Текст книги "Проклятая реликвия"

Автор книги: убийцы Средневековые

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 25 страниц)

– Мы оставили тело на месте, чтобы вы сами все увидели, – объяснил староста Майклу. Тот нахмурился.

– Странный способ умереть. Если бы он стоял прямо, его голова находилась бы над водой, и ему было бы достаточно позвать на помощь. Почему он утонул?

Прежде, чем кто-то сумел ответить, Томас ринулся вперед и побрел по воде к трупу. Дно понижалось быстро, и скоро вода достигла ему до пояса. Торопясь, Томас споткнулся и исчез под водой. Бартоломью напрягся, почти ожидая, что сейчас они будут искать еще один труп. Река была неглубокой, но с вязким дном, и время от времени случалось, что человек запутывался ногами в водорослях или в иле и не мог вынырнуть на поверхность. Но Томас вынырнул, отплевываясь, и побрел дальше к одинокой фигуре, покачивающейся на созданных им волнах.

Бартоломью дюйм за дюймом продвигался вперед по причалу, чувствуя, что доски прогнили еще сильнее с того раза, как он приходил сюда в последний раз. Он предупредил Майкла, чтобы тот оставался на берегу, потому что боялся, что все сооружение рухнет под их общим весом. Добравшись до края, он встал на колени и заметил, что недавно отсюда оторвали несколько досок. Свежие проломы были яркими, сильно отличаясь от темных, позеленевших старых. Томас находился прямо под ним, пытаясь поднять голову Эндрю над поверхностью воды. Было уже поздно, но Томас все-таки попытался заставить его дышать.

– Вы уже ничего не можете сделать, – сказал Бартоломью, наклонившись и дотронувшись ему до плеча. – Он мертв давно.

– У него ноги застряли, – произнес Томас с оттенком паники в голосе. – Я не могу его вытащить.

– Ил, – объяснил Бартоломью. – Эта часть реки печально известна – очень вязко, поэтому в ней никто и не купается даже в жаркий день. Люди предпочитают купаться в других местах.

– Эндрю был чужаком, – с горечью сказал Томас. – Он не знал, что этого отрезка реки следует избегать. Кроме того, не так уж здесь и илисто, как вам кажется. Я стою рядом, но могу легко вытащить ноги.

Бартоломью внимательно посмотрел на него.

– Что вы имеете в виду? Что его держит что-нибудь еще?

Томас дрожащей рукой провел по глазам.

– Не знаю. Но одно могу сказать точно: мешочек с реликвией исчез.

– Возможно, его смыло водой во время предсмертных судорог. Эндрю говорил нам, что Уитни перерезал шнурок.

– Он не мог быть настолько беспечным – зная, что потеря реликвии означает его смерть…

– Протяните-ка мне его руки, – велел Бартоломью. Он уже понял, к чему ведет доминиканец, но не желал соглашаться, что реликвия потребовала еще одну жертву. – Я его вытащу.

Томас повиновался, Бартоломью взялся за хрупкие руки и потянул изо всех сил. Это оказалось труднее, чем ему казалось, и врач начал подумывать, не позвать ли на помощь, но тут река отпустила свою жертву с вязким чмоканьем и пузырьками жирного черного ила. Он вытащил тело на пирс и осмотрел его.

Собственно, смотреть было не на что. На голове Эндрю не было ран, чтобы предположить, что он оказался в воде оглушенным, не было следов на руках и плечах, указывавших на сопротивление. Он наклонился над стариком, глядя, как из его рта вытекают пенные пузырьки. Похоже, что причина смерти – утопление. Единственная странная вещь – это зрачки Эндрю. Они сжались до крохотных точек, не больше, чем дырки, проделанные иголкой. Томас побрел из воды на берег, а Бартоломью отнес старика туда, где ждал Урбан. Майкл взял Бартоломью за руку и отвел в сторону.

– Я только что поговорил с Урбаном. Он рассказал, что Эндрю вчера вечером заболел и решил, что ему может не хватить сил отнести Истинный Крест в Норвич. Урбан сказал, что старик сегодня утром куда-то уходил, а когда вернулся, реликвии у него не было.

– Он ее потерял? – Бартоломью понимал с трудом.

