Текст книги "Собрание рассказов"

Автор книги: Уильям Катберт Фолкнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 28 страниц)

III

Парикмахер устремился вверх по улице, где сквозь облака роящихся мошек ослепительно сверкали редкие фонари, недвижно и залихватски подвешенные в безжизненном воздухе. В густой пыли умирал день; над темной площадью, окутавшейся саваном из песка, небо было незамутненное, как поверхность медного колокола изнутри. На востоке у горизонта пробивался отблеск вдвое прибывшей луны.

Когда он догнал их, Мак-Лендон и трое остальных садились в машину, оставленную в узком проулке. Склонив массивную голову, Мак-Лендон вгляделся в него поверх машины.

– Передумал что ли? – сказал он. – Тем лучше для тебя; богом клянусь, завтра, когда в городе узнают, что ты сегодня молол…

– Полно, полно, – сказал другой, бывший солдат. – Пинкертон свой парень. Давай сюда, Пинк, подсаживайся.

– Ребята, Уил Мэйз никак не мог на такое пойти, – сказал парикмахер. – Если вообще там хоть что-то было. Да вы ведь не хуже меня знаете: нет города, где негры лучше наших. Женщине всякое может насчет мужчин померещиться, хоть ничего совсем и нет, а мисс Минни вообще…

– Точно, точно, – сказал солдат. – Мы с ним только малость потолкуем, вот и все.

– Еще чего, потолкуем! – сказал Крепыш. – Когда мы разделаемся с этим…

– Да заткнись ты! – сказал солдат. – Ты что, хочешь, чтобы в городе каждая собака…

– Всем расскажем, богом клянусь! – сказал Мак-Лендон. – Расскажем, что всякий, позволивший, чтоб белую женщину…

– Поехали, поехали, вон еще машина.

Из облака пыли в конце проулка со скрежетом выкатил другой автомобиль. Включив зажигание, Мак-Лендон последовал за ним. Пыль плыла по улице наподобие тумана. Окруженные ореолом уличные фонари будто плавали в воде. Машина выехала за пределы городка.

Узкая, в выбоинах, дорога изобиловала поворотами. Над нею, да и над всей землей, нависала пыль. На фоне неба выросла мрачная громада фабрики мороженого, где ночным сторожем работал Уил Мэйз.

– Пожалуй, вот тут остановимся, а? – сказал солдат.

Мак-Лендон не отозвался. Он рванул вперед, круто притормозил, и свет фар выплеснулся на глухую стену.

– Послушайте, ребята, – сказал парикмахер. – Если он на месте, ведь это же доказывает, что он ни при чем. Правда же? Будь он виновен, он бы сбежал. Неужто не ясно, что сбежал бы?

Подкатил и остановился другой автомобиль. Мак-Лендон вышел из машины, за ним соскочил Крепыш.

– Послушайте, ребята, – сказал парикмахер.

– Выключай фары! – сказал Мак-Лендон. Нахлынула непроглядная темь. Ее не наполняли звуки, только шум легких, боровшихся за воздух со спекшейся пылью, в которой они прожили два месяца, да потом – удаляющийся скрип шагов Мак-Лендона и Крепыша, и чуть погодя – голос Мак-Лендона:

– Уил! Уил!

На востоке у горизонта тусклое свечение луны теперь усилилось. Луна нависала над коньком крыши, серебря воздух и пыль, так что те, казалось, задышали, ожили в чаще расплавленного свинца. Не слышно было ни ночных птиц, ни насекомых – ни звука, лишь дыхание да слабое пощелкивание охлаждающегося металла в машинах. При случайном соприкосновении казалось, что люди потеют всухую, ибо влага больше не выделялась из тел.

– Господи Иисусе! – раздался чей-то голос. – Надо уносить отсюда ноги.

Но никто не шелохнулся, пока из тьмы спереди не донеслись слабые нарастающие шумы, и тогда люди вышли из машин и стали напряженно ожидать в неживой мгле. Затем послышались иные звуки: удар, шумный выдох с присвистом и брань Мак-Лендона, вполголоса. Еще с секунду постояли, потом бросились навстречу. Бежали спотыкаясь, гурьбой, будто спасались от смерти.

– Кончайте его, кончайте этого подонка, – шепнул кто-то. Мак-Лендон отшвырнул всех обратно.

