Текст книги "Избранная лирика"

Автор книги: Уильям Вордсворт

LINES COMPOSED A FEW MILES ABOVE TINTERN ABBEY, ON REVISITING THE BANKS OF THE WYE DURING A TOUR

JULY 13, 1798

 
            Five years have past; five summers, with the length
            Of five long winters! and again I hear
            These waters, rolling from their mountain-springs
            With a soft inland murmur. – Once again
            Do I behold these steep and lofty cliffs,
            That on a wild secluded scene impress
            Thoughts of more deep seclusion; and connect
            The landscape with the quiet of the sky.
            The day is come when I again repose
            Here, under this dark sycamore, and view
            These plots of cottage-ground, these orchard-tufts,
            Which at this season, with their unripe fruits,
            Are clad in one green hue, and lose themselves
            'Mid groves and copses. Once again I see
            These hedge-rows, hardly hedge-rows, little lines
            Of sportive wood run wild: these pastoral farms,
            Green to the very door; and wreaths of smoke
            Sent up, in silence, from among the trees!
            With some uncertain notice, as might seem
            Of vagrant dwellers in the houseless woods,
            Or of some Hermit's cave, where by his fire
            The Hermit sits alone.
                                 These beauteous forms,
            Through a long absence, have not been to me
            As is a landscape to a blind man's eye:
            But oft, in lonely rooms, and 'mid the din
            Of towns and cities, I have owed to them
            In hours of weariness, sensations sweet,
            Felt in the blood, and felt along the heart;
            And passing even into my purer mind,
            With tranquil restoration:-feelings too
            Of unremembered pleasure: such, perhaps,
            As have no slight or trivial influence
            On that best portion of a good man's life,
            His little, nameless, unremembered, acts
            Of kindness and of love. Nor less, I trust,
            To them I may have owed another gift,
            Of aspect more sublime; that blessed mood,
            In which the burthen of the mystery,
            In which the heavy and the weary weight
            Of all this unintelligible world,
            Is lightened: – that serene and blessed mood,
            In which the affections gently lead us on, —
            Until, the breath of this corporeal frame
            And even the motion of our human blood
            Almost suspended, we are laid asleep
            In body, and become a living soul:
            While with an eye made quiet by the power
            Of harmony, and the deep power of joy,
            We see into the life of things.
                                          If this
            Be but a vain belief, yet, oh! how oft —
            In darkness and amid the many shapes
            Of joyless daylight; when the fretful stir
            Unprofitable, and the fever of the world,
            Have hung upon the beatings of my heart —
            How oft, in spirit, have I turned to thee,
            O sylvan Wye! thou wanderer thro' the woods,
            How often has my spirit turned to thee!
            And now, with gleams of half-extinguished thoughts
            With many recognitions dim and faint,
            And somewhat of a sad perplexity,
            The picture of the mind revives again:
            While here I stand, not only with the sense
            Of present pleasure, but with pleasing thoughts
            That in this moment there is life and food
            For future years. And so I dare to hope,
            Though changed, no doubt, from what I was when first
            1 came among these hills; when like a roe
            I bounded o'er the mountains, by the sides
            Of the deep rivers, and the lonely streams,
            Wherever nature led; more like a man
            Flying from something that he dreads, than one
            Who sought the thing he loved. For nature then
            (The coarser pleasures of my boyish days,
            And their glad animal movements all gone by)
            To me was all in all. – I cannot paint
            What then I was. The sounding cataract
            Haunted me like a passion: the tall rock,
            The mountain, and the deep and gloomy wood,
            Their colours and their forms, were then to me
            An appetite; a feeling and a love,
            That had no need of a remoter charm,
            By thought supplied, nor any interest
            Unborrowed from the eye. – That time is past,
            And all its aching joys are now no more,
            And all its dizzy raptures. Not for this
            Faint I, nor mourn nor murmur; other gifts
            Have followed; for such loss, I would believe,
            Abundant recompence. For I have learned
            To look on nature, not as in the hour
            Of thoughtless youth; but hearing often-times
            The still, sad music of humanity,
            Nor harsh nor grating, though of ample power
            To chasten and subdue. And I have felt
            A presence that disturbs me with the joy
            Of elevated thoughts; a sense sublime
            Of something far more deeply interfused,
            Whose dwelling is the light of setting suns,
            And the round ocean and the living air,
            And the blue sky, and in the mind of man;
            A motion and a spirit, that impels
            All thinking things, all objects of all thought,
            And rolls through all things. Therefore am I still
            A lover of the meadows and the woods,
            And mountains; and of all that we behold
            From this green earth; of all the mighty world
            Of eye, and ear, – both what they half create,
            And what perceive; well pleased to recognise
            In nature and the language of the sense,
            The anchor of my purest thoughts, the nurse,
            The guide, the guardian of my heart, and soul
            Of all my moral being.
                                   Nor perchance,
            If I were not thus taught, should I the more
            Suffer my genial spirits to decay:
            For thou art with me here upon the banks
            Of this fair river; thou my dearest Friend,
            My dear, dear Friend; and in thy voice I catch
            The language of my former heart, and read
            My former pleasures in the shooting lights
            Of thy wild eyes. Oh! yet a little while
            May I behold in thee what I was once,
            My dear, dear Sister! and this prayer I make,
            Knowing that Nature never did betray
            The heart that loved her; 'tis her privilege,
            Through all the years of this our life, to lead
            From joy to joy: for she can so inform
            The mind that is within us, so impress
            With quietness and beauty, and so feed
            With lofty thoughts, that neither evil tongues,
            Rash judgments, nor the sneers of selfish men,
            Nor greetings where no kindness is, nor all
            The dreary intercourse of daily life,
            Shall e'er prevail against us, or disturb
            Our cheerful faith, that all which we behold
            Is full of blessings. Therefore let the moon
            Shine on thee in thy solitary walk;
            And let the misty mountain-winds be free
            To blow against thee: and, in after years,
            When these wild ecstasies shall be matured
            Into a sober pleasure; when thy mind
            Shall be a mansion for all lovely forms.
            Thy memory be as a dwelling-place
            For all sweet sounds and harmonies; oh! then,
            If solitude, or fear, or pain, or grief,
            Should be thy portion, with what healing thoughts
            Of tender joy wilt thou remember me,
            And these my exhortations! Nor, perchance —
            If I should be where I no more can hear
            Thy voice, nor catch from thy wild eyes these gleams
            Of past existence – wilt thou then forget
            That on the banks of this delightful stream
            We stood together; and that I, so long
            A worshipper of Nature, hither came
            Unwearied in that service: rather say
            With warmer love – oh! with far deeper zeal
            Of holier love. Nor wilt thou then forget,
            That after many wanderings, many years
            Of absence, these steep woods and lofty cliffs,
            And this green pastoral landscape, were to me
            More dear, both for themselves and for thy sake!
 