– Он ее кому-то отдал, – объяснил Майкл. – Кому-то, кто отнесет ее на север. И сказал Урбану, что сегодня умрет. И вот, пожалуйста.

– Мне казалось, что он собирался передать ее Урбану, – сказал Бартоломью, не желая соглашаться, что какое-то древнее проклятие послужило причиной смерти старика.

– И Урбану тоже.

– Я его сегодня видел, – протянул Бартоломью, пытаясь вспомнить, висел ли тогда мешочек на шее у Эндрю, и решив, что нет. Он заключил, что Эндрю, должно быть, возвращался после того, как передал реликвию выбранному им курьеру. Старик выглядел уставшим, и врач припомнил, с каким облегчением он сел на церковную ограду. Урбан, севший рядом, всхлипывал – вероятно, наставник только что сообщил, что не доверяет ему завершить свое дело. Может ли быть, чтобы послушника так сильно ранило недоверие, что он решился убить наставника?

Бартоломью всмотрелся в бледные, раскисшие от воды черты Эндрю, думая: неужели вера твоя в то, что ты умрешь, передав Истинный Крест в другие руки, была так сильна, что ты добровольно прыгнул в воду? Сознание оказывает на тело могучее влияние, и это был бы не первый раз, когда человек сам приговорил себя к смерти.

Поскольку Эндрю был в Кембридже приезжим, а Урбан казался не в состоянии сделать что-нибудь с телом наставника, пришлось Майклу заняться доставкой трупа в церковь святого Ботольфа. Бартоломью, Томас и Урбан несли скорбный груз, а в церкви Томас увел Урбана к алтарю, чтобы помолиться, Бартоломью положил Эндрю в приходской гроб, а Майкл пошел за свечами. Завершив все тягостные дела, Бартоломью всмотрелся в Урбана. Лицо его было залито слезами, плечи ссутулились, словно его лишили чего-то очень дорогого. Врач не мог понять, относилось ли это к потере наставника или к тому, что реликвия пропала и ему больше не придется участвовать в ее доставке.

– Томас расспрашивает его, – заметил Майкл. – Да только его вопросы звучат куда безнадежнее и многозначительнее, чем звучали мои.

Бартоломью присмотрелся к доминиканцу и признал, что Майкл прав. Выражение лица Томаса было куда более страдальческим, чем предполагала непринужденная беседа, и было понятно, что смерть Эндрю – или же исчезновение реликвии – расстроила его так же сильно, как и Урбана. Он подошел поближе, чтобы самому услышать их разговор. Пусть реакция Томаса на внезапную кончину Эндрю и казалась странноватой, этот человек по-прежнему нравился Бартоломью, и он не хотел, чтобы Майкл делал выводы, основываясь только на его поведении.

– Я думал, что он мне доверяет, – говорил Урбан, утирая лицо рукавом. – Я просто не поверил своим ушам, когда он сказал, что попросил кого-то другого взять ее. Я же обещал, что сделаю это сам. Я даже предложил прикоснуться к ней, чтобы доказать свою искренность!

– Ты согласился? – тревожно спросил Томас. – Но когда?

– В тот день, когда мы сюда пришли. – Урбан засопел. – Я бы сделал все, о чем он меня просил!

– Я уверен, что он это знал, – доброжелательно сказал Томас. – Мне кажется, что он к тебе привязался и не хотел обременять тебя такой тяжелой ношей.

– Проклятье Барзака, – беспомощно повторил Урбан. – Он не ошибся, говоря, что умрет в тот день, когда перестанет опекать реликвию. Когда он протянул мне ее, я заколебался. Наверное, это и заставило его передумать. Я повел себя, как трус, в тот миг, когда следовало проявить отвагу.

– Остерегаться святых реликвий – значит, проявлять нормальный здравый смысл, парень, – сказал Майкл. – Только глупец хватает их, как может схватить марципан на пиру. Сомневаюсь, что твоя осторожность принизила тебя в его глазах. Но прежде, чем мы начнем расследовать его смерть, я хочу кое о чем спросить. Ты когда-нибудь поднимался на крышу общежития святого Бернарда?

– Нет, – несчастным голосом ответил Урбан. – Да.

Майкл поднял брови.

– Так да или нет?

