355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Уильям Гэсс » Картезианская соната » Текст книги (страница 9)
Картезианская соната
  • Текст добавлен: 17 октября 2016, 00:45

Текст книги "Картезианская соната"


Автор книги: Уильям Гэсс



сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

7

Вечером мистер Жилетка снова его приветствовал и откинул крючок с двери. Было уже почти семь часов, и длинная тень вползла в дом следом за Уолтером. День был долог и отчаянно скучен. То и дело хотелось бросить все и бежать оттуда: от крытого пластиком стола в задней комнате «ККК», где в атмосфере было больше сахара, чем кислорода, от нервного потрескивания кукурузы, от ящика с разрозненными бумагами, больше похожего на корзинку для мусора, от такого полного отсутствия документации, как если бы компании вовсе не существовало. В конце дня, удаляясь с хорошей скоростью от трижды-К-специалистов по попкорну, Уолтер подумал: эти румяные лохматые чудики с тем же успехом могли торговать лимонадом на перекрестке. Они покупали кукурузу, кукурузный сироп и сахар, и вспучивали зерно, и пекли, и подкрашивали, и рассыпали готовый попкорн по пакетикам, и укладывали пакетики в коробки, а потом часть отправляли клиентам, часть продавали сами тут же в лавке под наименованиями вроде «Гавайского ананасного сюрприза»; они нанимали старичка, чтобы приходил убирать по вечерам, и платили ребятишкам своих лет и своего умственного уровня, чтобы те отвечали по телефону и принимали деньги от покупателей. Они ухитрялись ежемесячно платить за аренду помещения, однако никто не мог сказать, сколько было поставлено или продано, например, «Коричной сенсации», а уж тем более где и, главное, почему ее покупали; они знали только то, что все еще занимаются бизнесом, что пока им хватает лимонов и силы, чтобы их выжимать; но о том, чем был их бизнес вчера, чем может стать завтра, – еле заметный намек, только слабый след, так, облачко пыли, вроде той, которая взлетала из-под колес красного фургона Уолтера, когда он колесил по проселочным дорогам.

Вам не ККК называться, а КК – Крыша-едет, Кассы-не-будет, так он сказал им. Вам нужно откладывать сумму на развитие. Вам нужно выписывать чеки. Вам нужно установить кредитную систему. Вам нужно знать, сколько вы расходуете и сколько чего производите, какая продукция пользуется успехом и всякое такое. Вам нужно вести отчетность. Наймите конторщицу, купите ей карандаш, найдите уголок, где будет тихо, чтобы можно было подумать, и где меньше сахару в воздухе, чтобы можно было дышать, – и она вам все сделает. И пацаны сказали: да, отлично, мы так и сделаем, спасибо за совет, – точно то же самое, что эти простодушные болваны говорили в прошлый раз, когда он их отчитал, – а потом заплатили ему мелкими купюрами, как мелочные торговцы. Последние слова его были: «Постарайтесь не дать себя облапошить. И не дрыхните в лавке!» Они рассмеялись.

Отъехав на несколько миль, Уолтер перекусил, не выходя из машины – сандвич с бифштексом, картофель-фри и коктейль; ел быстро, как бы спеша заесть оскомину дня, и удивлялся, за что он ругал этих Кукурузно-Карамельных Ковырях? Великолепные клиенты. Они смеялись – даже, можно сказать, ржали, – но ржачку к делу не пришьешь.

Уолтер был уверен, что у Бетти все счета в порядке. Она наверняка помнила, когда был истрачен каждый грош. Нет, она не стремилась к грошовой экономии. Цены за проживание были вполне разумными, а завтрак столь же роскошным, как и постель, и приправляла она его с большим искусством, чем те ребятки свою карамельную кукурузу. Но она будет скрести и чистить каждую цифирку, точно так же, как скребла и чистила дом. В свой дом она не допустит ни пятнышка грязи, ни щепотки пыли, ни мушки или мошки; точно так же ни одной сделке, будь это расход или приход, она не позволит ускользнуть от контроля и занесения в книги. Любая безделушка твердо знает свое место и подчиняется ее власти. Скатерти так и светятся добрым здравием, подушки взбиты, шторы обработаны пылесосом с обеих сторон. Уолт уже понимал, что у нее во всех ящиках с носовыми платками лежат саше, что подушечки с душистыми травами прячутся под всеми матрасами; что на дне ее сумочки кроется пучочек цветов, и что ее белье в шкафу переложено гибкими стеблями лаванды, сплетенными в виде куколки (его мать когда-то плела такие из кукурузных листьев), как салат – специями.

