Текст книги "Избранная лирика"

Автор книги: Уильям Вордсворт

«Кому большой воздушный шар…» [86]86
  Перевод Н. Коталовской


[Закрыть]

 
                       Кому большой воздушный шар,
                       Кому крылатого коня,
                       А я в челне лететь хочу,
                       Пока челна нет у меня,
                       Я в облака не полечу.
 
 
                       На полумесяц челн похож,
                       И я сижу в моем челне,
                       Я в нем сквозь тучи проплыву,
                       И если ты не веришь мне,
                       Увидишь ночью наяву.
 
 
                       Друзья! Вокруг шумят леса,
                       Волнуясь, как вода в морях,
                       И ветер носится, звеня,
                       И вас охватывает страх,
                       Вы все боитесь за меня.
 
 
                       И я любуюсь, невредим,
                       Двурогой лодочкой моей,
                       Мне вас совсем не жаль, друзья,
                       Чем вам страшней, тем мне смешней,
                       До слез могу смеяться я.
 
 
                       Так я плыву вперед, вперед.
                       Для хилых труден этот путь,
                       Сквозь ветры нужно мне пройти,
                       И в тучах нужно мне тонуть,
                       Я все перетерплю в пути.
 
 
                       Плыву вперед. Что мне теперь
                       Мятеж, предательство, война?
                       Я так величествен и тих,
                       Как восходящая луна
                       Средь звезд рассыпанных своих.
 
 
                       Мой челн всплывает выше звезд,
                       Залитый светом золотым.
                       Плывет среди воздушных волн,
                       Сто тысяч звезд плывут за ним,
                       Всплывает выше звезд мой челн.
 
 
                       Вот Рак. Вот Бык. Вот Скорпион,
                       Мы между ними проскользнем.
                       Над Марсом плыть нам суждено,
                       Он рыжий весь, рубцы на нем —
                       Он мне не нравится давно.
 
 
                       Сатурн разрушенный, на нем
                       Печальных спектров бродит тень,
                       Я вижу в бездне двух плеяд,
                       Целующихся ночь и день.
                       Над ними плыть я очень рад.
 
 
                       Меркурий весело звенит.
                       Юпитер светится вдали.
                       Планет Вселенная полна,
                       Что им за дело до Земли —
                       Едва заметного зерна?
 
 
                       Назад к Земле! К родной Земле!
                       И если б я сто лет летал,
                       Мир тем же был бы для меня,
                       Он лучше бы ничуть не стал.
                       Оставил дома сердце я.
 
 
                       Вот несравненная Земля!
                       Распластан Тихий океан,
                       Копьем вонзились в облака
                       Верхушки Альп и древних Анд —
                       Не сокрушают их века.
 
 
                       Вот красный Ливии песок,
                       Вот Днепр, серебряный шнурок.
                       А там сверкает изумруд,
                       То лучший в мире островок,
                       Его наяды стерегут.
 

From «THE RIVER DUDDON, A SERIES OF SONNETS… AND OTHER POEMS»
Из сборника "СОНЕТЫ К РЕКЕ ДАДДОН И ДРУГИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ"

THE RIVER DUDDON
СОНЕТЫ К РЕКЕ ДАДДОН

 
               Not envying Latian shades – if yet they throw
               A grateful coolness round that crystal Spring,
               Blandusia, prattling as when long ago
               The Sabine Bard was moved her praise to sing;
               Careless of flowers that in perennial blow
               Round the moist marge of Persian fountains cling;
               Heedless of Alpine torrents thundering
               Through ice-built arches radiant as heaven's bow;
               I seek the birthplace of a native Stream. —
               All hail, ye mountains! hail, thou morning light!
               Better to breathe at large on this clear height
               Than toil in needless sleep from dream to dream:
               Pure flow the verse, pure, vigorous, free, and bright,
               For Duddon, long-loved Duddon, is my theme!
 

