Текст книги "Том 3. Музыка для хамелеонов. Рассказы"

Автор книги: Трумен Капоте

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц)

Первый раз он явился к нам в дождь. Волосы его слиплись и покрывали голову сплошной шапкой, башмаки были облеплены рыжей глиной, – видно, он шел проселками. Небрежной ковбойской походкой он направился к мраморной стойке, где я перетирал стаканы; Мидди шла за ним следом.

– Я так прослышал, что вы заимели полную бутылку денег и хотите ее отдать, – сказал он, глядя мне прямо в глаза. – Раз уж вы ее все одно отдадите, так сделали бы доброе дело – отдали бы ее нам. Меня звать Ноготок, а вон она – моя сестра, Мидди.

Мидди была грустная-грустная девочка, явно старше братишки и намного выше его – сущая жердь. Короткие серые, словно пакля, волосы, жалостно бледное лицо с кулачок. Выцветшее ситцевое платье не прикрывало костлявых коленок. У нее были плохие зубы, и, чтобы это скрыть, она сжимала губы в ниточку, как старушка.

– Прошу извинить меня, – сказал я, – но вам следует обратиться к мистеру Маршаллу.

И он безо всяких тут же к нему обратился. Мне слышно было, как дядя объясняет ему, что нужно сделать, чтобы выиграть бутыль с серебром. Ноготок внимательно слушал и время от времени кивал. Потом снова подошел к стойке и осторожно погладил бутыль.

– Славная штучка, а, Мидди?

– А они ее нам отдадут?

– Не… Перво-наперво вот что – нужно угадать, сколько там денег. Да прежде купить чего-нибудь на четвертак, чтоб разрешили отгадывать.

– Ишь ты, четвертак! Нет его у нас. Да где его взять-то, сам подумай.

Ноготок насупился, потер подбородок.

– Ну это что… Это уж я соображу. Заковыка не в том: мне никак нельзя, чтобы вышла промашка. Мне надо знать точно.

Через несколько дней они снова пришли в аптеку. Ноготок забрался на стул у стойки и решительным тоном спросил два стакана газировки – один для себя, другой для Мидди. На этот раз он сообщил нам кое-какие сведения о своих родственниках.

– …а еще есть у нас дедушка, материн отец, он каджун и по-английски говорит плохо. А братишка мой – тот, что на скрипке играет, – так его три раза сажали. Через это нам и пришлось сматываться из Луизианы, – подрался с одним парнем и здорово его бритвой порезал. Из-за одной бабы, она на десять лет его старше. Белобрысая такая.

Мидди, робко стоявшая поодаль, забеспокоилась:

– Зря ты, Ноготок, про наши семейные дела болтаешь.

– А ну, умолкни, Мидди, – оборвал он ее, и Мидди сразу умолкла. – Хорошая девчушка, – добавил он и, повернувшись, погладил ее по голове. – Только вот приходится ее окорачивать. Иди-ка, голуба, посмотри книжки с картинками, а насчет зубов не переживай. Ноготок для тебя кое-что сообразит, дай только мне провернуть одно дельце.

Состояло же дельце в том, чтобы пялиться на бутыль. Подперев рукой подбородок, он глядел на нее долго-долго, не мигая, так и пожирал ее глазами.

– Мне одна женщина в Луизиане сказала – я могу видеть такое, чего другие не видят. Потому что я в сорочке родился.

– Но тебе нипочем не углядеть, сколько там денег, – сказал я. – Лучше уж назови первую цифру, какая на ум взбредет, может, как раз и попадешь в точку.

– Ну да еще, – сказал он. – Этак запросто маху дашь. А мне ошибиться никак нельзя. Не, я так рассудил – чтобы уж было наверняка, надо все монетки пересчитать, до одной.

– Давай пересчитывай!

– Что пересчитывать? – неожиданно раздался голос Хаммураби – он как раз вошел в аптеку и теперь усаживался у стойки.

– Этот малец собирается пересчитать все деньги в бутыли, – объяснил я.

Хаммураби взглянул на Ноготка с интересом.

– А как же ты, сынок, собираешься это сделать?

– Сосчитаю, и все, – как ни в чем не бывало ответил Ноготок.

Хаммураби рассмеялся.

– Ну, для этого надо, сынок, чтобы глаза у тебя все насквозь видели, как рентген. Вот ведь какое дело.

– Вовсе и нет. Для этого надо только в сорочке родиться. Мне одна женщина в Луизиане сказала. Она была колдунья и во мне души не чаяла; как-то раз хотела она взять меня на руки, а мама не дала, так она напустила на нее порчу, и теперь в маме весу всего тридцать кило.

– Оч-чень ин-те-ресно! – только и сказал Хаммураби, бросив на Ноготка подозрительный взгляд.

К ним подошла Мидди, крепко сжимая в руках «Секреты экрана», и показала Ноготку один из снимков.

– Ой, ну до чего же хорошенькая! Ты глянь-ка, глянь. Ноготок, какие у ней зубы красивые, один к одному.