– Как вы себя чувствуете? – снова спросил Уолтер. Других слов, чтобы выказать участие, в его арсенале не нашлось.

– Вечером полегче, – просвистел Эмери, – когда можно смотреть телевизор. Только трудно найти что-то интересное, когда не можешь себе позволить смеяться.

– Что, трудно смеяться? – удивился Уолтер.

– В жизни ничего легко не дается, – изрек Эмери, словно поучение для памяти. Уолтер так это и понял и вслух согласился, но про себя подумал, что уж ему-то в жизни легкости не занимать: разве было у него имущество? разве отягощали его какие-нибудь долги? или удерживали какие-нибудь четвероногие любимцы? или семья? Только на душе – или на совести? – лежала тяжесть: то ли страх, что его поймают, то ли забота, темная, как чердачный чулан, и тяжелая, как рекордная штанга.

– Телевизор в гостиной, можете выбрать какую-нибудь развлекательную программу, – предложил Эмери.

– Спасибо, это не по мне, – неожиданно вырвалось у Уолтера, – вечером я люблю посидеть с закрытыми окнами.

И с закрытой дверью, добавил Уолтер мысленно, хотя отлично помнил, что на двери его комнаты замка не было. Войдя, он постоял немножко в темноте, чтобы прочувствовать как следует присутствие комнаты; он чувствовал только слабый запах, но знал, что все множество его вещей затаилось здесь и, как когда-то говорил отец о его игрушках, ждет мальчика: деревянный солдатик, плюшевый мишка, картонная дудочка… Нужно только пробраться на ощупь к лампе и включить свет. Стеклянный абажур загорелся розовым, зеленым и белым. За письменным столиком несколько неуверенно возвышался отделанный бронзой торшер – Уолтер зажег и его. Под столом обнаружилась металлическая корзинка для мусора, по верхнему краю обведенная полосой греческого орнамента. Между столом и корпусом кондиционера зеленое растение с длинным стеблем снизошло – да, снизошло, именно так он это ощущал – до деревянной подставки с мраморным верхом. Может, это филодендрон? Во всяком случае, других ботанических названий он не знал.

Так много, много вещей окружало его, но он не чувствовал угрозы. Все потому, что это множество маленьких жизней ухитрилось разместиться внутри или поверх жизней более крупных, они сбивались в стайки и прятались в гнезда, сворачивались и складывались, как веера, согласно законам природы; и получалось, что комод служил для них тем же, чем квартира для людей, а семьи, ограниченные стенами, не пытаются раздвинуть их, заставить их заполнять улицы и парковаться у соседской двери. А вот в мотелях ящики комодов пусты, столы и подоконники – попросту голые и блестящие, кровати едва прикрыты, стены тоскуют без зеркал, полы прячутся под лишенным рисунка покрытием, жестким и сухим, как пустыня. Только в том заблудившемся секретере были книги, и в каждой сотни страниц стиснуты и спрессованы, сведены до простоты кирпича, и лишь на страницах строчки, несущие слова, располагались одна под другой, как располагаются в постели покрывало, а под ним – одеяло, а ниже – вышитая простыня. А слова состояли из звуков, связанных неразрывно, как цветы и листья, а может быть, еще и лодка на глади озера, согласованных так, чтобы каждому было удобно, но когда шкафчик закрыт, и книги закрыты, нельзя услышать их речи, крики и пение; тихо, как в читальном зале, хотя у каждого читателя в голове гудит и шумит целый мир. Вот почему империя Уолта столь обширна и богата, всего в ней и мало, и много, все и близко, и далеко.

Реальный мир заполонила толпа. А эти вещицы сумели проложить свой путь, пробиться сюда, иногда даже по двое, как эти сиамские свечи, в этот Пансион с Постелью и Питанием, к Бетти, где их ожидала забота и безопасность, мир и покой. А однажды, когда половодье толпы схлынет, они выйдут вновь из дверей этого дома, они вернутся в мир, и мир наполнится правильными вещами, и будут ему даны образцы совершенства, к которому следует стремиться, и истории, обогащающие разум.

