Текст книги "Проклятая реликвия"

Автор книги: убийцы Средневековые

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)

Болдуин кивнул сам себе.

– Довольно приятный человек.

– И настолько доверчивый, насколько можно предположить, – более колко заметил Саймон. – Ну, Болдуин, что же на самом деле произошло?

– Подумай вот о чем, Саймон. Зачем кому-то было убивать Уилла? Он не представлял никакой угрозы ни для кого в шайке. Он держал в руках всех остальных. Когда Адам захотел, получить реликвию, он не стал драться с Уиллом, а предпочел подраться с Тэдом. Сам Адам признавал главенство Уилла.

– Его мог убить Роб.

– Верно. Он был человеком слабым, бестолковым, и все-таки сумел сделать попытку убить собственного брата, когда решил, что Эндрю отнимает у него женщину. Он мог попытаться убить Уилла – но хотелось ли ему? Я думаю, что желание видеть его мертвым было у кого-то другого.

– У кого?

– У Энни, женщины Эндрю. Суля по тому, что Эндрю сказал Мантреверсу, она любила его и уж конечно не думала, что его убьет собственный брат. Когда она услышала, что на Эндрю напали, что он, вероятно, мертв, кого, по ее мнению, следовало винить? Думаю, что в первую очередь – Уилла. Поэтому она устроила ему ловушку, подстерегая его в переулке. Когда он подошел близко, она просто дернула его за волосы и перерезала ему шею.

– Ты думаешь, потом она вернулась, чтобы убить Молл?

– Молл была уверена что знает, кто убил Уилла. Помнишь, она сказала тебе, что ей опасность не угрожает? Потому что она была уверена, что убийца – Роберт или Адам, и не боялась ни одного, ни второго. Но она ошиблась. Один из них уже был вполне готов убить ее.

– Адам был человеком жестоким и опасным, – задумчиво протянул Саймон. Потом тряхнул головой. – И все-таки он никого не убивал. Он не решился выступить против Уилла, когда тот не дал ему посмотреть шкатулку, и мы знаем, что Роберт смог убить собственного брата, чтобы не отдать ему женщину. Это, должно быть, он.

– Да. Он испугался, что Энни увидели, поэтому вернулся в дом Молл и убил ее.

– С чего он решил, что она для него опасна? – гадал Саймон.

Болдуин промолчал. Его друг бейлиф слишком ему дорог, чтобы вспоминать тот случай, когда оба они допрашивали Роба в первый день, когда увидели его. Тогда Болдуин изучал лужицу холодной рвоты, а Саймон подошел к шлюхе и тихо беседовал с ней. Болдуин представил их обоих: юную Молл, смотревшую на Саймона с бесстыдной улыбочкой, опытную шлюху с головы до ног, и Саймона, усмехавшегося ей в ответ, когда он спрашивал, кого она могла увидеть или услышать. Такой перепуганный человек, как Роб, легко мог решить, что эта негромкая беседа приведет к нужным сведениям. Нет, Болдуин не скажет этого другу.

Но Саймон уже думал о другом.

– Если эта женщина, Энни, убила Уилла, как по-твоему, нужно ее арестовать?

Болдуин поморщился и покачал головой.

– И что хорошего это даст? Она сумела убрать с улиц этого города преступника. По сути, отмщение за убийство ее мужчины привело к прекрасным результатам – четверо разбойников исчезли с наших дорог. Думаю, она заслуживает, чтобы оставить ее наедине с ее совестью.

Эксетер, январь 1324 года

Эти небольшие могилы остались печальным напоминанием о тех днях, подумал он, глядя на них. С одной стороны стоял простой монашеский крест, с другой – более впечатляющий, с особым символом.

Иосиф, окончив молиться за обоих, поднялся с колен, что-то проворчав. Одно колено не хотело разгибаться. Холодная зима всегда приводила к такому результату: правое колено замерзало, как ржавая оконная петля, и ему трудно было подняться после молитвы. Теперь, чтобы доковылять обратно до больницы, ему требовалась палка.

