Текст книги "Возвышение Сайласа Лэфема"

Автор книги: Уильям Дин Хоуэллс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

На заднем сиденье девушки держались за руки и нервно сжимали их друг другу при каждом высказывании отца.

– Я думаю, – сказала миссис Лэфем, – он как раз и ездил в Техас, чтобы что-то себе подыскать.

– Видать, не подыскал.

– Ну, если у отца хватает на него денег и он не жалуется на обузу, нам-то что до этого?

– Конечно, дело не мое, но мне это не нравится из принципа. Я люблю, чтобы мужчина поступал как мужчина. Нечего его нежить как барышню. Этот малый наверняка состоит в двух-трех клубах и весь день там торчит, глядя из окна, – видал я таких, – нет чтобы честно добывать свой хлеб.

– Будь я молодым человеком, – вмешалась Пенелопа, – я бы состояла в двадцати клубах, если столько найдется, и торчала бы во всех, и из окна смотрела бы до упаду.

– Ах, вот как? – спросил отец, восхищенный этим вызовом и оборачивая к ней свою крупную голову. На мои деньги это тебе не удалось бы, будь ты моим сыном.

– Посмотрим, – отпарировала девушка.

Это всех рассмешило. Но вечером, заводя часы, прежде чем положить их под подушку, полковник всерьез вернулся к этой теме.

– Я бы сделал из него человека, если бы он вошел ко мне в дело. Закваска в нем есть. Но я для того так говорил, чтобы Айрин не думала, будто я потерплю этакого бездельника, любого, пусть образованного, пусть воспитанного. Судя по тому, что сказала Пэн, Айрин поняла, к чему я клонил.

Девушка явно была меньше озабочена отцовскими принципами, чем впечатлением, какое он произвел на молодого человека. Она обсудила это подробно с сестрой, прежде чем они легли спать, и спрашивала в отчаянии, пока Пенелопа расчесывала перед зеркалом волосы:

– А он не подумает, что папа всегда так хвастает?

– И будет прав, если подумает, – ответила ее сестра. – Отец ведь вечно так. Просто ты прежде меньше это замечала. И если он не сможет понять этого хвастовства, то будет уж чересчур хорош. Мне, например, нравилось, как распространялся полковник.

– Знаю, – сказала огорченная Айрин. Потом вздохнула. – А правда он выглядел чудо как хорошо?

– Кто? Полковник? – Пенелопа переняла у матери привычку так называть отца, и это звание было в ходу для всех ее шуток.

– Ты отлично знаешь, что я говорю не о нем, – надулась Айрин.

– Ах, о мистере Кори? Так и надо было сказать – о мистере Кори. Если бы я хотела сказать: мистер Кори, так бы и сказала; мистер Кори. А что, нельзя? Разве это какое-нибудь ругательство? Вот и буду: Кори, Кори, Ко…

Сестра зажала ей рот рукою.

– Замолчишь ли ты, несчастная? – сказала она жалобно. – Тебя слышно во всем доме.

– И даже на всей площади. Что ж, по-моему, он выглядел довольно хорошо для некрасивого юноши, который давно не навивал волосы на папильотки.

– Да, он острижен очень коротко, – признала Айрин, и обе рассмеялись, вспомнив, как выглядела стриженная голова мистера Кори. – А его нос тебе нравится? – робко спросила Айрин.

– Вот теперь обсуждается нечто серьезное, – сказала Пенелопа. – Пожалуй, будь у меня столько носа, я хотела бы, чтоб уж он был целиком римский.

– Ну как же нос может быть наполовину такой, а наполовину другой? – заспорила Айрин.

– Очень даже может. Посмотри на мой! – Она повернулась к зеркалу так, чтобы видеть свой нос в три четверти, сложила руки, не выпуская из них щетки, и беспристрастно его рассматривала: – Мой нос начал как греческий, а не дойдя до переносицы, передумал и дальше уже курносый.

– У тебя очень хорошенький нос, Пэн, – сказала Айрин, тоже созерцая отражение.

