Текст книги "Возвышение Сайласа Лэфема"

Автор книги: Уильям Дин Хоуэллс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

23

После Нового года оттепелей больше не было, на улицах лежал снег, который под ногами прохожих и копытами лошадей тут же становился грязным; после снегопадов к нему возвращалась чистота, потом он снова быстро утрачивал ее, делаясь темным и твердым как железо. Установился отличный санный путь; воздух полнился звоном бубенцов; но среди экипажей, ежедневно во множестве выезжавших вечерами на Брайтон-роуд, не было экипажа Лэфема; из конюшни прислали сказать, что у кобылы стали пухнуть ноги.

С Кори он почти не общался. Он не знал, о чем Пенелопа попросила Кори, по словам жены, ей было известно не больше, чем ему, а сам он не хотел ни о чем спрашивать дочь, тем более, что Кори больше у них не показывался. Он видел, что она стала веселее, чем была, и больше помогает ему и матери. Иногда он открывал немного перед ней свою омраченную душу, заговаривая неожиданно о делах. Однажды он сказал:

– Пэн, ты ведь знаешь, что дела у меня плохи.

– У нас у всех они не очень блестящи, – сказала девушка.

– Да, но одно дело, когда по собственной вине, а другое – по чьей-то.

– Я не считаю это его виной, – сказала она.

– А я считаю – своей, – сказал полковник.

Девушка засмеялась. Она думала о своей заботе, отец – о своей. Значит, надо вернуться к его делам.

– В чем же ты виноват?

– Не знаю, считать ли это виной. Все этим запросто занимаются. Но мне лучше бы с акциями не связываться. Это я всегда обещал твоей матери. Ну да что уж тут говорить, слезами горю не поможешь.

– Слезами, я полагаю, ничему не поможешь. Если бы можно было помочь, все уже давно бы уладилось, – сказала девушка, снова думая о своем, и не будь Лэфем так поглощен своими тревогами, он понял бы, как безразлична она ко всему, что могут дать или не дать деньги. Ему было не до того, чтобы наблюдать за ней и увидеть, сколь изменчиво было в те дни ее настроение; как часто она переходила от бурной веселости к мрачной меланхолии, как бывала то без причины дерзкой, то на удивление смиренной и терпеливой. Но ничего из этого не укрылось от глаз матери, которую Лэфем однажды спросил, вернувшись домой:

– Персис, почему Пэн не выходит за Кори?

– Ты это знаешь не хуже меня, Сайлас, – сказала миссис Лэфем, вопросительно взглянув на него, чтобы понять, что кроется за его словами.

– Я считаю, что она дурака валяет. Бессмысленно себя ведет и неразумно. – Он умолк, а жена ждала. – Если бы она дала ему согласие, я бы мог рассчитывать на их помощь. – Он опустил голову, не осмеливаясь смотреть жене в глаза.

– Плохи, видно, твои дела, Сай, – сказала она с жалостью, – а то бы до этого не дошло.

– Я в капкане, – сказал Лэфем, – и не знаю, как из него выбраться. Продать эти мельницы ты ведь не позволяешь…

– Я позволю, – печально сказала жена.

Он издал горестный стон.

– Я все равно уже ничего не могу сделать. Даже если ты позволишь. О господи!

Таким подавленным она его еще никогда не видела. Она не знала, что сказать. В страхе она могла только спросить:

– Неужели дошло до самого худшего?

– С новым домом придется расстаться, – ответил он уклончиво.

Она ничего не ответила. Она знала, что работы в доме приостановлены уже с начала года. Архитектору Лэфем сказал, что решил отложить отделку до весны, потому что все равно не стоит переезжать зимой; и архитектор с ним согласился. Сердце ее болело за мужа, но сказать ему об этом она не смела. Они вдвоем сидели за столом – она спустилась вниз разделить с ним его запоздалый ужин. Она видела, что он ничего не ест, но не уговаривала его и лишь ждала, когда он снова заговорит. Им было не до того.

– Я написал, чтобы закрыли фабрику в Лэфеме.

– Закрыли фабрику! – повторила она в смятении. В это ей было трудно поверить. Печи на фабрике не гасли ни разу еще с тех самых пор, как запылали впервые. Она знала, как он этим гордился, как похвалялся этим всем и каждому и всегда приводил в пример как главное доказательство своего успеха. – О Сайлас!