Оба умершие были храбрыми людьми, думал он. Рыцарь из Ферншилля совершил добрый поступок, оплатив их надгробные камни, но, возможно, такого рода благотворительных даров и следует ожидать от подобных ему? Заботиться о тех, кто совершал путешествие и подвергнулся нападению в пути? Немного раздражал этот символ, крест тамплиеров. Их Орден распустили, потому что они были еретиками и не подчинялись церкви. И теперь видеть крест этого Ордена, выгравированный на могильном камне, казалось ему почти святотатством – и все-таки Иосиф не жалел об этом. Человек тот сам по себе был неплохим Он спас жизнь Эндрю, и одно это означало, что он заслужил о себе добрые воспоминания.

– Входи, брат.

– Благодарю, благодарю.

Иосиф прохромал в больницу и посмотрел на кровати.

– Слава Богу, ни одного больного.

Эндрю улыбнулся. Он все еще оставался скрюченным после своего ранения, и боль, а также сдержанное выражение лица никогда не покинут его, но он был доволен.

– Нет. Никаких больше бродяжек, брат.

Иосиф, прищурившись, наблюдал за ним. Да, из этого парня получится хороший послушник. Жаль, что его женщине придется искать себе нового возлюбленного, но так уж сложилось. Те, кого позвал Господь… ну, и все такое прочее.

А уж где можно услышать более ясный зов, чем тот, что услышал человек, прикоснувшийся к проклятой реликвии, с которой никогда не сможет расстаться? Реликвия оставалась в шкатулке, под надежным присмотром Эндрю. Одно время Иосиф думал, не лучше ли отдать ее епископу, но кое-что заставило его засомневаться в этом. Он долго беседовал с сэром Болдуином, и оба решили, что лучше держать все в тайне.

В любом случае, Эндрю к ней однажды прикоснулся, поэтому на нем лежит проклятье – хранить ее. Если он передаст ее другому – умрет.

Вот почему он теперь здесь. Он мог бы оставить больницу и жениться на Энни, но слишком тяжел этот груз, чтобы взвалить такую ношу и на нее.

Нет, чем погубить и ее жизнь, он проведет остаток своей здесь. Потому что он знает – стоит ему оставить больницу и отказаться от реликвии, и он умрет. Так же точно, как умерли Уилл и Адам. По крайней мере, здесь он в безопасности.

АКТ ЧЕТВЕРТЫЙ
Кембридж, конец июля 1353 года

Старый монах закрыл глаза и с облегчением прочитал молитву, когда увидел башни и крыши, вздымающиеся над далекой линией деревьев. Ноги его устали и болели, и спина тоже ощутимо ныла. Эта боль все усиливалась с самого Рождества. Лето началось неудачно для путешествий, с неурочных гроз и сильных ливней, а теперь настала изнуряющая, иссушающая жара, которая высасывала из него скудные остатки сил. Солнце ослепительно пылало в безоблачном небе, и даже фермеры, обычно приходившие в восторг, если лето выдавалось сухим, жаловались, что урожай горит на корню, а земля сделалась сухой и твердой. Монах кинул взгляд на своего спутника, пылкого, по-собачьи преданного послушника, согласившегося отложить свои занятия и отправиться вместе с ним в долгое паломничество, которое началось в аббатстве в Эксетере.

– Осталось уже недолго, отец Эндрю, – доброжелательно сказал младший, видя, как изнурен наставник. – Мы найдем маленькую, тихую гостиницу, и вы сможете восстановить силы. Пока вы отдыхаете, я схожу на общественную лекцию, которые читают тамошние ученые – если, конечно, кто-нибудь из них пережил чуму. Я слышал, что Смерть тяжело поразила университеты.

– Это так, Урбан, – отозвался Эндрю, припомнив гнетущие месяцы три года назад, когда по всему цивилизованному миру промчалась отвратительная зараза и унесла больше жизней, чем возможно было достойно похоронить. – Она забрала всех до единого доминиканцев из Кембриджа, упокой, Господи, их души.