СТРОКИ, НАПИСАННЫЕ НА РАССТОЯНИИ НЕСКОЛЬКИХ МИЛЬ ОТ ТИНТЕРНСКОГО АББАТСТВА ПРИ ПОВТОРНОМ ПУТЕШЕСТВИИ НА БЕРЕГА РЕКИ УАЙ [35]35
  Перевод В. Рогова


[Закрыть]

 
                    Пять лет прошло; зима, сменяя лето,
                    Пять раз являлась! И опять я слышу
                    Негромкий рокот вод, бегущих с гор,
                    Опять я вижу хмурые утесы —
                    Они в глухом, уединенном месте
                    Внушают мысли об уединенье
                    Другом, глубоком, и соединяют
                    Окрестности с небесной тишиной.
                    Опять настала мне пора прилечь
                    Под темной сикоморой и смотреть
                    На хижины, сады и огороды,
                    Где в это время года все плоды,
                    Незрелые, зеленые, сокрыты
                    Среди густой листвы. Опять я вижу
                    Живые изгороди, что ползут,
                    Подобно ответвленьям леса; мызы,
                    Плющом покрытые; и дым витой,
                    Что тишина вздымает меж деревьев!
                    И смутно брезжат мысли о бродягах,
                    В лесу живущих, или о пещере,
                    Где у огня сидит отшельник.
                                               Долго
                    Не видел я ландшафт прекрасный этот,
                    Но для меня не стал он смутной грезой.
                    Нет, часто, сидя в комнате унылой
                    Средь городского шума, был ему я
                    Обязан в час тоски приятным чувством,
                    Живящим кровь и в сердце ощутимым,
                    Что проникало в ум, лишенный скверны,
                    Спокойным обновлением; и чувства
                    Отрад забытых, тех, что, может быть,
                    Немалое влияние окажут
                    На лучшее, что знает человек, —
                    На мелкие, невидные деянья
                    Любви и доброты. О, верю я:
                    Иным я, высшим даром им обязан,
                    Блаженным состояньем, при котором
                    Все тяготы, все тайны и загадки,
                    Все горькое, томительное бремя
                    Всего непознаваемого мира
                    Облегчено покоем безмятежным,
                    Когда благие чувства нас ведут,
                    Пока телесное дыханье наше
                    И даже крови ток у нас в сосудах
                    Едва ль не прекратится – тело спит,
                    И мы становимся живой душой,
                    А взором, успокоенным по воле
                    Гармонии и радости глубокой,
                    Проникнем в суть вещей.
                                          И если в этом
                    Я ошибаюсь, все же – ах! – как часто
                    Во тьме, средь обликов многообразных
                    Безрадостного дня, когда все в мире
                    Возбуждено бесплодной суетой, —
                    Как часто я к тебе стремился духом,
                    Скиталец Уай, текущий в диких чащах,
                    Как часто я душой к тебе стремился.
 
