Текст книги "Проклятая реликвия"

Автор книги: убийцы Средневековые

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)

– А почему вы обвинили именно Джона Барлея?

– Потому что он… – Яксли замолчал, тщательно подбирая слова. – Потому что я слышал, как Барлей бахвалился, дескать, скоро он сделает кое-что к великой выгоде аббатства Осни. Что у него есть редкий подарок. А когда я его об этом спросил в тот день, он только засмеялся и стал спрашивать про Уилла Плоума. Вот я и решил, что его «редкий подарок» аббатству – это жестокая шутка. Если не он зачинщик, откуда он вообще про это узнал?

– Может, оттуда же, откуда и я. От самого Уилла Плоума. Уилл рассказал всем и каждому, как приор подумал, будто он чудесным образом похудел и залез в усыпальницу через смотровые щели. Он считает, что это очень забавно. А что касается плиты, так любой, кто на нее становится, чувствует, как она качается. Уиллу, наверное, просто стало любопытно, вот он и посмотрел, что под ней. И если бы вы оставались на месте, вы бы это увидели.

Яксли проигнорировал намек Баллока на то, что констебль не верит в его сон на дежурстве. Он держался своего.

– Что касается прошлой ночи, так я выполнял здесь свои обязанности. А теперь извините меня, но я должен выполнять их и сейчас.

Баллок понимал, что пока ничем не может опровергнуть утверждение Яксли. Но задумался – а вдруг Джона Барлей действительно мог предложить что-нибудь хранителю? А если да, то что именно? Но не имея никаких сведений, ему придется хранителя отпустить. Пока.

Фальконер вышел в открытый монастырский двор аббатства Осни. В самом его центре стояла бревенчатая хижина, крытая тростником – жилище главного каменщика. Она стояла, как символ сокровенного искусства масона, а не просто как убежище, где тот рубил камень. На столе были разбросаны инструменты Ля-Суша. С наугольником, циркулем и поверочной линейкой каменщик составлял план, определяющий символичность церкви. План пола основывался на трех участках в виде ромбов, один накладывался на другой. Три участка – Отец, Сын и Святой Дух. Там, где два внешних ромба частично совпадали, в середине центрального участка, было самое священное место церкви. В конечном итоге все здание символически отображало Град Небесный. Но при этом масон был человеком практическим и пользовался математикой, чтобы рассчитывать нагрузки и давление всей конструкции. Ля-Суш представлял из себя архитектора, строительного инженера, мистика и подрядчика в одном лице.

В данный момент он реконструировал колокола Осни для новой западной башни. Как обезьяна, лазил он по шаткой конструкции из бревен, веревок и колышков, окружавших башню, и командовал, потому что один из колоколов начал свой опасный подъем на канатном шкиве. Фальконеру стало интересно, что это за колокол. Они назывались Звонкий, Тихий, Клемент, Остин, Мария, Гавриил и Иоанн, всего семь. В какой-то миг колокол зацепился за бревно, и Ля-Суш изогнулся над пустотой футах в сорока от земли, чтобы освободить его. Фальконер задержал дыхание. Сам он высоты боялся. Но Ля-Суш, похоже, вообще ее не замечал. Он освободил колокол и беспечно качнулся назад на леса. Когда масон полез еще выше, Фальконер отвернулся.

И тут он увидел нечто очень странное. В церкви, в пестром свете, падавшем из витражного окна, высокий, костлявый монах ходил в центре нефа каким-то извилистым путем.

Он произвольно поворачивал то направо, то налево, иногда полностью поворачивался назад и шел по уже пройденному пути. Однако постепенно он прошел от края нефа до центральной точки, и с его лица все время не сходило выражение суровой сосредоточенности. В самом центре своих метаний он остановился и медленно обошел полный круг. Его лицо, окрашенное ломаным светом, падавшим из окна, теперь сделалось восторженным. Монах не замечал, что Фальконер наблюдает за ним, и магистру стало неловко подглядывать за религиозным рвением монаха – и все-таки тянуло к нему. Он забрел в церковь и остановился в тени колонны. Оттуда он видел узор на полу в нефе, которому следовал монах. Узор походил на запутанный след. Или, если быть более точным, на лабиринт. В запутанных следах обязательно найдется несколько тупиков, а вот лабиринт, пусть и окольным путем, но неумолимо, ведет в одном направлении.