– Это наше окончательное место назначения? – резковато перебил его Урбан, почуяв в старшем монахе редкое для того желание поговорить и твердо намерившись основную часть беседы взять на себя. – Конец поисков? Наверняка я уже сумел завоевать ваше доверие, и вы можете сказать мне, зачем мы покинули Эксетер среди ночи и долгие месяцы странствуем по непроезжим дорогам?

– Я доверяю тебе, Урбан, – ответствовал Эндрю, понимая, что пришло время быть честным, но не желая взваливать такое тяжкое бремя на плечи молодого спутника. – Потому я и попросил сопровождать меня – ты тот самый послушник, кто лучше всех подходит моим нуждам. Я намеревался завершить странствия в Норвиче, но слабею с каждым днем и не уверен, что мне достанет сил завершить то, что начал. Может сложиться так, что придется просить об этом тебя.

– Я это сделаю, отче, – пообещал Урбан, решив, что старик ему в некотором роде польстил. Эндрю не был добродушным наставником, и бывали случаи, когда юноше казалось: что бы он ни сделал, тот не будет им доволен. Его все время сравнивали с другим учеником, у которого имелось все, чем должен обладать послушник, и Урбан часто думал, сумеет ли он когда-нибудь соответствовать взыскательным требованиям Эндрю. – Я обещал послушание, и сделаю все, что необходимо.

– Это будет означать твою смерть, – сказал Эндрю, глядя, как в карих глазах юноши вспыхивают сначала тревога, а потом недоумение. – Ты помнишь слухи о реликвии Святой Крови – той, под высоким алтарем? Сказано, что на ней лежит проклятье.

Урбан растерялся, услышав упоминание о такой странной теме, но постарался спрятать растерянность: он не выдержит, если Эндрю сочтет его глупым или не от мира сего.

– Мы – послушники – дразним этим друг друга. Берем щепку и суем ее в чьи-нибудь руки, и говорим при этом, что теперь он умрет, потому что к его незащищенной коже прикоснулся кусочек Истинного Креста, залитый кровью Христа. Конечно, все это вздор. Никто на самом деле не верит в то, что она проклята.

Как только у него вырвались эти слова, Урбан пожалел об этом; Эндрю не обладал чувством юмора и обязательно с неодобрением отнесется к шуткам над реликвией, даже если она запятнана такой сомнительной репутацией. Он не мог подавить мысли, что безгрешный предыдущий ученик Эндрю не отнесся бы к такой вещи легкомысленно, и снова он, Урбан, окажется несостоятельным. К его изумлению, Эндрю не произнес ни слова упрека.

– Я уверен, что ты наслышан об убийствах в Эксетере, – сказал Эндрю немного погодя. – О том, как Хранитель Королевского Покоя по имени Болдуин де Ферншилль и его друг Саймон Патток обнаружили, что четверо грабителей завладели реликвией. Они передрались друг с другом, и трое из них погибли ужасными смертями. В конце концов реликвия оказалась в нашем аббатстве. Его выбрали за то, что оно находится внутри городских стен, значит, защищено от воров.

Урбан медленно кивнул, насторожившись и не желая выдать себя. Ему вовсе не хотелось заслужить обвинение в том, что он слушает сплетни мирян, которые рассказывают гадости о единственной реликвии в их аббатстве.

– Но я им не верю.

Эндрю скорчил гримасу, которая на его измученном, морщинистом лице сходила за улыбку.

– Я был четвертым вором, который выжил, – негромко произнес он. – Я все это видел. Собственно, ужасные события в Девоншире столько лет назад и послужили тому, что я отрекся от мирской жизни и принял постриг. Мы с моим братом Робом были преступниками… Господь спас мою душу, я расстался с постыдными поступками молодости. Я был грубым и никуда не годным человеком. Но я сумел понять могущество реликвии и хотел быть рядом с ней, чтобы точно знать: она останется там, куда ее поместили, и никто другой не попытается украсть ее с темными намерениями.

