Текст книги "Проклятая реликвия"

Автор книги: убийцы Средневековые

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)

Уровень воды в реке неестественно понизился, некоторые ручьи пересохли, и во всем городе воняло. В начале недели Бартоломью навещал сестру в деревне, а когда вернулся, глаза защипало, и они заслезились из-за едкой вони гниющих нечистот и разлагающихся внутренностей, выброшенных с бойни, а также запаха протухшей непроданной рыбы у причала. Живя в городе, он не осознавал, каким ужасным сделалось зловоние.

– Что я думаю о проклятой – и предположительно поддельной – реликвии? Или что я думаю о заявлении Сетона, будто Уитни был убит? – уточнил Бартоломью, глядя вверх, на первые мерцающие звезды. С юга подул легкий ветерок, и пусть он был горячим и сухим, но зной все-таки ослабил.

– И о том, и о другом. Но сначала давай о реликвии. Как по-твоему, она настоящая?

– Представления не имею, но только на этой неделе мне предлагали два кусочка Истинного Креста, да и вообще, всегда есть желающие продать какую-нибудь священную частицу тела или предмета, когда-то принадлежавших Христу и Его святым. Почему Эндрю должен от них отличаться?

– Из-за самого Эндрю, – отозвался Майкл. – Я достаточно долго пробыл старшим проктором чтобы оценить человека с разумной степенью точности. Так вот, я чувствую, что он не лжет.

– Возможно, но ведь ты спрашивал не об этом. То, что Эндрю верит в святость своей реликвии, не доказывает ее подлинности. А вот насчет епископа Дарема Сетон не ошибся: того, который жил во времена первого крестового похода, действительно звали Ранульф Флэмберд, а не Джеффри Мэппстоун. Я бывал в Дареме, и мне рассказывали о Флэмберде, когда я посещал собор. Есть два подозрительных момента: печать не соответствует имени на документе, и Флэмберд никогда не бывал в Иерусалиме. Он был слишком занят, занимаясь всякими неприятными делами здесь и в Нормандии.

– Значит, наши мнения разошлись. Я считаю, что ты ошибаешься, и у Эндрю действительно хранится нечто могущественное и святое. – Майкл замялся, но все-таки выпалил: – Я ощутил это, когда хотел взять реликвию у него.

Бартоломью поразился.

– Никогда не думал, что такого практичного человека, как ты, можно убедить чем-то столь эфемерным, как какое-то ощущение.

– Не насмехайся, – огрызнулся Майкл. – Не так-то просто признаться, что меня охватила волна благоговения, когда я увидел реликвию Эндрю, поэтому не усугубляй моей неловкости. Все, что мне известно – это то, что я ощутил нечто достойное в самом Эндрю и нечто могущественное в его ноше.

– Просто потому, что он не позволил тебе коснуться его, – рассудительно заметил Бартоломью, решив пресечь нерешительность Майкла на корню до того, как она помешает расследованию. – Подобная тактика влияет на слабохарактерные умы, и я удивлен, что ей поддался и ты тоже.

– Сетон был прав, – раздраженно парировал Майкл. – Ты врач и ничего не знаешь о теологии. Но ни к чему спорить, если мы все равно не согласимся друг с другом. Что ты думаешь о заявлении Сетона, будто кармелиты убили Уитни?

Бартоломью обдумал вопрос.

– Урбан производит впечатление вспыльчивого юноши, но я не представляю, чтобы он полез на крышу, дабы убить свою жертву таким причудливым способом – или чтобы Эндрю попустительствовал этому. С моей точки зрения, Уитни просто не повезло – он заглянул в трубу, когда от нее отвалился кусок. Его оглушило, и он погиб, вдыхая сажу. Но… – Он провел рукой по волосам и глубоко вздохнул.

– Что «но»?

– Очень уж это удобно. Францисканец ссорится с двумя кармелитами, угрожает объявить их шарлатанами, и вскоре после этого его находят погибшим в результате несчастного случая, причем весьма необычного, чтобы не сказать больше. Причем Урбан и Эндрю в это время находятся в доме, а Сетон – вне дома.