 
                    А ныне, при мерцанье зыбких мыслей,
                    В неясной дымке полуузнаванья
                    И с некоей растерянностью грустной,
                    В уме картина оживает вновь:
                    Я тут стою, не только ощущая
                    Отраду в настоящем, но отрадно
                    Мне в миге этом видеть жизнь и пищу
                    Грядущих лет. Надеяться я смею,
                    Хоть я не тот, каким я был, когда,
                    Попав сюда впервые, словно лань,
                    Скитался по горам, по берегам
                    Глубоких рек, ручьев уединенных,
                    Куда вела природа; я скорее
                    Напоминал того, кто убегает
                    От страшного, а не того, кто ищет
                    Отрадное. Тогда была природа
                    (В дни низменных, мальчишеских утех,
                    Давно прошедших бешеных восторгов)
                    Всем для меня. Я описать не в силах
                    Себя в ту пору. Грохот водопада
                    Меня преследовал, вершины скал,
                    Гора, глубокий и угрюмый лес —
                    Их очертанья и цвета рождали
                    Во мне влеченье – чувство и любовь,
                    Которые чуждались высших чар,
                    Рожденных мыслью, и не обольщались
                    Ничем незримым. – Та пора прошла,
                    И больше нет ее утех щемящих,
                    Ее экстазов буйных. Но об этом
                    Я не скорблю и не ропщу: взамен
                    Я знал дары иные, и обильно
                    Возмещены потери. Я теперь
                    Не так природу вижу, как порой
                    Бездумной юности, но часто слышу
                    Чуть слышную мелодию людскую
                    Печальную, без грубости, но в силах
                    Смирять и подчинять. Я ощущаю
                    Присутствие, палящее восторгом,
                    Высоких мыслей, благостное чувство
                    Чего-то, проникающего вглубь,
                    Чье обиталище – лучи заката,
                    И океан, и животворный воздух,
                    И небо синее, и ум людской —
                    Движение и дух, что направляет
                    Все мыслящее, все предметы мыслей,
                    И все пронизывает. Потому-то
                    Я до сих пор люблю леса, луга
                    И горы – все, что на земле зеленой
                    Мы видеть можем; весь могучий мир
                    Ушей и глаз – все, что они приметят
                    И полусоздадут; я рад признать
                    В природе, в языке врожденных чувств
                    Чистейших мыслей якорь, пристань сердца,
                    Вожатого, наставника и душу
                    Природы нравственной моей.
                                               Быть может,
                    Не знай я этого, мой дух в упадок
                    Прийти бы мог; со мной ты на брегах
                    Реки прекрасной – ты, мой лучший друг,
                    Мой милый, милый друг; в твоих речах
                    Былой язык души моей я слышу,
                    Ловлю былые радости в сверканье
                    Твоих безумных глаз. О да! Пока
                    Еще в тебе я вижу, чем я был,
                    Сестра любимая! Творю молитву,
                    Уверен, что Природа не предаст
                    Ее любивший дух: ее веленьем
                    Все годы, что с тобой мы вместе, стали
                    Чредою радостей; она способна
                    Так мысль настроить нашу, так исполнить
                    Прекрасным и покойным, так насытить
                    Возвышенными думами, что ввек
                    Злословие, глумленье себялюбцев,
                    Поспешный суд, и лживые приветы,
                    И скука повседневной суеты
                    Не одолеют нас и не смутят
                    Веселой веры в то, что все кругом
                    Полно благословений. Пусть же месяц
                    Тебя в часы прогулки озарит,
                    Пусть горный ветерок тебя обвеет,
                    И если ты в грядущие года
                    Экстазы безрассудные заменишь
                    Спокойной, трезвой радостью, и ум
                    Все облики прекрасного вместит,
                    И в памяти твоей пребудут вечно
                    Гармония и сладостные звуки, —
                    О, если одиночество и скорбь
                    Познаешь ты, то как целебно будет
                    Тебе припомнить с нежностью меня
                    И увещания мои! Быть может,
                    Я буду там, где голос мой не слышен,
                    Где я увижу взор безумный твой,
                    Зажженный прошлой жизнью, – помня все же,
                    Как мы на берегу прекрасных вод
                    Стояли вместе; как я, с давних пор
                    Природы обожатель, не отрекся
                    От моего служенья, но пылал
                    Все больше – о! – все пламеннее рвеньем
                    Любви святейшей. Ты не позабудешь,
                    Что после многих странствий, многих лет
                    Разлуки, эти чащи и утесы
                    И весь зеленый край мне стал дороже…
                    Он сам тому причиной – но и ты!
 