Урбан вытаращил на него глаза. Этой части истории он никогда не слышал. Он знал, что его наставник когда-то был необузданным; некоторые послушники утверждали даже, что он был вне закона, но ему и в голову не приходило, что Эндрю сыграл такую большую роль в истории реликвии. Конечно, это объясняет, почему он столько времени проводил у высокого алтаря, где спрятана реликвия.

– Понятно, – сказал он, сознавая, что его ответ недостаточен, но не сумев подобрать других слов, чтобы выразить свои чувства.

– И тебе известно, что произошло дальше. Приор Уильям де Регни отправил меня, как младшего посланника, в далекие края, в Венгрию и страну богемских королей, и я даже учился в иностранных университетах. – Эндрю рассмеялся коротким невеселым смехом. – Мой неумный братец и представить себе не мог, что я – его неотесанный, грубый брат – стану ученым и посланником! Я был и учителем и готовил своего лучшего студента к тому, чтобы он занял мое место в университете, но он… впрочем, ты знаешь, что с ним случилось. Реликвию я взял с собой, но постоянно тревожился о ее безопасности в таких далеких странах, а после долгих лет привез ее назад в Девоншир, в наше маленькое аббатство.

– Да, отец, – послушно сказал Урбан, не очень понимая, к чему идет этот разговор.

Выражение лица Эндрю оставалось сдержанным.

– Она могущественная – более могущественная, чем ты можешь себе представить. И она подлинная. Кроме того, чему я был свидетелем тридцать лет назад, существуют два древних пергамента, подтверждающих ее подлинность.

– Я слышал, что есть документы, но не думал, что это правда.

– Это правда, – сказал Эндрю с убежденностью, удивившей послушника. – Частица Истинного Креста заключена во флакон, завернутый в пергаменты. Любой может взяться за стекло, но прикоснуться к окровавленной щепке внутри – это верная смерть.

Урбан сглотнул, и ему показалось, что яркое солнце перестало быть таким теплым. На дереве застрекотала сорока, он подскочил и почувствовал, что руки трясутся. В его мозгу медленно стало складываться гадкое, подлое подозрение.

– Наше аббатство уже много лет служит стражем реликвии. Она все еще здесь.

Эндрю порылся в складках рясы и вынул кошель, висевший у него на шее. Шнур, на котором висел кошель, был старым, истлевшим, а сама сумка сшита из дешевой пурпурной ткани, грязной и изношенной из-за того, что ее касались многие руки.

– Вот она.

Урбан потерял дар речи и едва подавил в себе порыв пойти на попятный. То, что сделал Эндрю, привело его в смятение.

– Вы забрали ее? Вы укралиее?

Вот неожиданные ответы на все его вопросы: почему они бежали безлунной ночью, таинственность, приказ никому не говорить, что они уходят, отказ Эндрю сообщить ему, куда они идут, выбор дорог, которыми никто не пользовался, хотя по большим дорогам путешествовать было быстрее и безопаснее.

– Я сделал это из лучших побуждений. Дни мои подходят к концу, а с новым приором реликвия не будет в безопасности. Мой долг был очевиден: я должен переправить ее в Норвич, где имеется еще одна реликвия Святой Крови. Там монахи-бенедиктинцы знают, что делать, чтобы она не навредила людям.

Урбана это не убедило. Воровство – это смертный грех, но украсть реликвию из монастыря было невообразимо грешным преступлением, и теперь он, Урбан, замешан в нем. А отец Эндрю, которого он боготворил и чьей суровой набожности мечтал подражать, оказался обыкновенным вором. В голове бушевал вихрь растерянных мыслей, и ему казалось, что его предали. Эндрю прочитал на его лице смятение и отчаяние, и ласково прикоснулся к его руке.

– Я сделал то, что было правильно. Не спрашивай, откуда я это знаю – возможно, Господь подарил мне сие знание, потому что, заверяю тебя, я бы предпочел провести свои последние дни дома, а не брести через всю Англию – только я чувствую это всем своим существом. Приор Джон де Бурго не верит в могущество реликвий крови – мало кто в нашем ордене верит в них – и я боялся, что, вступив в свою должность, он пожелает избавить аббатство от анафемы, в которую превратилась эта реликвия.