Ощущая некоторую нервную дрожь, Уолтер присел перед письменным столом с выдвижной рабочей доской. Сделан он был из дуба. Стол не был заперт, и под крышкой виднелся ряд круглых отверстий для бумаг, увенчанный двумя опорами, несущими пьедестал с ручной резьбой – цветами и листьями. В этой секции, охватывающей отверстия снизу и сверху, посередине имелось зеркало. Весь ансамбль венчался фризом, тоже с узором из лепестков и листьев. Уолтеру приходилось видеть изображения итальянских городов, взбирающихся и спускающихся по холмам, – это не так впечатляло. Уолтер почувствовал, что в эту ночь будет спать в роскошном саду, и решил осмотреть все цветники, но сперва нужно исследовать стол, его строение и сущность – задачу эту он держал в запасе, чтобы закончить ею заполошный день и заполнить свой вечер.

На этом столе, как Библия, лежала книга. Уолтер сообразил, что здесь он не видел Библии. «Избранные стихотворения Роберта Фроста». Все знают Роберта Фроста и его седую гриву. Или это у Карла Сэндберга седая грива? На этот раз сдувать пыль нужды не было. Обложка – на ней изображался темный лес над затененной рекой – горделиво утверждала, что под ней уместились все одиннадцать сборников Фроста – надо же, сказал Уолтер, надо же! А на последней странице обложки целая куча рекламных объявлений всяких политиков от литературы. Уолтер лениво пролистал книжку, думая лишь о том, как хорошо иметь такую комнату, где есть такой стол, и на нем такая книга, полная стихов, – серьезная, сумрачная и оттягивающая руку. Тысячи слов, уйма стихов. «Есть неотчетливые зоны». Чудное название. Зоны? Уолтер рискнул прочитать вслух: «За стенами дома сидя, мы скажем: стужа снаружи…» Ну, пока еще не холодно, но точно будет, «…и ветер каждым порывом, крепнущим и бьющимся о стены, грозит крушеньем дому…» Ну, это, пожалуй, слишком сильно сказано. Прямо-таки каждым? «Но дом наш давно испытан и надежен». Верно. Даже ступеньки не скрипят. Ходи вверх и вниз – ни звука. Стихи о дереве? «Что такое нисходит к человеку – душа иль разум, что не позволяет нам соблюдать границы и пределы?» Странный порядок слов, но уж на то и поэзия. Ага, а зоны, – понял Уолтер, заглянув вперед, – это просто климат. Вот почему дереву – персиковому – так неуютно. «Пусть нет отчетливой границы между хорошим и дурным…» э нет, хорошим и плохим, «есть неотчетливые зоны, где мы законы все же чтим». Прервав чтение, Уолтер на минутку перевернул книгу и заглянул на обложку. Что-то там такое, он видел, сказал Джон Ф. Кеннеди… Вот: «море нетленной поэзии одарит нас радостью и пониманием». Фу-ты! Напоминает, что в жизни нужно обосноваться прочнее. Ну значит, эта поэзия была как раз для меня. В этом вся суть.

Прежде чем положить книгу на место, он отвернул супер спереди и увидел, что форзац весь исписан. «Печаль одолеет в свой час». Уолтер сразу посмотрел в конец. Стихи были подписаны: «Б. Мейерхофф». Уолтер осторожно опустил книгу на стол – для опоры – и прочел:

 
Печаль одолеет в свой час,
Оружием силу мне вверя,
Чтоб мира просить еще раз,
Покуда защитой убежища двери.
Смягчись, о горе! И смягчи ту твердь,
Что, как жезлом, изранила мне сердце,
То сердце, что так сильно любит Бога!
«Да!» в шепоте дождя
Ответ я различаю,
И значит, что вновь припаду
Устами к покрову печали,
О боль, уходи.
 

Тема стиха осталась не вполне ясной, и все-таки можно понять, что Б. Мейерхоффу пришлось несладко. Или Б. – это Бетти? Кто же еще? «Силу вверя»… Уолтеру «сила» казалась не на месте. А «печаль» лишена смысла там, куда ее поставили, хотя весь стих достаточно печален, а значит, можно было ее вставить куда угодно. Погодите-ка. «Смягчись, о горе, и смягчи ту твердь…» Твердь почему-то похожа на жезл. Но тогда, значит, это может сделать дождь. Сердце не погребено, ведь так? Под этой самой твердью. Может быть, не «сила», а «слабость»? Да-да, точно! Он чувствовал себя так, словно разгадал сложный кроссворд. «Слабость вверя» – это было бы абсолютно правильно. Бедная Бетти, подумал Уолтер, что могло случиться, что заставило ослабеть эту железную женщину? Возможно, очередное наказание, постигшее Эмери, новая болезнь в придачу ко всем прежним?