– Не здесь, – сказал он. – Тащи его в машину.

– Прикончи его, сволочь черномазую! – бормотал кто-то.

Негра втащили в машину. Парикмахер ждал рядом. Он потел, и чувствовал, что сейчас его вырвет.

– Что стряслось, начальник? – сказал негр. – Я ничего худого не делал. Как перед богом, мистер Джон.

Кто-то извлек наручники. Над негром, словно над пнем, закопошились – молча, суетливо, мешая друг дружке. Тот покорно все сносил, а глаза его торопливо и беспрестанно перебегали с одного мутного лица на другое.

– Вы кто, начальники? – сказал он, наклонясь, чтобы всмотреться в лица, и белые ощутили его дыхание, в нос им ударили испарения пота. Одного или двоих негр назвал по имени. – Так что же я, по-вашему, сделал, мистер Джон?

Мак-Лендон рванул дверцу машины.

– Садись! – сказал он.

Негр не тронулся с места.

– За что вы меня, мистер Джон? Я же ничего худого не делал. Белые, начальники, я ничего худого не делал, господь свидетель.

Он назвал по имени еще одного.

– Садись! – сказал Мак-Лендон. Он его ударил. Остальные сухо, с присвистом, выдохнули воздух и принялись избивать негра как попало, а он закружился волчком и стал ругаться, и взметнул закованные руки к их лицам, и угодил парикмахеру в челюсть, и парикмахер тоже его ударил.

– Сюда сажайте, – сказал Мак-Лендон.

На негра навалились. Он перестал сопротивляться, влез в машину и сидел тихо, покуда рассаживались остальные. Сидел между парикмахером и солдатом, стараясь не прикасаться к ним ни руками, ни ногами, торопливо и без устали переводя взгляд с лица на лицо. Крепыш примостился на подножке. Машина тронулась. Парикмахер прижал ко рту носовой платок.

– Что с тобой, Пинк? – сказал солдат.

– Ничего, – сказал парикмахер. Вновь выбрались на шоссе и поехали в сторону от городка. Из пыли вынырнул второй автомобиль. Машины продолжали путь, наращивая скорость; позади остались последние развалюхи городка.

– Черт побери, да от него воняет! – сказал солдат.

– Это мы уладим, – сказал коммивояжер, с переднего сиденья, рядом с Мак-Лендоном. Крепыш на подножке выругался в горячий встречный ветер. Внезапно парикмахер перегнулся через спинку сиденья и тронул Мак-Лендона за плечо.

– Выпусти меня, Джон, – сказал он.

– Прыгай, куда тебе. Ты же негритосов прямо обожаешь, – сказал Мак-Лендон, не поворачивая головы. Он вел машину на полной скорости. За ними в пыли ярко светились расплывающиеся фары другого автомобиля. Мак-Лендон свернул на узкую проселочную дорогу. Ею давно не пользовались, и она была вся в ухабах. Вела она к заброшенной печи для обжига кирпича, к груде бурого шлака и бездонных чанов, опутанных ползучими растениями и сорняком. Когда-то здесь было пастбище, – до тех пор, пока в один прекрасный день хозяин стада не хватился одного из своих мулов. И хоть он дотошно тыкал длинным шестом в каждый чан, ему так и не удалось нащупать дно.

– Джон, – сказал парикмахер.

– Да прыгай же, – сказал Мак-Лендон, швыряя машину по ухабам.

Рядом с парикмахером заговорил негр:

– Мистер Генри!

Парикмахер подался вперед. Узкая колея дороги терялась, убегая вверх. Машина шла вперед, а воздух был, как в погасшей домне: прохладный, но совершенно мертвый. Машина перепрыгивала с ухаба на ухаб.

– Мистер Генри!

Парикмахер стал неистово дергать дверцу.

– Эй там, поберегись! – сказал солдат, но парикмахер успел ногой толкнуть дверцу и повис на подножке. Перегнувшись через негра, солдат потянулся было к нему, но он уже спрыгнул. Машина продолжала свой путь, не сбавляя скорости.