– На саму крышу я не поднимался, только до верхнего этажа. У окна Уитни было голубиное гнездо, и он говорил, будто бы шум его отвлекает. Я как-то раз увидел, что он взбирается по приставной лестнице, подвергая свою жизнь опасности уже на нижних ступеньках. И тогда я полез вместо него, а он дал мне пенни; я счел это оскорблением.

– Потому что хотел больше? – осведомился Майкл.

Урбан сердито зыркнул на него.

– Потому что я монах, и помощь другим людям – часть моего призвания. Я не прошу платы за добрые поступки, и меня оскорбило, когда он решил, что это не так.

– Эндрю, – напомнил Томас, которого больше интересовал кармелит, чем чувствительность Урбана. – Что, приведшее к такому ужасному концу, произошло с ним сегодня?

Урбан глубоко, судорожно вздохнул.

– Сказав мне, что отдал реликвию кому-то другому, он попросил прогуляться с ним до реки. Я рассердился и расстроился, и не хотел его слушать, и тогда он пошел один по тому причалу – может, чтобы не видеть моего глупого, горделивого дурного настроения. И прежде, чем я что-то успел сделать, доски затрещали, и он нырнул в реку ногами вперед.

– Ногами вперед? – уточнил Бартоломью. – Он не упал на доски, не замахал руками?

– Он падал прямо, как стрела, как будто знал, что доски сломаются, и был к этому готов. Я попытался до него дотянуться, но я не умею плавать и побоялся далеко отходить от берега.

– Река сейчас совсем обмелела, и течение слабое, – заметил Майкл. – Ты мог бы дойти до него, как это сделал Томас.

Послушник посмотрел на него страдальческими глазами.

– Вы хотите сказать, что я мог бы его спасти, если бы решился войти в воду?

– Нет, – ответил Бартоломью прежде, чем монах успел еще усугубить положение. – Даже если бы ты дошел до него, ты не сумел бы предотвратить смерть – по трем причинам. Во-первых, было очевидно, что доски на причале прогнили, особенно в дальнем его конце, и я подозреваю, что Эндрю точно знал, что делает, когда наступил на них. Во-вторых, судя по твоему описанию его падения, он намеревался как можно глубже погрузиться в воду, чтобы утонуть; и его ноги, несомненно, очень крепко завязли в иле. И в-третьих, он мог просто поднять голову над водой, если бы хотел. Но он этого не сделал.

– Бартоломью прав, – согласился Томас. – Эндрю был уверен, что умрет, и с готовностью заключил в объятия свою судьбу. Ты ничего не мог сделать, чтобы спасти его. Но объяснил ли он тебе, почему выбрал вместо тебя другого человека?

– Он сказал, что я слишком молод.

– А сказал он тебе, кому отдал реликвию? – спросил Бартоломью.

Урбан кивнул.

– Но он заставил меня пообещать – я поклялся своей бессмертной душой – что никогда этого не открою. И не открою, и делайте со мной, что хотите. – И он вызывающе вздернул подбородок.

– Не тревожься, парень, никто не собирается вынуждать тебя нарушить клятву, – мягко произнес Майкл и повернулся к Бартоломью. – Ты уверен, что эта смерть оказалась сочетанием несчастного случая и самоубийства? Тебе не кажется, что кто-то заманил его на причал, зная, что он обрушится?

– Сначала я так и подумал, – признался Томас, не дав Бартоломью ответить. – Но теперь не думаю. Бартоломью осмотрел труп, и на нем не было следов борьбы. Эндрю просто позволил себе умереть. Я предполагал, что он будет сопротивляться смерти.

– Да откуда вам знать, как он мог поступить? – разозлился Урбан. – Вы его не знаете. Он все это время в Кембридже находился рядом со мной – кроме сегодняшнего утра – и ни разу с вами не встречался. Откуда незнакомцу знать, каким он был?

– Это правда? – кротко спросил Майкл, разглядывая шею Томаса – нет ли на ней пурпурного мешочка. – А где вы были сегодня утром, Томас?

– Эндрю не давал мне реликвию, – ответил Томас, не сомневаясь, какой смысл заключен в вопросе монаха. – Хотел бы я, чтобы отдал.

– Он никогда не отдал бы ее доминиканцу! – с горечью, обвиняющим тоном воскликнул Урбан. – Они бы ее уничтожили, объявив еретической.

