Текст книги "Проклятая реликвия"

Автор книги: убийцы Средневековые

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)

– Что Уитни брал ее раз или два, – сказал Майкл. – Если он хотел избавиться от шумных голубей, ему вполне хватило бы одного раза. – Он повернулся к Сетону с весьма разгневанным видом. – Почему вы раньше не рассказали мне про его интерес к трубе? Вы не могли не заметить, что это имело прямое отношение к моим вопросам!

– Это было неуместно! – огрызнулся Сетон. – Беднягу убили!

– Я в этом совсем не уверен, – произнес Бартоломью. – И вы, и Урбан оба заметили его интерес к крыше – и к реликвии. Эндрю сказал, что Уитни пытался силой отобрать ее, и я думаю, что он говорил правду. Уитни был фанатиком, с неистовым отношением к дебатам о Святой Крови и, в отличие от учения своего ордена, считал, что реликвии крови необходимо уничтожить. Он считал своим долгом самому сделать это, но сначала нужно было избавиться от владельца.

Сетон устало потер глаза.

– Один раз я видел, что он лежал на крыше. Но он сказал, что ищет голубиные яйца, чтобы устроить сюрприз к ужину. А потом его убили и…

– Его не убивали, – повторил Бартоломью. – Он устроил в трубе эту ловушку с камнями и решил посмотреть, сработает ли она. Может быть, дунул сильный порыв ветра, а может быть, виновато проклятье Барзака, но камень упал вниз как раз тогда, когда он заглянул в трубу. Камень его не убил, его убила сажа, обрушившаяся вниз вместе с камнем. Это был несчастный случай, и Томас не имеет к нему никакого отношения. И кто-то спрятал схему среди его пожиток, чтобы ввести в заблуждение Майкла.

– Большой Томас, – вымученно сознался Сетон. – Уитни отдал схему Большому Томасу еще до того, как умер.

– Большой Томас был кровельщиком, – сказал Бартоломью. – Он знает о крышах все, и я слышал, что Уитни спорил с ним об этом на Хай-стрит. Думаю, что скандалили они из-за схемы.

Сетон, похоже, хотел и дальше все отрицать, но взгляд на суровое, грозное лицо Майкла убедил его перестать пререкаться.

– Уитни опрометчиво показал ее Большому Томасу – сказал, что хочет заплатить за смену крыши в святого Бернарде, но прежде, чем расстаться с деньгами, решил поинтересоваться мнением профессионала. А Большой Томас заявил, что масштаб неправильный или еще какую-то глупость в этом роде. И не стал слушать, когда Уитни попытался объяснить, что масштаб не имеет значения, а твердо вознамерился высказать все, что думает. Мы бы, может, до сих пор стояли там и слушали его дурацкие разглагольствования об углах и покатостях, если бы Томас из Пэкса нас не спас.

– Несчастный Томас, – вздохнул Бартоломью. – Смерть Уитни оказалась случайностью, Эндрю покончил с собой, а на смерть Урбана у Томаса есть алиби. Ты должен выпустить его, брат, он не имеет никакого отношения ни к одной из смертей.

– Все равно остались неувязки, – пожаловался Майкл, пока они шли к тюрьме проктора, чтобы освободить бедолагу-доминиканца.

– Ты же говорил, что это не имеет значения, когда арестовал Томаса, – поддел его Бартоломью. – Значит, логика требует, чтобы это не имело значения и сейчас когда он оказался невиновным.

Майкл метнул в него злой взгляд.

– Ты можешь доказать, что никто не убивал Эндрю и Уитни, но Урбан – совсем другое дело. В свой смертный час он сказал нам, что кто-то подставил ему подножку с единственным намерением – толкнуть его на скобу для обуви.

– Кто-то подставил ему подножку, – согласился Бартоломью. – Но я думаю, то, что он погиб, упав на этот штырь, тоже несчастный случай. Должно быть, это проклятие Барзака. В конце концов, он тоже прикасался к треклятой штуке.