– Не надейся, что за комплимент выудишь похвалу его носу, миссис, – добавила она, – К.

Айрин также держала в руке щетку и, кинувшись на сестру, стала слегка шлепать ее обратной стороной.

– Бессовестная! – кричала она, краснея.

– Ну ладно, миссис Д., – сказала Пенелопа. – Против Д. ты ничего не имеешь? Хотя мне кажется, что К. – тоже хорошо для инициалов.

– О! – вскричала младшая, выражая этим все, что выразить невозможно.

– Глаза у него и вправду очень хороши, – признала Пенелопа.

– О да! А ты заметила, как сидит на нем сюртук? И прилегает, и свободно, – и у отворотов свободно.

– Да, это, несомненно, разумный молодой человек. Умеет выбрать портного.

Айрин присела на край стула.

– Как хорошо, что ты сказала про клубы.

– О, я просто хотела поспорить, – сказала Пенелопа. – Не могла слышать, как отец пыжится, и не вмешаться.

– Ах, как он пыжился! И как хорошо, что мама, наконец, спустилась, хоть и показалась начиная с чулок.

Девушки безудержно расхохотались, пряча лица на груди друг у друга.

– Я думала – умру, – сказала Айрин.

– Это все равно что заказать картину, – Пенелопа повторяла слова отца, но как бы мечтательно и рассеянно. – Заплатите художнику достаточно, и он сможет сделать вам первоклассную вещь. Заплатите архитектору побольше, и обязательно будет у вас красивый дом.

– Это было ужасно! – простонала ее сестра. – Никто бы не подумал, что он сперва неделями и слышать не хотел об архитекторе и только потом согласился.

Пенелопа продолжала:

– Мне всегда нравилась набережная Бикона – когда я еще не имел здесь участка. Если уж селиться на Бэк-Бэй, так подайте мне набережную Бикона.

– Ой, ой! – взвизгивала Айрин, – перестань!

Внизу открылась дверь родительской комнаты, и голос настоящего полковника крикнул:

– Вы что там делаете, девочки? Почему не ложитесь?

В ответ раздались нервные взвизгивания. Полковник услышал топот быстрых ног, шелест платьев и хлопанье дверей. Потом одна из дверей открылась снова, и Пенелопа сказала:

– Я просто повторяла твои слова из разговора с мистером Кори.

– Ладно, – ответил полковник. – Остальное доскажешь утром за завтраком, да гляди встань вовремя, чтобы и я послушал.

5

В это время Кори-младший отпер своим ключом дверь дома и прошел в библиотеку, где его отец дочитывал статью в «Revue des Deux Mondes». Это был пожилой джентльмен с седыми усами, который не отказывался от пенсне ради более удобных очков даже у себя в библиотеке. Он сбросил его, когда вошел сын, и лениво и ласково взглянул на него, потирая красные отметины, всегда остающиеся от пенсне по сторонам носа.

– Том, – сказал он, – где ты добыл этот отличный костюм?

– Я задержался на день в Нью-Йорке, – ответил сын, подвигая себе стул. – Я рад, что вам нравится.

– Мне всегда нравятся твои костюмы. Том, – задумчиво произнес отец, вертя пенсне в руке. – Не понимаю только, откуда ты берешь деньги.

– Видите ли, сэр, – сказал сын, который иногда вставлял это старомодное обращение к отцу, и звучало оно очень приятно, – у меня снисходительный родитель.

– Закури? – предложил отец, подвигая к нему коробку сигар и вытащив одну.

– Нет, благодарю, – сказал сын. – Я бросил.

– Вот как? – отец ощупью стал искать на столе спички, как это делают пожилые люди. Сын встал, зажег спичку и поднес ему. – Я слыхал – спасибо, Том, – что статистики доказывают: если вы бросили курить, то можете отлично одеваться на сэкономленные деньги, даже не имея снисходительного родителя. Но я уже стар, чтобы пробовать. Хотя, должен сказать, предпочел бы одеваться. Кого ты встретил в клубе?