– Да ладно, не переживай, – ответил он. Когда они ушли, Хаммураби заказал бутылку «Нехи» и стал его попивать, куря сигарету.

– И вы считаете этого малыша вполне нормальным? – вдруг спросил он с удивлением в голосе.

По-моему, лучше всего проводить рождество в маленьком городке. Здесь раньше чувствуется наступление праздника – все как-то быстрее преображается и оживает под его чарами. Уже в начале декабря двери домов разукрашены гирляндами, в витринах пламенеют красные бумажные колокольчики, поблескивают слюдяные снежинки. Ребятня совершает вылазки в лес и притаскивает оттуда пахучие свежие елки. Хозяйки пекут рождественские пироги – они открывают банки с заранее заготовленной сладкой начинкой, откупоривают бутылки с наливками. На площади перед судом высится огромная елка, увешанная серебряной канителью и разноцветными лампочками, которые вспыхивают с наступлением сумерек. В предвечерние часы из пресвитерианской церкви доносятся рождественские гимны это хор готовится к ежегодному представлению. Во всем городке цветет японская айва.

Единственным, кого словно бы не затрагивала эта радостная праздничная атмосфера, был Ноготок. Он взялся за свое дельце – подсчет денег в бутыли – с величайшей настойчивостью и дотошностью. В аптеку приходил изо дня в день уставится на бутыль, насупит брови и что-то бормочет себе под нос. Сперва мы смотрели на него, как завороженные, но потом это всем надоело, и мы перестали обращать на него внимание. Больше он так ничего и не купил, – должно быть, не мог наскрести четвертак. Иной раз он перебрасывался словом с Хаммураби – тот относился к нему с участливым любопытством и время от времени покупал ему засахаренный орех или солодкового корня на цент.

– Вы по-прежнему считаете, что у него не все дома? – как-то спросил я Хаммураби.

– Полной уверенности у меня нет, – ответил он. – Но когда разберусь, скажу тебе точно. По-моему, он недоедает. Свожу-ка я его в «Радугу» и накормлю жареным мясом.

– Наверно, он предпочел бы получить от вас четвертак.

– Нет. Хорошая порция жаркого – вот что ему нужно. И вообще, лучше будет, если он не станет угадывать. Жутко нервный мальчонка и странный такой… Если все у него сорвется, каково будет мне сознавать, что втравил его в это я. Ой, жаль его будет ужасно!

Но мне, откровенно говоря, Ноготок казался в ту пору просто забавным. Мистер Маршалл жалел его, а заходившие к нам ребятишки повадились было его дразнить, но он не обращал на них никакого внимания, и понемногу они от него отстали. Когда ни придешь, он сидит у стойки, наморщив лоб и неотрывно глядя на бутыль. И так поглощен своим делом, что по временам у меня появлялось какое-то жуткое ощущение, – может, его здесь и нет вовсе? Но только, бывало, в это поверишь, он вдруг очнется и скажет что-нибудь вроде:

– Слышь, а хорошо бы, здесь оказалась монета тринадцатого года. Мне один парень говорил, он где-то видел такую монету, ей пятьдесят долларов цена!

Или:

– Мидди будет важной леди в кино. Они загребают кучу деньжищ, эти леди из кино. Тогда уж нам до самой смерти не надо будет капустный лист жевать. Да только Мидди говорит – не может она сниматься в кино, покуда красивых зубов не вставит.

Мидди не всегда приходила вместе с братом. Когда она не являлась, Ноготок бывал сам не свой, на него нападала робость и вскоре он уходил.

Хаммураби выполнил свое обещание – он повел его в кафе и накормил жареным мясом.

– Что ж, мистер Хаммураби симпатичный, – рассказывал после Ноготок. Только выдумки у него какие-то чудацкие – воображает, что если бы он жил в этом самом Египте, то был бы там королем или вроде того.

А Хаммураби потом говорил нам:

– Малыш так трогательно верит, что выиграет, – это просто за душу берет. Но мне лично наша затея, – тут он показал на бутыль с серебром, – начинает внушать омерзение. Жестоко это, давать человеку такую надежду, и я страшно жалею, что впутался в это дело.

Завсегдатаи нашей аптеки больше всего любили потолковать о том, кто что купил бы на выигранные деньги. В разговорах этих обычно участвовали Соломон Кац, Фиби Джонс, Карл Кунхард, Пьюли Симмонз, Эдди Фокскрофт, Марвин Финкл, Труди Эдвардс и негр по имени Эрскин Вашингтон. Кто думал съездить в Бирмингем и сделать там перманент, кто мечтал о подержанном пианино, кто – о шетлендском пони, кто – о золотом браслете, кто хотел купить серию приключенческих книг, а кто – застраховать свою жизнь.

Как-то раз мистер Маршалл спросил Ноготка, на что истратил бы деньги он.

– Это секрет, – объявил Ноготок, и, как мы ни бились, выведать у него ничего не смогли. Так что мы просто решили: о чем бы он там ни мечтал, это, должно быть, и впрямь нужно ему позарез.