– Ты поверил в это? – потрясенно спросил Майкл. – Я думал, что ты считаешь это предрассудком, и только один я верю в его могущество. А теперь ты заявляешь, что все эти ужасные смерти были вызваны грешным проклятьем, а я говорю тебе, что здесь замешаны человеческие руки.

Бартоломью беспомощно пожал плечами.

– Два дня назад я бы настаивал, что реликвия не имеет ни малейшего отношения к происходящему, но смерть Уитни была такой необычной, и Эндрю мог бы спастись, когда прыгнул в воду. Да еще Урбан. Все трое прикасались к этой штуке. Возможно, я ошибался, отвергая вещи, которых… не понимаю.

– Кип Рауф тоже ее трогал, – напомнил Майкл. – Но он все еще жив.

– Он сказал, что едва прикоснулся к ней, – ответил Бартоломью.

– Я не думаю, что для небесных сил имеет значение, как долго это длилось. Ты или умираешь, прикоснувшись к ней, или нет. Если ты веришь в проклятье Барзака, значит, следует верить, что Кипа тоже ждет зловещая кончина. Мы должны предостеречь его.

Бартоломью замялся.

– Сознание властвует над телом. Если ты скажешь ему, что он должен умереть, скорее всего, он умрет. Я думаю, ничего не нужно говорить.

Майкл усмехнулся.

– Ты не до конца поверил в проклятье, иначе ты бы не считал, что у Кипа есть хоть малейший шанс выжить. Однако я в любом случае не откажусь еще раз поговорить с ним. Я не уверен, что они с братом сказали правду, когда утверждали, что не знают, что произошло с реликвией.

Томас ничего не сказал, когда Майкл отпер дверь и выпустил его на свободу. Он вышел из камеры и некоторое время постоял, глядя в синее небо, словно не ожидал снова увидеть его, а потом робко улыбнулся Бартоломью.

– Брат Майкл говорит, что своим освобождением я обязан вам – что вы были единственным, кто вновь обдумал доказательства и решил, что они недостаточны. Благодарю вас.

– Мы собираемся навестить братьев Рауф, – сказал Бартоломью. – Балмер говорил, что они закоренелые лжецы, а мы поймали их по меньшей мере на двух обманах – о том, что вы пытались убить их, и о том, что продать реликвию в аббатство собирался Большой Томас. Томас не настолько умен, чтобы придумать подобный план, а вот они – да.

– Если они лгут в одном, они солгут и в другом, – сказал Майкл. – И кто-то же подсунул эти «доказательства» в ваши вещи, чтобы я их нашел. У них есть доступ в любую часть монастыря и хватит возможностей – и смекалки – оставить на видном месте схему и склянки, чтобы ввести в заблуждение непритязательного проктора.

– Вас нельзя назвать «непритязательным», брат, – великодушно заявил Томас. – Кембриджу повезло, что в нем есть вы.

– В общем-то, вы правы, – бесстыдно согласился Майкл. – Но в данном деле я ошибался на каждом повороте. Вы пойдете с нами к Рауфам? Завидев вас, они способны проболтаться о том, о чем иначе предпочли бы промолчать.

Томас по-волчьи улыбнулся. Похоже, его порадовала мысль об отмщении этим двоим, желавшим увидеть его на виселице.

Они пошли в монастырь доминиканцев, и ворота им открыл угрюмый Большой Томас, вернувшийся к обязанностям привратника. Бартоломью остановился.

– Уитни и Сетон спрашивали тебя про крышу в общежитии святого Бернарда, – сказал он.

Большой Томас кивнул.

– Уитни говорил, что хочет заплатить за ее починку, а я предложил отдать деньги приору Мордену за ремонт нашей крыши. Я ему сказал, что каждый раз, как кто-нибудь из братьев наклоняется, чтобы помешать угли в очаге, я жду несчастья, потому что из наших труб, нуждающихся в ремонте, сыплются камни.

– Ты ему это сказал? – спросил Бартоломью, подумав, что люди иногда черпают свои мысли из наименее вероятных источников.