– Там было людно, – сказал Кори-младший, рассеянно следя за красивыми клубами дыма.

– Удивительна закаленность молодых клубменов, – заметил отец. – Все лето, когда самые выносливые женщины бегут к морю, клубы полны молодых людей; жара им, как видно, нипочем.

– В Бостоне летом вовсе не плохо, – сказал сын, не поддерживая иронического тона.

– Конечно, в сравнении с Техасом, – ответил отец, продолжая безмятежно курить. – Но вряд ли ты вне клуба встречаешь в городе много своих друзей.

– Нет. По всей Бикон-стрит и по Авеню Содружества вам предлагается звонить с черного хода. Мало кто встречает возвратившегося блудного сына.

– Блудный сын должен знать, чего ожидать, когда возвращается в мертвый сезон. Но я и сейчас рад тебе, Том, и надеюсь, что ты не сразу уедешь. Дай отдых своей неуемной энергии.

– Вам как будто не приходится укорять меня в излишней активности, – сказал сын, кротко принимая отцовскую шутку.

– Нет, не приходится, – согласился отец. – Ты во всем соблюдаешь умеренность. За что сейчас думаешь взяться? После того как повидаешься с матерью и сестрами в Маунт-Дезерт? За недвижимость? Пожалуй, тебе пора стать маклером по недвижимости. Или подумываешь о брачном союзе?

– Нет, сэр, – сказал молодой человек. – Его я не хотел бы рассматривать как карьеру.

– Да, да, понимаю. И совершенно с тобой согласен. Однако я всегда считал, что в любви можно сочетать приятное с полезным. Я против того, чтобы женились на деньгах – некрасиво, но если влюбляться, отчего бы человеку не влюбиться именно в богатую? Среди богатых есть очень милые девушки, и я сказал бы, что с ними больше шансов на спокойную жизнь. Они всегда все имели и не будут честолюбивы и беспокойны.

– Смотря по тому, – сказал сын, – долго ли родители девушки были богаты и успели ли обеспечить ее всем до замужества. Если нет, то она будет в этом отношении не лучше бедной.

– Верно. Но сейчас скоробогачи быстро сравниваются с нами. Деньги сразу дают им положение. Я не говорю, что это плохо. Общество обычно знает, что делает и как заключить с ними сделку. Скоробогачам просто приходится очень много платить. Да, деньги сейчас – главное. В них – романтика и поэзия нашего века. Именно они прежде всего волнуют воображение. Приезжающие к нам англичане более всего интересуются новоиспеченными миллионерами и больше всего их уважают. Ну и отлично. Я не жалуюсь.

– И вы бы хотели богатую невестку, а остальное не существенно?

– Ну, не совсем уж так, Том, – сказал отец. – Немного юности, немного красоты, немного разума и умения держаться – против этого я не возражаю. И, пожалуй, хорошо, если родители ее в ладах с грамматикой.

– У вас большие требования, сэр, – сказал сын. – Можно ли требовать грамматику от тех, кто занят исключительно коммерцией? Это чересчур строго.

– Пожалуй, да. Пожалуй, ты прав. Но твоя мать как раз говорила, что у этих ее благодетелей, вот что вам встретились прошлым летом, с грамматикой обстоит неплохо.

– Об отце семейства этого не скажешь.

Кори-старший, который курил, полуобернувшись к сыну, сразу обернулся к нему.

– Я не знал, что ты с ним встречался.

– Только сегодня, – сказал Кори-младший, слегка покраснев. – Я шел по улице и посмотрел на строящийся дом, и тут увидел в окне всю семью. Оказывается, дом строит как раз мистер Лэфем.

Кори-старший стряхнул пепел сигары в пепельницу, стоявшую тут же.

– Чем больше я тебя знаю, Том, тем более убеждаюсь, что мы – потомки Джайлса Кори. Способность держать язык за зубами миновала меня, но полностью унаследована тобой. Не знаю, как бы ты вел себя под peine forte et dure[1]1
  пыткой (фр.)