– Он изображает созерцательное путешествие. Паломничество.

Мягкий голос принадлежал высокому монаху, который обращался к Фальконеру из центра лабиринта. Лицо его, окрашенное разноцветным светом, сияло умиротворенной улыбкой.

– Вам начинать с западного конца. Вон там.

Он показал на вход в лабиринт, определенно приглашая Фальконера пройти по нему. Магистр уступил. В общем-то, ему не помешает немного созерцательности. Повороты и извивы предполагали, что торопиться тут не приходится, и Фальконер легко вошел в ровный ритм. Дорожка дразняще подводила его все ближе и ближе к центру, и все же кружила вокруг него. Все вокруг и вокруг монаха, который медленно поворачивался, следя за новичком. В конце концов они оба оказались в центре, и монах одобрительно схватил Фальконера за плечи.

– Вот. Эта часть пути – очищение, разрешение уходить. Вы это чувствуете?

Фальконер не мог сказать, что он чувствует. Он не привык к мистическим ощущениям. И все-таки в некотором роде он чувствовал, что давление его обычной жизни ослабло. Студенты и их питание.

Монах назвал свое имя.

– Роберт Ансельм.

– Уильям Фальконер.

– А, да, я о вас слышал.

Фальконер догадался, что монах вспоминает предыдущее убийство, которое привело его в Осни. А теперь случилось еще одно, и он снова здесь.

– Здесь, в центре, можно проникнуть в суть вещей – здесь снисходит озарение.

Фальконер подумал, что именно сейчас ему бы это очень пригодилось. Хотя бы для того, чтобы разрешить свои сомнения. Ансельм продолжал объяснять символическое значение шести лепестков вокруг центра лабиринта. Минерал, растение, животное и так далее – здесь были представлены все элементы мира.

– А в самом центре седьмой символ, Троица. Здесь, под камнем. – И он благоговейно показал пальцем на камень в центре. Фальконер не мог его как следует рассмотреть без своих глазных линз, а доставать их при незнакомце постеснялся, поэтому он нагнулся и начал изучать резьбу. Она изображала Бога в виде каменщика или архитектора с гигантским циркулем.

– Помогает это вам разобраться, магистр Фальконер?

– В чем?

– Разумеется, в смерти брата Джона. Вы уже все видите?

Фальконер покачал головой.

– Боюсь, я опираюсь на факты, брат Роберт, а их пока совсем мало.

– Если вы хорошенько посмотрите, обязательно увидите. Я уверен.

Фальконер не был так уверен, как Ансельм, в своей способности разглядеть убийцу. Ему уже пора было уходить, чтобы позаботиться о нуждах Джона Хэнни. Он поблагодарил монаха и распрощался. Ансельм вздрогнул, когда Фальконер, не обращая внимания на дорожку лабиринта, ведущую наружу, пошел к двери напрямик.

Тамплиер, подкрепившись хлебом и элем, влился в толпу паломников, шагающих к церкви святой Фридесвиды. Тощая черноволосая служанка, приносившая ему оба дня еду, также взбила ему соломенный матрац, когда он приехал. Когда храмовник выходил из Гол-ден-Болл-Инн, девушка околачивалась у двери с хитрым выражением на узком лице. Он отдавал должное ее настойчивости, бросавшейся в глаза при полном отсутствии привлекательности, но она зря тратила на него силы.

Орден требовал от него не только бедности и послушания, но и целомудрия. И он никогда не испытывал трудностей, повинуясь требованию сохранять целибат. И бедность тоже – орден обеспечивал его всем, что ему было нужно. Тамплиера раздражала покорность – и давалась ему с большим трудом.

Если бы он строго повиновался гроссмейстеру, сейчас уже, пожалуй, бросил бы свои поиски. Но храмовник не сдавался – не для этого он так далеко заехал. Необходимо преодолеть вчерашнюю неудачу, а он не сможет этого сделать, если удерет обратно в Окситанию. Нужно вернуться в аббатство Осни, к масону.