Большой Томас снова кивнул.

– И тут, по странному совпадению, всего через несколько дней Уитни сам погибает по этой же самой причине! Он нарисовал план крыши и хотел, чтобы я на него посмотрел – он, понимаете ли, ценил мое мнение, как кровельщика. План был ужасным, а он сильно разозлился, когда я сказал ему, что там все неправильно.

– Под конец я предложил тебе взять его домой и перечертить, – сказал Томас, вспомнив этот случай и нахмурившись. – Уитни сделался чересчур агрессивным, а я не хотел, чтобы ссора переросла в драку, а тебя обвинили в том, что ты ее затеял.

– Я провел уйму времени, чтобы исправить план, но он его так и не увидел, – с отвращением произнес Томас, словно Уитни умер ему назло. – Я пожаловался на это Кипу, и он любезно предложил мне за план пенни. Он сказал, такая картинка может пригодиться, только не сказал, на что.

Майкл поднял брови.

– Сомневаюсь, чтобы дело было в его доброте. Ты знаешь, что он всем рассказывает, будто это ты придумал продать реликвию в аббатство?

Томас оскорбился.

– Не я! Кроме того, мне все больше кажется, что мой орден прав в этой полемике о Святой Крови. Эти пропитанные кровью реликвии должны быть уничтожены – не потому, что они недостойны поклонения, а потому, что некоторые из них могут нанести много вреда.

– А где Кип и Джон? – спросил Майкл, думая о том, что вот-вот может приключиться еще какая-нибудь беда.

– На кухне. – Томас поморщился. – И можете им передать, что я не отношусь снисходительно к той лжи, которую они про меня рассказывают. Это они собирались продать реликвию, и я рад, что не имею ничего общего с их мерзкими планами.

Большая кухня доминиканцев находилась в отдельном помещении, чтобы уменьшить опасность пожара. Основное место в ней занимал огромный очаг, над которым висела большая подставка для ножей и черпаков. Подставка приводилась в движение воротом, ее части можно было поднимать и опускать, в зависимости от того, какая утварь требовалась под рукой. Джон крошил на столе лук, а Кип помешивал что-то в горшке над огнем, время от времени снимая пробу. Было заметно, что он выуживал из горшка лучшие куски.

– Вы должны нам кое-что объяснить, – заявил Майкл, входя в кухню. Следом вошли Бартоломью и Томас. – Подсунув склянки с сильнодействующим лекарством и план крыши в пожитки Томаса, чтобы я или Морден их нашли, вы совершили две ошибки. Во-первых, склянки были не такие, как надо. Во-вторых, Большой Томас только что сознался, что продал схему Уитни вам.

– Томас забрал ее у нас, – холодно ответил Кип, с неприязнью глядя на Маленького Томаса. – Мы вас о нем предупреждали, но он уже убедил вас выпустить его из тюрьмы.

– А почему вы так хотите, чтобы его повесили за убийство? – поинтересовался Бартоломью. – Что вам в нем так сильно не нравится?

– Он лжец, – буркнул Кип, разозлившись, что его байкам не поверили. – Он здесь не для того, чтобы изучать ангелов, а для того, чтобы шпионить за братьями и их преданными служками. Потом расскажет великому магистру, что приор Морден готов поклоняться Святой Крови, и наш монастырь закроют. А мы работаем здесь уже десять лет. Где мы найдем другое место, если он преуспеет в своих планах?

– Значит, вы пытались убить Томаса, чтобы этого не произошло – сначала из арбалета, потом растоптать лошадью, – заключил Бартоломью. – Лошадь не задела Томаса, но едва не сломала челюсть Балмеру.

Братья обменялись неуверенными взглядами, чувствуя, что сеть вокруг них сжимается.

– Ну ладно, – произнес Джон. – Мы признаемся, что хотели уничтожить дурного человека, но мы только защищали монахов, которым верой и правдой служим вот уже десять лет. Я и приставную лестницу шатал, хотя вышло так, что это вы чуть не упали. И мы подложили склянки и схему, чтобы их нашел брат Майкл, потому что хотели увидеть, как вершится правосудие.

