Текст книги "Возвышение Сайласа Лэфема"

Автор книги: Уильям Дин Хоуэллс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

– Что, Сайлас, уж не приходил ли Роджерс занять еще денег? Смотри не перестарайся. Ты и так сделал для него достаточно.

– Не бойся. Роджерса я больше не видел. – Он помедлил, словно упоминая о чем-то не столь уж важном: – Приходил отец Кори.

– Да ну? – сказала миссис Лэфем, подыгрывая ему небрежностью тона. – Тоже занять денег?

– Насколько я понял, нет. – Лэфем благодушно курил; жена его вязала по другую сторону лампы.

Девушки были на веранде и опять любовались луной над морем.

– Сегодня на луне что-то никого не видно, – сказала Пенелопа, и Айрин невесело засмеялась.

– Что же ему было надо? – спросила миссис Лэфем.

– Не знаю. Просто визит. Сказал, что ему следовало прийти раньше.

Миссис Лэфем помолчала. Потом сказала:

– Надеюсь, теперь ты доволен?

Лэфем отверг слишком явное сочувствие.

– С чего быть так уж особенно довольным? Мне его видеть было не к спеху.

Жена позволила ему потешиться и этим.

– А что он за человек?

– На сына непохож. Вообще на человека делового. Не знаю, как бы тебе его описать. Высокий; волосы и усы седые, а пальцы очень длинные и гибкие. Я это заметил, потому что он опирался руками о трость. Одет не так чтоб очень богато и держится просто. Не очень говорлив. Говорил больше я. Он сказал, что рад, раз я с его сыном так хорошо поладил. Справился о тебе и Айрин, сказал, что не считает, что знакомство началось сегодня. Сказал, что ты много сделала для его жены. Ну, я, конечно: не за что, мол. Да, – продолжал задумчиво Лэфем, положив руки на колени и держа в левой сигару. – Ясно, что он и впрямь хотел как лучше. Более приятного человека я, пожалуй, не встречал. Самый из всех приятнейший. – Он отвернулся, не желая, чтобы жена читала на его лице борьбу – старания человека, который сам всего добился, не быть польщенным вниманием элегантного трутня, не радоваться униженно оказанной ему любезности, а выпрямиться и смотреть ему в глаза как равному. Один господь, сотворивший нас по своему подобию, но из праха, знает, когда придет конец этой борьбе. Было время, когда Лэфем не мог представить себе, что есть роскошь, какую он не смог бы купить на свои доллары, если бы и захотел; но первые открытия его жены, при его полном незнании света, наполнили его опасениями. Смутное видение чего-то недостижимого за доллары там, где он раньше ничего не видел, пугало его, как ни противилась этому его гордость.

– Отчего бы ему не быть приятным? – сказала миссис Лэфем. – Он всю жизнь только то и делал.

Лэфем поднял голову и смущенно засмеялся.

– Фу, Персис! Ты каждое мое слово помнишь!

– Я не то еще помню. Наверно, ты предложил покатать его?

– Он сказал, – ответил Лэфем, виновато краснея, – что боится резвых лошадей.

– Ну, значит, ты не предлагал. – Миссис Лэфем молча продолжала вязать, а муж курил, откинувшись в кресле.

Наконец он сказал:

– Надо поторопиться с домом. Бездельничают они там. Почему бы нам не переехать перед Днем Благодарения? Лучше, чем переезжать зимой.

– Можем и до весны подождать. Чем нам плохо на старом месте? – ответила жена. И тут же напустилась на него: – Куда ты так спешишь с этим домом? Хочешь пригласить всех Кори праздновать новоселье?

Лэфем лишь молча смотрел на нее.

– Думаешь, я не вижу тебя насквозь? Сайлас Лэфем, если бы я тебя не знала, я назвала бы тебя набитым дураком. Ты что, совсем ничего не понимаешь? Неужели не знаешь, что нам не пристало приглашать их, пока они нас не пригласили? Да они бы рассмеялись нам в лицо!

– Не думаю, чтоб рассмеялись. Какая разница – мы их или они нас? – угрюмо спросил полковник.

– Ну, раз не понимаешь!..

– Да, не понимаю. Но я и не собираюсь их звать. А если вздумаю, приглашу его в рыбный ресторан, к Тафту.