 
                      Мне не знакома Латума прохлада,
                      Не слышал я журчанья родников
                      Бандузии, Горация отрады,
                      Поющего в созвучьи мерных строф.
                      Цветов персидских пышных мне не надо,
                      Я не люблю фонтанов и садов,
                      Альпийского потока чужд мне рев
                      И радуга в стремнинах водопада.
                      Вверх по реке знакомою тропой
                      Иду, бросаю в горы клич привета,
                      Легко дышать прохладою рассвета.
                      Расстался я с избыточной мечтой,
                      Любовью прежней песнь моя согрета —
                      Я славлю Деддон, Деддон мой родной.
 

 
                Child of the clouds! remote from every taint
                Of sordid industry thy lot is cast;
                Thine are the honours of the lofty waste
                Not seldom, when with heat the valleys faint,
                Thy handmaid Frost with spangled tissue quaint
                Thy cradle decks;-to chant thy birth, thou hast
                No meaner Poet than the whistling Blast,
                And Desolation is thy Patron-saint!
                She guards thee, ruthless Power! who would not spare
                Those mighty forests, once the bison's screen,
                Where stalked the huge deer to his shaggy lair
                Through paths and alleys roofed with darkest green;
                Thousands of years before the silent air
                Was pierced by whizzing shaft of hunter keen!
 

 
                      Дитя далеких туч! В уединеньи
                      Не ведаешь ты участи мирской,
                      Обстала глушь лесов тебя стеной,
                      И ветра свист поет тебе хваленья.
                      Морозы ждут лишь твоего веленья. —
                      Пускай в долине пышет летний зной,
                      Ты одеваешь саван ледяной,
                      Тебя хранит великий дух Забвенья.
                      Но времени рука уже легла
                      На этот берег дикий и лесистый,
                      Где некогда царила глушь и мгла,
                      Огромный лось топтал ковер пушистый
                      И зверолова меткая стрела
                      Безмолвия не нарушала свистом.
 

 
               How shall I paint thee? – Be this naked stone
               My seat, while I give way to such intent;
               Pleased could my verse, a speaking monument,
               Make to the eyes of men thy features known.
               But as of all those tripping lambs not one
               Outruns his fellows, so hath Nature lent
               To thy beginning nought that doth present
               Peculiar ground for hope to build upon.
               To dignity the spot that gives thee birth
               No sign of hoar Antiquity's esteem
               Appears, and none of modern Fortune's care;
               Yet thou thyself hast round thee shed a gleam
               Of brilliant moss, instinct with freshness rare;
               Prompt offering to thy Foster-mother, Earth!
 

 
                     Как мне нарисовать тебя? – Присяду
                     На голом камне, средь хвощей и мхов:
                     Пусть говорящий памятник стихов
                     Твои черты явит людскому взгляду.
                        Но как барашку, что прибился к стаду,
                        Из блеющих не выбраться рядов,
                        Так никаких особенных даров
                        Тебе Судьба не припасла в награду.
                     Ничем – ни данью древности седой,
                     Ни щедростью возвышенных примет —
                     Здесь не отмечено твое рожденье.
                        Но свежий мох, растущий над водой,
                        И этот в струях отраженный свет —
                        Твое Земле суровой приношенье.
 

 
               The old inventive Poets, had they seen,
               Or rather felt, the entrancement that detains
               Thy waters, Duddon! 'mid these flowery plains —
               The still repose, the liquid lapse serene,
               Transferred to bowers imperishably green,
               Had beautified Elysium! But these chains
               Will soon be broken;-a rough course remains,
               Rough as the past; where Thou, of placid mien,
               Innocuous as a firstling of the flock,
               And countenanced like a soft cerulean sky,
               Shalt change thy temper; and, with many a shock
               Given and received in mutual jeopardy,
               Dance, like a Bacchanal, from rock to rock,
               Tossing her frantic thyrsus wide and high!
 

 
                      Когда б седые барды были живы
                      И видели тебя, о Деддон мой,
                      Они б Элизием назвали берег твой.
                      Оставил ты свой прежний вид бурливый,
                      И меж цветов ползут твои извивы
                      Вдоль по равнине светлою струей —
                      Но, видно, чужд тенистых рощ покой
                      Твоей волне свободной и шумливой.
                      И ты, ягненка робкого смирней,
                      Огнем небес отсвечивавший чистым,
                      Вмиг забываешь тишину полей,
                      Преграды рвешь в своем теченье быстром
                      И, как вакханка, пляшешь средь камней,
                      Неистово размахивая тирсом.
 