– Настоятель доминиканцев поступил именно так, – признал Урбан и тревожно взглянул на кошель, который все еще держал его наставник. – Он сказал, что реликвии Святой Крови вообще не могут существовать по сложным теологическим основаниям, которых я не понял, и приказал уничтожить то, что он назвал «еретическими идолами культа».

– Я не хочу, чтобы эту реликвию предали огню невежества: что Господь счел нужным отдать в наши руки, то человек не смеет сжечь. В любом случае, это не просто обычная реликвия Святой Крови, она другая из-за проклятья, лежащего на ней.

– А вот проклятье… – пробормотал Урбан. – Правда это, что ее заколдовал дракон во времена короля Артура?

– Не будь смешным, – отрезал Эндрю. – Драконы не разговаривают. Рыцари Храма взяли эту реликвию под свою охрану, и я узнал ее историю от одного из них, от человека по имени Джон Мантреверс из Саут-Уитема. Он спас мне жизнь.

– Но рыцарей Храма запретили, а их лидеров казнили много лет назад, – сказал Урбан, чувствуя себя неспокойно при мысли, что Эндрю был связан с еретиками.

– Некоторые не пожелали отречься от Ордена, и Мантреверс был одним из них. Он говорил мне, что частица Истинного Креста принадлежала некогда арабу по имени Барзак, и его долгом было охранять ее от нечестивцев. Когда благословенные крестоносцы освободили Святой Город, а семью Барзака сочли врагами и убили, он наложил на реликвию гневное проклятье. Но проклятье оказалось слишком сильным и стало убивать не только дурных людей, но и хороших. Как раз случай приора Джона де Бурго: он не грешник, но если возьмет ее, чтобы «доказать», что она не обладает никаким могуществом, это все равно будет означать его смерть.

– Значит, вы решили отвезти ее в Норвич и отдать бенедиктинцам, – сообразил, наконец, Урбан. – У них нет ненависти к реликвиям Святой Крови, и они будут относиться к ней с должным почтением. Вы поступили правильно, отец.

Эндрю кивнул. То, что послушника оказалось так легко убедить, принесло ему истинное облегчение. Он ожидал любых обвинений и был уверен, что сам он, поменяйся они ролями, не принял бы этого с такой готовностью.

– Прежде, чем забрать реликвию, я вынул ее из флакона, чтобы убедиться, что это та самая щепка, принесшая Мантреверсу столько бед. Было бы печально добраться до Норвича и обнаружить, что ее когда-то подменили. Я должен был знать наверняка.

Урбан снова вытаращился на него.

– Но ведь это означает… – он замолчал, не желая, чтобы голос выдал его смятение.

Эндрю кивнул.

– Это означает, что я погибну сразу же, как только передам ее в другие руки. Но я все равно с каждым днем слабею, поэтому теперь это неважно. Однако возможно, что мне придется просить тебя взять ее на последний отрезок пути.

– Но если проклятье реликвии настоящее, я тоже погибну!

– Только если вынешь щепку из флакона.

– Тогда я к ней и не прикоснусь, – облегченно сказал Урбан. – Пусть остается завернутой.

Эндрю остановился и открыл мешочек, осторожно вытащив оттуда маленькую шкатулку, в которой лежала небольшая стеклянная склянка, позеленевшая и потускневшая от времени. Урбан зачарованно посмотрел на нее и резко отступил назад, когда Эндрю вытащил позолоченную пробку и вытряхнул содержимое на ладонь. Реликвия не представляла из себя ничего особенного – просто кусочек серебристо-серой щепки со странным пятном, чернеющим с одной ее стороны.

Эндрю зажал ее между большим и указательным пальцами.

– Этого недостаточно, Урбан. Только в том случае, если ты по-настоящему поверишь в могущество реликвии, ты сумеешь довести дело до конца. Ты должен подержать ее в руках и ощутить ее силу. Если ты не готов к заданию, скажи мне, и я найду другого служителя. В Кембридже живет много старых монахов и хватает монастырей, так что найти замену будет нетрудно.