Миссис Лэфем откинулась на стуле и уронила на колени вязанье, издав тот звук, каким женщины выражают полное отчаяние и безграничное презрение.

– А в чем дело?

– Если ты сделаешь это, Сайлас, я с тобой больше не разговариваю. Ну как, как мне с тобой быть? Я-то думала, когда ты так правильно поступил с Роджерсом, что на тебя можно хоть немного положиться. Но вижу, что нет. До конца твоей жизни придется, видно, тебя тыкать во все носом, как… как не знаю кого!

– Ну что ты расшумелась? – спросил Лэфем, который очень приуныл, но еще храбрился. – Я ничего еще не сделал. Нельзя уж и спросить совета, ты сразу на меня кидаешься. Черт подери! Буду теперь делать что мне вздумается.

Однако не в силах выносить ее презрения, он встал, и жена услышала, как он выпил в столовой воды со льдом, потом поднялся в спальню и захлопнул за собой дверь.

– Знаешь, что отец теперь надумал? – спросила миссис Лэфем у старшей дочери, которая зашла на минуту в гостиную, держа в руках пеньюар; младшая уже ушла спать. – Хочет пригласить отца мистера Кори в рыбный ресторан Тафта!

Пенелопа прикрывала рукой зевок, но тут она, явно заинтересованная, села, наклонившись вперед:

– С чего бы это пришло ему в голову?

– С чего? Этому человеку давно следовало его навестить; и вот он сегодня приходит в контору, пять минут разговаривает, а твой отец уже себя не помнит, до того польщен. Он спит и видит спознаться с ними. Прямо хоть сражайся с ним, чтобы удержать в границах.

– Мадам Персис, а ведь началось-то все с вас, – сказала Пенелопа.

– Да, – призналась миссис Лэфем. – Как думаешь, Пэн, что мистер Кори этим хотел показать?

– Кто? Отец мистера Кори? А как считает полковник?

– Ох, уж этот полковник! – вскричала миссис Лэфем. И добавила взволнованно: – Может, он и прав. Мне показалось летом, будто она и впрямь ему нравится, и если он теперь пришел… – Она предоставила дочери самой разобраться в местоимениях и заключила: – Сперва я думала, что об этом и речи быть не может. Это в прошлом году я так думала; а теперь почему-то не думаю. Немного больше стала понимать; да и отец на этом помешался, я прямо дрожу за него. Он уверен, что его деньги все могут. Ничего не скажешь, многое они, конечно, могут. А главное, Рин – очень хорошая девочка; из себя так хороша, что любому годится; поведения скромного, а уж хозяйка! Может, нынче молодые люди не так это ценят. Но ведь редко найдешь девушку, которая пойдет на кухню и сделает такой заварной крем, как она вчера. А по дому как управляется! Кажется, стоит ей войти, и вещи сами по местам становятся. И если бы ей пришлось, шила бы себе платья куда лучше, чем портнихи, которым мы платим. Конечно, и он – молодой человек хоть куда. Но чего уж это я так.

– Что ж, мама, – сказала девушка, помолчав и словно несколько устав от этой темы, – тревожиться нечего. Если атому суждено быть, оно и сбудется; а если нет…

– Я и говорю отцу. А по себе сужу, до чего ему трудно себя сдерживать. Боюсь, как бы мы чего-нибудь такого не натворили, что потом будем каяться.

– Мэм, – сказала Пенелопа, – я ничего дурного делать не намерена; а если сделаю, обещаю не каяться; даже на это готова. И на вашем месте я бы не каялась заранее. Полковник пускай себе! Он любит что-то устраивать и вреда никому не причинит. А семья Кори сама о себе позаботится.

Она тихонько засмеялась, опустив уголки губ и наблюдая, как мать старается сбросить с себя бремя тревог…

– А ведь ты, пожалуй, права, Пэн. Всегда-то ты умеешь так на все взглянуть… Ладно! Пускай хоть каждый день возит его сюда.

– Что ж, мэм, – сказала Пэн. – Думаю, и Айрин за это высказалась бы. Ей ведь это совершенно безразлично.

Полковник плохо спал в ту ночь, и утром миссис Лэфем спустилась к завтраку одна.

– Отцу нездоровится, – сообщила она. – Бывают у него такие приступы.