– Так говорит Сетон. Эндрю и Урбан утверждают, что он стоял рядом с телом, когда они спустились посмотреть, откуда эти странные звуки. Кто-то из них лжет.

– Я склонен думать, что Эндрю.

– А я думаю, Сетон, – возразил Майкл. – Урбан недостаточно сообразителен, чтобы обмануть человека с моим умом – я мог поймать его на противоречиях.

– Ну, нет – когда рядом наставник, готовый в любой миг вмешаться и помочь, – возразил Бартоломью. – Ты предпочитаешь Эндрю, потому что он рассудительный, в то время, как Сетон агрессивен, груб и надменен. Но характер не делает человека убийцей или невинным младенцем.

– Значит, – подытожил Майкл, когда они добрались до колледжа Михаила и забарабанили в ворота, чтобы их впустили, – ты уверен, что Уитни угрожал кармелитам разоблачить их реликвию, как фальшивку, и они убили его до того, как он успел сделать это. А я считаю, что Уитни и Сетон из-за чего-то поругались, и один из них погиб. Ты сам рассказывал, что позавчера он скандалил с Большим Томасом, стало быть, он был из скандальных типов – и в результате лишился жизни.

– Это как же? Он покорно ждал, засунув голову в каминную трубу, пока Сетон сбросит вниз камень?

– А почему нет? В твоем представлении именно это и сделал Урбан!

Бартоломью потер подбородок и рассеянно кивнул привратнику, отпершему ворота.

– Бессмыслица какая-то, правда? И у тебя, и у меня есть подозреваемый, но в действительности мы не можем доказать, что убийца вообще существовал. Более правдоподобно – куда более правдоподобно – что Уитни умер из-за нелепого, несуразного несчастного случая.

Майкл не мог так легко выбросить все из головы.

– А что ты думаешь о Томасе? Он с подозрительной закономерностью то и дело возникает в этом деле: прекращает публичный скандал между Уитни и бывшим кровельщиком; знает очень много о теологии реликвий крови, любимом предмете Уитни, а вот об ангелах – специальности Сетона – почти ничего не знает.

– Не понимаю, с какой стати втягивать в кончину Уитни Томаса, брат. Он умен, при этом не настолько поглощен занятиями, чтобы не посмеяться, в отличие от большинства наших клириков. Я бы с удовольствием познакомился с ним поближе.

Майкл поджал губы.

– Ты только что советовал мне не допускать, чтобы дружественные отношения вмешивались в оценку происшедшего, а сам попал в ту же ловушку. Однако мне кажется, что в Томасе есть что-то тревожащее. Он доминиканец, а их орден считает, что реликвиям крови поклоняться нельзя, в то время как францисканцы предлагают относиться к ним с величайшим уважением.

– Ты обнаружил в нем одну-две странности и уже готов обвинить его в преступлении. А я уже сказал, причем дважды, что вовсе не уверен, было ли вообще преступление. И я не думаю, что Томас имеет какое-то отношение к смерти Уитни.

– Да почему ты в этом так уверен?

– Потому что у него есть алиби: когда Уитни погиб, он находился в монастыре доминиканцев – и мы с тобой тоже.

– Это верно, – неохотно согласился Майкл. – Однако то, что он не мог сам забраться на крышу, не означает, что он не нанял кого-нибудь другого для этой цели. – Монах задумался. – Ты говорил, что скандал между Уитни и тезкой Томаса, который он уладил, произошел из-за кровель?

Бартоломью кивнул.

– Большой Томас был кровельщиком, пока не принял постриг.

Глаза Майкла заблестели.

– Кровельщик – это специалист по крышам. А Уитни погиб из-за предмета, сброшенного с крыши. Интересно, имеет ли это существенное значение.

– Нет, – твердо заявил Бартоломью. – Связь слишком неуловима.

Майкл вздохнул.

– Сегодня мы ни к чему не придем, поэтому нужно забыть об этом и посмотреть, что там осталось на ужин. Я умираю с голода.

Бартоломью уставился на него.

– Того, что ты съел у доминиканцев, многим хватило бы на неделю!

– Я же не «многие», Мэтт, – благодушно ответил Майкл. – Я другой. Именно поэтому я буду копаться в этой странной смерти до тех пор, пока не получу ответов на все вопросы.

