Текст книги "Проклятая реликвия"

Автор книги: убийцы Средневековые

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)

Томас ответно улыбнулся. Лицо у него было приятное, а темные глаза блестели, когда он смеялся.

– Поддержание закона и порядка в Пэксе отнимало у меня так много времени, что страдали научные занятия, и мне пришлось оставить пост. Это было интересно, но не так увлекательно, как ангелы.

– Но данный случай вас заинтриговал, – заметил Майкл, и улыбка его сделалась холодной. – Совсем небезопасно забираться на крышу, однако вы охотно пошли на это. Почему?

– Чтобы помочь вашему коллеге, – ответил Томас, удивляясь, что монах задает подобный вопрос. – Вы правы: это очень опасно, и просто нечестно было посылать его туда одного. Вам самому следовало подняться на крышу вместе с ним.

Майкл сердито посмотрел на него, хотя Бартоломью подумал, что тот попал в точку. Уже не в первый раз монах весело приказывал своему другу сделать что-нибудь рискованное, потому что самому ему этого делать не хотелось.

– И какой вывод вы сделали из своих открытий? – холодно спросил монах.

– Что есть убийца, которого нужно поймать. Совершенно очевидно, что кто-то кого-то хотел убить – то ли Уитни, то ли другого человека. Кроме того, злодей пытался скрыть убийство – он воспользовался трубой в надежде, что вы сочтете смерть Уитни несчастным случаем. Может быть, он хотел, чтобы вы поверили: виновата проклятая реликвия.

Майкл с превосходством посмотрел на него.

– Это мы уже и сами доказали.

– Но не о реликвии, – вставил Бартоломью, тоже заработав сердитый взгляд.

– Я подозреваю, что убийца пытался заставить вас поверить, будто причина смерти Уитни – это божественное вмешательство, или разгневанный святой, или проклятие Барзака, – продолжал Томас. – Он разгневается, когда поймет, что уловка не сработала.

– Похоже, вы отлично знакомы с реликвией Эндрю, – заметил Майкл. Его голос прямо сочился подозрением. – У меня сложилось впечатление, что он мало кому о ней рассказывает.

Бартоломью не мог с этим согласиться. Он не заметил в старом монахе большого нежелания обсуждать свое «бремя». А если он охотно делился сведениями с Майклом, кому еще он мог их поведать?

– Отец Эндрю не рассказывал мне об этом, – отозвался Томас. – По правде говоря, я с ним вообще не разговаривал. Благодарить следует Уитни. Он был просто заинтригован и просил меня ходить с ним в библиотеки, чтобы помочь в поисках: он пытался выяснить, подлинность верительных писем. Он выяснил, что воспользовались печатью епископа Дарема, но подписался не епископ.

– Почему он просил о помощи вас? – спросил Майкл. – И почему вы согласились?

– Он просил, потому что я доминиканец, а он был францисканцем. Наши ордена, как вам известно, расходятся во взглядах касательно реликвий крови: не далее, как позавчера, вы детально разъяснили нам это. Уитни сказал, что ему во время поисков нужен человек с противоположной точкой зрения, на случай, если реликвия Эндрю окажется важной – я буду независимым свидетелем, который без предубеждения подтвердит его находку. Я согласился, потому что и сам интересуюсь полемикой о Святой Крови.

Майкл прищурился.

– А какова была позиция Уитни в этой полемике? Он следовал учению своего ордена и заявлял, что реликвии крови достойны поклонения, или же склонялся к доводам доминиканцев и утверждал, что эти предметы следует предать анафеме, уничтожить, как еретические идолы?

– Мне кажется, что он был приверженцем теологии своего ордена, – ответил Томас, которого не взволновала враждебность Майкла. – Мы много говорили об этом, но ни он, ни я не привносили в обсуждение личных мнений – мы спорили исключительно о теософии. Поступить по-другому было бы крайне непрофессионально.

Бартоломью усмехнулся. Вчера Майкл не сумел удержаться и добавил собственные взгляды, чересчур эмоциональные и без опоры логических выводов, к своим тезисам.

Майкл поджал губы.