– Многие так бы и поступили, – согласился Томас.

– А вы? – спросил Майкл. – Вы очень уклончивы относительно вашей позиции в полемике. Следуете ли вы учению своего ордена, или у вас более независимое мнение?

– Не имеет значения, что думаю я…

– Вы знали Эндрю, – вмешался Бартоломью, внимательно глядя на доминиканца. Некоторые факты вдруг сделались для него совершенно ясными. – Вы очень расстроились, узнав о его смерти. Как бывший проктор, привыкший к насилию, вы не могли так скорбеть о незнакомце – или о человеке, с которым познакомились совсем недавно и знали очень недолго. Отсюда вывод – вы знали друг друга в прошлом.

Томас опустил голову, а когда заговорил, голос его был почти неслышным.

– Я знал Эндрю, хотя позаботился о том, чтобы он не увидел меня здесь. Когда-то он был моим наставником.

– Это невозможно, – неуверенно произнес Урбан. – Вы доминиканец, а он – кармелит. Он никогда бы не стал учить доминиканца.

– Эндрю в молодости путешествовал, – сказал Бартоломью. – Его приор отправил его в Венгрию, где и находится Пэкс. Вы встретились там.

Томас кивнул.

– Я учился с ним, но мы слишком во многом расходились во мнениях.

– Я вам не верю, – несчастным голосом произнес Урбан. – Мы кармелиты, и он не стал бы учиться с доминиканцем. Или вы приехали сюда с твердым намерением убить его и завладеть реликвией?

– Хороший вопрос, – заметил Майкл.

– Только совпадение привело нас в Кембридж одновременно, – ответил Томас. – Я не ожидал когда-либо снова увидеть его и не показался Эндрю, когда случайно заметил его на улице. Я не хотел, чтобы мое присутствие здесь огорчило его.

– Он все равно знал, что вы здесь, – сказал Бартоломью, вспоминая. – Он считал, что вы его не заметили, так же, как и вы считали, что он не видел вас. Но он видел. Он говорил мне о вас иносказательно – дважды.

Томас уставился на него.

– Говорил?

– Он сказал, что был когда-то студент, которому он надеялся доверить реликвию, но юноша доказал свою несостоятельность. И еще сказал, что когда-то занимал должность, подобную проктору. Как и вы.

– Да, – согласился Томас. – Я научился этому у него.

– Он предостерегал меня не давать студентам чрезмерной свободы. Вам он дал слишком много, и это обернулось против него.

Томас повесил голову.

– Мы разошлись: я начал больше читать, а ему это не понравилось. Мы расстались, и я не думал, что когда-нибудь снова увижу его. Я знал, что он вернулся в Англию, в свой любимый Девоншир, но это и все. Увидеть его здесь, так далеко от дома, оказалось для меня потрясением. Но я любил его и отнес бы реликвию в Норвич, неважно, какой ценой.

– Так он не дал ее вам? – нажимал Майкл. – Если бы отдал, я бы понял. Он бы скорее послал на смерть вас, предателя, чем юношу, к которому привязался.

Томас вздрогнул.

– Лучше бы я открылся ему, а он бы попросил меня взять реликвию. Но я не сделал этого.

– У вас слишком много секретов, – мрачно заявил Майкл. – Есть ли что-нибудь еще, о чем мне следует знать? Если так, лучше расскажите сразу. Если я узнаю из других источников, мне придется арестовать вас и предъявить обвинение в убийстве.

– В убийстве кого? – встрепенулся Томас. – Не Эндрю, потому что вы только что заключили, что его смерть была самоубийством. И не Уитни, потому что, когда умер он, я был с вами.

– Я сам сделаю выводы о смерти Эндрю и не позволю вашему – или Мэтта – толкованию «фактов» сбить меня с толка. Итак, я снова спрашиваю вас есть ли еще что-нибудь, о чем мне следует знать?

– Нет, – ответил Томас. – Не обо мне. – Он взглянул на Урбана. Тот злобно смотрел на Томаса с таким видом, словно мечтал причинить доминиканцу как можно больше вреда.