Все следующее утро Бартоломью читал лекции, потом отправился с двумя старшими студентами навестить пациента в монастыре кармелитов. Болел приор, Уильям де Линкольн, крупный мужчина со странными волосами, пучками торчавшими над его лбом. Его уложил в постель приступ лихорадки, и он только радовался возможности убить время в праздной болтовне со своим доктором.

Бартоломью с трудом сумел сбежать от него, чтобы заняться остальными делами.

День опять выдался знойным, и он просто изнемогал от духоты в своей шерстяной мантии. Бартоломью мечтал снять ее, но университет постановил, что все профессора и студенты должны ходить в определенной одежде, по которой их можно моментально опознать, и он не хотел подавать студентам дурной пример.

Перегрелся не только он. Проходя мимо церкви святого Ботольфа на Хай-стрит, Бартоломью заметил знакомую фигуру. Отец Эндрю сидел с несчастным видом на стене, окружавшей кладбище, и рукавом рясы вытирал пот со лба.

– Может быть, принести вам эля с водой, отец? – участливо предложил Бартоломью, понимая, что старики тяжело переносят такую жару.

Эндрю покачал головой.

– Зной не угнетает меня – в прошлом я знавал и более лютое солнце. Через десять лет после того, как я принял сан, мой приор оправил меня с долгой, тяжелой миссией в земли богемцев и мадьяр.

– В самом деле? – заинтересовался Бартоломью. Не часто встретишь человека, путешествовавшего в такие экзотические места. – Должно быть, это было интересно.

Эндрю улыбнулся.

– Это стало приятной переменой в моей жизни. Я смог посетить далекие университеты, а в одном меня даже назначили хранителем законов – должность, подобная должности брата Майкла. Но я нигде не осел и с радостью вернулся к мирным девонширским холмам, как только завершил свою миссию.

– А что у вас была за миссия? Поиски реликвий?

Эндрю поморщился.

– Я считался младшим дипломатическим посланником, но настоящей целью приора Уильяма было отослать меня подальше, чтобы излечить от того, что он считал опасной одержимостью реликвиями. Однако за время моего отсутствия приор сменился. Мастер Хью и его преемники не стремились «излечить» меня, а просто предоставили самому себе – ну, до тех пор, пока не избрали Джона де Бурго.

– Понятно, – произнес Бартоломью. Его больше интересовало путешествие этого человека, чем то, что произошло по его возвращении; даже названия восточных королевств разбудили воспоминания о его собственных странствиях. – И как далеко вы заехали?

Но Эндрю не разделял его энтузиазма.

– Слишком далеко, и был рад вернуться домой. – Он вздохнул и снова вытер лоб.

– Что же гнетет вас, если не жара? – спросил Бартоломью. – Я могу вам помочь?

Эндрю указал ему на скучающих студентов-медиков, ждущих Бартоломью на почтительном расстоянии.

– Этого не исцелит ни один доктор, а ваши юноши беспокоятся. Не стоит тратить своего времени на старика, когда вы можете наставлять их на путь добродетели и великодушия.

– Я учу их медицине, а добродетель и великодушие оставляю священникам.

– Вам следует обращать на них больше внимания, – посоветовал Эндрю. – Если вы не будете сочетать свои занятия с учением Господа, они истолкуют ваши слова по-своему и ранят вас своим предательством.

Бартоломью помог ему подняться на ноги и задержался, глядя, как он, прихрамывая, удаляется. Слова кармелита озадачили его. Студенты тотчас же окружили профессора и засыпали его ворохом вопросов о том, как жара действует на телесную жидкость стариков. Бартоломью отвлекся, отвечая им, но тут один из студентов, Дейнман, громко вскрикнул, схватился за голову, и рука его испачкалась в крови.

– Камень! – негодующе закричал он, показывая через дорогу. – Он бросил камень!

– Кто? – спросил Бартоломью. Он никого не видел.

– Кип Рауф! – кричал Дейнман. – Он прислужник у доминиканцев, и он всегда цепляется к нам, потому что мы не теологи. Он швырнул камень, я видел!