– Значит, вы не можете сказать, был Уитни одержим реликвией Эндрю потому, что хотел, дабы перед ней преклонялись или же чтобы ее уничтожили?

– Нет, – ответил Томас. – Он мне не говорил, а я не настолько хорошо его знал, чтобы спросить. Бенедиктинцу, вроде вас, легко рассуждать об этом свободно, потому что ваш орден не принял никакой догматической позиции. А вот спросить доминиканца или францисканца, принимает ли учение своего ордена – совсем другое дело. По сути, вы спрашиваете его, верен ли он ордену или изменил ему.

Майкл потер подбородок.

– Значит, расследуя кончину Уитни, нужно учитывать вопросы преданности. Была ли жертва верна учению ордена или считала его ошибочным? А поскольку вы ответа не знаете, давайте спросим его друга Сетона.

Майкл пошел допрашивать Сетона, но его ожидало разочарование – оксфордского ученого не было дома. Бартоломью отказался дожидаться его возвращения, потому что тот мог отсутствовать и весь день, слушая лекции или читая где-нибудь в библиотеке, поэтому он предложил сходить в монастырь доминиканцев: ему хотелось осмотреть Балмера и проверить его распухшую челюсть. Майкл решил сопровождать его. Пока он не сумеет допросить Сетона, расследование все равно не сдвинется с мертвой точки, но существовали и другие обязанности проктора, и одна из них – выяснить, флиртовал ли послушник доминиканцев с проститутками, когда его избил Кип Рауф. Если это правда, Майклу придется наложить на него изрядный штраф, чтобы ему – и его друзьям – не захотелось повторить это еще раз.

Они с Бартоломью свернули с Хай-стрит и пошли через лабиринт улочек и переулков к болотам, на которых стоял монастырь доминиканцев. Солнце опять нещадно палило с чистого неба, и между лопатками Бартоломью, щекоча, стекали струйки пота.

Он вытер лицо рукавом и перешагнул через собаку, развалившуюся посреди дороги – ей было слишком жарко, чтобы уворачиваться из-под ног. Еще один пес жадно лакал воду из миски, поставленной там для бездомных собак каким-то чутким человеком. К тому времени, как они добрались до монастыря, Бартоломью был липким от пота, а дряблое лицо Майкла побагровело. Большой Томас открыл им ворота и потребовал объяснить цель визита.

– Мне нужно поговорить с приором Морденом, – ответил Майкл и пошел было внутрь.

Но Большой Томас перегородил путь.

– О чем?

Майкл с изумлением уставился на него.

– О том, о чем я не собираюсь делиться с привратником! Немедленно сообщи Мордену, что я пришел повидать его!

Большой Томас нахмурился.

– Ненавижу дежурить у ворот! Если я задаю слишком много вопросов, посетители обвиняют меня в том, что я не в меру любопытен; спрашиваю мало – меня бранят за то, что я впускаю кого попало. Никогда не угодишь. И нечего мне было бросать кровельное дело – здесь нужно слишком много думать.

Когда тот пошел за наставником, Майкл прыснул.

– Ему еще повезло, что он выбрал именно доминиканцев. Они думают меньше, чем в любом другом ордене Кембриджа.

– Что вы там насчет мыслей? – полюбопытствовал крохотный приор Морден, спеша поздороваться с ними. – В городе стали слишком много думать, а это не приведет ни к чему хорошему. Отличный пример – эти ваши рассуждения касательно Святой Крови, которым вы предавались вчера. Я не понял ни единого слова – и до сих пор не понимаю, хотя Маленький Томас вчера провел не один час, пытаясь объяснить мне это.

– Я не думаю, что вы обсуждали реликвии крови с Сетоном и Уитни из общежития святого Бернарда, нет? У них имелись свои взгляды на этот вопрос.

– Разумеется, нет, – негодующе воскликнул Морден. – Они же францисканцы!

– Вы уверены, что никогда не беседовали с ними? – пустил пробный шар Майкл. – И не скрещивали мечи, хотя бы ненадолго?

Морден поджал губы.