– А я подумала, даже несколько сразу – так он топал. Что ж, и завтракать не выйдет?

– Не сейчас, – сказала мать. – Он уснул, и авось все пройдет, когда выспится. А вы, девочки, не шумите.

– Мы будем тихо-тихо, – заверила Пенелопа. – Я рада, что полковник не симулирует. А я было заподозрила… – Она засмеялась, сдержала смех и взглянула на сестру. – Ты не считаешь, что кое-кому следует приехать из конторы за распоряжениями, пока отец болеет, а, мама?

– Пэн! – закричала Айрин.

– К десятичасовому катеру выздоровеет, – сказала сердито мать.

– По-моему, папа все лето слишком много работал. Мама, почему ты не заставишь его отдохнуть? – спросила Айрин.

– Отдохнуть? Да он гнет спину с каждым годом все больше. Бывало, давал себе иногда отдых, а сейчас дышать не может без своей конторы. В этом году сказал, что уедет в Лэфем всего на несколько дней, фабрику проведать. Не знаю, что с ним и делать! Чем больше у него денег, тем больше он старается. Боюсь и подумать, что с ним станется, если разорится. Одно я знаю, – заключила миссис Лэфем, – сегодня он в контору не поедет.

– Значит, и на десятичасовом катере тоже, – напомнила Пэн.

– Да, тоже. Как кончите завтракать, девочки, поезжайте в отель дать телеграмму, что он нездоров и сегодня в конторе не будет. Не хочу, чтобы оттуда приехали его беспокоить.

– Какой удар! – сказала Пэн. – А то они, может быть, прислали бы… – Она с невозмутимым видом взглянула на сестру, – например, Денниса.

– Мама! – крикнула Айрин.

– В этой семье стало невозможно жить, – сказала Пенелопа.

– Ну, хватит, Пэн, – приказала мать. Но едва ли она действительно хотела, чтобы та перестала дразнить сестру. Это придавало приятную реальность ее мечте, делало ее не только возможной, но и вероятной.

Лэфем встал и бродил по дому, раздражаясь, когда очередной катер уходил без него; вечером он уже не на шутку сердился, несмотря на усилия семьи успокоить его, и ворчал, что его не пустили в город.

– Отлично мог бы поехать, – твердил он, пока жена не вышла из терпения.

– Хорошо, Сайлас, завтра поедешь, даже если придется нести тебя к катеру.

– Надо признать, – сказала Пенелопа, – что полковник никуда не годен, когда не в духе.

С шестичасовым катером прибыл Кори. Девушки были на веранде, и Айрин первая его увидела.

– Ой, Пэн! – шепнула она, и все отразилось у нее на лице; Пэн не успела со своими насмешками, а он уже входил.

– Надеюсь, полковник Лэфем здоров, – сказал он, и они услышали, как в комнатах мать заспорила с отцом.

– Ступай надень сюртук! Да! Мне все равно, как он тебя видит в конторе, хоть в одной рубашке. Здесь ты джентльмен или должен им быть. И ты не будешь встречать гостя в халате.

Пенелопа поспешила в комнату успокоить мать.

– Спасибо, ему гораздо лучше, – громко сказала Айрин, чтобы заглушить шумные препирательства.

– Я рад это слышать, – сказал Кори, и когда она провела его в комнаты, побежденный полковник встретил посетителя в двубортном сюртуке, который он поспешно застегивал. Сперва он был уверен, что Кори приехал из-за какого-то срочного дела, а когда выяснилось, что тот приехал из учтивости, к его удивлению присоединилось удовольствие от того, что он стал предметом заботы. В кругу знакомых Лэфема жаловались на болезни, но не было принято справляться о здоровье – это было как-то не по-мужски – и уж конечно не навещали больных, разве что в самых серьезных случаях. Он охотно рассказал бы подробно о своем недомогании, если бы ему дали; а после чая, которым угостили и Кори, он еще остался бы с ним, если бы жена не отправила его в постель. Она сама пошла с ним, чтобы он принял предписанное ею лекарство, но сперва зашла к Пенелопе и застала ее с книгой в руках. Но она не читала.

– Сойди-ка вниз, – сказала мать. – Мне надо к отцу, а Айрин там одна с мистером Кори. Ведь она сидит как на угольях, когда тебя нет рядом, чтобы его занимать.