Стремительная инерция движения швырнула его в пропыленный бурьян, и он с шумом покатился в кювет. Вздымалась пыль, а он лежал среди тоненького, зловещего хруста худосочных стеблей, задыхаясь и борясь с тошнотой, пока мимо не промчался второй автомобиль и шум его не замер вдали. Тогда парикмахер поднялся и зашагал, прихрамывая; он вышел на шоссе, а там свернул к городку, на ходу отряхивая ладонями одежду. В небе поднялась луна, она стояла высоко, наконец-то избавившись от пыли, и через некоторое время из-за пыли засверкали огни городка. Парикмахер все шел да шел, прихрамывая. Но вот он услышал рев автомобилей, и позади него все ярче становился свет их фар, и он сошел с дороги и опять затаился в пропыленном бурьяне, покуда машины не промчались мимо. Теперь машина Мак-Лендона была замыкающей. В ней сидели четверо, и Крепыш ехал не на подножке.

Машины продолжали свой путь; пыль поглотила их, яркий свет и рев исчезли вдали. Какое-то время в воздухе клубилась поднятая ими пыль, но вскоре ее вобрала в себя пыль вековая. Парикмахер выкарабкался на шоссе и захромал дальше по направлению к городку.

IV

В тот субботний вечер, когда она переодевалась к ужину, плоть ее пылала как в лихорадке. Руки дрожали над крючками застежек, глаза горели лихорадочным огнем, волосы потрескивали под расческой. Не успела она покончить с переодеванием, как за нею зашли приятельницы и сидели, пока она натягивала тончайшее белье, чулки и новое полупрозрачное платье.

– Ты уже в силах выйти на улицу? – спрашивали они, а у самих глаза тоже задорные и поблескивают мрачно. – Когда оправишься от потрясения, непременно нам все расскажешь. Что он говорил, что делал; все-все.

В темноте под деревьями, на пути к площади, она, чтобы унять дрожь, дышала глубоко, словно пловец перед тем, как нырнуть, а четверо приятельниц держались чуть позади, шагали медленно – из-за зноя, а также из сочувствия к ней. Но у площади ее опять охватила дрожь, и она вскинула голову, прижав к бокам стиснутые кулаки, а голоса приятельниц журчали, и в глазах у них тоже появилось что-то лихорадочное.

Вступили на площадь, она – в центре группы, хрупкая, в свежем платьице. Дрожь усилилась. Шла она все медленнее и медленнее, наподобие того, как дети доедают мороженое, голова вскинута, лицо как сникший стяг, глаза сверкают; она миновала отель, и со стульев вдоль обочины тротуара вслед ей глядели коммивояжеры в рубашках без пиджака:

– Вон та, видишь? В розовом, та, что в середке.

– Эта? А что сделали с черномазым? Его не…

– Точно. С ним порядок.

– Порядок?

– Точно. Отвезли куда надо.

Дальше – аптека, где даже молодые люди, подпирающие дверь, приподняли шляпы и долго провожали глазами ее бедра и лодыжки.

Они шли да шли мимо приподнятых мужских шляп, мимо внезапно умолкающих голосов, почтительных, заботливых.

– Вот видишь? – говорили приятельницы. Голоса их звучали как протяжные глубокие вздохи шипящего ликования. – На площади ни одного негра. Ни единого!

Вошли в кинотеатр. Он походил на волшебную страну в миниатюре – освещенное фойе, цветные литографии жизни, схваченной в ее жутких и сладостных превращениях. У нее задергались губы. В темноте, когда начнется фильм, все будет хорошо; она удержится от смеха, не надо растрачивать его так скоро и попусту. И вот она заторопилась сквозь скопище оборачивающихся на нее физиономий, сквозь шепоток приглушенного изумления, и они заняли привычные места, откуда виден проход, ведущий к серебристому экрану, видно, как парочки идут к своим креслам.

Погасили свет; экран заструился, и на нем начала разворачиваться жизнь, прекрасная, пылкая и печальная, а парочки по-прежнему входили, раздушенные, шурша в полумраке, прильнувшие друг к другу силуэты хрупки и стройны, изящные быстрые тела угловаты, пленительно молоды, а над ними плывут и окутывают их серебристые грезы. На нее напал смех. Силясь сдержать его, она смеялась все пуще; на нее снова стали оборачиваться. Приятельницы подняли ее с места и вывели из зала, все еще смеющуюся, и она стояла у края тротуара, смеясь пронзительно, на одной ноте, пока не подъехало такси и ее туда не усадили.