– Ну, был случай пару дней назад, когда Уитни подкатился ко мне с вопросом, не посещал ли я Хейлз или Эшбридж. Но я не болван, брат, и прекрасно знаю, чем знамениты оба эти места: реликвиями крови. Я ответил «нет» и ушел без дальнейших разговоров.

– А ваши монахи? – нажимал Майкл. – Они такие же сообразительные, когда дело касается коварных францисканцев, пытающихся втянуть их в подобную дискуссию против их воли?

– Да, – заявил Морден. – Ни один из них не будет поддерживать беседу на столь рискованную тему с францисканцами, особенно с прибывшими из этой преисподней – Оксфорда.

– В самом деле? – снисходительно уточнил Майкл. – Тогда, возможно, вы объясните мне, почему Маленький Томас согласился помочь Уитни выяснить подлинность одной реликвии Святой Крови?

– Он согласился? – несчастным тоном спросил Морден. – Я об этом ничего не знаю, но он гость, а не один из моих монахов. Я предпочитаю предоставлять гостей самим себе, особенно тех, кто прибывает сюда для научных занятий. Если я пытаюсь вмешиваться, они становятся вспыльчивыми и заявляют, что я мешаю их образованию. Я уже научился не трогать их. Значит, Маленький Томас воспользовался моей снисходительностью, хотя я не представляю себе, что такой достойный человек, как он, мог сказать францисканцам, особенно этой парочке; Сетон очень самонадеян, а Уитни… гм… был фанатиком.

– Фанатиком? – повторил Майкл.

– Что касается реликвий крови, – вздохнул Морден. – Он говорил по секрету, но я думаю, теперь, когда он мертв, это уже неважно. Когда он спрашивал меня про Хейлз и Эшбридж – до того, как я ушел – он говорил, что все эти реликвии необходимо уничтожить, потому что иначе невежественные люди начнут им поклоняться и тем запятнают свои души. Однако мне кажется, пока молитвы стремятся, куда следует, не имеет значения, направляет их Святая Кровь, месса, святые или что-нибудь еще.

– Будьте осторожней, отец приор, – предостерег его Майкл, улыбнувшись про себя такому терпимому отношению со стороны члена столь неистового ордена. – Это близко к ереси, а ваш великий магистр весьма скрупулезен к подобным вещам.

Морден поморщился.

– Да, вчера вы говорили мне, что я, как доминиканец, должен осуждать реликвии крови. Полагаю, именно поэтому Уитни и подошел ко мне: он ожидал, что я, как высокопоставленный доминиканец, разделяю его взгляды.

– Взгляды, которые противоречат позиции его собственного ордена, – пробормотал Бартоломью. – Значит, теперь мы знаем, что он думал, и нет нужды спрашивать об этом Сетона.

– А вам известно, что думает Маленький Томас? – поинтересовался Майкл. – Придерживается ли он принципов вашего ордена или, как Уитни, идет против них?

– Представления не имею, – признался Морден. – Мы с ним беседовали о полемике, но он никогда не оказывал мне чести сообщить свое мнение. Вы думаете, что его подослал к нам сам великий магистр, чтобы он выискивал среди нас еретиков и мятежников? – Его миниатюрные черты исказились в тревоге.

– Это возможно, – злорадно сказал Майкл.

– Нет, – одновременно сказал Бартоломью.

Морден с еще более несчастным видом щелкнул пальцами, подзывая проходившего мимо служку. Им оказался Джон Рауф, и ему приказали сопроводить посетителей в дормиторий, который Балмер делил с другими послушниками.

По дороге Рауф изо всех сил старался втянуть их в разговор и выяснить, о чем они собираются спрашивать Балмера. Его определенно не убедило утверждение Бартоломью, что он пришел сюда только по профессиональной надобности, и служка то и дело выразительно смотрел на массивную фигуру старшего проктора.

– Это Балмер начал драку, – провозгласил, наконец, Джон, оставив свою заискивающую манеру, когда понял, что от нее нет толка. – А вовсе не мой брат Кип. Если Балмер сказал по-другому, он наврал Он пришел к церкви за шлюхами.

– Разве? – ответил Бартоломью, которого мало волновало, чем занимался послушник. Его это не касалось.