– А что толку тянуть дальше? – сказал он. – Я уже месяц как понял, что к тому идет. В Западной Виргинии объявилось несколько парней, которые тоже стали выпускать краску и за дело взялись крепко. Многого добиться они не могли, пока продавали ее сырой. А недавно и варить стали; рядом с их фабрикой оказался природный газ, горючее обходится им десять центов, а мне – доллар; и краска у них получается не хуже моей. Ясно, чем это кончится. А еще и рынок завален товаром. Ничего не оставалось, как только закрыть, и я закрыл.

– Что же станется с рабочими сейчас, в середине зимы? – сказала миссис Лэфем, ухватив лишь одну эту мысль из водоворота бедствий, кружившихся перед ней.

– А мне плевать, что с ними станется! – вскричал Лэфем. – Они делили со мной удачу, пусть теперь делят и это. Если уж ты так жалеешь рабочих, прибереги хоть каплю жалости для меня. Или ты не знаешь, что значит закрыть фабрику?

– Знаю, Сайлас, – сказала жена ласково.

– Ну так вот! – Он встал, не притронувшись к ужину, и пошел в гостиную; там она и застала его, склонившегося над ворохом бумаг. Это напомнило ей о листке, лежавшем в ее рабочей корзинке; решив не заставлять измученного человека искать его, она принесла его сама.

Он рассеянно взглянул на него, но потом смутился, покраснел и выхватил листок из ее рук.

– Откуда он у тебя?

– Ты выронил его, а я подняла. Кто такой «Ум.М.»?

– «Ум.М.», – повторил он, растерянно глядя то на нее, то на листок. – Да так – ничего. – Он изорвал листок на мелкие клочки и бросил в камин. Утром миссис Лэфем спустилась в гостиную раньше него; увидев на полу клочок, видимо, не попавший в камин, она подобрала его и разглядела на нем: «М-сс М.». Она подивилась, что за дела могли быть у мужа с какой-то женщиной; вспомнила его смущение при виде листка, которое она объяснила себе своим вмешательством в его рабочие секреты. Она все еще размышляла над этим, когда он вошел к завтраку – с набрякшими веками и глубокими морщинами на лице.

После долгого молчания, которое он, видимо, не склонен был нарушать, она спросила:

– Сайлас, кто такая миссис М.?

Он уставился на нее:

– Не понимаю, о чем ты?

– Не понимаешь? – спросила она насмешливо. – Когда поймешь, скажешь мне. Тебе налить еще кофе?

– Нет.

– Ну, что ж, когда кончишь, позвони Алисе. А мне некогда. – Она резко встала и вышла. Лэфем тупо поглядел ей вслед и продолжал завтракать. Он допивал кофе, когда она снова влетела в комнату и бросила на стол рядом с его тарелкой еще несколько листков. – Вот еще твои бумаги, будь добр, запри их в свое бюро, а не разбрасывай у меня по комнате. – Только теперь он понял, что она сердится, и, кажется, сердится на него. Его взбесило, что в такое трудное время она вот этак накидывается на него. Он ушел из дому, не сказав ей ни слова.

В тот день, уже перед самым закрытием конторы, в дверь его кабинета постучал Кори и попросил разрешения поговорить с ним.

– Конечно, – сказал Лэфем, поворачиваясь на вращающемся кресле и подтолкнув к Кори стул. – Садитесь. Я сам хотел поговорить с вами. Я обязан сказать, что вы попусту теряете время. Я уже как-то говорил, что вы легко найдете место получше, и сейчас еще могу вам в этом помочь. Никакого сбыта краски за границей – против наших ожиданий – не будет, и лучше вам это дело бросить.

– Я не хочу его бросать, – сказал молодой человек, сжав губы. – Я в него по-прежнему верю. А сейчас я хочу предложить то, о чем уже однажды намекал вам. Я хочу вложить в него кое-какие деньги.

– Деньги! – Лэфем нагнулся к нему и нахмурился, сжимая ручки кресла, словно не совсем понимая.

– У меня есть около тридцати тысяч долларов, и я могу вложить их в дело. Если вы не хотите считать меня компаньоном – помнится, вы возражали против компаньона, – пусть это будет просто инвестиция. Как мне представляется, перед нами открываются сейчас некоторые возможности в Мексике, и мне не хотелось бы выступать там только в роли коммивояжера.