С нее сняли розовое полупрозрачное платьице, тончайшее белье и чулки, уложили в кровать, накололи льду – прикладывать к вискам, и послали за доктором. Разыскать доктора не удалось, поэтому женщины принялись ухаживать за нею сами, с приглушенными восклицаниями меняли лед и обмахивали ее веером. Покуда лед был свеж и холоден, она не смеялась, лежала спокойно, лишь чуть постанывая. Но вскоре смех опять прорвался, а голос повысился до крика.

– Тссссссссссс! Тсссссссссссссс! – говорили приятельницы, наполняя пузырь свежим льдом, приглаживая ей волосы, присматриваясь, нет ли седых. – Бедняжка!

А потом – друг другу:

– Как, по-твоему, что-нибудь и в самом деле было? – А глаза мрачно горят, скрытные и взбудораженные. – Тише вы! Ах, бедняжка! Бедная Минни!

V

Било полночь, когда Мак-Лендон подъехал к своему новенькому чистенькому дому. Нарядный, свежий, как птичья клетка, и почти такой же величины, дом был аккуратно выкрашен в зеленое и белое. Мак-Лендон запер машину, поднялся на веранду и прошел в комнату. С кресла, стоявшего возле настольной лампы, поднялась жена. Мак-Лендон остановился посреди комнаты и пристально смотрел на нее, пока жена не опустила глаза.

– Гляди-ка, который час, – сказал он, подняв руку и показав ей часы. Она стояла перед ним, склонив голову, с журналом в руках. Лицо бледное, напряженное, усталое. – Сколько раз тебе говорить, чтоб не сидела вот так, не ждала, не проверяла, в котором часу я возвращаюсь?

– Джон, – сказала она. Она положила журнал. Покачиваясь на каблуках, он не отводил от нее разгоряченных глаз, не отворачивал вспотевшего лица.

– Сколько раз тебе говорить?

Он подошел к ней вплотную. Тогда она подняла глаза. Он сгреб ее за плечо. Она стояла безвольно, глядя на него снизу вверх.

– Не надо, Джон. Мне не спалось. Из-за жары или еще чего… Прошу тебя, Джон. Мне больно.

– Сколько раз тебе говорить?

Он выпустил ее и то ли ударил, то ли просто отшвырнул в кресло, и она осталась там лежать и молча смотрела, как он выходит из комнаты.

Он прошел через весь дом, на ходу срывая с себя рубашку, остановился на задней веранде, темной, застекленной, голову и плечи обтер рубашкой и отбросил ее в сторону. Он вынул из кармана пистолет и положил на ночной столик, и сел на кровать, и снял ботинки, и встал, и стащил с себя брюки. Он опять потел, а потому нагнулся и стал яростно шарить в поисках рубашки. В конце концов, он ее нашел, снова обтер тело и, прижавшись к стеклу, стоя, часто и тяжело дышал. Вокруг – ни шороха, ни звука, ни даже мошки. Темный мир, казалось, лежал поверженный под холодной луной и не смыкающими век звездами.

СМЕРТЕЛЬНЫЙ ПРЫЖОК

I

Аэроплан появился над городом вдруг, почти как видение. Летел он быстро: мы едва успели его заметить, а он уже был на вершине мертвой петли, прямо над площадью, в нарушение и городского и правительственного указов. И петля была неважная, ее сделали будто со зла – небрежно и на предельной скорости, словно летчик был неврастеником, или же очень спешил, или же (странное предположение, но у нас в городе живет бывший военный летчик; он выходил с почты, когда появился аэроплан, летевший на юг; увидев неважно выполненную мертвую петлю, он и высказал эту мысль) летчику хотелось максимально сократить пролет, чтобы сэкономить бензин. Аэроплан вышел на вершину петли с опущенным крылом, как будто собираясь сделать иммельман. Потом он сделал полубочку, закончил петлю на три четверти и, завывая, на полном газу, все так же внезапно, точно видение, исчез на востоке, в направлении аэродрома. Когда первые мальчишки туда прибежали, аэроплан стоял на земле, в огороженном углу, на самом краю летного поля. Он был неподвижен и пуст. Вокруг не было ни души. Он отдыхал, пустой, безжизненный, весь побитый и заплатанный, неумело, в один слой выкрашенный мертвенно черной краской и здесь похожий на привидение, будто сам по себе прилетел, сделал петлю и сел.