– Да, – сердито заявил Джон. Они вошли в узкий коридор, и он шагнул вперед, перегородив им путь. – И ему вовсе не нужен доктор, так что можете не тратить зря время и отправляться домой.

Бартоломью не шелохнулся.

– Об этом судить мне, а не тебе. Отойди в сторону.

– Я не собираюсь… – Но тут над ним нависла крупная фигура Майкла, и остаток фразы замер в глотке у Рауфа. Он молча и очень неохотно показал на нужную дверь.

– Ему не нравится, что мы здесь, – пробормотал Майкл, глядя, как тот, ссутулившись, удаляется. – Что-то куда мы нынче ни пойдем, везде мы personae non gratae.

– Ты обладаешь властью оштрафовать его брата за нападение на Балмера – а судя по тому, с чем я сегодня успел столкнуться, ничуть не удивлюсь, если зачинщиком был Кип. Да и вообще все это странно. С чего вдруг такая деревенщина, как Кип, выделил Балмера, глазевшего на проституток? Может, потому что у него там есть любимица, и он не хочет делиться с ней со студентами университета?

Он открыл дверь дормитория и вошел в длинную комнату. Балмер сидел на последней кровати, прижимая к распухшему лицу охлаждающую примочку. Он выглядел намного хуже, чем день назад, потому что опухоль увеличилась, но уже не шатался и не говорил глупостей. Когда они подошли, Балмер нахмурился.

– Я вам еще вчера сказал, – начал он без вступления. – Меня ударил Кип Рауф.

– Очень странное повреждение для удара, – заметил Бартоломью, внимательнее приглядываясь к опухоли. – Должно быть, он попал под необычным углом.

– Я знаю только, что мне больно, – уныло заметил Балмер. – Но я человек мирный и не разбираюсь в правильных и неправильных углах удара.

Бартоломью вскинул брови, точно зная, что Балмер имел репутацию законченного и опытного драчуна и отлично разбирался, куда и как бить.

– Трудно выяснить правду, когда нет независимых свидетелей, а оба противника утверждают, что виноват второй, – сказал Майкл, глядя, как Бартоломью садится на кровать и осторожно ощупывает опухоль.

– Я уже сказал вам, что случилось, – разозлился Балмер, отталкивая врача. – Я скоро даю последние обеты и не имею права лгать. А вот братья Рауф могут; они еще и воруют.

– Ты можешь это доказать? – тут же спросил Майкл. – Если да, я займусь этим и выдвину обвинение.

Балмер сидел с глуповатым видом.

– Я повторяю то, что мне говорили другие. Они, может, и боятся братьев Рауф, а я – нет.

– Где произошла драка? – спросил Майкл.

– Около церкви святого Андрея.

– Что ты там делал?

Балмера вопрос удивил.

– Это ближайшая к монастырю церковь, и я часто хожу туда молиться. Многие доминиканцы ходят. В нашей часовне днем бывает шумно, а некоторые из нас стремятся во время молитвы к тишине.

Бартоломью пытался стереть с лица выражение недоверия, но Майкл об этом не беспокоился, и лицо его было откровенно скептическим.

– Не такой уж ты набожный, Балмер, поэтому можешь не притворяться. Твои достоинства и умения лежат в другой области – не сомневаюсь, что они очень ценны для твоего ордена – но не пытайся меня обмануть.

– Ладно, – буркнул Балмер. – Я кое за кем наблюдал.

– Понятно. Приору Мордену известно, что ты проводишь время, заигрывая со шлюхами?

– Этого я не делал! – потрясенно вскричал Балмер. – Я иногда смотрю на них вечерами, но драка с Рауфом произошла днем.

– И за кем же ты наблюдал? – с любопытством поинтересовался Майкл.

Балмер забеспокоился.

– Лучше я промолчу.

Майкл проследил за его тревожным взглядом, брошенным на дверь.

– Не волнуйся, тебя не подслушают. Мэтт встанет на страже и проверит, чтобы этого не случилось.

Бартоломью повиновался, и послушник заговорил.

– Я следил за Маленьким Томасом. Он мне не нравится.

– Это почему? – спросил Майкл.