Они сидели, глядя в глаза друг другу, потом Лэфем откинулся в кресле и медленно провел рукой по лицу. Когда он отнял руку, черты его еще хранили следы сильного волнения.

– Вашей семье это известно?

– Известно дяде Джеймсу.

– Он считает это для вас выгодным?

– Он считает, что мне пора полагаться на собственные суждения.

– Я мог бы повидаться с вашим дядей в его конторе?

– По-моему, он сейчас там.

– Так вот, я хотел бы на днях с ним поговорить. – Он немного подумал, потом встал и вместе с Кори пошел к двери. – Полагаю, я не изменю своего решения насчет вашего участия в деле, – сказал он холодно. – Уж если я раньше имел на то причины, то теперь и подавно.

– Хорошо, сэр, – сказал молодой человек и стал запирать свою конторку. Общая комната была пуста; Кори принялся складывать свои бумаги, как вдруг в комнату ворвались две женщины; оттолкнув швейцара на лестнице, они направились прямиком к кабинету Лэфема. Одна из них была машинистка мисс Дьюи, на вторую она обещала стать похожей лицом и фигурой лет через двадцать, если тяжелую работу будет перемежать с беспробудным пьянством.

– Это его комната, Зерилла? – спросила женщина, указывая на дверь кабинета рукой, которую она еще не успела высвободить из-под грязной шали. Не дожидаясь ответа, она направилась к двери, но тут дверь распахнулась, и в ней, заполняя ее всю, появился Лэфем.

– Послушайте, полковник Лэфем! – визгливым голосом закричала женщина. – Я хочу знать, почему это вы так обходитесь со мной и с Зериллой?

– Что вам надо? – спросил Лэфем.

– Что мне надо? А то вы не знаете! Денег мне надо, за квартиру платить. В доме есть нечего, значит, и на это нужны деньги.

Лэфем нахмурился так грозно, что женщина отступила.

– Так не просят. Убирайтесь!

– И не подумаю, – захныкала женщина.

– Кори! – сказал Лэфем властным тоном хозяина – он проявил такое безразличие к присутствию Кори, что молодой человек решил, что о нем забыли. – Деннис еще здесь?

– Да, сэр, – ответил с лестничной площадки сам Деннис и появился в комнате.

Лэфем снова обратился к женщине:

– Ну как, послать за извозчиком или послать за полицией?

Женщина заплакала, утираясь шалью.

– Не знаю, что нам и делать.

– Прежде всего – убраться отсюда, – сказал Лэфем. – Кликните извозчика, Деннис. А если еще раз сюда придете, велю вас арестовать. Помните об этом! А вы, Зерилла, понадобитесь мне завтра с утра.

– Да, сэр, – смиренно сказала девушка и вместе с матерью ушла вслед за швейцаром.

Лэфем молча закрыл свою дверь.

На следующий день за завтраком Уокер, видя молчаливость Кори, говорил за двоих. Он говорил о Лэфеме, который, с тех пор как начались его очевидные трудности, приобрел для своего бухгалтера загадочную притягательность, и наконец спросил:

– Видели вчерашний цирк?

– Какой цирк? – спросил в свою очередь Кори.

– Да этих двух женщин и нашего старика. Деннис мне все рассказал. А я ему сказал, что, если он дорожит своим местом, пусть лучше держит язык за зубами.

– Отличный совет, – сказал Кори.

– Ну ладно, не хотите говорить – не надо. На вашем месте и я бы не стал, – ответил Уокер, уже привыкший к тому, что Кори и не думает задирать перед ним нос. – Но вот что я вам скажу: старик не может на всех полагаться. Если и дальше так пойдет, молва поползет обязательно. К вам в контору заявляется женщина и угрожает вам при швейцаре – и вы надеетесь, что швейцар при этом не задумается? А это уж последнее дело, потому что, когда швейцар начинает думать, он начинает думать не то что надо.

– Не понимаю, отчего бы даже и швейцару не подумать обо всем этом правильно, – ответил Кори. – Я не знаю, кто была эта женщина, но она, видимо, мать мисс Дьюи; неудивительно, что полковник Лэфем рассердился, когда к нему так нагло ворвались. Вероятно, она жалкая, опустившаяся женщина; он делал ей добро, а она стала этим злоупотреблять.