– Да зачем ему это? – спросил Бартоломью, увлекая юношу к ограде церкви. Тот побледнел, и Мэтт совсем не хотел, чтобы он лишился чувств.

– Да он просто мерзавец! – ответил Дейнман, наклонив голову, чтобы Бартоломью мог осмотреть его. Рана была неглубокой, но, как многие черепные раны, сильно кровоточила. – И у него нет причин швырять в меня камнями. Я даже никогда с ним не разговаривал, хотя знаю, кто он такой – все знают, потому что он деревенщина.

– Он дерется даже со студентами из своего колледжа, – добавил его друг. – Разбил бедняге Балмеру кулаком лицо.

Бартоломью вспомнил челюсть Балмера – сильное повреждение, из-за которого тому несколько недель будет больно есть. Он дал Дейнману чистую повязку, чтобы прижать ее к ране, и велел идти домой. Он предупредил юношу, чтобы тот не мстил за нападение Рауфа, зная, как быстро раздуваются подобные истории, и смотрел ему вслед, пока тот не скрылся из вида, а потом направился к церкви святого Ботольфа и вошел внутрь.

Внутри было прохладно и темно, особенно по сравнению с ярким днем, и ему потребовалось некоторое время, чтобы глаза привыкли к полумраку. Потом он увидел две тени, молча скользившие вдоль южного прохода по направлению к двери у алтаря. Бартоломью пустился бежать и успел схватить Кипа Рауфа за загривок до того, как тот вошел в дверь. Кип был крупным парнем, с побитым лицом, ясно указывавшим на то, что он любит подраться. Его брат Джон был выше ростом. Бартоломью подумал, что хватать их, хотя они легко могут справиться с ним, было глупо, но что сделано – то сделано, и проявлять теперь слабость будет ошибкой.

– И что, по-твоему, ты сделал? – грозно спросил он, не ослабляя хватки. – Ты мог попасть Дейнману в глаз и оставить его слепым!

– Это случайность! – возразил Кип. Он пытался вырваться и злился, потому что это у него не получалось. – Мы целились в голубей!

Джон шагнул вперед с угрожающим видом, Бартоломью отпустил его брата и сильно толкнул его, так что они столкнулись.

– Я сообщу об этом приору Мордену, – холодно пообещал он. – Пусть он решает, как с вами поступить.

– Ваше слово против нашего, – сказал Джон, прислонившись к колонне и вытаскивая из-за пояса нож. – Кто вам поверит?

– Морден, – коротко ответил Бартоломью. – И старший проктор.

– Пошли, Джон, – хмуро буркнул Кип. – Я не собираюсь стоять тут и слушать его угрозы.

Джон вырвал руку.

– Мы здесь одни. Никто не…

– Все видели, что он побежал за нами, – рявкнул Кип, крепко вцепился в руку брата и потащил его из церкви. Бартоломью остался внутри, взбешенный и расстроенный.

Бартоломью немного посидел в церкви, наслаждаясь прохладой камней после дневного зноя, и ушел оттуда только после того, как пришли студенты колледжа Марии Валенской для послеобеденной молитвы. Они шумели, громко обсуждая только что закончившиеся дебаты, и своими резкими голосами нарушили покой.

Бартоломью вновь окунулся в жаркие солнечные лучи, посмотрел по сторонам, гадая, где сейчас могут находиться братья Рауф, готовые снова начать швыряться камнями, и увидел рядом с общежитием святого Бернарда Майкла. Монах стоял на противоположной стороне улицы, не отрывая взгляда от крыши. Бартоломью подошел к нему.

– Ты думаешь, что поймешь, как умер Уитни, если будешь долго смотреть туда? – спросил он; напряженный интерес монаха позабавил его.

Майкл не улыбнулся в ответ.

– Посмотри на трубу и скажи, что ты видишь.

– Камни, брат, – ответил Бартоломью, не совсем понимая, чего монах от него ждет. – Здание старое, значит, некоторые уже шатаются.

– Мне нужно знать точно, – сказал Майкл. – Я хочу, чтобы ты залез туда и посмотрел.

Бартоломью в ответ на такую наглость рассмеялся.

– Да ты что? Ну, залезь сам и посмотри.