Урбан почувствовал себя уязвленным – неужели его так легко отвергнуть?

– Конечно же, я сделаю так, как вы хотите! – вскричал он. – Я дал клятву выполнять ваши желания и буду делать это, пока дыхание еще теплится в моем теле. Я не оставлю вас.

Последнее замечание оказалось жестоким. Урбану стало стыдно, когда он увидел, как вздрогнул Эндрю. Прежний любимец монаха, поняв, что взял от Эндрю все, что мог, покинул его ради другого, более искушенного наставника, и Урбан знал, что монах расценил это, как вероломство. С его стороны было недобрым сказать такое, и он тотчас же пожалел об этом.

Эндрю положил морщинистую руку на плечо юноши, частично для поддержки, а частично в знак признательности.

– Я знаю. Я верю в тебя. Дай руку.

Урбан задрожал, когда Эндрю протянул запятнанную щепку в его сторону.

Кембридж, несколько дней спустя.

Брат Майкл оставался в блаженном неведении, не зная, что его прекрасная ряса бенедиктинца уже никогда не будет прежней. Он со знанием дела разглагольствовал обо всем на свете, принимая участие в превосходном обеде доминиканцев, и не замечал, что аудитория смотрит не на него, а на его правое плечо. Его сотоварищ, Мэттью Бартоломью, несколько раз попытался привлечь его внимание к этой неловкости, но всякий раз небрежный взмах толстой белой руки монаха заставлял его замолкнуть. Майкл не любил, чтобы его прерывали, когда он блистал своей ученостью.

– Итак, завершая мои тезисы, – напыщенно заявил он, наслаждаясь тем, что никто за последний час не оспорил его аргументов, – скажу, что я согласен с великим теологом Фрэнсисом де Мейронном. В течение трех дней, прошедших между смертью нашего Господа и Его воскрешением, часть Его Крови была отделена от Его Тела и осталась на земле. Следовательно, ни одна реликвия, содержащая Святую Кровь, не едина с Его Божественной сущностью, как не была Его кровь едина с Его Божественной Сущностью в течение тех трех дней в гробнице. Кровь мессы, которая полностью едина с Его Божественной сущностью, куда более достойна поклонения. Однако это не значит, что реликвий Святой Крови следует избегать – напротив, они суть священные и важные напоминания о воскрешении Христа и последующего искупления Им грехов человеческих.

Он сел, довольный изяществом своих доводов и уверенный, что доминиканцы Кембриджа не смогут опровергнуть его слов. Майкл взял нож, проткнул им жареного цыпленка и потянул его к себе, исполненный решимости сожрать его целиком, несмотря на то, что все монахи уже положили ложки и ожидали благодарственной молитвы. Майкл был человеком крупным и пользовался своим положением старшего проктора университета, чтобы получать приглашения на самые изысканные трапезы Кембриджа. Однако с последнего пиршества прошло уже несколько дней, и теперь он наслаждался сильнее обычного.

В этот день его пригласили в монастырь доминиканцев, потому что один из тамошних студентов-послушников оказался замешанным в драку. Как старший проктор, Майкл был обязан расследовать все случаи насилия среди студентов университета. Он взял с собой Бартоломью, предполагая, что мастерство его друга, как профессора медицины, может потребоваться.

Раны послушника оказались не опасными, но приор Морден, все равно благодарный за помощь лекаря, пригласил их отобедать, прежде чем они вернутся в свой колледж. Бартоломью, которого ожидали и другие пациенты, хотел отказаться, но Майкл, знавший, что доминиканцы питаются хорошо, принял приглашение раньше, чем тот успел открыть рот; монах отлично понимал, что обед в доминиканском монастыре будет куда вкуснее, чем любая трапеза в колледже Михаила.

Приор Морден с неловкостью прокашлялся и окинул взглядом собравшихся монахов. Он был человеком крошечным; настолько маленьким, что ему требовалось подкладывать подушки на стул, чтобы доставать до стола, и у него была старая привычка болтать ногами во время еды. Хорошо, что и ноги у него были коротенькими, а то бы его сотрапезникам пришлось сильно страдать от постоянных пинков.