– Так, вы считаете, это? А почему тогда фамилии мисс Дьюи нет в платежной ведомости?

– Это опять-таки доказывает, что речь идет о благотворительности. Только так и можно это понять.

– Ну ладно! – Уокер закурил сигару и прищурился. – Значит, не только швейцару, но и бухгалтеру не следует думать не то что надо. Но, сдается мне, мы-то с вами думаем об этом одинаково.

– Да, только в том случае, если вы думаете то же, что и я, – твердо сказал Кори. – И я уверен, вы думали бы именно так, если б видели этот «цирк» своими глазами. Когда человека шантажируют, он ведет себя иначе.

– Смотря по тому, что это за человек, – сказал Уокер, вынимая сигару изо рта. – Я никогда не говорил, что наш старик чего-нибудь боится. Не тот характер.

– Характер, – продолжал Кори, не желая долее обсуждать эту тему иначе как в общих словах, – должен чего-то стоить. Если он становится добычей случайности и видимости, то не стоит ничего.

– Случайности происходят даже в самых благородных семействах, – упорствовал Уокер с вульгарной, веселой тупостью, возмутившей Кори. Ничто, пожалуй, не отделяло так его прозаическую натуру от пошлости, как инстинктивное великодушие, о котором, однако, не решусь сказать, что оно было всегда безошибочным.

Вечером этого дня, когда контора опустела, пришла очередь мисс Дьюи говорить с Лэфемом. На ее стук он открыл дверь и встревоженно посмотрел на нее.

– Что тебе, Зерилла? – спросил он с грубоватой ласковостью.

– Я не знаю, что делать с Хэном. Опять вернулся. Они с матерью помирились и вчера напились, когда я пришла домой, и так безобразничали, что прибежали соседи.

Лэфем провел рукой по красному, воспаленному лицу.

– Не знаю, как быть. Вы доставляете мне вдвое больше хлопот, чем моя собственная семья. А не будь тебя, Зерилла, я бы знал, что делать, как быть, – продолжал он, смягчаясь, – мамашу бы твою я засадил куда надо, а парня на три года отправил бы в дальнее плавание…

– Мне кажется, – сказала со слезами мисс Дьюи, – что он назло мне так часто возвращается. Уезжает он самое большее на год, и ведь его не обвинишь в привычном пьянстве, когда это всего лишь кутежи. Прямо голова идет кругом.

– Ладно, только здесь не надо плакать, – сказал Лэфем, успокаивая ее.

– Я знаю, – сказала мисс Дьюи. – Мне бы только избавиться от Хэна, а с матерью я как-нибудь справлюсь. Если бы мне развестись, мистер Веммел на мне женится. Он сколько раз обещал.

– Не могу сказать, что мне это так уж по душе, – сказал Лэфем, хмурясь. – Нечего опять спешить с замужеством. И кавалер тебе сейчас ни к чему.

– Не бойтесь, это как раз к лучшему. Если бы мне за него выйти, для всех было бы хорошо.

– Ладно, – сказал нетерпеливо Лэфем. – Сейчас мне не до этого. Они, конечно, опять все из дому вынесли?

– Да, – сказала Зерилла, – ни цента не оставили.

– Дорого вы мне обходитесь, – сказал Лэфем. – Вот возьми, – он вынул бумажник и дал ей купюру. – Вечером зайду, погляжу, что можно сделать.

Он снова заперся в кабинете, а Зерилла осушила слезы, сунула купюру в вырез платья и ушла.

Лэфем задержал швейцара еще на час. Было шесть часов, время, когда Лэфем обычно уже сидел дома за чаем; но в последние месяцы распорядок дня был нарушен, и он не поехал домой. Быть может, он хотел, чтоб одна забота прогнала другую, и решил выполнить обещание, которое дал мисс Дьюи; и вот вместо того, чтобы сидеть дома за столом, он взбирался по лестнице старого дома, разделенного на отдельные квартиры. Это был район вокзалов, дешевых гостиниц, общественных уборных, маленьких закусочных и ресторанчиков с барами, какими изобилуют привокзальные кварталы; впереди Лэфема к дверям мисс Дьюи поднимался официант одного из таких ресторанчиков, неся на подносе ужин, накрытый салфеткой. Зерилла впустила их; услышав ее приветствие, сидевший у печки парень в потертом костюме, какие матросы носят на берегу, кое-как надетом поверх матросской тельняшки, поднялся со своего места, выражая тем почтение к посетителю и стараясь тверже держаться на ногах. Женщина, сидевшая по другую сторону печки, не встала и принялась пронзительным голосом оправдываться.