– Пусть привыкает обходиться без меня, – сказала рассудительно Пенелопа. – Не могу же я всегда быть с ними.

– Тогда мне придется, – ответила миссис Лэфем. – То-то будет у нас там квакерское собрание.

– Рин найдет, что сказать, если предоставишь это ей. А нет – тогда он найдет. Пойди лучше ты к ним, я не хочу появляться, разве что под конец. Если он приезжает ради Айрин – а я не верю, чтобы из-за папы, – то ему хочется видеть ее, а не меня. Если она не может заинтересовать его, когда они наедине, лучше ему убедиться в этом теперь. Надо проделать этот опыт. Если он приедет опять, значит, опыт удался.

– Пожалуй, ты права, – сказала мать. – Пойду туда. Похоже, что у него и впрямь есть намерения.

Миссис Лэфем не торопилась к гостю. В дни ее девичества считалось, что если молодой человек приходит к девушке, то хочет быть с ней наедине; городская жизнь не изменила этих простых понятий. Она поступала в отношении дочери так, как ее мать поступала бы с нею.

Сидя с книгой, Пенелопа слышала смутные голоса внизу, а спустя долгое время услышала, что туда спустилась мать. Она не читала книгу, лежавшую у нее на коленях, хотя не отрывала глаз от страницы. Один раз она встала и закрыла дверь, и тогда голоса стали не слышны; потом опять широко распахнула ее, презрительно усмехнувшись, и вернулась к книге, хотя опять-таки не стала читать. Она просидела у себя до тех пор, пока Кори не пришло время отправляться на катер.

Когда они снова остались одни, Айрин притворно попеняла сестре, зачем оставила ее одну занимать мистера Кори.

– Но ведь все прошло удачно? – спросила Пенелопа.

Айрин обняла ее.

– Ах, чудесно прошло! Я и не думала, что у меня так хорошо получится. Мы почти все время говорили о тебе.

– Вот уж нашли интересную тему!

– Он о тебе расспрашивал; все хотел знать. Он о тебе очень высокого мнения. О Пэн, как ты думаешь, зачем он приезжал? Думаешь, что правда из-за папы? – И Айрин спрятала лицо на плече сестры.

Пенелопа дала себя обнять, но сама стояла, опустив руки.

– Нет, не думаю.

Айрин отпустила ее, вся пылая.

– Правда, правда не думаешь? О Пэн, ведь он чудо как мил? И красив? Когда он вошел, я, наверное, ужасно поступила: даже не поблагодарила, что приехал. Он, конечно, считает, что у меня дурные манеры. Но ведь тогда получилось бы, будто я благодарю его за то, что он приехал ко мне. А надо было пригласить его приехать опять, когда он прощался? Я не пригласила, просто не решилась. А вдруг он подумает, что я не хочу, чтобы он приезжал? Как ты думаешь, он приезжал бы, если бы… не хотел?

– Не так уж он часто приезжал до сих пор, – сказала Пенелопа.

– Верно. А если… если будет часто?

– Тогда я буду считать, что хочет.

– Ты так думаешь? Какая ты добрая, Пэн! И ты всегда говоришь, что думаешь. Я бы хотела, чтобы и к тебе кто-то приезжал. Только это меня и огорчает. А может быть… Он говорил, что у него есть друг в Техасе…

– Ну, из Техаса, – сказала Пенелопа, – этот друг не смог бы приезжать часто. Не надо просить мистера Кори хлопотать обо мне. Если ты довольна, я уж как-нибудь перебьюсь.

– И как еще довольна, Пэн! А как ты думаешь, когда он опять приедет? – Айрин отодвинула что-то из вещей Пенелопы, чтобы облокотиться на ее туалетный столик и удобно разговаривать. Пенелопа положила их на прежнее место.

– Не сегодня, – сказала она, – и если ты из-за этого не ложишься…

Айрин снова порывисто обняла ее и выбежала из комнаты.

На другое утро полковника отправили с восьмичасовым катером; но его выздоровление не помешало Кори неделю спустя повторить свой визит. На этот раз сияющая Айрин пришла в комнату Пенелопы, где та снова укрылась.

