонувший" все-таки плавать не пытался?

– Ага, – буркнул он, цедя дым сквозь зубы, – его сначала приложили по голове, а потом уже на экскурсию в море пустили. Как в кино. Только билеты в один конец.

– Читаем дальше… – я перевернул страницу, – «Перелом височной кости, вдавленная травма, следы от тупого предмета. Предположительно – лом, труба, рукоятка от оружия. Один удар. Точный. Смертельный».

– Любовно, – усмехнулся Демин. – Не драка, не поножовщина, а сразу – выключили. Кто-то не первый раз по башкам работает.

– Ага, как будто чеканил, сука, по металлу. И что самое интересное… – я ткнул пальцем в отчет, – «Ногти коротко острижены, кожа на ладонях обгоревшая, как от длительного воздействия химикатов. На запястьях – следы наручников».

Мы с Демином переглянулись.

– Так, подожди… – начал он, но я уже сам додумывал.

– Его сначала вязали. Причем по-живому. Не мертвого уже кидали. Держали где-то. И потом… хлобысь. – Я щелкнул пальцами. – И по башке. А потом скинули. Не как труп. А как мусор.

– Значит, пытали. Узнавали что-то. А потом, чтоб не болтал – в расход. – Демин медленно выдохнул. – Ну и кто так спешил, а?

– Кто-то, кто не любит оставлять хвосты. И кто-то, кому Гордеев знал слишком много.

Мы молчали. Пауза была такая, что даже часы в углу тикали громче обычного. Потом я прислонился к спинке стула, постучал пальцами по столу и выдал:

– Это, брат, не просто убийство. Это зачистка. Чистая, аккуратная, без лишнего шума. Значит, либо свои, либо совсем не чужие.

– И нам с этим ковыряться, – хмыкнул Демин. – Как котам в говне.

Сидели мы с Демином над этими чертовыми бумагами, как два бухгалтера ада – только вместо налогов у нас труп, вместо отчетов – вскрытие, а вместо цифр – тишина. Весь протокол по пальцам я прочел уже раз пять, но толку – как с козла молока. Пальцы у покойного, конечно, есть. А вот чужих – как не бывало. Ноль. Пусто. Ни частички кожи, ни отпечатка на теле, ни даже следа давления. Как будто труп сам себе по башке зарядил и поплыл в сторону рассвета.

– Ну и где, спрашивается, хотя бы один гребаный отпечаток? – буркнул я, откидывая бумагу. – Все идеально. Чисто, будто клининговая бригада от ЦРУ прошлась.

Демин щурился в лист, жевал спичку, которая давно перестала быть спичкой и превратилась в кусок страдальческого дерева.

– Ну, это тебе не пьяный Вова с ножом в брюхе, тут кто-то знал, как работать. Перчатки. Хлорка. Без шума, без лишних движений. Либо кто-то из своих, кто умеет не светиться, либо… – он замер, щелкнул пальцем, – либо вообще не местный.

– Ага, или призрак, – буркнул я, встал, подошел к доске, где уже висели фото Гордеева, карта порта и список тех, кто работал на линии в ту ночь. – Не местный – не в смысле из другого города. Не местный – в смысле из другого мира. Где люди не разговаривают, а сразу закрывают вопросы.

– И при этом не оставляют даже полуслова. – добавил Демин, листая отчет. – Прямо как ты, когда тебе баба звонит, а ты не хочешь брать трубку.

Я скривился, но даже не огрызнулся. Сейчас было не до сарказма, хотя в голове и зудело – слишком все гладко. Слишком чисто. А где чисто – там кто-то очень грязный вымыл. И не для порядка.

– Ни ДНК, ни крови, ни даже, черт возьми, волоса, – вслух перечисляю, ткнув пальцем в таблицу. – Убили как профи, но не профи-маньяк, а профи с задачей. Смыслом. Таким не важно, кто ты – они чистят. Они прикрывают.

– Ты про зачистку? – Демин смотрел на меня пристально, сигарета в пальцах тлела, как фитиль.

– Ага. Гордеев что-то знал. И либо начал болтать, либо кто-то заподозрил, что болтать начнет. Только вот ни один дурак не убивает просто потому что «а вдруг». Это уже не улица, это уровень выше.

– Кто тогда? – спросил он. – Ну вот реально, кто?

– Тот, кто стоит за этими сухогрузами. За рейсами без людей. За схемами, которые на бумаге выглядят, как пустой рейс, а по факту – перевозят стволы на килотонны.

– И если он – только начало, – медленно выдохнул Демин, – значит, скоро нас ждет следующая партия трупов.