– Вы, может, подумаете, будто мы тут как сыр в масле катаемся. А девочка прямо с работы, стряпать уж, видно, сил не было, а мне прошлой ночью так худо было, вся разбитая, вот и думаю, чем брать у мясника кости и платить за сало, которое он срезает, так что не дешевле станет, вот и я грю, лучше уж из ристрана, и печь топить не надо.

– Что там у тебя под передником? Бутылка? – спросил Лэфем; не сняв шляпы и держа руки в карманах, он не замечал ни попыток приветствия со стороны матроса, ни стула, придвинутого Зериллой.

– Ну да, бутылка, – сказала женщина с завидной откровенностью. – Виски. Надо же чем-то натираться от ревматизма.

– Угу, – проворчал Лэфем. – Ты, как видно, и его от ревматизма натерла.

Он повернул голову к матросу, медленно и ритмично качавшемуся на ногах.

– В этом доме он еще и капли сегодня не выпил! – крикнула женщина.

– Почему ты здесь околачиваешься? – сказал свирепо Лэфем, обернувшись к матросу. – Почему на берегу? Где твой корабль? Думаешь, я позволю тебе заявляться сюда и объедать жену, а потом выложу деньги, и ты опять примешься за свое?

– И я ему то же самое сказала, когда он сегодня сюда сунулся, верно, Зерилла? – сказала женщина, охотно присоединяясь к осуждению недавнего собутыльника. – Нечего тебе тут делать, грю. Нечего, грю, тянуть с меня и с Зериллы. Отправляйся, грю, на корабль. Так ему и сказала.

Матрос, улыбаясь Лэфему приветливой пьяной улыбкой, пробормотал что-то о том, что команда получила расчет.

– Так уж оно всегда с каботажными, – вмешалась женщина. – Тебе бы, грю, в дальнее уйти. Вот и мистер Веммел. Хоть сейчас готов жениться на Зерилле, и были бы мы с ней пристроены. Много ли мне жить остается, так дотянуть бы спокойно, а не подачки получать. А тут Хэн дорогу загородил. Я ему толкую, что для него даже выгоднее, больше, грю, денег получишь. А он все никак не хочет.

– Ну вот что, – сказал Лэфем. – Я ничего об этом не желаю знать. Это дело не мое, а ваше, и я мешаться не стану. А вот кто живет на мой счет – это мое дело. И я говорю всем вам троим: я готов заботиться о Зерилле, я готов заботиться о ее матери…

– Сдается мне, если бы не отец моей девочки, – вставила мать, – вас бы и в живых не было, полковник Лэфем.

– Знаю, – сказал Лэфем. – Но вас, мистер Дьюи, я содержать не намерен.

– А что уж Хэн такого делает? – сказала старуха беспристрастно.

– Ничего он не делает, и я этому положу конец. Пусть устраивается на корабль и убирается отсюда. Зерилла может не ходить на работу, пока он не уберется! Я сыт вами всеми по горло.

– Нет, вы только послушайте! – сказала мать. – Разве отец девочки не положил за вас жизнь? Вы сами это сто раз говорили. И разве девочка не зарабатывает эти деньги, не работает день и ночь? Можно подумать, мы вам каждым куском обязаны! А если бы не Джим, вы бы сейчас здесь не стояли и не командовали над нами.

– Ну так запомните, что я сказал. На этот раз мое слово твердо, – закончил Лэфем, направляясь к двери.

Женщина поднялась со стула и пошла за ним с бутылкой в руке.

– Эй, полковник! А что вы посоветуете Зерилле насчет мистера Веммела? А, полковник? Я ей грю, к чему развод, пока она его покрепче не зацепит. Может, стребовать с него бумагу, что, мол, в случае развода он уже точно женится? Не нравится мне, что некрепко все у них как-то. Не дело это. Неправильно.

Лэфем ничего не ответил матери, озабоченной будущим своей дочери и связанными с этим нравственными проблемами. Он вышел, спустился по лестнице и на улице чуть не столкнулся с Роджерсом, который с саквояжем в руке, видимо, спешил к одному из вокзалов. Он приостановился, словно желая что-то сказать Лэфему, но Лэфем резко повернулся к нему спиной и пошел в другую сторону.