– Ну, что ж, – сказал он, наконец, переводя взгляд с раскрасневшегося, сального лица монаха на его правое плечо. – Понятно.

Бартоломью мог бы сказать Майклу, что тот напрасно тратит свое время, разглагольствуя перед доминиканцами – те были известны, как наименее академически настроенный религиозный орден из всех, что собрались вокруг университета Кембриджа. Морден однажды опрометчиво упомянул старые хроники из своей библиотеки, которые описывали события 1247 года: третий король Генрих презентовал Вестминстерскому аббатству флакон с кровью Страстей Христовых. И теперь между доминиканцами и францисканцами бушевали яростные споры по поводу природы Святой Крови и о том, стоит или не стоит ей поклоняться.

Майкл твердо стоял на стороне францисканцев. Бартоломью не считал данную тему особенно привлекательной, поэтому свои соображения по этому вопросу он держал при себе; имелось куда больше по-настоящему интересных тем для дебатов, и он считал время, потраченное на обсуждение вопроса, к которому он оставался равнодушным, потраченным напрасно.

Доминиканцы некоторое время молчали, и доктор предположил, что из сложного анализа Майкла они почти ничего не поняли. Вообще-то им следовало сейчас стучать по столам своими оловянными кубками и кричать, что монах в их стенах говорил еретические вещи. Именно этого ожидал от них орден. Но большинство из них казались более заинтересованными содержимым своих тарелок, чем заумными постулатами монаха, и Бартоломью почувствовал, что монолог утомил их, и они предпочли бы послушать рассказы гостя об убийствах, в которых ему удалось разобраться, или поговорить о позорных ценах на зерно. Только один из доминиканцев производил впечатление человека, следившего за словами брата Майкла, но он сидел со стороны стола, отведенной для гостей, и казался слишком вежливым для того, чтобы высказываться без приглашения хозяев.

Майкл прищурился, и цыплячья ножка замерла на полпути к его рту.

– И это все, что вы можете мне сказать? Мне кажется, что моя оценка природы Святой Крови заслуживает более серьезного ответа, нежели «понятно». Ты согласен, Мэтт?

– Тот теолог, которого вы постоянно цитировали, – произнес вдруг Морден прежде, чем Бартоломью сумел сформулировать подходящий, ни к чему не обязывающий ответ, – Мейронн. Я могу ошибаться, но мне кажется, что он францисканец.

Майкл уставился на него, не в силах поверить, что тот мог сказать подобное, когда имя Мейронна было на устах любого ученого, хотя бы слегка знакомого с этими научными спорами. Даже Бартоломью, совершенно не интересовавшийся этой полемикой, знал ее ведущих поборников и их основные положения.

– Да, – настороженно произнес Майкл. – И что из этого?

– Францисканцы совершенно не разбираются в теологии, – само собой разумеющимся тоном заявил Морден. В его голосе прозвучало даже некоторое облегчение. – И если вы будете использовать его для доказательства своей точки зрения, то ваш тезис неизбежно провалится.

Майкл вздохнул. Соперничество между орденами было весьма значительным, особенно между францисканцами и доминиканцами, и нередко случалось, что ученые отметали целые научные школы мысли в зависимости от того, кто их предлагал. С некоторым запозданием он сообразил, что ему следовало несколько упростить свои рассуждения, если он хотел добиться здравого отклика от Мордена и его медленно соображающих ставленников.

– Полемика вокруг реликвий крови бросает вызов некоторым основным догматам нашей веры, – сказал он, стараясь сдержать раздражение – ему вовсе не хотелось ставить под угрозу возможность и дальше обедать здесь, обнаружив свое презрение. – Речь идет о том, должно ли поклоняться образчикам Святой Крови, самые знаменитые из которых находятся в аббатстве Хейлз и в Эшбридже. Францисканцы утверждают, что должно, ваш Орден настаивает, что нет.