– Не могу. Я слишком много вешу – и не вздумай отрицать, ты сам всегда велишь мне меньше есть. А вот ты – в самый раз, да еще и проворный. У тебя это займет всего минуту.

– Да как я туда заберусь? – спросил Бартоломью, совершенно не собиравшийся совершать такой опасный поступок. – Взлечу?

– Я бы посоветовал воспользоваться лестницей, как делают все остальные. В колледже Бенета есть длинная лестница; сейчас принесу.

И прежде, чем доктор успел возразить, он исчез, а Бартоломью остался в одиночестве, занимаясь тем же самым, чем несколько минут назад монах. По противоположной стороне улицы шли Эндрю и Урбан. Наставник что-то увлеченно говорил, а студент пытался изобразить интерес. Эндрю выглядел усталым и больным, и Бартоломью с тревогой заметил, как тяжело он опирается на руку Урбана.

– Я слышал, что произошло, – раздался над ухом голос, и Бартоломью подскочил от неожиданности.

– Томас! – воскликнул он, взяв себя в руки и приветственно улыбнувшись. Рядом с ним стоял доминиканец, смотревший вверх, на крышу.

– Говорят, что Уитни ударило по голове случайным камнем, упавшим в трубу, – произнес Томас. – Мне также сказали, что он умер, потому что прикоснулся к святой реликвии – проклятой святой реликвии. Отец Эндрю упоминал об этом?

Бартоломью кивнул.

– А почему бы и нет?

Томас пожал плечами.

– Я подумал, что он мог решить сохранить это в секрете, чтобы ректор не потребовал от него передать реликвию высшим властям. Он старый и хрупкий, у него может не хватить сил отказаться.

– Он очень тревожится, что кто-нибудь может завладеть ею, и утверждает, что Уитни попытался.

– Уитни был францисканцем, а их орден твердо намерен сберечь все реликвии крови. Может, он хотел убедиться, что реликвия будет храниться в надежном месте?

Такую вероятность Бартоломью уже обдумывал, но интересно было услышать об этом от другого человека.

– Уитни следовал учению своего ордена или же у него было собственное мнение?

Томас пожал плечами.

– Представления не имею: мы никогда не делились личными впечатлениями от полемики. Он действительно говорил мне, что пришел в ужас, узнав, что Эндрю носит такую вещь на шее, и вполне возможно, что произошло недоразумение: Эндрю принял благие намерения за что-то другое.

– Вы знали Уитни? – спросил Бартоломью, вспомнив, как тот распевал хвалы францисканцам в аббатстве доминиканцев.

Томас кивнул.

– Он в основном интересовался полемикой вокруг Святой Крови и был глубоко увлечен вопросом, может ли кровь Христова существовать как святая, вне Его тела – если Его тело полностью воскресло после смерти, то и Его кровь должна была воскреснуть вместе с ним. Он выдвигал весьма веские теории, очень хорошо сформулированные, и логику его оспорить трудно.

– И он был достаточно крепок в своей вере, чтобы вынудить кого-то убить себя?

Томас уставился на него и задал встречный вопрос:

– Вы говорите, что его смерть произошла не от несчастного случая? Что его убило не проклятье реликвии, а какой-то завистливый смертный?

Бартоломью не сделал попытки стереть с лица скептическое выражение.

– Я не верю, что реликвия – проклятая или нет – может убить человека.

Томас вскинул брови.

– Не верите? А Сетон сказал мне, что вы обдумываете историю реликвии. Вас не ввергло в подозрение количество крови, связанное с ней? Лично я очень осторожен: я не знаю, могут ли такие вещи проявлять себя, но отношусь к ним с уважением на случай, если могут. Эта политика отлично служит мне много лет.

Бартоломью удивился, что Томас, монах-доминиканец, может встать на такую позицию, но тут же вспомнил, что так поступил и Майкл, несмотря на то, что обычно отвергал суеверия.

– Вы не ответили на мой вопрос. Был ли Уитни человеком, чьи ревностные мнения могли оскорбить кого-то?

Толлас подумал и кивнул.

– Это возможно. Однако, хотя его трудно было любить, я не думаю, что тяжелый характер – хороший повод для убийства.

– Тяжелый характер?