Если он найдет человека, отвечающего за строительные работы, то, возможно, сумеет достичь успеха там, где потерпел неудачу с монахом. Тамплиер, не знавший короткой дороги, которая вывела Фальконера, Баллока и юношу Хэнни на заливной луг, вышел из Северных ворот и направился хорошо утоптанной дорогой на север, к аббатству. Именно поэтому они разминулись с Фальконером, который возвращался в Оксфорд через боковую дверь в стене замка.

По пути в аббатство тамплиер поговорил с оборванными peregrini, пытавшимися удвоить свою удачу, добавляя могущество реликвий в аббатстве к самой святой Фридесвиде. Храмовник небрежно спросил, не слыхал ли кто из них о частице Истинного Креста где-нибудь здесь, по соседству. Внезапно его окружили сияющие лица. Все жадно требовали, чтобы он – если, конечно, знает об этой реликвии – рассказал им, где она находится, потому что для них она неоценимо важна. Какой-то мужчина с обваренным лицом вцепился ему в рукав и не хотел отпускать. Он решил, что храмовник знает больше, чем говорит, и умолял его открыть тайну. Он в отчаянии и мечтает излечиться. Тамплиер вырвался с трудом и после этого опасался рассказывать о своих намерениях спутникам.

В аббатстве тамплиер слонялся вокруг до тех пор, пока не увидел человека, высекавшего на цилиндрическом куске камня узор из ромбов. Такие камни, поставленные на другой, образуют колонны у входа в почти завершенную церковь. Тамплиер стоял, восхищаясь искусством человека, а тот молча работал. Он наносил удары точные и уверенные, прокладывая спиральный желобок, ведущий вверх по колонне. Неужели это тот самый масон, которого он ищет? Храмовник думал, что он старше. И решил прощупать почву вопросом.

– А вы знаете, что колонна, будучи синтезом круга и квадрата, отображает соединение духовного и материального миров?

Человек холодно улыбнулся и осторожно ответил:

– Да. А колонны под названием Яхин и Боаз стоят по обеим сторонам входа в Храм Соломона. – Ля-Суш перестал стучать по камню и прищурился, разглядывая смуглокожего незнакомца. – Вы тамплиер?

Храмовник коротко кивнул, соглашаясь. Масон аккуратно положил инструменты на пол.

– Люди говорят, что вы храните больше секретов, чем мы, бедные масоны. Вы были в Святой Земле? Судя по темной коже, да, причем совсем недавно.

Тамплиер поморщился.

– Увы, я добрался всего лишь до нашей крепости близ Фамагусты, на острове Кипр. Так что честь освобождения Иерусалима от ига принадлежит моему предку, Майлзу де Клермонту, а мне приходится довольствоваться Градом Небесным, воплощенным в церквях, таких, какую создал ты.

– Я и мой предшественник, да упокоит Господь его душу. Я-то сам работаю здесь всего два года.

Тамплиер надеялся услышать вовсе не это. Он проделал весь этот путь из-за истории, касавшейся каменщика-масона, который работает в Англии, в аббатстве Осни. Гроссмейстер тамплиеров обладал неким знанием. Знанием об определенной реликвии, которую орден искал долгие годы. Как-то они сумели проследить ее до аббатства Тьюкесбери, но там ее уже не было, и след остыл. Потом до гроссмейстера дошла история о масоне, работавшем в Оксфорде, а теперь выясняется, что и она всплыла слишком поздно. Старый масон умер. Но все-таки оставалась крохотная надежда на то, что знание передали дальше.

– Стало быть, вы работаете по планам, разработанным предыдущим масоном-каменщиком?

Удо Ля-Суш громко фыркнул, чем привлек внимание своих работников. Им стало интересно, что так рассмешило их обычно угрюмого хозяина. Но он махнул им рукой, и они поспешно вернулись к своему делу.