Наше летное поле еще в самом зачаточном состоянии. Город лежит на холмах, и аэродром – бывшее хлопковое поле – занимает сорок акров бугров и оврагов: срыв и засыпав их, удалось построить две взлетные дорожки крестом, сообразуясь с господствующими ветрами. Сами по себе дорожки достаточно длинны, но аэродромом, как и всем нашим городом, заправляют люди, которые уже были в годах, когда молодежь только начинала летать, а поэтому вокруг дорожек кое-где тесновато. С одной стороны мешает купа деревьев, которую владелец не позволил рубить; с другой – дворовые постройки фермера: навесы, хлева, длинный сарай, крытый гнилой дранкой, и большая копна сена. Аэроплан остановился у забора возле этого сарая. Мальчишки, негры и один белый вылезли на дороге из фургона и молча глазели на двух человек, которые вдруг появились из-за сарая, – оба в шлемах и сдвинутых на лоб защитных очках. Один был высокий, в грязном комбинезоне. Другой – совсем низенький, в бриджах, обмотках и грязном, покрытом пятнами пальто, выглядевшем так, будто оно промокло, а потом село. Этот заметно хромал.

Возле угла сарая оба остановились. Казалось, не поворачивая головы, они сразу охватили всю картину. Высокий спросил:

– Что это за город?

Один из мальчишек ответил ему.

– Кто здесь живет? – спросил высокий.

– Живет? – переспросил мальчик.

– Кто заведует летным полем? Это частный аэродром?

– А-а, нет, городской. Они и заведуют.

– И живут здесь? Те, кто заведует?

Белый, негры и мальчишки не сводили глаз с высокого.

– Я спрашиваю, есть у вас в городе кто-нибудь, кто умеет летать, у кого свой аэроплан? Или приезжие летчики?

– Да, – сказал мальчишка. – Тут живет один, он летал на войне, в английской армии.

– Капитан Уоррен служил в Королевском Воздушном флоте, – уточнил другой мальчишка.

– А я что говорю? – сказал первый.

– Ты говоришь – в английской армии, – сказал второй.

Тут заговорил низенький, тот, что хромал. Он спросил высокого глухо, вполголоса, выговаривая слова, как эстрадный комик, вместо «ч» он произносил – «тш», а вместо «э» – «о».

– Это что значит?

– Все нормально, – ответил высокий. Он прошел вперед. – Кажется, я его знаю. – Низенький двинулся за ним, сильно припадая на ногу, как краб.

У высокого было изможденное лицо, заросшее двухдневной щетиной. Даже белки глаз у него были какие-то нечистые, а взгляд напряженный, бешеный. На нем был грязный шлем из тонкой дешевой материи, хотя на дворе стоял январь. Защитные очки тоже были старенькие, но даже мы поняли, что когда-то они были хорошие. Однако все перестали смотреть на него, разглядывая коротышку; позже, увидев его своими глазами, мы, люди постарше, сошлись на том, что никогда не встречали человека с таким трагическим лицом – оно выражало смертельную обиду и застывшее непреодолимое отчаяние, – как будто этот человек по своей воле носил при себе бомбу, которая в любой день и час могла взорваться. Нос у него был непомерно большой, даже для очень рослого человека. Да и вся верхняя половина лица под тесно облегающим шлемом была бы уместнее на теле ростом в шесть футов. А то, что было под носом, под той воображаемой поперечной линией, которая, пересекая лицо над верхней губой, идет к затылку, то есть челюсть, – занимало не больше двух дюймов. Рот был похож на длинную плоскую щель, захлопнутую под носом, как пасть акулы, так что кончик носа и подбородок почти смыкались. Защитные очки – просто два кружка оконного стекла в фетровой оправе. Шлем был кожаный, но на затылке, от макушки до шеи он был разодран пополам, и половинки сверху и снизу склеены пластырем, просаленным почти до черноты.

Из-за угла сарая появился третий человек – он тоже возник внезапно, словно из небытия, и когда его увидели, он уже подходил к первым двум. На нем был аккуратный костюм, пальто и кепи. Он был чуть повыше хромого и плотен, коренаст. Его лицо – даже красивое, но вялое и маловыразительное – выдавало человека, скупого на слова. Когда он подошел, люди заметили, что он, как и хромой, – еврей. Вернее, они сразу почуяли, что эти двое – люди другой породы, хотя не могли бы сказать, в чем их отличие. Это ощущение выразил тот мальчик, который первый заговорил с ними. Как и остальные мальчишки, он не сводил глаз с хромого.