– Отправить на виселицу невиновного – это не правосудие, – резко заметил Майкл.

– Кроме того, вы и сейчас лжете, – добавил Бартоломью. – Вы бросили в меня камень на Хай-стрит – он попал в Дейнмана, но целились вы в меня, потому что мы с Майклом расследовали дело, слишком близко подобравшись к вашим делишкам. Думаю, со временем вы бы и Майклу что-нибудь подстроили.

– Только ради наших нанимателей-доминиканцев… – проскулил Джон.

Майкл не растрогался.

– Вы убийцы, воры и лжецы, и не прикидывайтесь, что ваши побуждения были благородными.

– Убийцы? – в ужасе пискнул Джон. – Мы не убийцы!

– Вы убили Урбана, – сказал Майкл. – Вы знали, что он забрал реликвию у Большого Томаса, потому что Томас сам вам сказал. Вы разозлились, что у вас отняли будущее богатство, и проследили за ним до церковного двора. Там вы толкнули его на тот штырь.

– Это случайность! – закричал Джон. – Он не хотел слушать меня, поэтому я погнался за ним, а Кип выставил ногу…

– Заткнись! – прошипел Кип. – Ничего им не говори. У них нет доказательств.

– Урбан сказал, что мы не виноваты, – вопил Джон с обезумевшими глазами на побелевшем лице. – Когда он лежал там, проткнутый насквозь, то сказал, что его убили не мы! Мы должны были остаться, но испугались и убежали. Мы знали, что Томас ему поможет, когда выйдет.

– Хватит! – бешено взревел Кип. – Мы ничего дурного не сделали, разве что сказали одну-две неправды ради монастыря. И не говори больше ничего!

Но его брата было не остановить.

– Это все реликвия. Реликвия убила Урбана, потому что он ее трогал.

– Чушь, – твердо сказал Кип. – Я ее тоже трогал, и прекрасно себя чувствую.

– Где она? – потребовал Майкл.

Дальше все произошло очень быстро. Кип сделал быстрый нырок и внезапно схватил два ножа с полки у себя над головой. Бартоломью нырнул под стол, а Томас и Майкл замешкались, в ужасе глядя, как Кип собирается метнуть первый нож.

– Нет, Кип! – закричал перепуганный Джон. – Не делай этого!

– Я убью только двоих, – произнес Кип, хладнокровно оценивая ситуацию. – Сначала монаха, за то, что поверил не нам, а Томасу, а потом и самого Томаса. Бартоломью – никто, и неважно, выживет он или умрет.

Он отвел руку назад, Томас метнулся к стене, а Майкл упал на пол, поэтому Кипу пришлось запрыгнуть на стол, чтобы хорошо разглядеть свою первую жертву. Он поднял руку, прицеливаясь, но тут раздался отчаянный грохот – сначала первая половина железной полки, а потом и вторая опустились на незащищенную голову служки. Бартоломью успел увидеть, как Кип в ужасе открыл рот и тут же исчез, погребенный под кухонной утварью и прижатый самой тяжелой доской. Доктор прыгнул вперед, чтобы оттащить полку, но она упала так, что сломала Кипу хребет.

– Он перерезал веревку, державшую полку, собственным ножом – объяснил Томас, протягивая Майклу поврежденную бечеву. – Он поднял руку, чтобы метнуть нож, и лезвием рассек веревку. У повара острые ножи.

– Проклятье Барзака! – в ужасе закричал Джон. – Кип трогал реликвию, значит, он был обречен, как Урбан и Эндрю.

– Я не умру, – пробормотал Кип, хотя всем было ясно, что он доживает последние мгновенья.

– Исповедайся, – убеждал его Томас. – Пока еще не поздно.

– И скажи, где реликвия, – добавил Майкл. – Я не хочу, чтобы умер еще кто-нибудь, притронувшись к ней по неосторожности.

Кип прорычал:

– Нет!