Ля-Суш внимательно посмотрел на храмовника, лениво стоявшего в тени хибарки. Несмотря на расслабленную позу, было видно, что мускулистые ноги поддерживают его тело в идеальном равновесии. Руки, небрежно скрещенные на груди, были на самом деле напряжены и готовы отразить любой удар. Масон задумался – а расслабляется ли по-настоящему этот человек хоть когда-нибудь?

– Если вы думаете, что у нас имеются какие-нибудь планы, вы просто не понимаете, как мы работаем. – Под «мы» он понимал всю тайную гильдию масонов. – Нам не нужны чертежи. Все хранится здесь. – Он постучал себя по лбу. – А самое близкое к тому, что можно назвать планами – вот это.

И он показал на большой кусок штукатурки на земле, весь перекрещенный едва заметными линиями.

– А что это?

– Образец пола. На нем я могу начертить трафареты для всей конструкции в натуральную величину.

– Так у вас не осталось никаких отчетов о работе вашего предшественника?

Ля-Суш помотал головой. Тамплиер упал духом. Поиски реликвии опять зашли в тупик.

– А когда вы приступили к работе, не слышали никаких сплетен о реликвии, для которой могли построить специальное место?

– Реликвии? Что за реликвия?

– Частица Истинного Креста.

Ля-Суш постарался держать себя в руках и не показать этому храмовнику, что ему известно о реликвии. Он боялся заговорить, чтобы голос не дрогнул. Масон просто покачал головой и снова взял инструменты. Он стучал по камню, хотя понимал, что портит его трясущимися руками. Краем глаза он видел, что тамплиер вздохнул, отлепился от деревянного столба и пошел прочь. Ля-Суш убедился, что тот скрылся из вида, и только после этого положил инструменты.

Он поспешно бросился к рулонам ткани, на которых записывали все отчеты о строительных работах за последние двадцать лет. Придется удвоить усилия в поисках, потому что теперь он знает точно. Раньше существование реликвии считалось просто байкой: на это намекали рабочие, которых он унаследовал от своего предшественника. Храмовник подтвердил, что она реальна.

– Вы не видели Джона Хэнни? Я велел ему вернуться сюда и ждать меня.

Трое студентов, сидевших за столом в общем зале Аристотеля, одновременно тряхнули головами. Дело шло к вечеру, и они собирались ужинать – кастрюля бобовой похлебки, исходившая паром, уже стояла на простом трехногом столе. Эдвард Байгрейв, состоятельный студент, одетый в модный пестрый камзол и алые рейтузы, ответил за всех:

– Простите, магистр Фальконер. Он принес нам похлебку, и мы пригласили его поужинать с нами, но он сказал, что не может. Правду сказать, он выглядел больным. Бледноват.

Фальконеру не понравились вызывающие нотки в голосе юноши, не понравилось и то, что Майлз Байкердайк ухмыльнулся, услышав ответ. Он сомневался, что они с такой уж готовностью предложили несчастному Хэнни присоединиться к трапезе, несмотря на то, что он заработал ужин, прислуживая богатым соученикам. Хэнни принес похлебку из пекарни, где готовили горячую еду тем студентам, которые не жаловались на нехватку денег, и это давало ему право на порцию. Даже за счет гордости.

– Ну что ж. Надо полагать, ни одному из вас не пришло в голову спросить его, куда он направляется?

И снова все трое мрачно помотали головами. Фальконер тяжело вздохнул, думая, хочется ли ему еще учить этих студентов. Семь гуманитарных наук – это прекрасно. И он все еще в состоянии вбить их в эти головы. Но похоже, что научить их элементарным правилам хорошего тона все сложнее.

Хотя Фальконеру хотелось поговорить с Баллоком и выяснить, есть ли у того какие-нибудь новости о мертвом монахе, он понимал, что сначала необходимо отыскать Джона Хэнни. Это будет ему наказанием за то, что до сих пор он не обращал внимания на стесненное положение юноши. Кроме того, его терзала еще одна тревога. Фальконер слепо принял версию Хэнни о том, почему он провел эту ночь за городскими стенами. Но вдруг он вовсе не ловил угрей, а каким-то образом оказался втянутым в гибель монаха? Фальконер содрогнулся при мысли, что мог совершенно неверно понять юношу. Он снова повернулся к входной двери Аристотеля и темнеющим улицам. Трое студентов уже потянулись за кувшином эля, обмениваясь шутками. Про Хэнни они успели полностью забыть. Рассердившись, что они не разделяют его беспокойства, Фальконер решил наказать их.