– Вы были на войне? – спросил он. – На воздушной войне?

Хромой ничего не ответил. Они с высоким следили за воротами. Остальные тоже поглядели туда и увидели, что в воротах показалась машина и по краю поля поехала в их сторону. Из машины вышли трое. Хромой снова так же негромко спросил у высокого.

– Это он?

– Нет, – не глядя на него, ответил высокий. Он смотрел на тех, кто приехал, переводя взгляд с одного лица на другое. Потом сказал самому старшему:

– Доброе утро. Вы распоряжаетесь этим полем?

– Нет, – ответил тот. – Вам нужно обратиться к секретарю Ярмарочного комитета. Он в городе.

– Они берут плату за пользование?

– Не знаю. Думаю, они будут только рады, если вы им воспользуетесь.

– Иди, заплати им, – сказал хромой.

Трое приехавших на машине смотрели на аэроплан невозмутимо, с пониманием и почтительно, как положено земным жителям. Аэроплан стоял, задрав нос, на своих заляпанных глиной колесах; неподвижный пропеллер был полон скрытой энергии и словно замер перед прыжком. Нос от мотора был широкий, крылья тугие, на фюзеляже, за ржавыми выхлопными трубами – масляные потеки.

– Хотите тут подработать? – спросил самый старший.

– Дадим вам представление, – ответил высокий.

– Какое представление?

– Какое хотите. Прогулка по крылу. Смертельный подъем.

– А это что – смертельный подъем?

– Спускаем человека на крышу автомобиля и поднимаем обратно. Чем больше зрителей, тем больше покажем.

– Деньги не зря заплатите, – добавил хромой.

Мальчишки не сводили с него глаз.

– Вы были на войне? – спросил первый.

Третий незнакомец до сих пор не открывал рта. Теперь он произнес:

– Поехали в город.

– Правильно, – сказал высокий. Он сказал, ни к кому не обращаясь, скучным, безжизненным голосом, таким же, каким разговаривали все трое, словно это был их особый язык. – Где взять такси? Есть у вас в городе?

– До города мы вас довезем, – сказали ему люди, приехавшие на машине.

– Мы заплатим, – сказал хромой.

– Рад услужить, – сказал водитель машины. – Ничего с вас не возьму. Поедем сейчас?

– Ага, – сказал высокий. Трое незнакомцев сели на заднее сидение, остальные трое впереди. Трое мальчишек проводили их до машины.

– Можно прокатиться до города, мистер Блэк? – спросил один.

– Валяй, – сказал водитель. Мальчишки встали на подножки. Машина поехала в город.

Трое сидевших впереди слышали, что незнакомцы сзади разговаривают. Они говорили негромко, глухими безжизненными голосами, тихо и в то же время взволнованно обсуждая что-то между собой, причем больше говорили высокий и красивый. Трое сидевших впереди услышали только одну фразу хромого:

– Меньше я не возьму…

– Ага, – сказал высокий. Он подался вперед и слегка повысил голос: – Где мне найти этого Джонса, секретаря?

Водитель ему объяснил.

– А газета или типография тут близко? Мне нужны афишки.

– Я покажу. Помогу вам это устроить.

– Прекрасно, – сказал высокий. – Приходите после обеда – если будет время, я вас покатаю.

Машина остановилась возле редакции газеты.

– Афишки можете заказать здесь, – сказал водитель.

– Ладно. А контора Джонса на этой же улице?

– Я вас и туда подвезу, – сказал водитель.

– Вы сходите к редактору, – сказал высокий. – А Джонса, пожалуй, я сам разыщу. – Они вышли из машины. – Вернусь сюда, – сказал высокий. Он быстро зашагал по улице в своем грязном комбинезоне и шлеме. Остальные двое присоединились к группе людей, стоявших у дверей редакции. Вошли туда всей гурьбой, хромой впереди, а трое мальчишек сзади.

– Мне нужны афишки, – сказал хромой. – Вроде этой. – Он вынул из кармана сложенный листок розовой бумаги, расправил его; редактор, мальчишки и пятеро взрослых нагнулись, чтобы его разглядеть. Там было напечатано жирными, черными буквами:

ДЕМОН ДУНКАН ОТЧАЯННЫЙ УКРОТИТЕЛЬ ВОЗДУХА

Даст смертельно опасное представление

Под покровительством………

Сегодня в два часа пополудни

Приходите все, как один, и вы увидите Демона Дункана,

бросающего вызов смерти в смертельном прыжке

и смертельном подъеме.