– Ну что ж, – снова произнес Морден все с тем же озадаченным видом. Его глаза не отрывались от правого плеча Майкла, и он потирал рукой рот. – Разумеется, мы скажем «нет», если францисканцы скажут «да»: по-моему, совершенно естественно, что нам следует расходиться во взглядах. Кровь Христова не священна, нет – ни единая ее капля.

– Но вдумайтесь! – воскликнул Майкл, начиная раздражаться, несмотря на самые лучшие намерения. – Если вы заявляете, что Святой Крови не должно поклоняться, то что вы скажете про мессу? Вы поклоняетесь крови Христовой каждый день, значит, какая-то ее часть должна быть священной!

– О, – сказал сбитый с толку Морден. – Ну, если вы преподносите это таким образом, я полагаю, что чтить реликвии крови – правильно. Однако, как вы сами только что указали, их существует совсем мало. В большинстве своем их подлинность не установлена, и только в Хейлзе и в Эшбридже находятся настоящие реликвии.

– Это не так, – возразил Бартоломью. Даже он, незаинтересованный слушатель, не хотел, чтобы подобное совершенно ошибочное утверждение осталось без возражения. – Склянки со Святой Кровью имеются в усыпальницах по всей стране. Я слышал, что некоторые из них наполнились кровью при особых обстоятельствах, а другие ассоциируются с чудом.

Майкл обратил все свое внимание на злополучного приора.

– Если вы согласны, что реликвии крови следует чтить, вы согласны и с тем, что францисканцы правы, а ваш орден ошибается.

– Ничего подобного, – оскорбился Морден. – Я никогда не соглашусь с тем, что францисканцы правы! Вы перекручиваете мои слова своей запутанной теологией!

– Она действительно запутанная, – согласился сидевший за гостевым столом монах, очевидно, не выдержав ссоры. Он тоже адресовался к плечу Майкла, и тот быстро оглянулся, предполагая, что сзади кто-то стоит. – И теологи из обоих орденов предлагают захватывающие доводы.

Морден опомнился и представил гостя, взмахнув крошечной ручкой.

– Это брат Томас из университета в Пэксе. Он говорит, Пэкс находится где-то на Средиземном море, хотя я о нем никогда не слыхал. Он прибыл к нам недавно, чтобы почитать про ангелов.

Южным происхождением Томаса объяснялась его смуглая кожа, несколько чуждая внешность и напевная мелодика латыни. Бартоломью улыбнулся ему: интересно познакомиться с ученым, так далеко уехавшим из дома.

– Насколько я понимаю, в Пэксе имеется не имеющее равных собрание арабских трудов по естественной философии? – полюбопытствовал он.

Томас улыбнулся в ответ.

– О да, и мы…

– Что ж, я рад, что вы приехали сюда, – прервал их Майкл, потирая руки. – Оксфорд создал себе имя блестящими доводами во время полемики о Святой Крови, а нашим францисканцам чрезвычайно мешает то, что доминиканцы редко бросают вызов их интеллекту. Теперь, когда здесь вы, мы можем выйти на поле боя и показать миру качество наших мыслителей. Во всяком случае, некоторых из них, – поправился он, бросив уничижительный взгляд на Мордена.

– Я прискорбно не отвечаю вашим требованиям, – скромно сказал Томас. – Особенно потому, что магистр Уитни из Грэй-Холла в Оксфорде занимается в этом семестре в Кембридже, а он один из признанных экспертов-францисканцев в вопросе о реликвиях крови, и мне с ним не сравниться. Он поселился в общежитии Бернарда, где, как мне говорили, университет размещает самых выдающихся приезжих ученых.

Пока Майкл превращал своего цыпленка в груду костей, Томас начал осторожно опровергать его тезисы, то и дело вставляя совершенно ненужные извинения за недостаточное понимание – он был искушенным полемистом, а материалом владел досконально и полно. Несмотря на то, что он возвращал доминиканцам интеллектуальную честь, братья забеспокоились, стали бросать многозначительные взгляды, намекая, что день пропадает напрасно, Морден так размахивал ногами, что становилось ясно – он тоже утомился. И тут его взгляд в последний раз упал на правое плечо Майкла. Он не выдержал.