– Непременно сойди вниз, Пэн, – сказала она. – Он спросил, не больна ли ты, и мама велит тебе спуститься.

После этого Пенелопа всегда помогала Айрин принимать гостя, а после отъезда Кори до поздней ночи обсуждала с ней его посещения. Но когда мать в своем нетерпеливом любопытстве выспрашивала у нее ее мнение, она отвечала:

– Я знаю столько же, сколько ты.

– Он хоть что-нибудь говорит тебе о ней? Хвалит?

– Он не говорит со мной об Айрин.

– И со мной тоже, – сказала миссис Лэфем с тяжелым вздохом. – Зачем же он тогда приезжает?

– Не могу знать. Он, например, говорит, что в Бостоне сейчас нет никого из знакомых. Вот когда они вернутся, а он все будет ездить сюда, тут и посмотрим.

– Что ж, – сказала мать; но проходили недели, все труднее было объяснять приезды Кори тем, что ему одиноко в городе, и она обратилась за поддержкой к мужу.

– Сайлас, я уж не знаю, правильно ли, что мы принимаем Кори. Вся его семья в отъезде.

– Он в совершенных годах, – сказал полковник. – И может ездить куда хочет. И не важно, где его семья.

– А вдруг они не хотят, чтобы он сюда ездил? Хорошо ли, что ты его принимаешь?

– А как ему запретишь? Ей-богу, Персис! И что это с вами со всеми? Вас послушать, так лучше этих самых Кори на всем свете нет, а мы им в подметки не годимся.

– Я не хочу, чтобы они сказали, будто мы воспользовались, что они в отъезде, и приманивали его.

– Пусть попробуют сказать! – крикнул Лэфем. – Хоть они, хоть еще кто!

– Ну ладно, – сказала жена, переходя от этой заботы к другой. – Никак не пойму, нравится она ему или нет. И Пэн не знает, а может – не говорит.

– Думаю, что очень даже нравится, – ответил полковник.

– Он вроде ничего еще не сказал и не сделал, чтобы стало ясно.

– Ну, я, например, набирался храбрости год с лишком.

– То было дело другое, – сказала миссис Лэфем, отмахиваясь от такого сравнения, но, впрочем, ласково. – Если бы она была ему нужна, в его положении нетрудно набраться храбрости и объясниться.

Лэфем стукнул кулаком по столу.

– Слушай, Персис! Раз и навсегда, чтоб я больше этого не слышал! У меня состояния почти миллион, и каждый цент я сам нажил, и мои дочери хоть кому пара. Мне плевать на его положение. Он не таков, чтобы зазнаваться, но если когда-нибудь попробует, я его живехонько выпровожу. Пожалуй, я поговорю с ним…

– Нет, только не это! – взмолилась жена. – Я ничего, я просто так сказала. Он очень скромный, а Айрин, конечно, кому угодно пара. Пусть все идет своим чередом. Все образуется. С молодежью никогда не угадаешь. Может, она очень чопорна. Ты только не говори ничего. Не скажешь?

Лэфем тем легче дал себя уговорить, что после вспышки гнева почувствовал, что именно гордость и помешает ему выполнить то, чем он из гордости угрожал. Он удовольствовался обещанием жены, что она никогда не станет больше представлять это дело в таком обидном для них свете, а она получила некоторую поддержку в его несокрушимой самоуверенности.

12

Миссис Кори с дочерьми вернулась в начале октября, проведя после Бар-Харбор недели три-четыре в Интервэйле. Они слегка загорели с тех пор, как в июне уехали из города, но ни в чем больше не изменились. Старшая дочь, Лили, привезла немало эскизов водорослей и грибов-поганок на фоне скал и гнилых пней, которые никогда не будут закончены и никому не будут показаны, ибо она знала им цену. Младшая, Нэнни, прочла множество романов, остро ощущая, сколь неверно они изображают жизнь; и повидала немало сцен из жизни, сожалея об их непохожести на романы. Обе они были милые девушки, образованные, разумеется, всегда хорошо одетые и достаточно хорошенькие; но ни на море, ни в горах не встретили они никого, кто мог бы сыграть роль в их жизни, и вернулись домой, к обычным своим занятиям, без надежд и без опасений.

За отсутствием этого, они проявили тем больший интерес к делам брата, которые немало заботили их мать, как стало ясно после первых же взаимных приветствий.