– Афишки нужны через час, – сказал хромой.

– А чем заполнить пропуск? – спросил редактор.

– Что тут у вас есть?

– Что у нас есть?

– Какие покровители? Американский легион? Деловой клуб? Торговая палата?

– Все у нас есть

– Тогда погодите минуту, я вам скажу, – сказал хромой. – Когда придет мой партнер.

– Вам нужна гарантия на сбор, прежде чем вы начнете представление? – спросил редактор.

– А как же! Неужели я стану давать смертельный номер без гарантии? Неужели я стану за какие-то десять центов прыгать с аэроплана?

– А кто будет прыгать? – спросил один из тех, кто к ним подошел; это был шофер такси.

Хромой на него поглядел.

– Это не ваша забота, – сказал он. – Ваше дело платить деньги. Заплатите сколько надо, а мы уж попрыгаем.

– Да я просто спросил, который из вас прыгун?

– А я спрашиваю, будете вы платить серебром или бумажками? – сказал хромой. – Я разве вас спрашиваю?

– Нет, – сказал таксист.

– Как же с афишками? – спросил редактор. – Вы говорили, что они нужны через час.

– А вы не можете начать и оставить пропуск, до прихода моего партнера?

– Вдруг он не придет, а мы кончим?

– Ну, это уж не моя вина, верно?

– Ладно, – сказал редактор. – Главное, чтобы вы за них заплатили.

– Что ж, по-вашему, я должен платить за афишки с пустым местом?

– Я занимаюсь делом, а не в бирюльки играю, – сказал редактор.

– Обождем, – сказал хромой.

И они стали ждать.

– Вы были летчиком на войне, дядя? – спросил мальчишка.

Хромой обернул к мальчишке свое длинное уродливое трагическое лицо.

– На войне? Зачем бы я стал летать на войне?

– Я из-за вашей ноги подумал. Капитан Уоррен тоже хромает, а он летал на войне. Значит, вы это делаете просто так, для интересу?

– Для интересу? Что для интересу? Летаю? Gruss Gott! (Слава богу! (нем)). Терпеть не могу летать. Попадись мне тот, кто это выдумал, я б его самого в машину засадил да написал на спине тысячу раз: «Вот тебе! Вот тебе!»

– Тогда зачем вы это делаете? – спросил человек, пришедший вместе с шофером.

– Из-за вашего чертова республиканца Кулиджа (президент США). У меня было свое дело, а этот Кулидж всех разорил, всех. Вот почему. Для интересу! Gruss Gott!

Они все уставились на хромого.

– У вас, конечно, есть разрешение? – спросил второй из тех, кто к ним подошел.

Хромой поглядел на него.

– Разрешение?

– Разве для того, чтобы летать, не нужно иметь разрешение?

– А-а, разрешение… Аэроплану на полеты? Понятно. А как же? Конечно, есть. Хотите посмотреть?

– Ведь вы должны показать его каждому, кто попросит?

– А как же! Хотите посмотреть?

– А где оно?

– Где же ему быть? Прибито в кабине, как власти и повесили, а вы думали, оно ко мне прибито? Вы, может, думали, что в меня вставлен мотор или, может, приделаны крылья? Оно в кабине. Вызовите такси, подъезжайте к аэроплану и смотрите.

– Я вожу такси, – сказал шофер.

– Ну и водите. Поезжайте с этим джентльменом на летное поле. Пусть посмотрит разрешение на аэроплане.

– Это будет стоить двадцать пять центов, – сказал таксист. Но хромой, уже не обращая на него внимания, прислонился к конторке. Они следили за тем, как он вытащил из кармана жвачку и стал сдирать с нее обертку. – Я говорю, что это будет стоить четверть доллара, – повторил таксист.

– Вы мне говорите? – спросил хромой.

– Я думал, вы хотите поехать на аэродром.

– Я? Зачем? Зачем мне ехать на аэродром? Я только что оттуда. Не я же хочу посмотреть на разрешение. Я его уже видел. Я даже видел, как власти прибивали его в кабине.