– Вы должны говорить между собой по-латыни, и только по-латыни. В конце концов, таковы правила университета.

Их стоны подбодрили его.

Узкие улочки были темны и молчаливы. Конечно, почти все уже приступили к ужину, но все-таки тишина казалась необычной. Даже гнетущей. И Фальконер насторожился, а все его чувства обострились, как накануне сражения. В юности он служил в солдатах, и ощущение опасности не покидало его с тех пор. Если что-то затевается, особенно важно отыскать Джона Хэнни, чтобы с ним ничего не случилось. Фальконер решил обойти оживленную Хай-стрит и выбрал вместо нее Кибальд-стрит, а затем вышел на Гроуп-лейн. Он не думал, что Хэнни пойдет в дом терпимости. Пусть девушки стоили там всего несколько пенни, это все равно больше, чем у него есть. Но на улице находилось несколько таверн, удовлетворяющих другие аппетиты посетителей Гроуп-лейн. Фальконер заглянул в несколько дверей, но людей было мало, и все они уже успели допиться до бессознательного состояния. В конце улицы он свернул на Сент-Джон-стрит, а потом на Шидьерд-стрит и к Еврейскому переулку. Он уже подходил к Еврейскому переулку, когда услышал глухой рокочущий звук. Сначала это его озадачило, и он никак не мог понять, что его производит. Но потом Фальконер различил звук расщепляющегося дерева, за которым следовал всплеск шума. Теперь он различал и торжествующие крики отдельных голосов. Шумела толпа.

Словно по сигналу бешено зазвонил колокол – несомненно, это колокол церкви святого Мартина. Он призывает город вооружаться. Фальконер и раньше слышал его звон, и ему часто сопутствовал колокольный звон с церкви Пресвятой Девы Марии – предупреждающий колокол университета. А вдруг что-то – возможно, гибель монаха – вызвало заварушку между городским населением и студентами? Но колокол на церкви Пресвятой Девы Марии молчал, а шум толпы, похоже, ограничивался Фиш-стрит, вдоль которой стояли дома евреев Оксфорда. Фальконер надеялся, что его старый друг, Иехозадек, находится в безопасности, дома. Старый раввин слишком хрупок, чтобы противостоять толпе, и знает это.

Но некоторые молодые евреи, возможно, не настолько предусмотрительны. Только позавчера Фальконер видел юношу по имени Дьюдон, который приставал к паломникам, идущим к святой Фридесвиде. Он прикинулся хромым, потом пробормотал молитву и неожиданно пошел ровно.

Тогда он протянул руку и сказал паломникам, что они должны подать ему милостыню, потому что это чудо такое же подлинное, как и чудо, случившееся со святой. К счастью, паломники с отвращением отвернулись; будь это другой день, и подобное поведение могло навлечь на него большую беду. Заварушка, которая намечалась сейчас, могла стать превосходной возможностью для Дьюдона продемонстрировать свою отвагу. Юноша был пылким поклонником Ханны, дочери аптекаря Самсона. Ее черные волосы и красота вскружили ему голову, и он мог пойти на все, что угодно, лишь бы завоевать ее восхищение. Слишком мало надежды, что он сейчас где-нибудь прячется от толпы. Более вероятно, что он станет главарем других горячих голов. Тут же временно отложив все мысли о Джоне Хэнни, Фальконер поспешил по Еврейскому переулку в надежде добраться до дома матери Дьюдона, Беласет, раньше, чем это сделает толпа. Беласет была вдовой, очень успешно взявшей в руки дело своего покойного мужа. Ее финансовая сообразительность была такой же, если не лучше, чем у мужа. Печально, но этот талант, похоже, не передался сыну. Дьюдон был очень импульсивен и не склонен к упорному труду. Если Фальконер понимал Ханну верно, ее не впечатлит необузданное поведение юноши. Но его в любом случае следует удержать от противостояния толпе разъяренных людей, желающих устроить неприятности.