– Точно не знаю, – признался Балмер. – Я человек практический и не подвержен приступам воображения, но он мне очень сильно не нравится, и я решил, что нужно что-то делать. Приор Морден очень добрый человек, но он склонен видеть в людях только хорошее, а я не хочу, чтобы он пострадал из-за того, что ему нравится Маленький Томас.

– Нельзя ли поточнее? – попросил Майкл, подняв руку: Бартоломью начал было говорить, что подозрения, вероятно, возникли от того, что Томас иностранец, а они часто вызывают отрицательные эмоции в английских городах.

Балмер подвигал компресс на лице.

– Он говорит, что он из университета в Пэксе, а я о таком никогда не слышал и не верю, что он существует. Я боюсь, что он приехал сюда шпионить за нами, чтобы проверить нашу позицию в вопросах Святой Крови. Никто из нас толком не разбирается в этом дурацком деле, а приор Морден слишком откровенен из-за своей доброты – мне кажется, он даже считает, что францисканцы правы – и может сознаться в этом не тем людям. А я не хочу, чтобы общину в Кембридже отлучили от церкви накануне моих последних обетов; я хочу когда-нибудь стать приором, а этого не случится, если меня объявят еретиком.

– И все? – спросил Майкл. – Тебе не нравится Томас, потому что он из неизвестного тебе университета, и ты думаешь, что он может оказаться инквизитором?

Балмер кивнул.

– И еще потому, что он задает много вопросов. Вы же знаете, я терпеть не могу Кипа Рауфа, но даже ему не нравится Томас. Поэтому мы и подрались. Я следил за Томасом, а Кип собирался воткнуть ему между лопаток нож. Я не могу потворствовать убийству, даже такого человека, как Томас. Я ему велел опустить нож, а он меня ударил.

Брови Майкла взлетели вверх.

– И почему ты не упомянул об этом раньше? Мы считали, что ты глазел на проституток, а теперь выходит, что ты предотвратил убийство? Почему ты скрывал свой благородный поступок?

– Потому что тогда пришлось бы признаться, что я следил за Томасом, – неохотно произнес Балмер. – Хотя он, возможно, уже понял, что я его подозреваю – я ж говорил, что он умный. Кроме того, Кип и Джон уже не в первый раз пытались его убить, но он слишком хитрый, чтобы его убили простые служки. И если Рауфы и дальше будут его преследовать, то погибнут они, а не Маленький Томас.

Бартоломью только успел выйти из монастыря доминиканцев, как его позвали к кармелитам. Тамошнему приору стало хуже, и он потребовал, чтобы врач провел с ним остаток дня. К тому времени, как Бартоломью вернулся в колледж Михаила, было уже поздно разговаривать с проктором, да и свет почти во всех комнатах потушили. Несмотря на изнуряющую духоту, спал уставший Бартоломью беспробудно и проснулся только тогда, когда зазвонили к заутрене колокола. Перед завтраком он встретился с Майклом и узнал, что Кип Рауф подтвердил рассказ Балмера – и очень гордился тем, что нашел в себе мужество противостоять такому человеку, как Томас, с его очевидной порочностью. Майкл предупредил, чтобы тот не вздумал повторить этого, и сильно оштрафовал, чтобы получилось убедительнее.

Оба ученых провели все утро, обучая студентов, и встретились значительно позже полудня. Майкл, чьи классы были меньше и не требовали столько внимания, второй раз пошел к братьям Рауф, чтобы предостеречь их, но выяснил, что со вчерашнего вечера их никто не видел. И Балмер, и Морден в один голос сказали, что братья частенько исчезали по своим делам, и ничего необычного в этом нет. Оба ничуть не обеспокоились их несвоевременным отсутствием.

– Я встревожен, Мэтт, – признался Майкл, когда они шагали в сторону Хай-стрит. Проктор хотел навестить Сетона. – Мне вовсе не хочется, чтобы братья Рауф погибли от руки Томаса.

– Это они хотели убрать его, а не наоборот. А если их убили, Томас с легкостью скажет, что это была законная самооборона. Не знаю, почему они на него напустились: он не сделал ничего плохого, только что является умным иностранцем.