Дни проходили, одинаково сумрачные для него, даже дома. Раз или два он попытался заговорить о своих трудностях с женой, но она резко отталкивала его, словно презирала и ненавидела; он все же решил во всем ей признаться и обратился к ней однажды вечером, когда она вошла в комнату, где он сидел, и хотела тут же уйти.

– Перси, мне надо тебе кое-что сказать.

Она остановилась, точно против воли, и приготовилась слушать.

– Кое-что ты, наверно, уже знаешь, и это тебя настроило против меня.

– Нет, полковник Лэфем. Вы идите своей дорогой, а я – своей. Вот и все.

Она ждала, что он скажет, и улыбалась холодной и злой улыбкой.

– Это я не затем говорю, чтобы тебя задобрить, потому что я вовсе не жду от тебя пощады, но все вышло из-за Милтона К.Роджерса.

– Вот как! – сказала презрительно миссис Лэфем.

– Я всегда считал, что это все равно как азартные игры, и теперь считаю. Все равно что надеяться на хорошую карту. Честное слово, Персис, я никогда не встревал в эти дела, пока этот негодяй не надавал мне своих липовых акций в залог. Тут мне подумалось, что можно бы попробовать возместить себе хоть что-то. Оно, конечно, не оправдание. Но когда видишь, как чертовы бумаги растут в цене, как они скачут то вверх, то вниз, я и не удержался. Словом, стал играть на бирже – то самое, что всегда тебе обещал не делать. И ведь выигрывал. И остановился бы, если б набрал сумму, какую себе поставил. Но никак это у меня не получалось. Стал проигрывать, а чтобы отыграться, еще просадил кучу денег. Так уж всегда и во всем бывало, до чего Роджерс хоть пальцем коснется. Да что теперь говорить! Я туда ухлопал деньги, которые сейчас меня выручили бы. Не пришлось бы и фабрику закрывать, и дом продавать, и…

Лэфем умолк. Жена, вначале слушавшая с недоумением, потом с недоверием, потом с облегчением, почти с торжеством, снова стала строгой.

– Сайлас Лэфем, если бы тебе сейчас умирать, сказал бы ты: вот все, в чем я хотел сознаться?

– Конечно. А в чем мне, по-твоему, еще сознаваться?

– Посмотри-ка мне в глаза! Больше ничего у тебя на душе нет?

– Нет! Видит Бог, на душе у меня довольно скверно, но сказать мне больше нечего. Тебе, верно, Пэн уже что-то успела наговорить. Я ей иной раз намекал. Меня это мучило, Персис, а рассказать все никак не решался. Я не жду, чтоб тебе это понравилось. Признаюсь, я свалял дурака, и того хуже, если хочешь знать. Но это все. Я никому не сделал зла, кроме как себе – да тебе и детям.

Миссис Лэфем встала и, не глядя на него, пошла к двери.

– Ладно, Сайлас, этим я тебя никогда не попрекну.

Она поспешно вышла и весь вечер была с ним очень ласкова, всячески стараясь загладить свою прежнюю суровость.

Она расспросила его о делах, и он рассказал ей о предложении Кори и о своем ответе. Это не вызвало у нее большого интереса, что несколько разочаровало Лэфема, ожидавшего ее похвалы.

– Он это сделал ради Пэн.

– Но он не стал настаивать, – сказал Лэфем, который, видимо, смутно надеялся, что Кори признает его великодушие и повторит свое предложение. Бывает, что за самоотверженным поступком следует сомнение, не был ли он ненужной глупостью. Когда к этому, как было с Лэфемом, примешивается смутное подозрение, что можно было, проявив чуть меньше альтруизма, соблюсти свою выгоду и почти наверняка никому не повредить, сожаления становятся невыносимыми.

С тех пор как с ним говорил Кори, произошли события, вновь вселившие в Лэфема надежду.

– Пойду расскажу об этом Пэн, – сказала его жена, торопясь наверстать упущенное время. – Почему ты мне до сих пор ничего не рассказывал, Сайлас?

– Ты ведь со мной не разговаривала, – сказал печально Лэфем.

– Да, правда, – призналась она, краснея. Лишь бы он не подумал, будто Пэн и раньше про это знала.