Свернув из Еврейского переулка на Фиш-стрит, Фальконер увидел толпу в дальнем конце улицы. Там находились дома наиболее выдающихся членов еврейской общины. Но они выдержат напор толпы. Дома там каменные, с прочными дубовыми дверьми. Приглядывая вполглаза за бурлящей толпой, освещенной факелами и напоминающей сцену из ада, Фальконер мимо лавок добрался до нижнего конца Фиш-стрит. Иехозадек, Ханна и Самсон жили в соседних домах, а Беласет чуть дальше, вплотную к галереям церкви святой Фридесвиды, сразу за синагогой. Иногда пение талмуда странным образом сливалось с шумом религиозной процессии, идущей к усыпальнице святой. Но сегодня единственным звуком был отвратительный, нестройный рев разъяренных людей, стремящихся нанести ущерб. И рев этот приближался.

Фальконер негромко постучался в дверь Беласет, надеясь, что женщина поймет – это еще не толпа. Филенка скользнула в сторону, и Фальконер увидел за решеткой пару карих глаз.

– Беласет, это я, Уильям Фальконер. Не нужно меня впускать. Я только хотел убедиться, что вы в безопасности. Вы видели Иехозадека?

Темные карие глаза смотрели спокойно.

– Не бойтесь за него, магистр Фальконер. Он здесь, со мной. И сын тоже. Я сказала Дьюдону, что он должен остаться дома и защищать нас.

Фальконер заметил веселый блеск ее глаз. Оба понимали, что это она оберегает сына, а не наоборот. Он увидел, что глаза прищурились, и представил себе ее улыбку.

– Ханна и Самсон привели рабби сюда и тоже остались с нами. Спасибо за заботу, но теперь вам следует позаботиться о себе.

– А вы не знаете, почему народ впал в бешенство?

Фальконер, несмотря на толстую дверь, услышал тяжелый вздох.

– Разве нужна причина, когда и высочайшие люди в этой стране так безобразно к нам относятся? Но Ханна говорит, что слышала от торговца ножами, что снимает у них лавку, будто ходят разговоры о ритуальном убийстве в Броукен-Хейз. Тот, кто нашел тело, разумеется, обвинил нас.

– Ритуальное убийство… – Фальконер пришел в смятение. После нелепой истории об убийстве ребенка в Линкольне лет пятнадцать назад появилось множество жутких рассказов о еврейских ритуалах, так что достаточно было неосторожного замечания, чтобы устроить нападение на местных евреев. Неужели Джон Хэнни спустил их с поводка? И как он это сделал – случайно или затаив в сердце злобу? Так или иначе, но юношу необходимо найти.

В гаснущем свете свечей в нефе, в центре лабиринта, стоял Роберт Ансельм, далекий от переполоха в еврейском квартале. Вокруг него на полу нефа размещались шесть полусфер. Они напоминали лепестки розы, а сама дорожка лабиринта была стеблем цветка. Каждая полусфера символически отображала свойства мира. Он медленно поворачивайся на месте, отдельно медитируя у каждого входа. Первым шел Минерал, следующим – Растение. Дальше – Животное, а за ним – Человек. Два последних были Ангельским и Безымянным Седьмой точкой являлась центральная плита у него под ногами – Озарение.

Ансельм вспоминал события более чем тридцатилетней давности, когда он отчаянно нуждался в озарении, чтобы справиться с величайшим бедствием, которое обрушилось на него с появлением реликвии. Предполагалось, что реликвия – это ответ на молитвы аббатства Осни и его спасение. Слухи о ее прибытии возникли за три дня и вызвали величайший ажиотаж среди братьев. Даже юный Ансельм сначала радовался этой новости. Чтобы содержать аббатство, требовалось много денег, а их в последнее время было все меньше. Паломники могло все исправить. Роберт Ансельм понимал это.