[Закрыть], но под обычным давлением ты не проговоришься. Почему ты не рассказал об этой встрече за обедом? Тебя ведь не обвиняли в колдовстве.

– Нет, – сказал молодой человек. – Но как-то не пришлось к слову. Было много других тем.

– Верно. И ты сейчас тоже не упомянул бы о ней, если бы я не заговорил об этом сам.

– Не знаю, сэр. Я собирался рассказать. Может быть, именно я и навел на это разговор.

Отец засмеялся.

– Возможно, Том, возможно. Твоя мать догадалась бы, что ты к этому вел, но я, признаюсь, нет. Ну и каково твое впечатление?

– Ничего определенного. Но знаете, при всех грамматических ошибках он мне понравился.

Отец внимательно посмотрел на сына, но пока юноша не высказался, он не расспрашивал; это было не в его обычае.

– Вот как, – только и сказал он.

– Когда находишься в новом крае, начинаешь смотреть на людей иначе, чем с точки зрения наших традиций; если бы я не провел зиму в Техасе, мне, вероятно, было бы труднее выдерживать полковника.

– Ты хочешь сказать, что в Техасе бывает и похуже?

– Не совсем так. Просто я увидел, что мерить его нашими мерками было бы несправедливо.

– Тут ошибка, которую я часто осуждал, – сказал Кори-старший. – Я утверждаю, что бостонцу не следует отлучаться из Бостона. Здесь – и только здесь – он знает, что иные мерки, кроме наших, невозможны. Но мы ездим всюду, и это расшатывает наши убеждения. Один едет в Англию и привозит более широкие понятия о светской жизни; другой привозит из Германии жажду более активных интеллектуальных исканий; приехавший из Парижа заражен самыми нелепыми взглядами на искусство и литературу; а ты вернулся от техасских ковбоев и говоришь нам прямо в лицо, что папашу Лэфема надо судить судом равных. Право, этому следовало бы положить конец. Бостонца, уехавшего из Бостона, надо осуждать на пожизненную ссылку.

Сын выслушал речь отца с терпеливой улыбкой. Когда тот спросил:

– Каковы же качества папаши Лэфема, освобождающие его из-под нашей юрисдикции? – Кори-младший скрестил свои длинные ноги и охватил руками колено.

– Он, понимаете, склонен к хвастовству.

– Ну, хвастовство еще не освобождает от нашего суда. Я слышал, как хвастают и в Бостоне.

– Но не так прямо – не деньгами.

– Да, это дело другое.

– Но этим, – сказал молодой человек с добросовестностью, которую в нем замечали и любили, – он скорее выражал удовольствие от возможности много тратить.

– И я бы охотно выражал подобное удовольствие, будь у меня возможность.

Сын снова терпеливо улыбнулся.

– Если деньги доставляют ему удовольствие, отчего бы не выражать его? Это, быть может, вульгарно, но не низменно. А пожалуй, даже и не вульгарно. Может быть, успех в делах составляет романтику его жизни…

Отец прервал его со смехом:

– Видно, что дочь необыкновенно хороша. А как она принимала отцовское хвастовство?

– Их там две, – уклончиво ответил сын.

– Ах, две? А вторая тоже хороша?

– Она не хорошенькая, но у нее интересное лицо. Она похожа на мать.

– Хорошенькая, значит, не любимица отца?

– Трудно сказать, сэр. Не думаю, – добавил молодой человек, – чтобы вы могли увидеть полковника Лэфема моими глазами. Он показался мне очень простодушным и порядочным. Устать от него, конечно, можно, как и от всех нас; и кругозор его, наверное, ограничен. Но он – сила, и сила добрая. Если он еще не опомнился от радости, что нашел лампу Аладдина…

– Да, доводы в его пользу найти можно. И ты обычно знаешь, о чем говоришь. Но помни – ты из графства Эссекс и на вкус несколько тоньше, чем соль земли. Скажу прямо, что мне не нравится человек, который состязается своей минеральной краской с лучшими цветами природы в ее живописнейших уголках. Я не говорю, что нет людей и похуже. Но такой мне не по нраву, хотя совесть моя его не осуждает.