– Смерть Эндрю – ваша вина, – гневно заявил Урбан. – Он увидел вас, потому и решил принять раннюю кончину. Если бы вы не появились, ничего подобного и не случилось бы.

– Это несправедливо, – мягко заметил Бартоломью. – Кроме того, ты должен взять на себя больше ответственности за случившееся, потому что и ты лгал.

– Что вы хотите сказать? – вскричал Урбан.

– Я хочу сказать, что ты не кармелит. Недавно я лечил от лихорадки Уильяма де Линкольна, приора кармелитов. Он хорошо знает учреждения своего ордена и поведал мне, что в Эксетере нет монастыря кармелитов – а Эндрю занимал в монастыре совершенно особое положение, потому что считал, что укрепленная позиция монастыря обеспечивает сохранность реликвии. По сути, Линкольн сказал, что в Эксетере существует только два монастыря, соответствующих описанию Эндрю – доминиканский и францисканский. И я сильно подозреваю, что ты из одного из них.

Урбан зарыдал.

– Я знал, что это раньше или позже откроется. Я знал, что один из нас совершит ошибку, и все выяснится, особенно в таком месте, как это, где слишком много странствующих нищих монахов.

– Твой настоящий орден – доминиканцы – не одобряет реликвий крови, – продолжал Бартоломью. – Твоего приора в Эксетере – человека, которого ты называешь Джоном де Бурго, хотя мне говорили, что не существует высокопоставленного кармелита с таким именем – избрали недавно, и вы боялись, что он уничтожит реликвию, причем будет действовать слишком самоуверенно, как часто поступают только что избранные на высокий пост люди в попытке оставить свой след в истории.

Урбан с несчастным видом кивнул.

– Нет смысла отрицать это теперь, и моя роль в этом деле закончилась. Эндрю и я действительно доминиканцы, но он не соглашался с позицией нашего ордена в вопросах Святой Крови. Он не хотел, чтобы реликвию уничтожили на волне религиозного фанатизма, поэтому он и сделал то, что сделал.

– Очень благородно, – сухо заметил Майкл.

– Люди постоянно лгут мне, – сказал Майкл, когда они с Бартоломью шли прочь от церкви святого Ботольфа. – Но не думаю, что мне приходилось сталкиваться с таким количеством неправды за такой короткий период, как в этом деле.

– В основном это не ложь, а недоговорки. Томас «забыл» упомянуть о своих отношениях с Эндрю – как и сам Эндрю; Урбан и Эндрю никому не сказали, что спасают реликвию от собственного ордена. Боюсь, что и сам я лгал.

Майкл рассмеялся.

– Ты? Не думаю. Ты худший притворщик из всех, мне известных, и я бы раскусил тебя за мгновенье.

– К счастью, на этот раз не сумел. Я лгал насчет Эндрю. Не думаю, что он прыгнул в воду добровольно – по двум причинам. Во-первых, его зрачки очень сильно сократились, а это зачастую означает, что проглочено какое-то лекарство или яд; а во-вторых, не так легко держать голову под водой в надежде утонуть – слишком силен инстинкт, он заставит поднять ее.

Майкл уставился на него.

– Ты уверен?

– Не совсем – моя наука весьма неточная, – но в сумке Эндрю я нашел крохотный розовый пузырек, когда обыскивал тело. Без пробки и полный воды, так что я не смогу сказать тебе, что в нем было сначала. Однако я подозреваю, не дал ли ему кто-нибудь выпить снадобье – возможно, чтобы успокоить во время передачи реликвии; и это лишило его возможности двигаться или вызвало вялость. Тогда понятно, почему он не поднял голову, чтобы вдохнуть.

– И ты не сказал этого при Томасе и Урбане, потому что…

– Потому что это мог быть один из них.

– Интересно. Ты всегда лучше относился к Томасу, чем я, а теперь сомневаешься, стоит ли делиться с ним сведениями. Почему?

– Потому что я и раньше подозревал некоторую связь между ним и Эндрю, но не знал, что это означает. Они расстались плохо. Тебе не кажется, что он мог увидеть своего прежнего наставника и решить, что можно отомстить за какую-то старую обиду?

Майкл кивнул, довольный, что друг в конце концов пришел к его же выводам.