– Он не всегда был любезен, и я ощущал в нем определенную нечестность – некоторые из идей, которые он излагал, были не его.

– Он воровал теории?

Томас беспокойно поерзал.

– Вероятно, мне не стоит быть таким резким, но – да. Некоторые из его идей на самом деле принадлежат Мейронну, теологу-францисканцу. Уитни был блестящим логиком, и мало кто мог его переспорить, но мыслителем он не был.

– А Сетон?

– Теории об ангельских проявлениях – все его собственные. Однако, хотя Уитни и «заимствовал» идеи у ученых Кембриджа, я не понимаю, каким образом этот плагиат соотносится с его смертью. Майкл и братья Рауф что, несут лестницу?

– Он хочет, чтобы я осмотрел крышу, – негодующе произнес Бартоломью и нахмурился, глядя на монаха и служек. Кип и Джон сделали вид, что не знают его.

– Отличная мысль, особенно если учесть, что за вами наблюдает Сетон – он увидит, что вы всерьез приняли его обвинения, и даже если вы ничего там не обнаружите, он будет знать, что старший проктор сделал все возможное для расследования гибели его коллеги. Хотите, чтобы я вам помог?

– Нет, – отказался Бартоломью, но увидел, что братья Рауф прислонили лестницу к стене довольно рискованно, и передумал. – Хотя можете подержать внизу. Она выглядит неустойчиво.

– Она и есть неустойчивая, – сказал Томас, отодвигая служек в сторону и передвигая лестницу в более надежное положение. Бартоломью невольно обратил внимание на едва заметный взгляд, которым обменялись Кип и Джон. Неужели они хотели, чтобы он упал? Он отвел Майкла в сторону.

– Ты спрашивал Кипа о его драке с Балмером?

Майкл кивнул.

– Пока дожидались лестницу. Разумеется, во всем виноват Балмер: Кип себе тихо-мирно попивал эль, и тут Балмер на него бросился. Балмер вообще смутьян, и Кипу это известно – не будь независимых свидетелей, мы бы не сумели доказать, кто затеял скандал.

Вспомнив свое столкновение с грозными служками, Бартоломью засомневался.

– А ты спросил его, из-за чего произошла ссора?

Майкл отмахнулся.

– Нет, но либо из-за плохо почищенных башмаков, либо Балмер мало заплатил Кипу за уборку постели. Ерунда какая-нибудь.

– А ты спроси, – посоветовал Бартоломью.

Майкл вздохнул, но согласился.

– Балмер шпионил, – последовал неожиданный ответ. Кип держался одновременно негодующе и ханжески, причем ни одно выражение не шло его лицу, предназначенному для кулачных боев. – Приор Морден не одобряет поведения, которое ведет к дурной славе доминиканцев, поэтому я посоветовал Балмеру прекратить это. Он отказался, вот мы и подрались. Он ударил первым, как я вам и раньше сказал, брат.

Майкл поскреб подбородок.

– И за кем Балмер шпионил?

– Он шастал возле церкви святого Андрея, где шлюхи выставляют свои прелести. Так что причин отправить его к приору хватало.

– Верно, – уныло согласился Майкл. – А твоим единственным намерением было защитить репутацию доминиканцев?

Бартоломью схватил его за руку и оттащил в сторону.

– Несколько проституток действительно работают около этой церкви, а Балмер из тех послушников, что могут забыть свой обет целомудрия, время от времени нанимая девку. Но Сетон упоминал, что Томас тоже захаживает в церковь святого Андрея, да и сам Сетон, и, возможно, Уитни. Мне кажется, тебе стоит поговорить с Балмером и точно выяснить, что он делал, когда его застукал служка монастыря.

Майкл и братья Рауф держали лестницу, а Бартоломью лез наверх, тщательно проверяя каждую ступеньку, чтобы она не обломилась и он не полетел кувырком на землю. Тут он заметил, что следом взбирается Томас.

– Что вы делаете? – сердито спросил Бартоломью, крепко держась за ступеньку.

– Двоим надежнее, – отозвался Томас. – Брат Майкл отказался, а от Кипа или Джона помощи будет немного, так что я полез сам.

Бартоломью благодарно кивнул и шагнул на крышу, держась за рейку, прижимавшую черепицу.