Майкл не был в этом так уверен, но спорить не стал, понимая, что они опять разойдутся во мнениях. Бартоломью тоже оставил эту тему и посмотрел через дорогу, где шли, погруженные в разговор, двое в рясах кармелитов. Точнее, говорил Эндрю, а Урбан слушал. Бартоломью не мог сказать точно, но ему показалось, что Урбан всхлипывает, и предположил, что наставник отчитывает его. Собственные, пусть и короткие, наблюдения подсказывали ему, что Эндрю наставник суровый и требовательный, и угодить ему нелегко. Он вспомнил упоминание о предыдущем послушнике, в котором было все, чего только может желать учитель, но который «предал» Эндрю, подыскав себе более знающих профессоров, предположил, что Урбан в сравнении проигрывает, и пожалел парня: состязаться с призраками – занятие трудное и проигрышное.

Майкл коротко постучал в двери святого Бернарда и заметался из стороны в сторону, ожидая, пока им откроют. Бартоломью смотрел, как Эндрю благодарно опустился на низкую ограду, окружавшую церковь напротив, а Урбан уселся рядом с ним. Старик устал и мечтал об отдыхе, а Урбан казался обеспокоенным и встревоженным. Когда появился засаленный поваренок и спросил Майкла, что ему нужно, монах не ответил; он просто оттолкнул его и прошел внутрь, направляясь в меньшую из двух комнат первого этажа, где Сетон в одиночестве наслаждался едой.

– Вы один? – спросил Майкл. – А где кармелиты?

– Вышли, – ответил Сетон прежде, чем Бартоломью успел сказать, что они сидят напротив, на солнышке. – Их нет почти весь день, что вполне устраивает меня. Я здесь, чтобы учиться, но читать очень трудно, если они целый день болтают.

– Они много разговаривают? – поинтересовался Майкл, взяв кусок хлеба.

– Эндрю разговаривает, – ответил Сетон и поморщился, когда Майкл забрал последний кусок цыпленка. – Вечно втолковывает этому глупому послушнику что-нибудь, что тот через час забудет. Кармелиты никого к себе не принимают, а мозги у них, как правило, никакие. Боюсь, то же самое относится и к моему ордену. Но у францисканцев, по крайней мере, есть люди, подобные мне, чтобы показать миру умное лицо. Уитни был таким же, пока эта парочка не убила его.

– Уитни интересовался реликвией Святой Крови, – начал Майкл. – Вы уверены, что он не пытался отобрать ее? Ваш орден настойчиво стремится к тому, чтобы уберечь подобные предметы от уничтожения доминиканцами. Возможно, он хотел схватить ее в неправильно понятой попытке уберечь – забрать ее у беспомощного старика, который не сможет противостоять решительно настроенным и целеустремленным доминиканцам?

Сетон вздохнул.

– Я не собирался нагружать вас не относящимися к делу подробностями, но Уитни не был приверженцем учения моего ордена – он не признавал состоятельности таких реликвий. Но к чему эти вопросы? Вы еще не пришли к моему выводу: его убили кармелиты?

– Вам нравился Уитни? – вместо ответа спросил Майкл.

Сетон растерялся.

– Я знавал более добрых и любезных людей, но я его не убивал, если вы спрашиваете об этом. Я слышал о вашей находке на крыше, но я не из тех людей, кто лазает по крышам, брат. Подобная ловкость для тех, кто моложе: например, для юного Урбана.

– Вы видели Урбана у трубы? – тут же спросил Бартоломью. – Или видели на нем крошку черепицы, раз предполагаете, что он туда лазил?

– Нет, – признал Сетон. – Но я не обращал особого внимания ни на него, ни на его наставника, потому что считал их ниже своего достоинства. Вот Уитни постоянно втягивал их в разговор. Но вот теперь я вспоминаю – да, Урбан действительно лазил вверх по приставной лестнице. Возле нашего окна было голубиное гнездо, и постоянное воркованье и хлопанье крыльями очень раздражало Уитни, поэтому Урбан предложил сбить это гнездо. Вот вам! Я все доказал, брат! Урбан умеет пользоваться приставными лестницами и прекрасно чувствует себя на крыше!