From «LYRICAL BALLADS, AND OTHER POEMS»
Из "ЛИРИЧЕСКИХ БАЛЛАД И ДРУГИХ СТИХОТВОРЕНИЙ"

THERE WAS A BOY

 
                There was a Boy; ye knew him well, ye cliffs
                And islands of Winander! – many a time,
                At evening, when the earliest stars began
                To move along the edges of the hills,
                Rising or setting, would he stand alone,
                Beneath the trees, or by the glimmering lake;
                And there, with fingers interwoven, both hands
                Pressed closely palm to palm and to his mouth
                Uplifted, he, as through an instrument,
                Blew mimic hootings to the silent owls,
                That they might answer him. – And they would shout
                Across the watery vale, and shout again,
                Responsive to his call, – with quivering peals;
                And long halloos, and screams, and echoes loud
                Redoubled and redoubled; concourse wild
                Of jocund din! And, when there came a pause
                Of silence such as baffled his best skill:
                Then, sometimes, in that silence, while he hung
                Listening, a gentle shock of mild surprise
                Has carried far into his heart the voice
                Of mountain-torrents; or the visible scene
                Would enter unawares into his mind
                With all its solemn imagery, its rocks,
                Its woods, and that uncertain heaven received
                Into the bosom of the steady lake.
 
 
                     This boy was taken from his mates, and died
                In childhood, ere he was full twelve years old.
                Pre-eminent in beauty is the vale
                Where he was born and bred: the church-yard hangs
                Upon a slope above the village-school;
                And, through that church-yard when my way has led
                On summer-evenings, I believe, that there
                A long half-hour together I have stood
                Mute-looking at the grave in which he lies!
 

МАЛЬЧИК [36]36
  Перевод Д. Мина


[Закрыть]

 
                   Был мальчик. Вам знаком он был, утесы
                   И острова Винандра! Сколько раз,
                   По вечерам, лишь только над верхами
                   Холмов зажгутся искры ранних звезд
                   В лазури темной, он стоял, бывало,
                   В тени дерев, над озером блестящим.
                   И там, скрестивши пальцы и ладонь
                   Сведя с ладонью наподобье трубки,
                   Он подносил ее к губам и криком
                   Тревожил мир в лесу дремучих сов.
                   И на призыв его, со всех сторон,
                   Над водною равниной раздавался
                   Их дикий крик, пронзительный и резкий.
                   И звонкий свист, и хохот, и в горах
                   Гул перекатный эха – чудных звуков
                   Волшебный хор! Когда же, вслед за тем,
                   Вдруг наступала тишина, он часто
                   В безмолвии природы, на скалах,
                   Сам ощущал невольный в сердце трепет,
                   Заслышав где-то далеко журчанье
                   Ключей нагорных. Дивная картина
                   Тогда в восторг в нем душу приводила
                   Своей торжественной красой, своими
                   Утесами, лесами, теплым небом,
                   В пучине вод неясно отраженным.
 
 
                        Его ж уж нет! Бедняжка умер рано,
                   Лет девяти он сверстников оставил.
                   О, как прекрасна тихая долина,
                   Где он родился! Вся плющом увита,
                   Висит со скал над сельской школой церковь.
                   И если мне случится в летний вечер
                   Идти через кладбище, я готов
                   Там целый час стоять с глубокой думой
                   Над тихою могилой, где он спит.