Равновесие нарушилось, и лестница покачнулась.

– Эй! – раздался сердитый окрик Майкла. Бартоломью вцепился в рейку. – Осторожней!

– Прошу прощения, – ответил Джон безо всякого раскаяния в голосе. – У меня рука соскользнула.

– Так пусть она больше не соскальзывает, – крикнул перепуганный Томас. Бартоломью посмотрел на него и увидел побелевшее лицо. – Бартоломью чуть не упал, и я тоже.

– Могли бы и разбиться, – беспечно крикнул им Кип. – Несколько недель назад мне пришлось забраться на крышу монастыря; ох, и скользко было! Люди, которые вынюхивают что-то на крышах, просто напрашиваются на неприятности.

Бартоломью обдумывал его слова, походившие на откровенную угрозу. В это время лестница опять зашаталась, и Томас тоже выбрался на крышу.

– Не стойте здесь, – посоветовал Томас. – Шагните направо.

– Почему это? – спросил Бартоломью, не желая соглашаться. Ему не нравилось стоять прямо над землей и не нравилось, что у него дрожат ноги.

– Большой Томас был раньше кровельщиком и многое знает о крышах. Он говорил, что нельзя стоять там, где сейчас стоите вы, потому что это место особенно подвержено разрушению и всегда неустойчиво.

Бартоломью поспешно последовал его совету, и вместе с доминиканцем они стали пробираться к трубе. В какой-то миг он заскользил вниз, но Томас ухватил его за запястье и удерживал, пока Бартоломью не обрел опору под ногами. Он слабо улыбнулся в благодарность, мечтая, чтобы осмотр крыши завершился и он смог спуститься вниз. Они добрались до трубы, Бартоломью в изумлении остановился и растерянно посмотрел на Томаса. Вокруг трубы был обвязана веревка, как будто здесь уже кто-то побывал и постарался не упасть.

– Это что, осталось с прошлого года? – недоумевал Бартоломью. – Когда чинили крышу?

Томас покачал головой.

– Это сделано недавно – веревка почти новая.

Бартоломью крепко вцепился в трубу и заглянул внутрь, молясь, чтобы никому не пришло в голову развести в камине огонь. Внутри был небольшой уступ, на котором лежало несколько камней.

– Метательные снаряды, – задумчиво пробормотал Томас. – Выглядит так, словно кто-то намеревался скинуть их вниз, в трубу. Они лежат здесь недавно, потому что еще не покрылись сажей.

Бартоломью уставился на него.

– Что-то вы очень много об этом знаете.

– Я был проктором – ну, равнозначная должность – в Пэксе, и расследовал куда больше смертей, чем считалось приличным в моем ордене. Я стал в этом настоящим специалистом.

Бартоломью дружелюбно улыбнулся ему, стараясь скрыть пугающую мысль: а вдруг брат Томас, расследуя убийства, сумел получить достаточно знаний, чтобы самому совершить одно из них?

Оказавшись на твердой земле, Бартоломью почувствовал себя не в пример счастливее. Он рассказал Майклу, что увидел, и вполголоса добавил, что монах, заинтересовавшийся смертью Уитни, тоже имел опыт работы проктором. Майкл обеспокоился обоими откровениями. Он проследил, как Томас отодвигает лестницу от стены, и отправил братьев Рауф вернуть ее, снабдив их подробными инструкциями. Парочка неохотно подняла лестницу, словно им не только было тяжело, но еще и очень хотелось услышать, что нашли на крыше. Томас, немного помедлив, решил идти вместе с ними, очевидно, решив, что им нельзя доверять возвращение лестницы без присмотра. Они вели себя нахально и несли лестницу небрежно. Бартоломью подумал, что Томас, решив проследить за ними, прав – длинные лестницы стоили дорого, и если служки бросят ее где-нибудь по дороге, ее могут украсть, а доминиканцам придется оплатить колледжу Бенет другую.

– Когда я разбогатею, я куплю себе такую лестницу, – бормотал Джон, пока они шли по улице. – Если брать пенни каждый раз, как она кому-нибудь потребуется, можно сколотить состояние.