– Трудно представить… – начал было Бартоломью, но Сетона было не остановить.

– Тот, кто убил Уитни, обладал именно такими умениями. Урбан и есть негодяй, в точности, как я и говорил.

Стало понятно, что больше ничего они от Сетона не добьются, поэтому Бартоломью и Майкл откланялись.

Бартоломью вслед за Майклом вышел на палящее послеполуденное солнце. Майкл ахнул от внезапности обрушившегося на них зноя и потребовал, чтобы они отправились в «Брейзен Джордж», выпить холодного эля и обсудить все, что выяснили. Хотя профессорам не разрешалось посещать таверны, Бартоломью решил, что жара слишком угнетает и можно позволить себе нарушение правил. Он вслед за монахом вошел в мирную комнату гостиницы, и им принесли эля из самых глубоких подвалов. Эль был прозрачным, холодным и освежающим, и он потихоньку стал приходить в себя. К сожалению, об их деле ничего утешительного сказать было нельзя, и сколько бы они его не обсуждали, не могли добавить ничего нового. Оба друга безутешно смотрели на остатки эля, и тут дверь отворилась, и вошел Маленький Толлас.

– Церковный сторож сказал, что я могу найти вас здесь, – любезно произнес он. – Я так понял, что вы меня искали – хотели расспросить о том, как братья Рауф пытались меня убить?

Если Майкла и смутило это дерзкое заявление, он этого не показал.

– Да, – ответил проктор. – Так вам известно о том, что пытались сделать Кип и Джон?

Томас сел и усмехнулся.

– Трудно не заметить арбалетную стрелу, если она пролетает мимо вас на расстоянии одного пальца, или лошадь, которая пытается вас затоптать. А вчера они шатали лестницу, по которой я лез на крышу, заодно подвергая опасности и Бартоломью. Разумеется, я это заметил.

– И что сделали? – сердито вопросил Майкл.

– Ничего. Все эти попытки были весьма неуклюжими, и реальная опасность мне не угрожала – хотя арбалетная стрела оказалась чересчур близко.

– Почему вы так легко к этому относитесь? – спросил Бартоломью. – Большинство людей встретились бы со своими вероятными убийцами лицом к лицу и захотели узнать, что происходит.

– Мне ни к чему спрашивать. Я точно знаю, почему они так настроены против меня. Ни один из кембриджских доминиканцев не стал ученым, и ни они, ни их служки не понимают, чего ради я посвятил всю жизнь книгам. Кроме того, я приехал из университета, о котором они никогда не слышали; я выгляжу, говорю и веду себя не так, как они. Я чужак, иностранец, и потому подозреваемый. Они невзлюбили меня из-за собственного невежества, ни больше и ни меньше.

Балмер говорил именно об этом, и братья Рауф тоже, и Бартоломью предположил, что даже в университетском городе вполне возможно, что образованность и ученость будут восприниматься, как противоестественный порок. Кроме того, доминиканцы стремились жить в тесном местном кружке – даже валлийские и ирландские ученые считались среди них чужаками, поэтому человек из таинственного Пэкса должен был стать очевидной мишенью для их ограниченной ненависти.

Однако Майкла объяснения Томаса не удовлетворили.

– Они считают вас инквизитором. Это так?

– Существуют инквизиторы-доминиканцы, которые докладывают великому магистру о случаях ереси, но все они англичане, смешавшиеся с местной общиной. Это вам не иностранцы, которым никто не станет доверять. Подобная уловка будет бессмысленной.

– Это значит «да» или «нет»? – настаивал Майкл.

– Это значит «нет», – ответил Томас несколько нетерпеливо. – Я просто ученый и священник.

Майкл уже собрался порасспрашивать его об интересе к смерти Уитни – и о его собственной позиции в отношении реликвий Святой Крови – но тут раздался стук в дверь, и вошел один из церковных старост.

– Вас просят подойти к реке, у причалов, брат, – задыхаясь, сказал он. – Там произошел несчастный случай, и говорят, что погибший жил в общежитии святого Бернарда.

Бартоломью вскочил на ноги.

– Кто? Сетон?