– А мы, как два дебила, сидим и ищем призраков по отпечаткам пальцев. – Я плюнул в сторону, вытер губы рукавом. – Ну, здравствуй, весна девяносто пятого. Начинается весело.

И тишина снова вползла в кабинет, как старая собака, у которой в глазах видано все.

* * *

Я ехал домой по зареченке, вечер натягивался на город как старая промасленная клеенка – тускло, липко, с запахом бензина, сырости и какого-то железного фатализма. Ноги сами вырулили в сторону тех самых гаражей, где раньше жизнь кипела громче, чем в любом бардаке. Встал у ворот, заглушил мотор. Тишина такая, что аж уши закладывает. Вышел, хлопнул дверью, засунул руки в карманы куртки и вдохнул – морозец стукнул в нос, дым из труб – как крики призраков по району. Гараж Серого стоял как памятник всему, чего не вернуть. Ржавчина на воротах, замок перекошен, но в моих глазах он был открыт. Я мог видеть сквозь металл. Вижу, как стояла та раскоряченная мебель, облезлый диван с дырой на подлокотнике, шкаф без дверцы, где вместо книг – бутылки, и запах… вонючий, крепкий, как перегар с похмелья, но родной до боли. Такой, что когда в него вдыхаешь – сразу отбрасывает назад, в те дни, когда был не следаком, а просто пацаном с мечтой, что мир можно взять за шкирку и вывернуть как карман.

Я хмыкнул, достал сигарету, чиркнул спичкой о замерзший бок машины, затянулся – дым в легкие пошел, как напоминание. И меня понесло туда – в тот день, в тот момент.

Гараж. Сквозняк гуляет, лампочка под потолком мигает, будто моргает от усталости. Серый шмякнулся на диван, разложился как царь всея подвала, ноги на ящик, жвачка во рту, и рожу скорчил довольную, будто трон ему подогнали.

– Шур, ну ты скажи, кто у нас тут бог уличной тактики? – с пафосом в голосе.

– Бог? – фыркнул Рыжий, валясь за раскоряченный стол, который мы когда-то чинили книгами Толстого. – Да ты два дня назад бабки на сосиски проиграл. Бог, блядь.

– Тихо, шавки, – вмешался Леха, усаживаясь напротив, вытаскивая из кармана затертые карты. – Сейчас не спорить будем, а судьбы вершить. Гадать будем. Кому на зону, кому на Канары.

– Гадать он собрался, – хрюкнул Серый, закидывая руки за голову. – Слышь, Леха, тебе бы в цирк, а не в карты. У тебя ебальник такой, что сам дьявол испугается.

– Зато мозги есть, – выдал Леха, не моргнув. – Я, между прочим, через пять лет вижу себя с бизнесом. Будет у меня ларек на углу, три продавщицы с сиськами и чай в ассортименте.

– О, бизнесмен блядь, – засмеялся Рыжий. – А я тогда министр торговли. И проституток тебе поставляю прямо со склада.

– Да пошли вы все, – буркнул Костян, – вот я в армию свалю и забуду вас всех к хуям собачьим.

– Забудет он, ага, – сказал я тогда, с ухмылкой, но внутри уже тогда что-то тянуло. – Только гараж потом не тронь. Это святое. Пацанское.

– Давай, колдун, – сказал я, закидывая ноги на старый рюкзак, – предскажи мне светлое будущее: красный диплом, белая Волга и жена без скандалов.

– Тебе? – Леха кинул мне карту. – Бубновый валет. Это ты, брат, будешь серьезным пареньком. И с женой, кстати, с характером – блондинистой стервой.

– Спасибо, блядь, – засмеялся я. – А себе чего нагадал, кроме ларька, сисек и чая?

– Мне, – он вытащил туза пик, – свободу. Нормальную семью, желательно без детей, а то боюсь папаша мне худшее передал от себя, боюсь таким же гнильцом стать для своих малых.

– О, по классике, – крякнул Серый, – значит, и живем по плану: ты – семьянин бунтарь, Шурка – Важный мужик, может будущий бухгалтер, Рыжий – в бизнес, ну а я – в кабак. На пенсию в тридцать.

– Главное, чтоб не на кладбище, – тихо добавил Костян, крутя в руках зажигалку.

И мы замолчали. Не потому что грустно, а потому что внутри каждый знал – шутки шутками, но нас явно ждет не то, что показали карты.

– А вообще… я ментом стану и вас прикрывать буду, а как вам такое?! Засмеялся Рыжий и нас понесло за ним.