– Мне думается, – сказал сын, – что в минеральной краске нет ничего постыдного. Люди занимаются самыми разными делами.

Отец вынул сигару изо рта и снова взглянул сыну в лицо.

– Вот оно как?

– Мне кажется, – сказал сын, – что мне пора найти себе дело. Довольно я потратил времени и денег. На западе и юго-западе я видел людей много моложе меня и уже вполне самостоятельных. Для себя я не нашел там ничего подходящего, но мне было стыдно возвращаться и опять жить на ваш счет, сэр.

Отец покачал головой и вздохнул иронически.

– Не будет у нас подлинной аристократии, пока живет в нашей молодежи это плебейское нежелание жить за счет отца или жены. Оно подрывает корни всей феодальной системы. Право, Том, ты должен извиниться передо мной. Я полагал, ты замышляешь женитьбу на деньгах этой девицы, а у тебя, оказывается, низменное желание войти в дело к ее отцу.

Кори-младший снова засмеялся, как и подобало сыну, который находит отца несколько старомодным, но питает сыновнее почтение к его остроумию.

– Пока еще нет, но мне такое действительно приходило в голову. Я не знаю, как за это взяться, да и возможно ли вообще. Но признаюсь, что полковник Лэфем сразу пришелся мне по душе. Видно, что он – человек деловой, ну и я хочу стать таким.

Отец в задумчивости курил.

– Люди действительно берутся за всевозможные занятия, а чем одно хуже другого, если пристойно и достаточно крупно. В мое время ты вошел бы в компанию по торговле с Китаем или с Индией, хотя я этого не сделал. Несколько позже твоей судьбой – но опять-таки не моей – стал бы хлопок; а сейчас можно заниматься чем угодно. По части продажи недвижимости вакансий уже нет. Что ж, почему бы не минеральная краска, если у тебя к ней призвание? А взяться за это, я думаю, легко. Пригласим папашу Лэфема на обед и все обсудим.

– О, так, пожалуй, не получится, сэр, – сказал сын, улыбаясь аристократической неопытности отца.

– Не получится? Почему?

– Боюсь, что так начинать не следует. Ему это покажется не по-деловому.

– Не вижу, почему бы ему быть столь щепетильным, раз мы на это идем.

– Так можно было бы сказать, если бы авансы делал он.

– Пожалуй, ты и прав, Том. А как нужно, по-твоему?

– Я еще хорошенько не знаю. Думаю, надо, чтобы какой-нибудь знакомый нам деловой человек, чье мнение он уважает, замолвил за меня слово.

– Дал бы тебе рекомендацию?

– Да. И конечно, я сам должен пойти к полковнику Лэфему. Мне следует и о нем навести справки и, если состояние его дел мне понравится, пойти прямо на улицу Республики и спросить, на что я могу ему пригодиться и могу ли вообще.

– Это кажется мне чрезвычайно практическим, Том, хотя может быть совершенно неправильно. А когда ты едешь в Маунт-Дезерт?

– Хочу завтра, сэр, – сказал молодой человек. – И там на досуге все обдумаю.

Отец встал; он был несколько выше сына, но с легкой сутулостью, которой у того не было.

– Что ж, – сказал он шутливо, – я восхищаюсь твоей решимостью и не отрицаю, что в ней есть необходимость. Утешительно думать, что я, проживая деньги и наслаждаясь, уготовил тебе благородное будущее труда и свершений. Рисовать ты не умеешь, но тяга к минеральной краске показывает, что ты унаследовал мое чувство цвета.

Сын снова засмеялся и, дождавшись, пока отец подымется по лестнице, выключил газ и поспешил за ним; опередив его, он убедился, что в комнате отца все для него приготовлено. Затем он сказал: – Доброй ночи, сэр; отец ответил: – Доброй ночи, сын мой, – и сын ушел к себе.