– Кажется, все продолжается, а ваш отец не написал об этом ни слова, – сказала она, качая головой.

– А чем бы это помогло? – спросила Нэнни, миниатюрная блондинка с пышными волосами, которые красиво выбивались из-под шляпки. Шляпка шла ей более всего. – Ты бы только расстроилась. Он не мог помешать Тому, и ты не смогла, когда нарочно для этого приезжала.

– Думаю, папа мало что знал, – сказала Лили. Это была высокая худая брюнетка, казалось, всегда зябнувшая, так что, однажды увидев ее, вы всегда представляли ее себе в сочетании с теплыми шалями различных цветовых оттенков.

В любой семье женщины весьма серьезно относятся к возможности того, что молодой человек заинтересуется другой женщиной. Муж дочери или сестры не становится частью семьи, ему не требуются нежности и заботы; но жена сына или брата имеет на его мать и сестер неоспоримые права. Некая принятая женским полом условность вынуждает их выражать ей нежность, любить ее или делать вид, что любят, и ввести в свой круг, как бы она ни была им противна. В семье Кори тут были замешаны не одни лишь чувства. Семья была отнюдь не бедна и по части денег не зависела от Тома Кори; но мать, не сознавая этого, привыкла во всем полагаться на его суждения и советы, а сестры, видя его равнодушным к девушкам, стали смотреть на него как на полную свою собственность; и кончиться это должно было не с его женитьбой, а с их замужеством, которое пока не предвиделось. Были девушки – они охотно выбрали бы для него одну из них, – которые взяли бы его, не отнимая у семьи; но от девушки вроде мисс Лэфем нельзя было ожидать подобного великодушия.

– Может быть, – говорила мать, – не так уж это было бы плохо. Она очень ласкова со своей матерью; она, видимо, слабохарактерная, хотя кое в чем очень умелая.

– О, она и с Томом будет очень ласкова, будьте уверены, – сказала Нэнни. – А из таких слабохарактерных выходят самые узколобые. Она вообразит, будто мы с самого начала были против нее.

– У нее нет для этого оснований, – вмешалась Лили, – и мы ей оснований не дадим.

– Нет, дадим, – возразила Нэнни. – Так получится само собою, во всяком случае, достаточным основанием будет ее невежество.

– Мне она не кажется столь уж невежественной, – сказала справедливая миссис Кори.

– Конечно, читать и писать она умеет, – согласилась Нэнни.

– Не представляю себе, о чем он может с ней говорить, – сказала Лили.

– О, это как раз просто, – сказала ее сестра. – Они говорят сами о себе, а иногда – друг о друге. Я этого наслушалась на верандах отелей. Она вышивает, или вяжет, или плетет кружева, или еще что-нибудь такое; он говорит, что она, как видно, очень любит рукоделье, а она говорит: да, да, она очень этим увлекается, все над ней даже смеются, но что поделаешь, это у нее с детства, и так далее, с мельчайшими подробностями. Наконец она говорит: может, ему не нравится, если кто-то плетет кружева, вяжет, вышивает и все такое? А он говорит: что вы! Очень нравится, как она могла это подумать? Ну, а сам он предпочитает грести или ночевать в лесу в палатке. Потом она позволяет ему подержать уголок ее рукоделья, а может быть, и пальчики; тут он набирается храбрости и говорит, что она, наверное, ни за что не согласится отложить рукоделье и прогуляться по скалам или пособирать чернику, а она склоняет голову набок и говорит, что, право, не знает. И они уходят, и он ложится у ее ног на скалах или собирает чернику и кладет ей на колени, и они продолжают говорить о себе и сравнивать, что их отличает друг от друга. А потом…

– Достаточно, Нэнни, – сказала мать.

Лили печально улыбнулась:

– Какая гадость!

– Гадость? Ничуть нет! – возразила сестра. – Наблюдать это очень забавно, а делать самой…

– Что люди видят друг в друге – это всегда тайна, – сказала строго мать.

– Да, – согласилась Нэнни, – но нам сейчас от этого не легче.

– Не легче, – сказала мать.

– Остается только надеяться на лучшее, пока мы не узнали худшее. А если оно настанет, постараемся и в нем найти нечто хорошее.