Уолтер расчувствовался и не мог усидеть на месте. Отчего-то владевшая им тревога прошла. Давно ли написано это стихотворение? Он уставился на кружку, в которой лежал бритвенный помазок и мыльный крем «Уильямс и Круг». Тут никаких стихов. На другом конце письменного стола стояла керосиновая лампа, перевязанная по талии кружевной оборкой. Он посмотрел на себя в зеркало. Грудная клетка его говорила о слабости характера (особенно слабой она выглядела вот в такой клетчатой рубашке). Здесь можно сидеть и пудрить нос. Или бриться. Под зеркалом, на выступе, образованном круглыми отверстиями, приткнулась белая твердая карточка, обрамленная мелкими цветочками и еще более мелкими листиками. Уолтера восхищали тайные послания, запрятанные в комнате. Особенно по контрасту с открытой, даже завлекающей сложностью населяющих ее вещей. Сбоку к карточке был прикреплен кусочек кружева, какое бывает на манжетах, и сердечко из черной ткани в голубые цветочки. Очень странно, даже таинственно, но угрозы в этом не заметно. С другой стороны была прицеплена связка пуговиц, похожих на желуди или орехи, с которой свисали несколько коротких ниточек мелкого жемчуга. Под этими безделушками просматривалась надпись от руки, датированная 1993 годом:

Я собирала эти вещички тщательно, по одной. Они – как друзья: одни старые, другие новые. И, тоже как друзья, в чем-то они едины, все одного рода, а иные из них – истинное сокровище. Глядя на них, вспомни обо мне!

Шарлин Де-Витт, Пеква, Огайо.

Уолтер бы и рад вспомнить, но ведь он знал только имя. Никакой зримый образ не материализовался перед ним волшебным образом, как он надеялся поначалу. Справа от карточки, на очередной белой салфеточке с розовой каемкой из присобранной ленточки стоял перевернутый вверх корешком и приоткрытый, буквой V, свадебный адрес. На обложке с бледными розами и еще более бледными листьями было выведено серебряными готическими буквами: «День нашей свадьбы». С ума сойти! Уолтер взял адрес в руки и прошелся по комнате, весь во власти чувства обладания. Этот письменный столик – памятник свадьбе, вот как. Мемориальный музей. И кровать, возможно, была ложем новобрачных, и вся комната могла быть комнатой Первой Ночи. Обеты, так это называется. Да, я хочу. И сделаю.

Конечно, это не была Шарлин Де-Витт из Пеквы, Огайо. Что-то позаимствованное? Что-то синее? Это самое черно-синее сердечко в цветочек? Уолтер обогнул кровать и опустился в кресло, занимающее угол. Его пальцы дрожали, когда он раскрывал адрес. Он не из тех, кто любит соваться в чужие дела. Эти вещи специально были выложены здесь, чтобы их рассматривали, восхищались и радовались. И он действительно восхищался и радовался. Кто из побывавших тут постояльцев когда-нибудь так оценил все эти тонкости, как он? Кто проникся до такой степени? Наверняка никто и никогда…

Внутри обнаружились прежде всего титульные листки от стихов, тоже готическим шрифтом, но уже не серебряным, а обыкновенным черным. Один, подписанный «Неизвестный», назывался «Свадебные колокола». Другой – от Пола Гамильтона Хейна – «День нашей свадьбы». Была еще парочка коротеньких и глуповатых изречений Сидни Леньера и Уинтропа Прейда. Затем молитва о новобрачных некоего Рэнкина. За этими выражениями чувств следовала страничка, свидетельствовавшая официально, пред лицом всего мира, что в сей день, а именно восьмого октября тысяча девятьсот двадцать пятого года, «я», то есть пастор Гай Холмс, из Кэмп-Пойнта, штат Иллинойс, повенчал Гарри X. Мейерса и Фэй Арлин Эллиот в доме жениха. А этот дом… ну конечно, вот этот самый дом и был. Кэмп-Пойнт? Кэмп-Пойнт – кажется, местечко неподалеку от Квинси? Он только проезжал через него.