– Но вполне возможно, что Урбан захотел отомстить за недавнюю обиду. Он пришел в бешенство, потому что Эндрю отдал реликвию кому-то другому. Обидевшись, он мог скормить ему яд, а потом столкнуть в воду. В конце концов, они были одни. Но теперь мне приходится расследовать два убийства.

– Эндрю и Уитни. Я вот думаю – убиты ли они одной рукой? Но кто бы он ни был, преступник умен. Обе смерти можно легко принять за несчастные случаи.

– Только не нам с тобой, – благодушно заметил Майкл. – Мы тоже умны. Давай подумаем об Уитни. Ты сказал, он мог быть случайной жертвой. Может быть, целью был Эндрю, потому что украл из ордена реликвию крови, а голова Уитни оказалась не в том месте не в то время.

– Совсем не в том, – согласился Бартоломью. – Возможно, реликвия сейчас у преступника. Однако я сомневаюсь, что мы когда-нибудь узнаем, кто он, потому что, если у него есть хоть капля здравого смысла, он уже давно исчез вместе с реликвией.

– Куда? В Норвич? Или в какой-нибудь орден францисканцев, где ему хорошенько за нее заплатят?

– Если верить Эндрю, он умрет, если расстанется с ней, да только я в такую чепуху не верю.

– Хотел бы я, чтобы Урбан сказал нам, кому Эндрю доверил реликвию, – протянул Майкл. – Можно ли быть уверенными, что это не Томас, бывший студент и человек, которого Эндрю когда-то любил? Урбан – парень надежный и верный, но у него нет твердости Томаса. Урбан – это уже вторая возможность.

– А может быть, это Сетон. Он францисканец и твердо придерживается догматов своего ордена, считает, что реликвиям Святой Крови должно поклоняться, в отличие от Уитни. А может быть, это кто-то из монастыря доминиканцев – Эндрю предпочитал позицию францисканцев позиции собственного ордена, и он вряд ли был единственным мятежником. Даже Морден в этом признался.

– Морден никогда не покидает Кембридж, и я не представляю себе Эндрю, передающего такую ценную вещь человеку, похожему на эльфа – или тому, кто толком не понимает, что влечет за собой полемика о Святой Крови. Нет, это и не Морден, и не его монахи. Они все одинаковы – приятные, но совершенно тупые.

– А как насчет служек? Кипа и Джона Рауфов?

– Они умнее, чем люди, которым прислуживают, – согласился Майкл. – Но ненадежные. Не представляю, чтобы Эндрю вручил то, во что верил, таким низким людям.

Сумерки давно кончились, и Бартоломью ужасно устал после дня, заполненного преподаванием, лечением больных, лазанием по крышам и осмотром трупов. Он хотел в постель и вовсе не хотел больше рассуждать о тайнах. Они добрались до колледжа Михаила, и он отправился в свою комнату. В сгустившейся темноте он снял плащ и башмаки, ополоснул руки в тазике свежей воды и лег в постель в уверенности, что тотчас же уснет.

В комнате было душно, и он поднялся, чтобы открыть окно. Снова лег и понял, что в рубашке и гетрах очень жарко. Пришлось встать, чтобы снять их. К тому времени, как ему стало удобно, францисканцы в комнате напротив начали громко спорить; их резкие голоса разбудили его, хотя он уже начал задремывать. Бартоломью в третий раз поднялся и закрыл окно. Но дискуссия монахов сделалась очень напряженной, и шум далеко разносился в тихом ночном воздухе. Они разговаривали достаточно громко, чтобы Бартоломью мог различать отдельные слова, поэтому он понял, что речь шла о Святой Крови и ее месте во время мессы.

Он вернулся в постель, но поймал себя на том, что изо всех сил прислушивается. Тогда Бартоломью натянул одеяло на голову, чтобы ничего не слышать. Но ночь была душной, и многие не спали. По двору то и дело ходили – кто за выпивкой, кто в уборную; кто-то играл на лютне. Бартоломью спал урывками и проснулся еще более уставшим, чем уснул.