Братьев Петрока и Питера переполняло благоговение перед реликвией. Они без остановки болтали с монахами, заканчивая по своей привычке друг за другом фразы.

– Ничего удивительного, брат Роберт. Частица…

– …Истинного Креста, здесь…

– …в Оксфорде. В нашем аббатстве.

Однако прошло совсем немного времени, и аббат предупредил каждого, чтобы все помалкивали. И Роберт Ансельм больше не ликовал. Нет, теперь он чувствовал себя подавленным. Потому что к этому времени он узнал смертельную тайну и, как-то вечером, поднимаясь с колен после молитв, начал задыхаться. Петрок и Питер помогли ему выйти из часовни на свежий воздух, и там он набрал полную грудь сладкого воздуха. Но во рту остался горький привкус. Его вырвало. Потом он скрыл свои подлинные чувства, со стоном опустив голову между колен. Нечленораздельный звук, который оба брата сочли разочарованием из-за того, что реликвии не будет. Они оставили его, и он взял себя в руки. На следующее утро он с трудом поднялся с кровати, хотя еще не было трех утра. Не самое сложное дело, потому что он не спал всю ночь.

Обязанности звали его в кухню, но он начал свои дневные дела с тяжелым сердцем. И после этого дневные дела поглотили его. В эту ночь, тридцать лет спустя, он начал свой путь к выходу из лабиринта. Дорога наружу олицетворяла Согласие – и действие в мире.

Фальконер пересек Фиш-стрит и остановился у дверей в церковь святого Олдейта, напротив дома Беласет. Толпа неслась по улице во главе с массивным грубияном с пышной рыжей бородой. У него было красное лицо, правда, непонятно, от напряжения ли, от спиртного или просто от пылающей ветки, зажатой в кулаке.

Один глаз у него был затянут бельмом, и от этого мужчина казался полумертвым. Но действовал он весьма активно. Он кинулся к двери еврейской синагоги и начал барабанить в нее толстым концом горящей ветки. В воздух летели искры.

– Прикончить евреев! Прикончить детоубийц! Прикончить убийц монахов!

Его воплям, как литании, вторила разъяренная толпа. В основном она состояла из горожан-мужчин, но по краям было и несколько женщин, правда, судя по их изможденным взглядам они просто надеялись поживиться чем-нибудь во время заварушки, а не присоединились к ней по убеждениям. Фальконер заметил также кричащие плащи нескольких городских служащих в гуще более умеренной одежды горожан. Он щурил глаза, стараясь запомнить лица и проклиная свое плохое зрение. Линзы помогали ему только на близком расстоянии. Поэтому лица тех, кто стоял дальше, просто расплывались. Но тут он увидел, как с краю толпы затаился некто знакомый. Несомненно, это Джон Хэнни, и чувствует он себя весьма неуютно.

Фальконер вышел из тени церкви и пошел вокруг толпы туда, где стоял Хэнни. Рыжебородый ничего не достиг, нападая на дверь синагоги, и толпа потихоньку стала смещаться на Пеннифартинг-стрит и в Еврейский переулок. Все, кроме самых горячих голов, скоро сообразят, что их вопли и шум при нападении на дома евреев должны привлечь констебля и его помощников. И Фальконер понимал, что ему нужно увести отсюда Джона Хэнни до того, как это произойдет.

Питер Баллок не уважал привилегии университета. По правде сказать, они его раздражали, несмотря на дружбу с магистром Фальконером. Он бы с удовольствием заключил в тюрьму заблудшего церковнослужителя, поймай он его при нарушении закона.

Эмоции толпы пошли на убыль, и она потихоньку начала рассеиваться. Фальконер добрался до виновного студента и крепко схватил его за руку.

– Джон Хэнни, ты пойдешь со мной. Немедленно.

На лице юноши отразились сразу и стыд, и потрясение. Он начал бормотать какие-то жалкие оправдания, но учитель не собирался его выслушивать. Он пошел по Еврейскому Переулку, таща за собой спотыкающегося и стонущего юношу. Быстро поворачивая направо и налево, Фальконер вернулся в колледж Аристотель.