Ну а теперь, понимаете ли, сказал Уолтер сам себе, я этот Кэмп-Пойнт изучу внимательно. Я не просто проеду мимо, я медленно пройдусь по боковым улочкам, может, выпью чашечку чего-нибудь в местной забегаловке. С ума сойти – двадцать пятый год. Та же древность, что и в книгах из секретера. Обстоятельства чрезвычайные. Вот-вот, это слово тут кстати. На брачном свидетельстве, за подписью пастора, шли подписи пятнадцати гостей, из них десятеро носили фамилию Мейерс. Присутствовала также миссис Холмс, наверняка она помогала мужу во время службы, как и много раз до того.

На следующей странице торопливым почерком были записаны свадебные подарки.

«Тетя Мэри – деньги и ложки.

Мама – настенные часы.

Кларенс и Лили – набор кастрюль.

Вирджил и Глэдис – натюрморт с фруктами.

Элла – деньги и корова».

Чего? Корова?

«Уиллис и Хобарт – деньги.

Мэй, Эдна, Нона и Маргарет – газовый утюг и коврик».

Газовый утюг? Вот так чудеса! А имена-то… Особенно у невесты: Фэй… Арлин… Даже не Арлен. Господи…

«Луиза – вилка для пикулей».

Ага. Крайне необходимая вещь. Старая добрая Луиза!

«Уилбур – будильник.

Флоренс и тетя Селена – серебряный сервиз».

Целый сервиз! Скорее всего – поднос с молочником и сахарницей и, может, еще с такими крошечными ложечками, красиво разложенными веером.

«Тетя Стелла – скатерть и салфетки.

Кузина Клелла – солонка и перечница с ручной росписью».

Стелла и Клелла… нарочно не придумаешь! Неслыханно! В жизни не встречал и слыхом не слыхивал ни о какой Фэй… и о Ноне тоже. А тут еще и Клелла. Уолтер рассмеялся. А корова откуда взялась?

«Дядя Том и тетя Лула – скатерть и полотенца.

Тетя Джулия – серебряный ножик для масла.

Олива Спенсер, Руфь и Лоис – кружевной набор для буфета».

Опять эти чертовы салфеточки. Из всего, что здесь окружало Уолтера, он только к ним относился отрицательно. Они были слишком усердными укрывателями и защитниками, они стояли как препятствие между вещью и ее назначением. Держа адрес на весу, как молитвенник, он поразмыслил и решил, что, быть может, здесь имелись в виду не салфеточки, а большие столовые салфетки. Он понятия не имел, что именуется «набором для буфета».

«Гленн Спенсер – серебряный поднос для хлеба.

Мисс Лич – картина».

Какая? Ну, понятно, Фэй-то знала и так, могла не описывать подробно.

«Минна и Агнес – медный поднос.

Миссис Хэйер – поднос для подачи на стол».

Малость многовато подносов.

«Уинифрид Прист – наволочки на подушки.

Мертис Стертевант – дорожка на стол».

Мертис… мужчина еще один. Попробовать, что ли, представить такого?

«Гертруда Оверхольцер – то же самое».

Дорожка на стол – тоже, считай, салфетка-переросток, да? Те же салфетки, только подлиннее.

«Уилбур и Лидия – блюдо с ручной росписью».

Интересно, не осталось ли здесь чего-то из этих вещей, подумал Уолтер. Вот было бы здорово… Только как их распознать? Может, те наволочки на подушки вон там. А может – были ночью у него под головой?

«Дядя Чарли и тетя София – два блюда для овощей.

Дядя Чарли Эллиот – покрывало на кровать».

Вот это уж точно может быть здесь, это покрывало, все еще при исполнении обязанностей.

«Мод – дорожка на комод.

Берта – полотенце».

Полотенце? Наконец что-то прозаическое.