– Колледж Питер заплатил за эту трижды только за прошлую неделю, – согласился Кип. – И гилбертинцы одалживали ее четыре раза из-за голубей. Уитни тоже раза два брал ее, тоже из-за голубей. Помнишь, как Урбан сбил для него то гнездо? Перья летели повсюду!

– Значит, Сетон все-таки был прав, – несчастным голосом пробормотал Майкл, когда их голоса затихли. – Он сказал, что Уитни убили, а теперь ты нашел доказательства – кто-то привязал себя к трубе, приготовив несколько камней. Очевидно, что Сетон не стал бы настаивать на расследовании, будь убийцей он. – Он немного подумал, не желая так легко отказываться от своего главного подозреваемого. – А может, он пытался обвести нас вокруг пальца, надеясь, что его приказ как следует заняться делом разозлит нас, и мы поступим наоборот?

– Сомневаюсь, брат, – ответил Бартоломью. – Слишком рискованно. Кроме того, во время убийства Уитни он находился в церкви святого Андрея, а это алиби. Я не ошибался с самого начала: негодяями оказались кармелиты. Не думаю, что Эндрю достаточно расторопный, чтобы залезть на крышу, так что следует присмотреться к Урбану.

Но Майкл покачал головой.

– Ты ошибаешься, они не убийцы. Могущественная реликвия, которую они носят с собой, не допустит, чтобы ею владели злые руки.

Бартоломью неодобрительно посмотрел на него, вспоминая, сколько раз в прошлом им пришлось столкнуться с грешными деяниями, когда священные предметы переносили оскорбления в руках у порочных людей.

– Ты в самом деле веришь в это?

Майкл потер глаза.

– Я не знаю, что думать. И все-таки в этой реликвии есть нечто особенное… Но мои мысли к делу не относятся. Наш долг – оценить собранные тобой доказательства и вывести из них разумное заключение. Ты уверен насчет трубы? Не мог Томас привязать там веревку и положить камни, чтобы для чего-то запутать нас? В нем есть что-то такое, чему я не доверяю – а теперь он признается, что он специалист по расследованию убийств.

Бартоломью усмехнулся.

– И это «в нем есть что-то, чему я не доверяю» и есть бесстрастный анализ доказательств? Но я согласен, что он мог поместить у трубы и веревку, и камни, чтобы мы их нашли, хотя не понимаю, зачем ему это. Он мне очень помог, когда мы оказались наверху – спас меня, когда я чуть не упал.

Майкл поморщился.

– В этом деле мы обречены на постоянное несогласие друг с другом. Ты уверен, что главные подозреваемые – кармелиты, а я по-прежнему подозреваю Сетона. Ты считаешь, что в реликвии нет ничего особенного, а я чувствую, что в ней имеется что-то исключительное. Ты восхищаешься Томасом, а все мои чувства кричат, чтобы я относился к нему настороженно. Мне не нравится, что он как будто постоянно фигурирует во всех областях нашего расследования – и что он совершенно случайно проходил мимо, когда ты собрался влезть на крышу. Но расскажи-ка еще раз о том, что ты обнаружил. Что означают веревка и камни?

– Что кто-то действительно убил Уитни, но изобразил это так, словно камень упал на него случайно. Это очень необычный способ убийства, и весьма сложный: а если бы злоумышленник случайно убил не того человека? Почему он был так уверен, что жертва непременно сунет голову в трубу в нужное время?..

– А может быть, он в самом деле убил не того человека? – предположил Майкл. – Уитни мертв, но это не значит, что предполагаемой жертвой был он. Все, что можно увидеть в трубу, это силуэт головы. Возможно, наш убийца обознался и прямо сейчас выслеживает свою настоящую жертву? Я скажу об этом Эндрю как можно скорее и прослежу, чтобы он как следует остерегался.

Обсуждение закончилось, когда вернулся Томас. Доминиканец сразу же обратился к веревке, которую они сняли с трубы, и начал рассматривать ее. Майкл подошел к нему с выражением дружелюбного интереса, и Бартоломью понял, что тот собирается начать допрос.

– Я так понял, что у нас с вами одинаковый опыт, – сказал Майкл. – Я не знал, что вы тоже были проктором.