Я затушил сигарету о край ботинка, выкинул окурок в пыль возле гаража – как будто гвоздику на могилу кинул. Маленькую такую, бесцветную, но со смыслом. Гвоздику не людям – воспоминаниям. Всем тем, кто сидел здесь, кто ржал до слез, кто матерился, плевал в бетонный пол и мечтал, как будто завтра не будет похмелья, не будет драки, не будет срока, а будет только ровная дорога и светлое, пусть даже придуманное, будущее. Все это – в прошлом. Закопано под ржавыми замками, под обугленными досками, под слоем времени и боли, которую уже никто не отслюнявит назад.

Глава 11

Шурка

Стояли в коридоре, как куры на перекуре, каждый с бумажным стаканчиком в руке, кофе – черный, крепкий, как похмелье, пар от него бил в нос, но взбодрить не мог – после трех суток на ногах организм просил не кофе, а морг. Демин рядом молчал, курил, хоть и нельзя – но кто ему что скажет, сам Павлович рядом стоял, гудел по телефону, а еще двое из патрульки обсуждали какую-то давку у «Галактики». Все ждали – должен был прийти какой-то крупный чин из области, по Гордееву собирали группу, шило уже явно лезло из мешка.

Я отхлебнул из стакана, обжег язык и только собрался что-то сказать Демину, как все в коридоре будто на миг затихло. Потому что прошла она.

Алина.

Дочка самого генерала. Та самая, с которой судьба свела меня в самый неподходящий день, под самым ебучим углом. Шла уверенно, будто ковер под ногами стелился сам, белый свитер обтягивал фигуру так, что кровь приливала не туда, куда надо, юбка – джинсовая, короткая не до пошлости, но достаточно, чтобы фантазия поехала по бездорожью. Волосы – как золото под лампами, осанка – будто родилась с короной на затылке. Я застыл. Реально. Как придурок. Взгляд сначала сполз на икры – стройные, упругие, как будто вылеплены чертовым скульптором, потом выше, выше… и вот ты уже не дышишь, смотришь, как двигается бедрами, как юбка облегает задницу, оставляя ровно столько, чтобы воображение само дописало все остальное. Дьявол, а не женщина. Холодная, надменная, но от этого только больше цепляющая. Как ледяная водка с перцем – обжигает и лезет в голову.

– Вот бы я ей… – начал кто-то сбоку, тихо, но не шепотом. Голос Витьки, из оперов.

– Не была бы она генераловой – я б ей так засадил, чтоб неделю ходить не могла.

Я резко повернул голову, как пощечину получил. Демин тоже глянул, глаза прищурил, но молчал.

– Ты че, дебил? – уже второй голос, Мишка с розыска. – При Павловиче такую херь молоть… да тебе, если генерал хоть слово услышит, не то что засадить – жить не дадут. Испаришься, нахрен, как пар над котлом.

– Да я ж просто, – промямлил Витька, – баба как картинка.

Я молча глянул ему в лицо. Витя отвел глаза. А я стоял и чувствовал, как злость подкатывает под кожу. Не потому что я был джентльмен. И не потому что ее защищал. А потому что та, кого я сам готов был прибить словом, взглядом, криком – вдруг, сука, стала чем-то вроде… запретного. И в этот момент я понял – хуже всего, когда хочешь того, кого не должен. И знаешь, что если дотронешься – сгоришь нахер, без остатка.

Демин хмыкнул, тихо, но в его ухмылке слышалось больше, чем в любом мате. Я даже не смотрел на него – все еще ощущал на языке вкус чужого голоса, этого ублюдочного «я б ей засадил». Будто жвачку с асфальта в рот кинул. Плеваться хотелось. Демин сделал шаг ближе, стал боком ко мне, прикурил прямо под табличкой «НЕ КУРИТЬ», затянулся с ленцой и выдал сквозь дым, как бы между делом, но с ядом под языком: – Мудозвоны. На себя смотрели бы, шнурки не могут без мамки завязать, а туда же – про генеральскую. Я кивнул, глядя в ту сторону, куда только что ушла Алина. Коридор уже пустой, но перед глазами все еще юбка, бедра, этот холодный взгляд через плечо, как у снежной бабы с характером волчицы.

– Они не понимают, с кем имеют дело, – буркнул я, – думают, что если юбка короткая, значит, все доступно. А она… она сожрет и не подавится. Улыбнется – и вычеркнет.

– Да там не только она, – отозвался Демин, выпуская кольца дыма. – Там за ней, если что, весь чертовски блестящий род. Один звонок – и у нас минус должность, минус паспорт, минус яйца. Он посмотрел на меня внимательно, с прищуром.