Уолтер впал в изнеможение. Он почтительно уложил адрес на колени, закрыл глаза и погрузился в мир размышлений… размышлений о том, кто были эти люди с простыми и странными именами, старыми деревенскими именами, захолустными именами, и как выглядело блюдо с ручной росписью, и что было изображено на картине, и что там была за корова, неужто настоящая – может, фарфоровая корова-копилка с прорезью для монеток? И как понравилась свадьба гостям, и были ли они все из этого городишка – Кэмп-Пойнт (что значит «лагерная стоянка», каковой он, надо полагать, и был когда-то), и кто из них кого любил, а кого ненавидел, и как у них шли дела; хорошенькие ли были девушки, красавцы ли мужчины или сгорбленные хворые старички? Или вот Минна и Агнес: сестры ли они, незамужние, неуклюжие и неразговорчивые? И чьи глаза бродили от щиколотки до груди, чьи пальцы чесались от желания завладеть добычей? Чьи жизни расцвели и принесли плоды, а чьи – увяли на корню и облетели, как жизнь самого Уолтера? Кто чьи секреты знал… все… все до единого? Кто возился на ферме, кто чинил автомобили, кто обслуживал столики в ресторане, кто ухаживал за престарелыми родителями? Ведь прошлое достоверно и реально, он знал это, и даже если те свадебные гости уже ушли из мира, и превратились в кости, и надгробия, и вещи, заброшенные на чердаках, и отошли в прошлое – но именно прошлое наполняло эту комнату! Оно осталось листочком со списком имен, воспоминанием об одной ночи, так много лет назад, когда Гарри просил руки Фэй, прямо здесь, быть может, на том самом месте, где он сейчас…

И откуда придется завтра уехать. Он не мог задержаться еще на один день, никак не мог. Тоненький адрес показался ему тяжелым, как том Фроста. Он мог бы сказать, что у него еще есть работа в этих краях. Но вдруг ему не достанется эта комната? Вдруг ему отведут заднюю комнату? А здесь вместо него будет спать какой-нибудь коммивояжер с образцами товаров, и его прилизанные волосы будут касаться вот этой подушки, которую он сейчас тихонько поглаживает, полный жалости к самому себе; потому что Уолтер медленно осознавал, что не хочет больше ни часу жить, как жил прежде, ходить прежними путями; он чувствовал, что будет ворочаться всю ночь в постели, как больной ребенок, и не доставят ему удовольствия ни кровать, ни сундук, ни диван с кофейным столиком, ни вышитые изречения, ни душистое мыло, если он будет знать, что уедет, что ему предстоит уезжать отсюда… куда?.. Стоп, он же ничего на завтра не запланировал… никакие книги печь не собирался… Сможет ли он позволить себе остановиться в таком же местечке, как это? Нет, не нужно такого же, нужно именно это, только это. В этом доме? Это было бы так же разумно, как была разумной плата за ночлег, когда он, оставшись без гроша, укрывался за щитами придорожной рекламы и спал прямо в машине или парковался в парке, как бродяга. Так куда же двигаться? Одиночеством полны его карманы, от одиночества кости его ноют, и горло его устало от разговоров с сестрой и мамой и с фантомами – творениями собственных рук.

Попробовать уладить дело? Уолтер открыл один глаз – пока все было на месте: его вещи, его дом, его история. У него появились новые друзья, можно ли так просто оставить дядюшку Чарли и тетку Софию, или Мэй с Эдной, Нону или… да хоть ту же кузину Клеллу и мисс Лич? Он мог поклясться, что кружевной набор все еще в буфете. И полотенце Берты на месте. Заключить сделку. Допустим, он предложит, что останется здесь надолго, за сниженную плату, и Бетти наверняка будет довольна, ведь тогда комната не будет пустовать, и всегда будет под рукой кто-то, на кого можно рассчитывать, спокойный и надежный, а заодно ему можно будет поручать разные дела – скажем, принести дрова из сарая, оттащить багаж к машине, подкупить кое-что в городе; и будет за кого молиться по утрам, и этот кто-то будет ждать этой молитвы и благочестиво складывать руки, если ей приятно видеть их сложенными, и будет веровать, и лелеять то, что ей дорого, и история ее семьи станет отчасти его историей, он будет справляться о здоровье ее мужа, и слушать ее рассказы, и наслаждаться ее блюдами (ей это будет приятно) и сервировкой стола… А стол будет нежиться в утреннем свете каждое утро, и полированное дерево будет сиять сквозь кружева, как река зимою – сквозь лед… Господи, до чего больно… и страшно… Он может предложить ей вести всю бухгалтерию – страшно… Может посоветовать, как повысить доходы, – еще страшнее… Одним глазом увидел он кружочек разрезанного киви, словно зеленую монетку, добытую из древнего клада…