У старшего Кори висел над камином портрет, который он написал со своего отца; сейчас он остановился перед ним, точно пораженный чем-то новым. Должно быть, сходством своего сына со старым негоциантом, который вел торговлю с Индией сперва в Сейлеме, потом в Бостоне, когда большой город отбил ее у малого. У деда и внука был тот же римский нос, часто встречавшийся в ранние годы республики, но более редкий у потомков сенаторов; впрочем, его еще можно видеть в профиле иной бостонской дамы. Бромфилд Кори не унаследовал его и ссылался на свой прямой нос, когда старый негоциант корил его за недостаток энергии. Он говорил: «Что делать человеку, если его бессердечный отец не передал ему даже своего носа?» Это забавляло негоцианта, но не удовлетворяло. «Ты должен чем-то заняться, – говорил он. – Выбирай сам. Не нравится торговля с Индией, выбери другую фирму. Есть еще юриспруденция, медицина. Ни один Кори еще не выбирал безделье». – «Значит, пора кому-то из них начать», – говорил тогдашний юнец; теперь он был стар и глядел в суровые глаза отцовского портрета. Он не унаследовал ни носа, ни суровости; не было суровости и у его сына, хотя ему полностью достался фамильный орлиный нос. Бромфилд Кори любил своего сына Тома за деликатность, смягчавшую в нем энергию.

«Что ж, пойдем на компромисс, – казалось, говорил он портрету отца. – Я буду путешествовать». – «Путешествовать? Сколько времени?» – «Неопределенное время. Не будем ставить жестких условий». Глаза отца смягчались, на лице появлялась снисходительная улыбка: негоциант не мог быть строгим к сыну, так похожему на свою покойную мать. Между ними было как будто условлено, что Бромфилд Кори, вернувшись из путешествий, войдет в какое-либо дело, но это так и не состоялось. Путешествовал он по всей Европе, не скупясь; везде вращался в хорошем обществе, бывал принят при дворах монархов – тогда это считалось честью. Он любил рисовать и с разрешения отца поселился в Риме, где изучал искусство и шлифовал наследие предков-янки, пока в нем не осталось почти ничего от их угловатости. Спустя десять лет он вернулся и написал портрет отца. Портрет получился отличный, хоть и несколько дилетантский, и он мог бы составить себе имя как портретист, если бы у него не было так много денег. А они имелись в достатке, хотя он к тому времени женился и уже обзавелся детьми. Нелепо было писать портреты за деньги и смешно писать их даром; вот он и перестал их писать. Он остался дилетантом, не совсем забросил искусство, но работал урывками и больше рассуждал об искусстве. У него была своя теория насчет манеры Тициана; время от времени какой-нибудь бостонец уговаривал его продать ему картину. Потом он перевешивал ее с видного места на все более укромное и говорил, как бы извиняясь: «Да, это Бромфилд Кори. Недурно, но, конечно, дилетантство».

Денег со временем поубавилось. Многое из имущества обесценилось, а жизнь становилась дороже, потребности росли. Он много лет поговаривал о возвращении в Рим, но так и не уехал, и дети его росли как у всех. Не успел он опомниться, как сын пригласил его на выпускной вечер в Гарварде, и вот надо было содержать и сына. Тот предпринял несколько неудачных попыток найти себе дело и продолжал жить за счет отца, к общему их неудовольствию, хотя роптал больше сын. У него был и римский нос, и энергия, но не подвертывался случай; при одной из его неудачных попыток отец сказал:

– Тебе бы другой нос, Том. Стал бы, как я, путешествовать.

Угомонив дочерей, Лэфем продолжал разговор с женой, и речь у них шла не только о новом доме.

– Говорю тебе, – сказал он, – этого бы малого ко мне в контору. Уж я бы сделал из него человека.

– Сайлас Лэфем, – отвечала жена. – Ты, кажется, помешался на своей минеральной краске. Такой человек, как младший Кори, с его-то воспитанием, – да он и притронуться не захочет к минеральной краске.

– Почему же нет? – надменно спросил полковник.

– Ну, если не понимаешь, то и объяснить тебе невозможно.