Он присоединился к коллегам, собравшимся вместе, чтобы идти в церковь на мессу, и глубоко вдыхал прохладный утренний ветерок с востока, шептавший что-то ему на ухо. После мессы Бартоломью вспомнил, что сегодня суббота и он договорился, что занятия со студентами проведет другой профессор. Это означало, что он свободен. Обычно он использовал свободное время для написания трактата о лихорадках – это отнимало у него почти все незанятые часы, но сегодня Бартоломью никак не мог углубиться в работу. Он не понимал, в чем дело – то ли виновата жара, то ли странная история, окружавшая реликвию.

Понимая, что нет смысла все утро смотреть в пустой лист пергамента, ожидая вдохновения, Бартоломью пошел на поиски Майкла – тот наслаждался незаконным вторым завтраком в кухне. Монах махнул рукой на табурет, приглашая врача присоединиться к его легкой трапезе, состоявшей из овсяных лепешек, смазанных белым жиром и густо посыпанных солью. Бартоломью отказался, понимая, что такая еда только вызовет жажду. Монах только начал рассуждать о фактах, которые они обнаружили в связи со смертью Эндрю и Уитни, как в дверь постучали и вошел церковный староста.

– Вы нам нужны, брат, – сказал, жадно пожирая глазами лепешки. – И вы тоже, доктор.

– Опять приор кармелитов Линкольн? – спросил Бартоломью. – Мне казалось, его лихорадка прошла.

– Это Урбан, послушник. Только поспешите. Я не доктор, но даже я могу сказать, что он не задержится на этом свете.

– Где? – вскричал Майкл, направившись к двери.

– Церковь святого Андрея, – ответил староста, шагнув в сторону, чтобы пропустить вперед проктора и стащить лепешку, прежде чем последовать за ним.

Бартоломью и Майкл спешили вдоль улиц под лучами раннего утреннего солнышка. По улицам ходили люди, ездили повозки – мало кто спал долго в такую жару. Солнце еще толком не взошло, но в городе уже было душно, и Бартоломью задыхался, словно ему не хватало воздуха. Майкл пыхтел рядом, громко жалуясь на эту треклятую топку вместо солнца.

Урбан лежал на церковном дворе, в высокой траве у крыльца. Оба ученых замерли, увидев, что прибыли не первыми: Томас уже стоял на коленях перед послушником проводя последний обряд. Бартоломью почувствовал, что Майкл в бешенстве, но он не мог сказать ни слова против молитвы монаха над умирающей душой, поэтому вынужден был держать язык за зубами, пока не завершился ритуал. Прошло довольно много времени, прежде чем Томас убрал елей и снял епитрахиль: доминиканцы серьезно относились к своему долгу.

– Что случилось? – шепотом спросил Майкл у Бартоломью. – Тебе видно?

– Похоже, Урбан упал на что-то, – ответил Бартоломью. – Я вижу, что у него из живота торчит что-то острое, и лежит он неуклюже.

– Упал сам, или его толкнули? – спросил Майкл.

Бартоломью пожал плечами.

– Это сказать невозможно – с такого расстояния и не осмотрев рану. Придется спрашивать Томаса. Он уже закончил.

Бартоломью опустился на колени, изучая рану юноши, но не делая попытки прикоснуться к ней. Как он и предположил, Урбан упал на металлический штырь, пронзивший его насквозь. Рана выглядела ужасно, но Урбан, похоже, не испытывал боли, хотя руки его были залиты кровью. Бартоломью предположил, что штырь повредил позвоночник и лишил юношу чувствительности. Он ничего не мог сделать, чтобы спасти Урбана, и не было смысла переносить его куда-то: это лишь могло вызвать дополнительные страдания в последние минуты жизни.

Майкл заговорил очень ласково, назвавшись и начав расспрашивать Урбана о происшедшем, а Бартоломью тем временем рассматривал предмет, погубивший юношу. Сначала он углядел только необычную форму и то, что предмет, видимо, торчал из земли. Но в конце концов доктор понял, что это скоба для обуви – такие имелись во многих церквях, чтобы прихожане счищали грязь с башмаков, и только потом входили в церковь.

Урбан упал – сам или же его кто-то толкнул – прямо на витиеватую верхушку скобы, и та пронзила его, как острога рыбу.

– Здесь доктор Бартоломью, – мягко произнес Майкл, когда юноша сумел сосредоточить на нем взгляд. – Хочешь чего-нибудь, чтобы облегчить боль?

– Боли нет, – прошептал Урбан. – Только холодно.