 
                I thought of Thee, my partner and my guide.
                As being past away. – Vain sympathies!
                For, backward, Duddon! as I cast my eyes,
                I see what was, and is, and will abide;
                Still glides the Stream, and shall for ever glide;
                The Form remains, the Function never dies;
                While we, the brave, the mighty, and the wise;
                We Men, who in our morn of youth defied
                The elements, must vanish; – be it so!
                Enough, if something from our hands have power
                To live, and act, and serve the future hour;
                And if, as toward the silent tomb we go,
                Through love, through hope, and faith's transcendent
                                                               dower.
                We feel that we are greater than we know.
 

 
                    В прощальный час, мой друг и спутник мой,
                    Иду к тебе. – Напрасное влеченье!
                    Я вижу, Даддон, все в твоем теченье,
                    Что было, есть и будет впредь со мной.
                       Ты катишь воды, вечный, озорной,
                       Даруешь вечно жизнь и обновленье,
                       А мы – мы сила, мудрость, устремленье,
                       Мы с юных лет зовем стихии в бой,
                    И все-таки мы смертны. – Да свершится!
                    Но не обижен, кто хоть малый срок
                    Своим трудом служить потомству мог,
                       Кто и тогда, когда близка гробница,
                       Любовь, Надежду, Веру – все сберег.
                       Не выше ль он, чем смертным это мнится!
 

 
                    A Pilgrim, when the summer day
                    Had closed upon his weary way,
                    A lodging begged beneath a castle's roof;
                    But him the haughty Warder spurned;
                    And from the gate the Pilgrim turned,
                    To seek such covert as the field
                    Or heath-besprinkled copse might yield,
                    Or lofty wood, shower-proof.
 
 
                    He paced along; and, pensively,
                    Halting beneath a shady tree,
                    Whose moss-grown root might serve for couch or seat,
                    Fixed on a Star his upward eye;
                    Then, from the tenant of the sky
                    He turned, and watched with kindred look,
                    A Glow-worm, in a dusky nook,
                    Apparent at his feet.
 
 
                    The murmur of a neighbouring stream
                    Induced a soft and slumbrous dream,
                    A pregnant dream, within whose shadowy bounds
                    He recognised the earth-born Star,
                    And _That_ which glittered from afar;
                    And (strange to witness!) from the frame
                    Of the ethereal Orb, there came
                    Intelligible sounds.
 
 
                    Much did it taunt the humble Light
                    That now, when day was fled, and night
                    Hushed the dark earth, fast closing weary eyes,
                    A very reptile could presume
                    To show her taper in the gloom,
                    As if in rivalship with One
                    Who sate a ruler on his throne
                    Erected in the skies.
 
 
                    «Exalted Star!» the Worm replied,
                    "Abate this unbecoming pride,
                    Or with a less uneasy lustre shine;
                    Thou shrink'st as momently thy rays
                    Are mastered by the breathing haze;
                    While neither mist, nor thickest cloud
                    That shapes in heaven its murky shroud,
                    Hath power to injure mine.
 
 
                    But not for this do I aspire
                    To match the spark of local fire,
                    That at my will burns on the dewy lawn,
                    With thy acknowledged glories;-No!
                    Yet, thus upbraided, I may show
                    What favours do attend me here,
                    Till, like thyself, I disappear
                    Before the purple dawn."
 
 
                    When this in modest guise was said,
                    Across the welkin seemed to spread
                    A boding sound-for aught but sleep unfit!
                    Hills quaked, the rivers backward ran;
                    That Star, so proud of late, looked wan;
                    And reeled with visionary stir
                    In the blue depth, like Lucifer
                    Cast headlong to the pit!
 
 
                    Fire raged: and, when the spangled floor
                    Of ancient ether was no more,
                    New heavens succeeded, by the dream brought forth:
                    And all the happy Souls that rode
                    Transfigured through that fresh abode,
                    Had heretofore, in humble trust,
                    Shone meekly 'mid their native dust,
                    The Glow-worms of the earth!
 