В спокойном и безопасном общем зале он усадил Хэнни у тлеющих в камине углей. Остальные студенты уже разошлись по спальням, беспечно оставив у очага остывшую похлебку. Фальконер навис над Хэнни и потребовал объяснить, каким образом юноша устроил заварушку. Лицо Хэнни побелело, как простыня, и отвечал он, задыхаясь.

– Клянусь, я не говорил, что это евреи. Это все тот гигант с бельмом. Он сказал, что это, должно быть, евреи, потому что они всегда убивают христиан для своих ритуалов.

Фальконер с отвращением засопел. Он обязательно сообщит Баллоку про мужчину с бельмом на глазу, если констебль не сумел схватить его прямо на улице. Юноша повел себя глупо и неосторожно, как любой молодой человек, которому есть, что рассказать. Но что же он такое сказал, что так возбудило толпу? В тех подробностях, что Хэнни поведал ему и Питеру Баллоку, не было ничего особенного. Может, он что-нибудь утаил?

– Думаю, тебе лучше рассказать мне все, Джон.

Джон угрюмо уставился в пол, на темно-коричневое пятно от пролившейся бобовой похлебки и начал подталкивать ее ногой в солому.

– Если я расскажу, вы мне все равно не поверите.

Фальконер мягко улыбнулся. Молодые люди вроде этого студента часто воображают, что видели чудо, особенно если их взгляд затуманен выпитым. Даже если они увидят что-нибудь необычное, этому всегда есть рациональное объяснение.

Путеводной звездой магистра была логика Аристотеля, которая требовала научных наблюдений и сопоставления фактов. Время от времени в прошлом он бывал довольно неосторожен, высказывая вслух свое мнение о верованиях других, и это привело его к неприятностям с Церковью и университетским начальством.

Не один ректор намекал на ересь и угрожал тем, что магистру придется предстать перед клерикальным и университетским советами. Это не упрочило его положения в университете, и репутация оказалась запятнанной. Впоследствии магистр стал осторожнее и уступчивее, хотя это его совсем не радовало. Но он устал от конфликтов и ссор, от постоянных вопросов, хочет ли он вообще преподавать. А теперь ему приходится сталкиваться с такими заблудшими юнцами, как Джон Хэнни, и его взгляды возродились.

– Возможно, я удивлю тебя, Джон Хэнни, но я уже достаточно стар и повидал многое – и должен сказать, что крайне редко, если вообще когда-то, видел нечто, достойное удивления. За исключением легковерности студентов.

Джон вспыхнул и, запинаясь, пустился в откровения.

– Я правда ходил в ту ночь удить угрей. Честное слово. И на самом деле уснул в хижине, и меня разбудил шум. Но вот увидел я больше, чем рассказал вам и констеблю.

Юноша замолчал, и в глазах его появилось затравленное выражение.

– Продолжай. Ты должен рассказать мне все.

– Когда я вылез из хижины, я его увидел.

– Мертвого монаха?

– Нет. Его. Убийцу. Он наклонился над телом и держал кое-что в руках. Искривленное лезвие. Похоже на серп. Я смотрел, как он поворачивал тело и выпрямлял ему ноги. И еще он делал руками над телом что-то, похожее на магические пассы. А потом положил серп монаху под руки и скрестил их на груди. Так что же он делал с человеком, которого убил, если не проводил какой-нибудь еврейский ритуал?

Фальконера это тоже интересовало, но он не думал, что Хэнни видел какой-нибудь ритуал. Это больше походило на то, что убийца обыскивал труп монаха. Но кого же увидел юноша, если это так напугало его, что он не осмелился сразу рассказать об этом?

– Скажи, кого ты видел.

У юноши от ужаса перекосилось лицо.

– Я решил, что это сам дьявол, сэр. А уж если не он, значит, еврей. Огромный, весь в черном, и я даже лицо увидел, когда он отвернулся от тела. Очень темное, а глаза горели, прямо как угли. Клянусь, это чистая правда. Он мне напомнил того юнца, Дьюдона – он вечно насмехается над христианами и похваляется, что он куда богаче, чем мы.