Староста помотал головой.

– Старик в рясе кармелита.

– Ты имеешь в виду отца Эндрю? – потрясенным шепотом спросил Томас. – Мертв?

Бартоломью кинул на него взгляд, испугавшись внезапной бледности иностранца. Опасаясь, что тот упадет в обморок, Бартоломью наклонился, чтобы подхватить его. Томас, не заметив этого, устремил темные, напряженные глаза на старосту, ожидая ответа.

– Я слышал, что погибшего звали Эндрю, – согласился староста.

– Господи, спаси нас! – выдохнул Томас. Он поднял руку, чтобы осенить себя крестом, но она так тряслась, что он с трудом сделал это.

– Да в чем дело? – спросил Бартоломью, убежденный, что того потрясло нечто большее, нежели известие о смерти человека, с которым Томас, по его собственным словам, никогда не встречался. Будучи проктором Пэкса, он наверняка неоднократно сталкивался со смертью – разумеется, если считать, что он говорил правду.

– Я не был с вами до конца честным, – сказал Томас, взяв остатки эля Бартоломью и сделав глоток. – Вы не ошиблись: у меня в этом деле не только мимолетный интерес. Я – один из многих доминиканцев, разбросанных по стране, чтобы прислушиваться к информации о реликвиях Святой Крови и их передвижениях. А реликвия Эндрю казалась особенно важной.

– Инквизитор? – взвился Майкл. – Вы это только что отрицали!

– Я не инквизитор, – возразил Томас. – Я наблюдатель. Это не одно и то же.

– Одно и то же, – отрезал Майкл. – Помните ту рыбью голову, которую Джон Рауф уронил мне на плечо в вашем монастыре? Она лежала у меня на плече, а я об этом даже и не знал, и смотрела на нас своими тусклыми, бдительными глазами. Вот это вы и есть, Томас. Рыбья голова, пристроившаяся на плечах у порядочных людей.

Бартоломью и Майкл спешили к причалам, а Томас торопился следом. Майкл попытался отговорить доминиканца, но тот оказался настойчивым. Теперь он шел с мрачным лицом, и Бартоломью гадал, все ли они выяснили про его связь с реликвией и ее историей.

Был конец базарного дня, и улицы были забиты повозками, людьми и животными. Мычали коровы, которых везли на бойню, хлопали крыльями куры, напыщенные гуси важно шли шипящими стадами. На отару овец яростно лаяла собака, осел пронзительным криком выражал свое неудовольствие всей этой какофонией. Над всем преобладала вонь навоза и мочи, такая сильная под этим палящим летним солнцем, что Бартоломью начал задыхаться, мечтая о глотке свежего воздуха.

Потребовалось немало времени, чтобы протолкаться сквозь толпу и добраться до речных причалов – нескольких обветшалых пирсов, на которые разгружали товары, привезенные на плоскодонках через болота. Те причалы в южной части города, которыми пользовались, были в лучшем состоянии, чем стоявшие без дела позади колледжа Майкл, но староста вел их как раз к этим, полуразрушенным. Пристань колледжа Майкл была буквально заброшена, и любой, рискнувший подняться на нее, рисковал жизнью. Территория вокруг заросла сорняками.

Томас осмотрелся.

– Мне не нравится это место. Оно зловещее.

– Только потому, что здесь тихо после сутолоки главных улиц, – возразил Бартоломью, привыкший к этому месту. – В благоуханный летний вечер здесь очень даже приятно.

– Ну, сейчас здесь ничего приятного нет, – резко ответил Томас. – В такой знойный день, когда солнце самое жаркое, мух здесь больше, чем листьев на деревьях.

Июль стоял засушливый, и река сильно обмелела. Судя по черным полоскам засохшего ила на опорах пристани, вода опустилась на половину человеческого роста. Староста показал, и Бартоломью увидел кого-то, стоявшего по грудь в воде у конца причала. Фигура наклонилась вперед, и голова оказалась под водой. Вокруг собралась толпа, поглазеть на зрелище. Среди них Бартоломью заметил Урбана. Он сидел на пустом бочонке, зажав голову руками, и, похоже, плакал.