– Лучше с такой не связываться, Шур. Даже в мыслях.

Я не ответил. Потому что в мыслях я уже связался. Связался так, что сам себя отвязать не мог. И злился. На себя. На нее.

– Лучше не связываться, – повторил он, будто вколачивал гвоздь. – Иначе сам себя потом не узнаешь. Я бросил стакан с остатками кофе в мусорку, сжал челюсти до хруста и сказал ровно: – Что-то в этом есть.

Кабинет гудел, как трансформаторная будка перед скачком – каждый что-то обсуждал, Павлович смотрел в бумаги, будто собирался их сжечь взглядом, Гущин уже начал рыться в отчетах, а я стоял у окна и пил из того же долбаного стаканчика этот жидкий ерш под названием «кофе». Мозги гудели. Труп, флешка, перчатки, кровь – все мешалось в одну кашу, а выводов, как у слепого художника – только мазня по холсту. Павлович оторвался от стола, махнул мне рукой. – Зорин, дуй вниз в лабораторию, результаты по волокнам пришли, пусть тебе выдают. Только быстро.

Я кивнул, вышел в коридор, в котором вдруг стало подозрительно тихо, как перед бурей. Иду, ботинки глухо отбивают шаги по плитке, прохожу поворот, и в следующую секунду мне в грудь кто-то врезается – прям под ребра. Не сильно, но уверенно. – Ой… – донеслось, как сквозь вату. И все бы ничего, если бы я не узнал этот голос даже в аду среди визгов чертей. Алина. Генеральская льдинка. Стоит, потирает лоб, волосы рассыпались по плечам, и на губах нет ни дерзости, ни холода. Только тишина.

– Заблудилась? – усмехнулся я, скосив взгляд и не удержавшись от привычного сарказма, но она даже не дернулась. Лицо уставшее, будто ее сам черт по переулкам катал. Глаза пустые, тени под ними, и вообще она выглядела… сломанной. Не капризной. Настоящей. И я вдруг поймал себя на мысли – видать, батя там конкретно мозги ей повыкручивал.

Что, мажорка, не дал на новую игрушку? Бедняжка.

Я ухмыльнулся про себя, но вслух ничего не сказал.

– Прости, – буркнула она, будто через силу, и уже хотела обойти, но я шагнул в сторону, загородив проход. Глянула на меня растерянно, без вызова. Ни крика, ни упрека. Просто усталость. И это было куда страшнее, чем все ее фразы до этого.

– Дай пройти, – спокойно сказала она, без угроз, без шипения. Просто… тихо.

Я не ответил. Просто полез во внутренний карман и достал. Ту самую сережку. Ее. Маленькую, блестящую, упрямую – как она сама. Протянул молча, не играя, не издеваясь. Может, все это настроение, весь этот ее срыв – из-за этой хрени?

Глаза у нее расширились, зрачки расползлись по радужке, будто не верила. Она медленно, будто боялась спугнуть, протянула руку, и я почувствовал, как ее пальцы коснулись моих. Теплые. Нежные. Как у человека. Не как у «дочки кого-то там». Подняла сережку, смотрела, будто это ключ от мира. И уголок губ дрогнул. Самую малость. Улыбка. Настоящая. Живая. И исчезла так же быстро.

– Спасибо, я… я искала ее, – прошептала она, не поднимая глаз, но голос был теплый, как затухающая искра. И взгляд, которым она меня посмотрела, был не тем, что раньше. Не оружием. А просьбой. И вот тут я сам охренел. Потому что передо мной стояла не та Алина, с которой мы сцеплялись, как два лезвия. Не стерва с острыми коленями и ядом на языке. А девушка. Живая. Сломанная чем-то. И мне стало… не плевать. Она снова попыталась пройти, но я снова шагнул и закрыл ей дорогу, на этот раз – не в шутку. Облокотился на стену, глянул сверху вниз, будто считывал ее с головы до ног, не телом – состоянием. – Что ж так расстроило генеральскую дочь? – спросил я весело, но с ехидцей, в голосе сквозил вызов. – Папочка недоволен тобой? Я не хотел унизить. Скорее, вызвать эмоцию. Заставить среагировать. Пусть злится, бьется – но живет. А она… просто опустила глаза. Без вспышки. Без яда.

И я нахмурился. Выпрямился. Уперся взглядом. – Просто дай мне пройти, – повторила она, теперь тверже. – Что случилось? – спросил я, но на этот раз – серьезно. Без подколов. Без ехидства. Голос стал ниже. Я сложил руки на груди, не давя, не торопя.