Бартоломью снял плащ и укрыл им послушника, хотя сомневался, что это поможет. Ни на миг не задумавшись, Томас снял рясу и укутал ею ноги юноши, оставшись в одной нижней рубашке.

– Эндрю принимал какие-нибудь лекарства? – спросил Бартоломью. – Может быть, что-нибудь от боли в спине – от старой раны?

– Маковый отвар – но только тогда, когда становилось совсем плохо, – ответил Урбан. Он внезапно издал разрывающее душу рыдание. – Не могу поверить, что он вдруг решил не продолжать свое путешествие. Я бы помог ему, и неважно, какой ценой. Я ведь лгал ради него. Сетона не было в общежитии святого Бернарда, когда умер Уитни. Мы сказали, что увидели его возле тела, потому что знали, что он обязательно обвинит в преступлении нас, и это был единственный способ убедить вас, что мы невиновны.

– Это неважно, – мягко сказал Майкл. – Кто-нибудь толкнул тебя на этот штырь? Назови его имя.

Урбан покачал головой.

– Никто не толкал. Я умираю из-за проклятия Барзака. Понимаете, я ведь трогал реликвию.

– Мне казалось, что ты не решился, – вставил Бартоломью, не зная, хочется ли ему снова услышать про смерть, в которой виновата реликвия. – И что Эндрю передумал…

Майкл взглядом заставил его замолчать.

– Мы считаем, что твоего наставника убили, – сказал он настолько мягко, насколько возможно было преподнести такую мрачную новость. – Возможно, что человек, которому он отдал реликвию, и есть убийца. Насколько я понимаю, это освобождает тебя от обещания, данного Эндрю. Ты умираешь, но я отомщу за тебя и за него, если ты назовешь имя.

– Томас, – прошептал Урбан. Бартоломью понял по его остекленевшему взгляду, что он уже не видит Майкла.

– Томас? – переспросил Майкл, глядя на монаха. Похоже, того поразило это заявление.

– Эндрю отнес ее в монастырь доминиканцев и отдал Кипу Рауфу, приказав, чтобы тот передал ее Томасу, – выдохнул Урбан. – Он положил ее в шкатулку, чтобы Рауф не прикоснулся к ней и не стал жертвой проклятия Барзака. Он был осторожен. А вот я к ней прикоснулся, когда Рауф отдал ее не тому Томасу.

– Что ты имеешь в виду? – не понял Майкл бессвязного объяснения.

Урбан сглотнул.

– Эндрю сказал, что устроил так, чтобы реликвия попала к его старому студенту, но вчера стало понятно, что этого не случилось: у Томаса ее нет. Сначала я заревновал, но потом пришел в себя: если этого хотел Эндрю, мой долг выполнить его желание. Я спросил про шкатулку Рауфа и понял, почему ее нет у Томаса.

– Потому что Рауф украл ее? – догадался Майкл.

– Потому что он отдал ее Большому Томасу, а не Томасу из Пэкса, – пояснил Бартоломью, соображавший быстрее. – Эндрю был здесь чужаком; он не знал, что у доминиканцев два Томаса.

Урбан кивнул.

– Я должен был все исправить. Я заставил Большого Томаса вернуть реликвию: объяснил ему, что она проклята, и он уступил… – Юноша замолчал и негромко закашлялся. Губы его окрасились кровью.

Майкл ждал, пока Бартоломью вытирал лицо послушника.

– А что потом? Большой Томас передумал и потребовал ее назад, так что теперь он не умрет от проклятья?

Урбан, похоже, не слышал.

– Я хотел передать ее Томасу тайно, чтобы никто не видел. Поэтому я спрятался в тех кустах и стал ждать, когда он придет на заутреню. Рауф говорил, что Томас выполняет все религиозные обряды, Эндрю хорошо его обучил. Надежно спрятавшись от любопытных глаз, я открыл шкатулку – хотел убедиться, что щепка лежит во флаконе. Ночь была темная, я ничего не видел, поэтому пришлось проверять на ощупь. – Глаза его сделались мечтательными. – Она такая маленькая. Она должна быть больше – чтобы унести столько жизней!

– Что случилось потом? – подстегнул его Майкл, потому что глаза Урбана закрылись. – Ты упал?