– А вдруг будет не так уж плохо. Когда я приезжала сюда в июле, я говорила вашему отцу, что поладить всегда можно. Надо принять все как нечто естественное и стараться, чтобы это не портило отношений между нами самими.

– Верно. Но трудно заранее смириться. Ведь это большая уступка, – сказала Нэнни.

– Конечно, нам следует противиться – всеми допустимыми способами, – сказала мать.

Лили больше не вмешивалась. В качестве натуры артистической она считалась не очень практичной. Решить, что делать, и справиться у Тома Кори о его желаниях выпало на долю ее матери и сестры.

– Твой отец писал мне, что сделал визит полковнику Лэфему в его конторе, – сказала миссис Кори, пользуясь первым же случаем говорить с сыном.

– Да, – сказал Кори. – Отец подумывал об обеде, но, по моему совету, ограничился визитом.

– О! – сказала миссис Кори с облегчением, точно это бросало новый свет на тот факт, что визит предложил именно сын. – Он мне так мало писал об этом, что я ничего не знаю.

– Мне казалось, что им нужно встретиться, – объяснил сын. – Так же думал и отец. Я был рад, что предложил это; а полковнику Лэфему чрезвычайно приятно.

– Да, да, это было во всех отношениях правильно. А ты, вероятно, видался летом также и с его семьей?

– Да, часто. Я довольно часто ездил в Нантакет.

Миссис Кори опустила глаза. Потом она спросила:

– Как они поживают?

– Все здоровы, иногда прихварывает только сам Лэфем. Я его навестил раз или два. Он не дал себе за это лето никакого отдыха; он так любит свое дело, что, видимо, не может ни на миг с ним расстаться. Вот он и оставался в городе под предлогом, что строится…

– Ах, да, дом. Это будет нечто великолепное?

– Да, дом красивый. Его строит Сеймур.

– Тогда, конечно, он будет отличный. А барышень и миссис Лэфем дом тоже занимает?

– Миссис Лэфем – да. А барышень, кажется, меньше.

– Ведь это делается для них. Разве они не честолюбивы? – спросила миссис Кори, осторожно подходя к нужной теме.

Сын немного подумал. Потом ответил с улыбкой:

– Мне кажется, что нет. Совсем не честолюбивы. – Миссис Кори перевела дух. Но сын прибавил: – За них честолюбивы родители, – и она снова встревожилась.

– Вот как, – сказала она.

– Они очень простые и милые девушки, – продолжал Кори. – Тебе, я думаю, понравится старшая, когда ты ее узнаешь.

Когда ее узнаешь. Это, видимо, означало, что обеим семьям предстояло познакомиться поближе.

– Она, значит, более интеллектуальна, чем ее сестра? – отважилась спросить миссис Кори.

– Интеллектуальна? – повторил сын. – Это не совсем то слово. Но она, несомненно, умнее.

– Младшая, кажется, очень разумна.

– О да! И так же практична, как хороша собой. Она все умеет и все любит делать. Ты не находишь, что она необычайно красива?

– Да, – сказала с усилием миссис Кори.

– И она очень добра, – сказал Кори, – совершеннейшая невинность и вся видна насквозь. Чем лучше ты ее узнаешь, тем больше она тебе понравится.

– Она мне сразу понравилась, – героически сказала мать; но долее не выдержала. – Только я боюсь, что она может быть скучной: ее горизонт так ограничен.

– Я этого тоже боялся, но вовсе нет. Она интересна самой своей ограниченностью. Ход ее мыслей весь на виду, как у ребенка. Она даже не сознает своей красоты.

– Вряд ли молодые люди могут угадать, что именно сознает девушка, – сказала миссис Кори. – Но я не говорю, что барышни Лэфем… – Сын слушал с рассеянной улыбкой. – О чем ты вспомнил?

– Я просто вспомнил мисс Лэфем и некоторые ее слова. Она очень остроумна.

– Ты о старшей? Да, ты говорил. А у нее ход мыслей тоже на виду?

– О нет, она полна неожиданностей, – и Кори снова задумался и снова улыбнулся; но не сказал, чему именно, и мать не спросила.

– Не знаю, как понимать его – он хвалит девушку так откровенно, – сказала она после мужу. – Это было бы естественно, если бы он уже объяснился с ней, а я чувствую, что еще нет.