Но Джон пошарил на шее у брата и вытащил пурпурный мешочек.

– Вот, – сказал он. – Заберите ее.

Майкл настороженно посмотрел на мешочек и не сделал даже попытки взять его. Бартоломью тем более не собирался этого делать, а Томас был озабочен душой умирающего. Кип, не обращая внимания на увещевания монаха исповедаться в грехах, трясущимися пальцами нащупал мешочек и начал его открывать. Каждое его движение было медленным и затрудненным.

– Это она? – спросил Майкл, внимательно глядя на него. – Это не подделка? Вы не спрятали где-нибудь настоящую?

– А ты посмотри, – язвительно сказал Кип, ткнув щепкой в лицо монаха и усмехнувшись, когда тот отшатнулся. – Чтобы убедиться.

Это были его последние слова. Он закрыл глаза, через несколько мгновений его дыхание замедлилось, а потом остановилось, хотя щепка оставалась крепко зажатой в пальцах. Томас начал читать отпущение грехов. Услышав голос доминиканца, Кип открыл глаза и отшвырнул от себя реликвию. Она ударила вздрогнувшего Томаса прямо в грудь. Тот запнулся посреди молитвы, а Кип окончательно обмяк.

– Боже! – в ужасе прошептал Майкл. – Томас коснулся ее.

– Не думаю, что мы когда-либо раньше совершили в деле столько ошибок и сделали столько ложных выводов, – сказал Майкл на следующий день, сидя с Бартоломью в небольшом фруктовом саду позади своего колледжа. – Мы считали, что произошло три убийства, а на самом деле всего лишь три несчастных случая – ну, четыре, если учитывать Кипа. Во-первых, Уитни, фанатично ненавидевший реликвии Святой Крови. Он не желал остановиться ни перед чем, лишь бы уничтожить одну из них, и погиб, когда западня, устроенная для Эндрю, сработала раньше времени. Камни упали, оглушив самого Уитни, и он задохнулся сажей.

Смерть Уитни можно считать случайной, но в смерти Эндрю и Урбана имеется и человеческий фактор. Джон настаивает, что Кип не собирался убивать Урбана, подставив ему подножку, и я думаю, что он говорит правду, но Кип все равно ответственен за эту смерть. А кончина Эндрю и вовсе очевидный случай самоубийства. Он сознательно пошел на прогнивший причал, усыпив себя снотворным, чтобы не выплыть. Да еще то, как он упал, по словам Урбана, – с выпрямленными неподвижными ногами, словно намеревался погрузиться в ил как можно глубже… Может быть, он думал, что уже никогда не выплывет.

– Просто сейчас засуха, и река обмелела, – пробормотал Бартоломью. – К счастью для него, отвар подействовал, и он просто впал в бессознательное состояние и утонул. Я думаю, он хотел представить свое самоубийство несчастным случаем, чтобы сделать намек Томасу. Он понимал, что все равно долго не проживет, и решил воспользоваться своей смертью, чтобы Томас всерьез принял проклятье Барзака.

– И исполнил его последнее желание. Всех монахов учат повиноваться наставникам, и Томас не исключение, несмотря на их прежний разлад. Не понимаю, почему он избрал Томаса, а не Урбана. Может, потому что любил Урбана и не хотел, чтобы тот рано умер?

– Думаю, других причин нет, – ответил Бартоломью. – Урбан засомневался, когда ему предложили реликвию в первый раз, и Эндрю понял, что, несмотря на все заявления о своей преданности, Урбан еще не готов к смерти. Но Эндрю не следовало умирать до того, как он убедится, что реликвия в руках Томаса и тот согласен выполнить его просьбу. Все могло пойти наперекосяк – да так оно и случилось.

– Не совсем верно. Я только что сказал тебе, что Томас готов повиноваться предсмертному желанию своего бывшего наставника – именно это он сейчас и делает. Он ушел из Кембриджа сегодня утром, надев реликвию на шею. Через неделю она окажется в Норвиче. Ты был прав насчет него, а я ошибался. Какая жалость, что ему придется умереть – доминиканцам нужны такие люди, как он, непредубежденные, сострадательные, терпимые.

– Не думаю, что он умрет, – произнес Бартоломью. – И это не я был прав насчет него, а ты.

– Что ты имеешь в виду?

– Томас убил Кипа.

Майкл уставился на него.

– Нет. Кип сам себя погубил! Томас показал нам перерезанную веревку, которая удерживала полку – помнишь?

– Я помню, что сказал он именно это. Однако когда Кип схватил нож с полки, Томас взял другой со стола. Потом метнулся к стене, где веревка, удерживающая полку, была привязана к крюку. Полка обрушилась на Кипа, как божественное отмщение, но на самом деле это Томас перерезал веревку, прикрепленную к вороту. Кроме того, ситуация, описанная Томасом – с Кипом, якобы перерезавшим веревку, когда он метил в тебя – просто невозможна.

Майкл пристально вглядывался в него.

– Ты уверен?

Бартоломью кивнул.

– Я точно видел, что произошло.

– Так почему же ты ничего не сказал?

– Потому что он спас тебя, и я ему за это благодарен. Но он лжец. Он лгал насчет своей истинной цели пребывания в Кембридже, втирался в доверие к порядочным людям вроде приора Мордена, пытался обнаружить предательство в полемике о Святой Крови, а это трудно назвать благородным делом; и он не был честен с нами, когда дело коснулось его прежнего знакомства с Эндрю.

Майкл не отрывал от него взгляда.

– Так, может быть, хорошо, что он ушел отсюда?

– Хорошо, – согласился Бартоломью. – Ты как-то сравнил его с рыбьей головой, которую Джон Рауф уронил тебе на плечо в монастыре доминиканцев, еще до того, как мы услышали о реликвии. Ты был прав: он из тех, кто, оставаясь в укрытии, поджидает, пока другие сами навредят себе собственной беспечностью.

– Вонючая, злобная душонка со всевидящими глазами, – содрогнулся Майкл. – Как проклятье Барзака.

Томас пустился в путь на рассвете, покинув приора Мордена и доминиканцев Кембриджа и пообещав доставить реликвию в Норвич, как просил Эндрю. Он посмотрел на человека, сидевшего рядом с ним в повозке, и они обменялись удовлетворенными ухмылками.

– Как легко оказалось одурачить монаха и врача, – прокаркал Сетон. – Они поверили, что Кип швырнул в тебя настоящую реликвию. Все поверили.

– Если бы она была настоящая, я бы уже мог умереть, – отозвался Томас. – Какая удача, что ты оказался под рукой, когда умер Урбан, и смог ее найти и спрятать.

– Наш великий магистр будет доволен, – сказал Сетон, в восторге от своего успеха. – Хотя жаль, конечно, что Уитни впал в нетерпение и начал действовать слишком рано.

Томас кивнул.

– Мне жаль, что он умер.

– Эта священная вещь принадлежит не бенедиктинцам в Норвиче, а ордену, который может постоять за святость Святой Крови против подлости фанатиков-доминиканцев. Она принадлежит францисканцам – истинным верующим, вроде тебя и меня.

Томас улыбнулся.

– Каким облегчением будет снова надеть серую рясу францисканца. Я ненавижу одеяние доминиканцев – и всегда ненавидел, с тех пор, как услышал бессвязные разглагольствования Эндрю в Пэксе, много лет назад. Я ему многим обязан: именно его неверное понимание теологии убедило меня, что я попал не в тот орден.

Сетон засмеялся.

– Ты хорошо сыграл свою роль – может, даже слишком хорошо. Брат Майкл до сих верит, что ты инквизитор-доминиканец, и ни на мгновенье не подозревает, что мы выслеживали Эндрю от самого Эксетера, дожидаясь возможности отнять у него сокровище. Но не следовало тебе играть с Майклом. Это недобрый поступок.

– Мне наскучило среди тех тупоумных доминиканцев, и я хотел хоть немного развлечься. – Томас потрогал мешочек на шее.

Сетон тревожно взглянул на него.

– Я буду рад, когда мы отдадим реликвию нашему великому магистру. Как ты думаешь, что он с ней сделает? Выложит на всеобщее обозрение, чтобы простолюдины могли приходить и отдавать ей дань уважения? Или надежно спрячет, чтобы доминиканцы не смогли отправить ее на костер?

– Она стоит целое состояние, – отозвался Томас. – А состояния делают в Лондоне.

Сетон испуганно уставился на него.

– Ты хочешь сказать, что он ее продаст? Но ведь она может попасть в руки беспринципному человеку!

Томас небрежно вытащил из-за пояса нож, обнял Сетона и вонзил лезвие ему в живот. Сетон выпучил глаза, немного подергался и обмяк. Монах скинул его с повозки и проследил взглядом, как тело скатилось в канаву.

– Ты никогда не узнаешь, что с ней случится, – пробормотал он. – И твой великий магистр – тоже.

Историческая справка

В средние века реликвии Святой Крови были весьма противоречивыми объектами и вызывали сложные научные дебаты. Речь шла не только о том, могут ли существовать подобные реликвии и – если могут – следует ли им поклоняться, но и затрагивала такие вопросы, как определения смерти и воскрешения, пресуществления и мессы, а также точной природы вида крови, о которой стоит или не стоит говорить. Поскольку в те времена медицинская наука считала, что в человеческом теле имеется несколько видов крови, то определенный ее вид, наличие которого приписывали реликвиям крови, в частности, тем, что находились в Хейлзе и Эшбридже, приводил к особенным спорам и самым разным теологическим выводам.

В полемике было два кульминационных момента. Один произошел в 1350-х годах, когда францисканец Франсис Бажюлю из Барселоны заявил, что кровь Страстей Христовых отделилась от Его Божественной Сущности; он основывал свое утверждение на трудах провансальского францисканца Франсиса де Мейронна (умер в 1325 г.). Сегодня в этом утверждении нет ничего особенного, но в 1350-х гг. оно произвело значительные волнения. Смысл был в том, что, если кровь и тело на самом деле разделились, то крови поклоняться не следует – а это вызвало вопросы о Крови Христовой во время мессы, что, в свою очередь, привело к глубоким сомнениям в основных догматах христианского вероучения. Теорию Бажюлю довели до сведения ближайшего доминиканского инквизитора, и ничего удивительного в том, что ее сочли ересью. Так началась новая длинная глава расхождений между белыми и черными нищенствующими монахами – кармелитами и доминиканцами.

Второй кульминационный момент в полемике произошел столетием позже, когда францисканцы шумно доказывали, что реликвии Святой Крови священны, а доминиканцы неистово пытались пресечь данное утверждение. Сражение между этими двумя орденами продолжалось едва ли не до середины семнадцатого века.

Собор в Норвиче был одним из нескольких английских религиозных институтов, где находилась частичка Святой Крови. Ее привезли в 1170-х гг. из Фекампа, возможно, в попытке привлечь внимание паломников, которые иначе шли к усыпальнице Томаса Беккета в Кентербери. Она еще находились там в 1247 г., поэтому именно епископа Норвичского пригласили читать проповедь, когда Генри III даровал свою порцию Святой Крови Вестминстерскому аббатству в том самом году. Норвичский собор сгорел при пожаре 1272 г., несмотря на все попытки спасти его; хрустальная чаша, в которой хранилась кровь, треснула, а ковчег пострадал от огня. Кровь вынули из треснувшего сосуда, и монахи поражались «чудесному» превращению большей части крови в суспензию в верхней части чаши (вероятно, она просто высохла).

Приверженность той или другой стороне прослеживается в картинах эпохи Ренессанса: плита, на которой возлежит Иисус, окрашивалась либо в красный цвет, выражая преданность верованиям францисканцев, либо в серый, указывая на предпочтение взглядов доминиканцев. Плита, окрашенная в несколько цветов, предположительно указывала на неуверенность в выборе.