 
                    This knowledge, from an Angel's voice
                    Proceeding, made the heart rejoice
                    Of Him who slept upon the open lea:
                    Waking at morn he murmured not;
                    And, till life's journey closed, the spot
                    Was to the Pilgrim's soul endeared,
                    Where by that dream he had been cheered
                    Beneath the shady tree.
 

 
                       Под вечер в замке пилигрим,
                       Дорогой долгою томим,
                       Прося ночлега, стукнул у дверей.
                       Надменно сторож отказал,
                       И странник дальше зашагал,
                       Надеясь в тишине лесов
                       Найти гостеприимный кров,
                          Под зарослью ветвей.
 
 
                       Задумчиво тяжелый путь
                       Он продолжал и отдохнуть
                       Под деревом присел на мху густом.
                       Звезда затеплилась над ним…
                       Когда же взгляд свой пилигрим
                       Вниз опустил – у самых ног
                       Увидел скромный огонек,
                          Зажженный светляком.
 
 
                       Дрема коснулася очей…
                       Недалеко журчал ручей,
                       И странный сон навеял плеск воды.
                       Звезду земную – светляка —
                       И ту, что в небе, далека,
                       Увидел он, и речи звук
                       К нему сюда донесся вдруг
                          С эфирной высоты.
 
 
                       Презрительно звучала речь:
                       И червь посмел свой свет зажечь
                       В тот час, когда смыкает сон глаза.
                       Не для него ли ночи тень
                       Теперь сменила летний день?
                       Не мнит ли он равняться с той,
                       Чьей царственною красотой
                          Гордятся небеса?
 
 
                       И ей сказал светляк в ответ:
                       "Звезда кичливая, твой свет
                       Сырая дымка может затемнить,
                       Легко ты гаснешь, и твой луч
                       Не в силах выбраться из туч.
                       Меня же и густой покров
                       Тумана или облаков
                           Не в силах погасить.
 
 
                       Нет, я не льщу себя мечтой,
                       Блестя теперь в траве сырой,
                       Чуть видимый под кровом темноты,
                       С твоей равняться славой, – нет,
                       Но мой едва заметный свет
                       Дает мне радость, а потом
                       Я гасну в пурпуре дневном…
                          Но гаснешь ведь и ты".
 
 
                       Едва успел промолвить он —
                       Из края в край весь небосклон
                       Откликнулся на голос громовой.
                       Дол дрогнул, вспять пошла вода,
                       Померкла яркая звезда
                       И, померцав, как Люцифер,
                       Низринутый с небесных сфер,
                          Скатилась в мрак ночной.
 
 
                       Сон длился. Звездный свод небес.
                       Объятый пламенем, исчез
                       И нового открылся блеск очам.
                       В преображенной красоте
                       Там засияли души те,
                       Что здесь во мраке и пыли
                       Огонь надежды сберегли,
                          Подобно светлякам.
 
 
                       И спавший на лугу постиг,
                       Что Ангел Божий в этот миг
                       Беседовал в виденье сонном с ним.
                       Воспрянув сердцем и душой,
                       Забыл он утром ропот свой,
                       Но до конца земных тревог
                       Свой чудный сон забыть не мог
                           Под деревом густым.
 

 
                    The sylvan slopes with corn-clad fields
                    Are hung, as if with golden shields,
                    Bright trophies of the sun!
                    Like a fair sister of the sky,
                    Unruffled doth the blue lake lie,
                    The mountains looking on.
 
 
                    And, sooth to say, yon vocal grove,
                    Albeit uninspired by love,
                    By love untaught to ring,
                    May well afford to mortal ear
                    An impulse more profoundly dear
                    Than music of the Spring.
 
 
                    For _that_ from turbulence and heat
                    Proceeds, from some uneasy seat
                    In nature's struggling frame,
                    Some region of impatient life:
                    And jealousy, and quivering strife,
                    Therein a portion claim.
 
 
                    This, this is holy; – while I hear
                    These vespers of another year,
                    This hymn of thanks and praise,
                    My spirit seems to mount above
                    The anxieties of human love,
                    And earth's precarious days.
 
 
                    But list! – though winter storms be nigh,
                    Unchecked is that soft harmony:
                    There lives Who can provide
                    For all his creatures; and in Him,
                    Even like the radiant Seraphim,
                    These choristers confide.