– Вы, женщины, не поднялись еще – и это доказывает ограниченность вашего пола – до Бисмарковой концепции в дипломатии. Если мужчина хвалит одну женщину, вы думаете, что он влюблен в другую. По-вашему, если Том меньше хвалил старшую сестру, из этого следует, что он объяснился ей?

Миссис Кори отвергла этот вывод, сказав, что вовсе ничего из этого не следует.

– Впрочем, он и эту хвалил.

– Тогда радуйся, что все обстоит так хорошо. А сделать ты все равно ничего не можешь.

– Да, знаю, – вздохнула миссис Кори. – Я бы хотела, чтобы Том был со мной откровеннее.

– Он откровенен – настолько, насколько это в природе американского сына своих родителей. Думаю, что, если ты спросишь его прямо, каковы его намерения в отношении молодой особы, он скажет – если только сам это знает.

– Неужели он не знает, Бромфилд?

– Очень возможно, что не знает. Вы, женщины, думаете, что раз молодой человек волочится за девушкой или девушками, значит, он влюблен. Вовсе это ничего не значит. Он волочится потому, что так принято, потому, что он не знает, куда девать время, и потому, что это, по-видимому, нравится девушкам. Полагаю, что в данном случае Том столь усердно волочился за ними потому, что в городе никого больше не было.

– Ты в самом деле так думаешь?

– Я выдвигаю гипотезу. Барышням стоит на лето оставаться в Бостоне или поблизости. Молодых людей держит в городе работа, и вечера они могут проводить только здесь или в нескольких милях отсюда. А каково было соотношение полов на морском курорте и в горах?

– О, не менее двадцати девушек на одного, и то жалкого, мужчину. Ужас что такое!

– Вот видишь, в одном пункте своей теории я прав. Отчего бы и не в остальном?

– Хорошо, если так. Но я все же не уверена. Для девушек все это очень серьезно. Нехорошо, если Том посещал эту семью, не имея никаких намерений.

– А если имел, тебе это тоже не нравится. На тебя трудно угодить, дорогая. – И муж потянул к себе разложенную на столе газету.

– Я чувствую, что на него это совсем непохоже, – сказала миссис Кори, выражаясь все более неясно, как часто бывает с женщинами, знающими, чего они хотят. – Брось читать, пожалуйста, Бромфилд! Я ведь очень беспокоюсь. Я должна узнать, насколько это серьезно. Не могу я терпеть дольше. И не понимаю, как ты можешь быть спокоен, ничего не зная.

– Я, например, не знаю, что со мной будет после смерти, и, однако, сплю спокойно, – ответил Бромфилд Кори, откладывая газету в сторону.

– Это совершенно иное.

– И более серьезное? Ну ладно, что ты можешь сделать? Мы уже обсуждали это, когда ты летом приезжала и согласилась со мной, что сделать мы ничего не можем. С тех пор ничто не изменилось.

– Нет, изменилось, продолжается по-прежнему, – сказала миссис Кори, снова противореча себе в словах. – Я должна прямо спросить Тома.

– Дорогая, ты же знаешь, что не сможешь.

– Тогда почему он нам ничего не рассказывает?

– Он не может, если ухаживает за мисс Айрин – так ее, кажется, зовут? – как принято у американцев. Он скажет нам, когда объяснится с ней. Так поступил когда-то и я. Вспомни нашу собственную молодость, Анна. Правда, это было давно.

– Все было иначе, – сказала миссис Кори, почувствовав, однако, легкое волнение.

– Почему иначе? Мамаша Лэфем знает, влюблен ли Том в ее дочь или нет; несомненно, знает это от нее и папаша Лэфем. А нам не знать этого, пока не узнает сама девушка. Будь уверена. Твоя мать про нас знала и сказала твоему отцу; а мой бедняга отец ничего не знал до самой помолвки; а я ухаживал за тобой или, как ты это называешь, – волочился…

– Нет, это ты так называл.

– Значит, я? Целый год или дольше.

Жена не могла не утешиться несколько при воспоминании о днях юности и любви, оживших при этих словах, хотя ей неприятно было связывать их с чувствами ее сына к Айрин Лэфем. Она задумчиво улыбнулась.