Иначе нельзя. Иначе просто нельзя. Уолтер вскочил. Он пытался выглядеть энергичным и отважным. Он будет… он станет… ну, в общем, достойным. Он натянет на себя оптимистическое мировоззрение, как летнюю одежду. Он заставит душу свою трудиться, хоть она и заплыла жирком без практики. Он сам назначит себе меру и станет тянуться к ней. Так когда-то он мальчишкой тянулся, стоя у дверного косяка, чтобы оказаться выше той отметки, до которой в прошлый раз доставала его голова. Это – его последний шанс стать Уолтером Риффатером. Ванна распарит и смягчит его самые жесткие помыслы. А сытные и полезные завтраки Бетти согреют и упрочат ту холодную и тонкую струну, что дрожит в его душе. Только представить себе жизнь, проведенную рядом с… нет, не рядом, а за этим письменным столиком, всех сокровищ которого он даже еще не перебрал… Он должен сделать так, чтобы это свершилось. Он будет таким мягким – хоть на хлеб намазывай. И свадебные гости – милые люди – выстроятся в очередь, чтобы пожать ему руку: Мод и Вирджил, и Глэдис, и особенно Мертис Стертевант. И каждый вручит ему подарок. Серебряный нож для масла? Спасибо большое! Будильник? О, я о нем давно мечтаю! Картина в рамке из фруктов, о, как оригинально, вилка для пикулей, как мило вы придумали… Он почувствует себя женихом. Долой клетчатые рубахи, грубые пояса и тесные штаны. Деньги и ложечки…

Уолтер вернул адрес в исходное положение – палаточкой. Рядом с адресом располагался свадебный вертепчик с крошечными кукольными фигурками жениха и невесты, разумеется, стоящих рука об руку, на краю лужайки бессмертников, посреди которой под маленьким стеклянным куполом томились в плену птичка из ваты и две – с ума сойти! – веточки, перевязанные розово-голубой ленточкой. Да это же фигурки со свадебного пирога! Как умно. А ленточка двух цветов – это детки. Под стекло подсунута картонка размером с игральную карту. Я вижу ее. Я тут сижу, за своим письменным столом и вижу ее, и беру в руки. «Да благословит вас Бог за то, что вы не курите здесь». Ансамбль замыкает желтая свеча. И уж точно она не имела и не имеет никакого отношения к огню.

Да и кому придет в голову зажечь эти фитили и нарушить их белизну? Кто рискнет закапать воском стекло, салфеточку и полировку под ними? Свечные огарки такие некрасивые, оплывшие, бесформенные. А здесь свечи стоят в девственной чистоте и неприкосновенности, чтобы можно было вспомнить о живом огне, о его бликах и мерцании, ощутить его романтику.

Уолтер затаил дыхание: не заглянуть ли теперь в нижние отверстия? Или отложить это на следующий вечер? Только будет ли этот следующий вечер и за ним еще другие? Впрочем, ничего особенного там не нашлось: запасная свеча, маленькая Библия (ах, вот она где), еще меньшая книжица о языке цветов, поздравительная открытка, прозрачный стеклянный сосуд, заполненный этим, ну, как его… сушеным, а за ним – репродукция религиозной картины в изящной – по-настоящему изящной – деревянной рамке (это он решил исследовать позже), а потом что-то вроде серебряной корзинки с подушечкой, утыканной булавками, и наконец, аптечный пузырек зеленого стекла, совершенно пустой, если не считать воздуха. Уолтер повертел пузырек перед глазами. Чем он, собственно, любовался? Формой, цветом, стеклянной нарезной крышечкой? И почему?

Кое-что еще оставалось. Предстояло еще проинспектировать крышку стола, ящики под ней и шкафчик, служивший тумбочкой возле кровати. Но он отчаянно устал. Надолго ли хватит той малой суммы денег, что припрятана в машине? Он сбросил рубашку, снял брюки. В новой жизни, на которую он так надеялся, он не будет швырять брюки как попало. Уолтер уныло завалился прямо на покрывало и стал обдумывать, насколько реально вернуться в расположение кукурузников Кармелов и свистнуть деньгу, которую эти остолопы рассовывают куда попало, как грязные носки. Нет, конечно, он не сможет. Слишком устал. Да и сколько там у них денег? Капля в море! На всю жизнь не напасешься. Чего ему хотелось, что ему было нужно – это чудо, какое-нибудь знамение. Чего ему никак не хотелось и что было совершенно не нужно – это заделаться вором. Господь Бетти никак не одобрит этой дурацкой идеи, порожденной отчаянием и страстным желанием.

Уолтер подлез под одеяло, и простыни одарили его нежным прохладным прикосновением. Вспомнив старую детскую привычку, он пожеван уголок душистой подушечки и погрузился в сон.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю