Текст книги "Амундсен"

Автор книги: Тур Буманн-Ларсен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 41 страниц)

Глава 47
РЫЦАРЬ ЛЬДОВ

«Руал Амундсен и Линкольн Элсуорт вылетают на Свалбард на немецком самолете, с пилотом лейтенантом Дитриксоном» – под такой шапкой вышла 30 мая «Афтенпостен».

Друзья полярника потрясены. Как можно оглашать ничем не подкрепленный план? Неужели так важно выступить с инициативой непременно до того, как Рисер-Ларсен покинет континент? По словам Грана, друзья видели Амундсена в совершенно иной роли, «как руководителя всех норвежских и зарубежных операций, но некак наблюдателя в самолете».

Руал Амундсен возобновил два контакта. Во-первых, со своим прежним сотрудником Лейфом Дитриксоном, который тотчас изъявил готовность лететь со старым Начальником. Лейтенанту как раз предстояло вступить в Канаде в новую должность, однако он был не из тех, кто откажется совершить в последнюю минуту геройский поступок. Вдобавок еще в первый день Троицы Амундсен связался по телеграфу с давним компаньоном – Линкольном Элсуортом. В таком составе экспедиция уже была в пути на север – в фантазиях полярника (и «Афтенпостен»).

Элсуорт тоже писал Амундсену после его внезапного отъезда из Америки: «Мне тебя не хватает, как всегда, стоит тебе уехать. Думаю, в моей жизни уже не будет такого фантастического времени, как те два года, что мы прожили бок о бок». Весной он сделал новую попытку. Почему бы им не поселиться вместе в швейцарском замке Элсуорта? Они же на все смотрят одинаково: «Твои вкусы и привычки мне очень по душе, поэтому так досадно, что судьба, по всей видимости, нас разводит. Если б ты сумел что-нибудь придумать, мы могли бы встретиться снова. Я предложил в твое распоряжение половину Ленцбурга, но, похоже, тебе там не нравится. Ты только скажи – и я распахну тебе двери».

Американец готов подарить Амундсену половину замка, но лучше бы вместо этого подарил целый самолет. Наверно, приблизительно так рассуждал полярник, когда Элсуорт выразил желание участвовать в спасательной экспедиции. Вскоре, однако, станет ясно, что жить вместе с Амундсеном в замке и спасать Нобиле для американца совсем не одно и то же; несколько тысяч долларов – максимальная сумма, какую Элсуорт и его зять могли пожертвовать на спасение итальянца.

В Германии тоже не очень-то раскошеливались. Лейф Дитриксон срочно выехал на юг, чтобы провести переговоры насчет самолета с рядом частных и государственных инстанций. Только немцы строили большие самолеты, пригодные для арктических полетов, но они требовали гарантийного взноса в размере не менее 200 тысяч крон. В немецких марках имя Руала Амундсена котировалось очень низко.

Весьма быстро обнаружилось, что полярник выставил себя на посмешище. Его гордая спасательная экспедиция так и осталась заголовком в «Афтенпостен». Газета неплохая, но все равно унизительно.

7 июня Ялмар Рисер-Ларсен прибыл морем в Кингсбей, с аэропланом в багаже. В тот же день [196]196
  По российским источникам, сигнал бедствия экспедиции Нобиле был принят 3 июня советским радиолюбителем Шмидтом из села Вознесение-Вохма.


[Закрыть]мир впервые принимает сенсационные радиосигналы экспедиции генерала Нобиле, терпящей бедствие к северу от Шпицбергена. Норвежский капитан – нужный человек в нужном месте, что бы там ни говорили его бывший Начальник и итальянский диктатор. Теперь остается только добыть во льдах лавровый венок.

Крушение «Италии» – та самая ситуация, к которой Руал Амундсен и его команда были готовы во время перелета на «Норвегии». Дирижабль с экипажем из шестнадцати человек (семеро из них летали на «Норвегии») потерпел аварию севернее шпицбергенского острова Северо-Восточная Земля. При ударе о торос пилотская гондола оторвалась, сам же летательный аппарат полегчал и полетел дальше, оставляя за собой шлейф дыма и унося шестерых людей, которые так и не были найдены. Среди них такелажник Алессандрини и еще двое из экипажа «Норвегии». Четвертый с «Норвегии» погиб в момент удара о торос.

Девять человек выжили. Пятеро были на ногах, трое [197]197
  Судя по рассказу Нобиле, пострадавших было четверо: он сам, Мальмгрен, Цаппи и Чечони.


[Закрыть]лежали на льду, с травмами. Эти трое опять-таки летали на «Норвегии». Помимо других серьезных травм, генерал Нобиле и здоровяк Чечони получили переломы ног; у шведа-метеоролога Мальмгрена было раздроблено плечо. Титина не пострадала – последний четвероногий паек. Катастрофа стала фактом. Но ни одного норвежца поблизости нет.

Единственный, кто имел ледовый опыт, это Финн Мальмгрен, которого, невзирая на бесспорно высокую научную квалификацию, полярники «Мод» считали чуть ли не комической фигурой. И не только потому, что он был шведом. К счастью, вместе с гондолой на лед упала большая часть аварийного снаряжения. И через несколько суток им удалось наладить радиосвязь с итальянским кораблем-маткой «Читта ди Милано» в Кингсбее.

Радиосигналы, разнесенные газетами по всему миру, звучали в ушах норвежцев дивной музыкой. Наконец-то итальянцев будут спасать! Но на север отправились не только норвежцы. В спасательных акциях примут участие всего шесть стран – в совокупности пятнадцать кораблей и соответствующее число самолетов [198]198
  Российские источники указывают иные цифры: 18 судов, 21 самолет и около полутора тысяч человек.


[Закрыть]. Спасение Нобиле молниеносно превратилось в состязание людей и наций, а равно в состязание газет, радиостанций и новостных агентств, спешивших обогнать друг друга в передаче последних сообщений с ледового архипелага, который вдруг стал центром событий.

В эти сенсационные события были вовлечены поголовно все полярные эксперты – в том числе, разумеется, и Фритьоф Нансен. Для очистки совести (по собственному его выражению) он – через посла Фугта – обращается к британским властям, чтобы выяснить возможность спасательной экспедиции на английском дирижабле. Фугт сообщает об отказе, и Нансен пишет ему: «Твой ответ окончательно всё решил». Этот зондаж по дипломатическим каналам стал единственной попыткой Фритьофа Нансена вмешаться в бурные события вокруг «Италии». Он пишет Фугту, что «мир прямо-таки охвачен истерией из-за пропажи "Италии''. Люди и прежде, бывало, надолго исчезали в арктических просторах, но такой шумихи никогда не возникало».

Фритьоф Нансен апеллировал к совести мира, чтобы спасти десятки тысяч безымянных беженцев, миллионы голодающих. Но генерал на льдине занимал в беспокойном мозгу Фритьофа Нансена весьма ограниченное место. Для его отставного коллеги все было наоборот: спасение генерала Нобиле целиком занимало его мысли. Словно запертый в клетке орел, он бьется о стены Ураниенборга.

Вполне естественно, что Амундсен принимал случившееся ближе к сердцу, чем его коллега по полярным широтам. Всего три года назад он сам был пленником арктических льдов. Но с тех пор он порвал с миром. На самом деле поставил себя вне всякого сотрудничества задолго до того, как «Италия» потерпела крушение. И было иллюзией полагать, что после всех своих оскорбительных выпадов он вообще сможет стать лидером, собрать вокруг себя людей. Руал Амундсен как спаситель Нобиле был нежелателен. Этот вывод столь же очевиден, сколь и далек от представлений самого полярника.

В четверть четвертого 6 июня в саду за ураниенборгским домом падает мертвым некий человек. Он гулял там вместе с Густавом-старшим, когда его сердце вдруг остановилось. Это был Сверре Хассель, как личность самый сильный из тех четверых, что последовали за Руалом Амундсеном к Южному полюсу. Он приехал в Ураниенборг с визитом, возможно намереваясь что-то сообщить. Пятидесятидвухлетний таможенник поддерживал со своим давним Начальником сдержанные, но вполне лояльные отношения. На Хасселя Руал Амундсен мог положиться. Тот предупреждал своевременно.

И вот теперь он лежал за домом, этот замечательный человек, который сопровождал Отто Свердрупа к неведомым островам на севере, а Руала Амундсена – до самого Южного полюса. Какая банальность! Смерть в костюме, заметка в газете, еще один венок.

В эти дни Руал Амундсен принимает итальянского журналиста Гуидичи. Именно перед ним он произносит часто цитируемую фразу о притяжении льдов: «О, если бы вы знали, как чудесно там, в высоких широтах! Там я желал бы умереть, только пусть смерть придет ко мне по-рыцарски, настигнет меня при выполнении великой миссии, быстро и без мучений!»

Вплоть до 11 июня Амундсен тщетно давил на Элсуорта, его зятя и богатых друзей – в надежде, что все-таки удастся собрать 60 тысяч долларов. Искал он и подходящий самолет, так как немцы в помощи отказали. Американцы, вероятно, понимали, что речь идет не столько о спасении Нобиле, сколько о восстановлении утраченного авторитета Амундсена. Они бы охотно помогли, но не за такуювысокую цену. Разве не тот же Амундсен недавно повернулся к Америке спиной?

Вообще-то у Руала Амундсена хватает и других проблем – поважнее выезда на Шпицберген и рыцарской смерти. Второго, третьего, четвертого и десятого июня он телеграфирует Бесс Магидс в Сиэтл, где она как раз подводит черту под своей прежней жизнью. После 10-го она садится в поезд, который мчит ее на Восточное побережье. В Нью-Йорке она поднимется на борт парохода и поплывет за океан, в столицу горного края, где ждет жених.

Все было улажено – в жизни полярника могла начаться новая, заключительная фаза. Он порвал со всем и вся, отошел от активной деятельности. Последние годы он проведет на заслуженном отдыхе, в полной гармонии. Молодая невеста приезжает очень вовремя, чтобы, как пишет Гаде, «по их обоюдному согласию, постоянно жить в Ураниенборге».

Но ждет ли жених свою невесту? Отнюдь нет. Он готов перевернуть вверх дном весь мир – лишь бы уехать. Такое впечатление, будто Руал Амундсен предпочитает скорее обнять своего злейшего врага на льдине к северу от 80-й параллели, чем встретиться с женщиной, которая бросила все, чтобы из-за океана приехать к нему. Это более чем парадоксально. Похоже на бегство – отчаянное, сломя голову, – бегства из Ураниенборга, от жизни пенсионера, от смерти за домом, от женщины, что приезжает.

Он возвращается к героической роли, к старой сказке – в свет рампы, на сцену. Там он будет в центре внимания всего мира, под прикрытием рыцарских доспехов. Как никогда отчетливо Руал Амундсен демонстрирует, что внутренний стержень у него с гнильцой; он может существовать только за счет всеобщего восхищения.

Невзирая на радиосвязь, обнаружить с воздуха генерала Нобиле и его людей очень сложно. Ни Рисер-Ларсену, ни Лютцов-Холму удача не сопутствует. Новые и новые спасательные экспедиции отправляются на север попытать счастья.

В 12 часов дня14 июня Руалу Амундсену звонят из Парижа. Богатый и влиятельный оптовик Фредрик Петерсон, который по французским газетам следил за его безуспешными попытками добраться до Шпицбергена, готов протянуть прославленному земляку руку помощи.

«Какой самолет вам нужен?»

Вот на такие телефонные звонки полярник и делал ставку в самые тяжкие минуты. Он немедля заказывает гидроплан, пригодный для эксплуатации при температурах около 0 °C. Оптовик обещает посмотреть, что можно сделать. «Спасибо, это так мило с вашей стороны», – говорит на прощание полярник.

Франция – единственная великая держава, с которой Руал Амундсен не рассорился. Возможно, по забывчивости, но это бесспорно облегчило задачу для Петерсона. Редко удавалось организовать экспедицию так быстро. Оптовик тотчас задействовал свои французские связи. Переговоры закончились официальным обращением норвежского посла в Париже, барона Ведель-Ярлсберга, к министру военно-морского флота Франции. И уже к концу дня Петерсон сообщил, что самолет «Латам-47» будет срочно отправлен на север.

15 июня норвежцы прочитали в газетах, что на помощь Руалу Амундсену пришла Франция. В Ураниенборге спешно готовили снаряжение, а тем временем в мастерских фирмы «Латам» в Кодебекан-Ко, в трех милях от Руана, оборудовали гидроплан для арктической операции. Уже следующим утром он вылетит в Берген.

В Осло был устроен приватный праздник в честь Руала Амундсена. Говорили не только о предстоящей экспедиции, близилось и еще одно событие. Шесть лет спустя Херман Гаде пишет вот что: «Я, нижеподписавшийся, заявляю, что во время прощального праздника, устроенного мною и г-жой Аслёуг Амундсен в гостинице "Виктория", я слышал, как он поручил своему полномочному секретарю, лейтенанту Густаву С. Амундсену, встретить и взять под опеку (в том числе экономически) миссис Бесс Магидс, когда она в его отсутствие прибудет сюда». Невесту ждали; жених попрощался.

16 июня в 23.00 Руал Амундсен был на Восточном вокзале Осло. Ночной поезд на Берген стоял под парами. Точно так же – ночью – двадцать пять лет назад он отправился в свою первую самостоятельную экспедицию, вышел из Осло-фьорда на яхте «Йоа». В тот раз его провожали три брата, теперь – только один. Зато присутствует ряд официальных лиц, среди них трое послов: итальянский и французский послы в Осло, а также недавно вышедший в отставку норвежский посол в Рио.

Опубликованные в прессе фотографии этой героической сцены говорят о том волнении, которое царило на перроне. Только Херман Гаде словно бы непричастен к общему возбуждению. Как никто другой, он понимает, какая печальная судьба кроется под этим спектаклем. Спустя несколько месяцев один из коллег по дипломатической службе пишет о полярнике в частном письме: «Гаде неоднократно говорил, что в последнее время он был несчастлив, но не уточнял, что именно имеет в виду».

А что он мог сказать? Вернувшись в апреле на родину, он нашел своего «лучшего друга», некогда прославленного героя, во внутренней эмиграции, одиноким и ожесточившимся. «Я знаком со всеми обстоятельствами взаимоотношений Р. А. – миссис Магидс, – пишет Гаде позднее в одном из писем, – так как Руал показывал мне всю корреспонденцию и я сам отсылал ей несколько телеграмм от него». Вероятно, старый друг тоже понимал, что полярник начал сомневаться в своем смелом решении и оттого так отчаянно схватился за спасительную соломинку по имени генерал Нобиле.

Руала Амундсена сопровождают два человека, которые вместе с ним отправятся спасать Нобиле: незаменимый полярник, пирожник, жестянщик и хирург, то бишь капитан Оскар Вистинг, и старший лейтенант Дитриксон. На перроне, пока мощный паровоз пыхтит, готовясь к долгому пути через высокогорье, все взгляды устремлены на национального героя, который, по словам репортера «Афтенпостен», был неразговорчив, «однако его чеканное лицо светилось решимостью и неистовой энергией, какую никакими словами не выразить, язык для этого слишком беден».

Итальянский же посол, которому стыдно за свое правительство, вынужден произнести несколько убогих напутственных слов. «Незабываемый миг, когда эти двое крепко и сердечно пожали друг другу руки». Главный редактор Фрёйсланн, тоже присутствующий на перроне, удовлетворенно отмечает, что его великие герои помирились. Римский диктатор досадует по поводу этого пустого эпизода, где представитель Италии поневоле делал хорошую мину при плохой игре.

«Когда прозвучал сигнал отправления, Дитриксон и Вистинг вошли в вагон, меж тем как Амундсен немного задержался на перроне, словно в замешательстве, и стоявшие рядом с ним заметили, как по его впалой щеке сбежала слеза. Он прошел несколько шагов обок вагона, потом быстро вскочил на площадку, и вслед ему грянуло девятикратное "ура", эхом прокатившееся под темным от копоти стеклянным дебаркадером Восточного вокзала».

Наутро, когда ночной поезд прибыл в Берген, гидроплан уже дожидался их на стоянке у Маринехолма. Вылетев из Нормандии, «Латам» успешно добрался до места накануне вечером. В Бергене восемнадцатиметровую машину дозаправили горючим и еще раз придирчиво осмотрели. Обнаруженная в левом поплавке дырочка была заделана.

Экипаж самолета состоял из четырех человек. Капитан – Рене Гильбо, тридцативосьмилетний кавалер ордена Почетного легиона. Второй пилот, старший лейтенант Альбер де Кювервиль, тоже имел боевые награды. Считая с механиком Брази и радистом Валеттом, французский военно-морской флот предоставил в распоряжение полярника полностью укомплектованный экипаж.

Хотя на борту уже было два пилота, капитан уступил желанию Руала Амундсена и согласился на участие старшего лейтенанта Дитриксона. Он знал, что значит летать в арктических условиях, а вдобавок Начальник наилучшим образом чувствовал себя в обществе соотечественников. Капитан Вистинг, седьмой член экспедиции, отправится на север первым же пароходом. В те дни получить каюту не составляло труда, ведь полмира вышло в море спасать генерала Нобиле. Весь Берген высыпал на улицу в тот летний день, когда почти пятидесятишестилетний Руал Амундсен – ледовый Наполеон – должен был вылететь на север, на поле чести. С эпохи крестоносцев ни один военачальник не выступал в более благородный поход. Прижимая к груди огромную охапку цветов, он садится в шлюпку, и матросы-гребцы доставляют его к гидроплану – человека, который летит спасать своего злейшего врага, коллегу, попавшего в беду. На часах восемь вечера.

Из Бергена Руал Амундсен отослал последнюю телеграмму Бесс Магидс. Она уже в Нью-Йорке, где ей предстоит еще шесть дней дожидаться «Святого Олава» – пароход, который доставит ее в обетованный край. Но почему он уезжает, не встретившись с нею?

Если вдуматься, то, пожалуй, она сама и вынудила его к такому поступку. Нам кое-что известно о роли, в которой намерен выступить Руал Амундсен. Покорив Южный полюс, он оставил Сигг. Совершив трансполярный перелет, сумел бросить Кисс. И на этот раз – если он вернется героем – Бесс увидит мужчину во всеоружии, у которого достанет сил вновь пожертвовать любовью.

Бергенцы благоговейно наблюдают, как французский гидроплан стартует с фьорда и берет курс на север, в светлую летнюю ночь. Всего неделей позже население соберется у очередного спасательного судна, пополнившего здесь запасы топлива, чтобы тоже уйти в ночь, на север, – у русского ледокола «Красин». Тогда людские толпы на набережной будут кричать: «Спасите Амундсена!»

В шесть утра «Латам» садится на зеркальную гладь тромсейской бухты. Двое норвежцев завтракают, потом по обыкновению идут к аптекарю Цапфе – надо поспать; французы отдыхают поблизости, в «Гранд-отеле». Уже около одиннадцати экипаж опять на ногах – залеживаться в постели нет времени. Необходимо тщательно подготовиться к следующему этапу. Начальник может не беспокоиться – последние часы на суше он проводит, покуривая трубку, у своего друга-аптекаря.

В своей книге, изданной семь лет спустя, Фриц Г. Цапфе подробно описывает эту последнюю встречу с человеком, которым он так безмерно восхищался. О самой экспедиции сказать было в общем-то нечего, ее судьба зависела не от них. Разговор шел о другом. «Меня не оставляло необъяснимое, тягостное ощущение, что между нами витает какая-то отчужденность. Открытый и, как правило, бодрый тон, бывало, отличавший наши беседы, даже когда они касались серьезных вещей, в тот раз никак не устанавливался». Задним числом Цапфе истолковал это как предчувствие смерти, связанное с французским гидропланом; они оба считали, что «Дорнье-Валь» был бы куда лучше. «Странная тишина окутывала эту последнюю встречу. Мне было даже чуточку неловко перед ним – как перед больным другом, которому толком не знаешь, что сказать».

У отчужденности, пожалуй, было объяснение, не имевшее касательства к аптекарю. Внешне экспедиция «Латама» представала однозначно благородным предприятием, однако внутренне Руала Амундсена раздирали противоречия: он спешил кгенералу и одновременно уходил прочь отженщины. Первое – подвиг, второе – скорее, предательство. В глубине души он расстался с нею и – в первый и последний раз – отказался от жизни в любви и близости с другим человеком.

Интуиция не подвела аптекаря; перед ним сидел «больной друг». На прощание полярник отдает ему свою сломанную зажигалку. Цапфе берется починить ее, но полярник говорит: «Мне она не нужна». Огонь погас. И больше не зажжется.

До той поры ни одному аэроплану не удавалось преодолеть бурные воздушные пространства над морем от Северной Норвегии до Шпицбергена. В тот же день к полету на север готовились еще два самолета – шведский и финский. Вдобавок прошло сообщение, что итальянский майор Маддалена, направленный на поиски городом Миланом, уже находится на острове Медвежьем, ремонтирует поломку самолета. Обстановка вновь напоминала состязание.

Было бы вполне естественно, если бы все три самолета вылетели из Тромсё сообща. Но Руала Амундсена такая возможность не интересовала. Он хотел лететь один. На поиски вышли многие, а спасать надо лишь одногогенерала.

После полудня четверых французов и двух норвежцев доставили к гидроплану, зачаленному у выхода из тромсейской гавани. Аптекарь тоже провожает друга-полярника к диковинному гибриду самолета и корабля, какой представляет собой гидроплан «Латам-47» – машина солидная, общая мощность двигателей тысяча лошадиных сил, размах крыльев более 25 метров. Белый деревянный биплан, обтянутый парусиной, отнюдь не лишенный изящества.

Точно исполинский лебедь, «Латам» гляделся в зеркальные воды залива возле полярного города Тромсё. Так и хочется сказать, что на борт его поднялся рыцарь Лоэнгрин – в лице Руала Амундсена. И либретто, и сценография уже подготовлены для легендарной героической драмы. Но если верить зрителю Цапфе, главный исполнитель отыграл свою роль еще до того, как машина пришла в движение: «Я не забуду выражение его лица перед стартом, когда он сидел в "Латаме", странно далекий, отрешенный. Происходящее словно бы не трогало его, хотя он-то, пожалуй, и был ключевым участником. Не говоря ни слова, он просто сидел и смотрел на меня».

Пустым взглядом герой смотрел на своего последнего поклонника. Энергия покинула его. При подготовке, когда его отвергали, чинили ему препятствия, речь шла об активных действиях, о генерале, об отправке экспедиции. Теперь всё это позади. Остальное в руце Господней и в руках пилотов.

Фотографии «Латама», сделанные репортерами, подтверждают впечатления Цапфе: полярник разочарован и одинок. Он даже не думает позировать, ему все равно. Рыцарь в фуражке, сидящий в гигантском лебеде и ожидающий, когда их отбуксируют в пролив, где наконец заработают пропеллеры, – этот рыцарь никудане стремится; он все оставил позади, сказал последнее прости. Не обязательно жизни, но ее смыслу. Он знал, что никогда не достигнет величайшей из поставленных целей. Теперь его ждала ледяная пустыня.

Ровно в четыре гидроплан стартует. Впоследствии появлялись противоречивые сообщения насчет сложностей с взлетом. Многие утверждали, что «Латам» был перегружен. Но так или иначе в этот безветренный день в воздух поднялся он один. Финский и шведский гидропланы до поры до времени остались в Тромсё. По свидетельству Гуннара Ховденака, выпустившего в 1934 году солидную книгу «Последняя экспедиция Руала Амундсена», «Латам» был нагружен ничуть не больше, чем при вылете из Бергена. Однако он уже преодолел огромное расстояние, а в спешке, которая, по словам очень многих, возникла, когда экипаж узнал об опережающей позиции майора Маддалены, некоторые процедуры предстартовой подготовки были выполнены недостаточно тщательно. Хотя это весьма маловероятно, если учесть профессионализм экипажа и опасность маршрута. Пусть даже Начальник в эти минуты готов был смиренно предать весь полет в руки высших сил, практическая работа целиком возлагалась на пятерых опытных, энергичных мужчин в возрасте от двадцати шести до тридцати восьми лет. Ни у кого из них не было особых причин рисковать жизнью, играя со смертью над просторами Ледовитого океана.

В течение дня метеосводки менялись, но были относительно благоприятны. Правда, погодные условия в означенном регионе отличались крайним непостоянством и сложностью, так что гидроплан вроде «Латама» при посадке на открытую воду непременно потерпел бы аварию. Большой недостаток «Латама-47» состоял в том, что он не мог совершить посадку ни на лед, ни даже на воду при волнении моря. С точки зрения полярных условий французский гидроплан можно разве что назвать аэропланом, оснащенным поплавками. Арктический гидроплан должен отвечать совершенно другим требованиям.

Последнее радиосообщение от «Латама» было принято в 18.45. Радист тщетно пытался установить связь с Ню-Оле-сунном и передать несколько депеш. После трех часов полета машина должна была находиться на полпути к острову Медвежьему, который в свою очередь расположен примерно на полпути между Тромсё и Кингсбеем.

Пройдет много времени, пока мир осознает, что сообщение о так и неотосланных депешах, переданное по радио 18 июня 1928 года в 18.45, было последней весточкой от Руала Амундсена.

В 20.00 в Кингсбее совершил посадку майор Маддалена. Итальянец выиграл гонку над Северным Ледовитым океаном. «Латаму-47» совершить посадку было не суждено.