Настоящая зима обычно наступает в наших краях только в конце января и бывает довольно короткой и мягкой. Но в том году за неделю до рождества начались небывалые холода. Их у нас до сих пор вспоминают – до того страшная была стужа. В трубах замерзла вода; те, кто не удосужился запасти достаточно топлива для камина, по целым дням не вылезали из постели, дрожа под ватными одеялами; небо приобрело угрюмый и странный свинцовый оттенок, как перед бурей; солнце побледнело, словно луна на ущербе. Дул резкий ветер, он крутил сухие осенние листья, падавшие на обледенелую землю, и дважды срывал рождественское убранство с огромной елки на площади возле суда.

В домишках у шелкоткацкой фабрики, где ютилась самая беднота, семьи сходились но вечерам вместе и рассказывали в темноте разные истории, чтобы хоть на время забыть о холоде. Фермеры прикрывали зябкие растения джутовыми мешками и молились; впрочем, кое-кому из сельских жителей неожиданные морозы были на руку – они закалывали свиней и везли на продажу в город свежую колбасу. У входа в магазин Вулворта стоял Санта-Клаус в красном марлевом балахоне – это был мистер Джадкинс, городской пьяница. У него была большая семья, и потому все в городе были довольны, что в эти дни он трезв хотя бы настолько, чтоб заработать доллар. В церкви несколько раз устраивали праздничные вечера, и на одном из них мистер Маршалл нос к носу столкнулся с Руфусом Макферсоном; они крупно поговорили, – впрочем, до драки дело не дошло…

Как я уже упоминал, Ноготок жил на ферме, примерно в миле от Индейского Ручья, – значит, что-нибудь милях в трех от города, прогулка изрядная и довольно тоскливая. И все-таки, несмотря на холод, он ежедневно являлся в аптеку и просиживал до закрытия, а так как день становился все короче, то уходил он, когда уже было темно. Иной раз его подвозил на машине мастер с шелкоткацкой фабрики, но это случалось редко, да и то часть пути ему приходилось идти пешком. Вид у него был усталый и озабоченный, он всегда приходил к нам иззябший и трясся от холода. Едва ли под красным свитером и синими штанами у него было теплое белье.

За три дня до рождества он неожиданно объявил:

– Ну вот, я кончил. Теперь я знаю, сколько в бутылке денег.

В его словах была такая торжественная, глубокая вера, что в них нельзя было усомниться.

– Давай, давай, сынок, сочиняй, – подхватил Хаммураби, сидевший в аптеке. – Не можешь ты этого знать. И зря задуриваешь себе голову, ведь будешь потом убиваться.

– Да что вы меня все учите, мистер Хаммураби. Я и сам знаю, что к чему. Вот одна женщина в Луизиане, так она мне сказала…

– Слышал, слышал. Но пора об этом забыть. На твоем месте я пошел бы домой, больше сюда не ходил и постарался бы позабыть про эту проклятую бутыль.

– Мой брат нынче вечером играет на свадьбе в Чероки-сити, он мне даст четвертак, – сказал Ноготок упрямо. – Завтра я попытаю счастья.

Назавтра я даже разволновался, когда Ноготок и Мидди явились в аптеку. У него и в самом деле был четвертак, для пущей верности он завязал его в утолок красного носового платка. Держась за руки, они с Мидди ходили вдоль застекленных шкафчиков и шепотом советовались, что им купить. В конце концов они выбрали крошечный, с наперсток величиной, флакончик цветочного одеколона. Мидди тут же открыла его и полила себе голову.

– Ой, до чего ж дух приятный!.. Пречистая дева, я сроду такого не слышала. Ноготок, родимый, дай-ка я тебе волосы сбрызну.

Но Ноготок не дался.

Пока мистер Маршалл доставал гроссбух, куда он записывал все ответы, Ноготок подошел к стойке и, обхватив бутыль с серебром, стал нежно ее поглаживать. От волнения у него блестели глаза, пылали щеки. Все, кто был в это время в аптеке, столпились вокруг него. Мидди стояла поодаль, почесывая ногу, и нюхала одеколон. Хаммураби не было.

Мистер Маршалл послюнявил кончик карандаша и улыбнулся:

– Ну давай, сынок. Так сколько там? Ноготок набрал побольше воздуху.

– Семьдесят семь долларов тридцать пять центов, – выпалил он.

В том, что он не округлил цифру, уже было что-то необычное – другие непременно называли круглую сумму. Мистер Маршалл торжественным голосом повторил ответ и записал его в книгу.

– А когда мне скажут, выиграл я или нет?

– В сочельник.

– Стало быть, завтра – да?

– Стало быть, завтра, – как ни в чем не бывало ответил мистер Маршалл. Приходи к четырем часам.

За ночь ртуть в градуснике опустилась еще ниже, а перед рассветом вдруг хлынул по-летнему быстрый ливень, и назавтра обледеневший город так и сверкал на солнце, напоминая северный пейзаж с открытки, – на деревьях поблескивали белые сосульки, мороз разрисовал все окна цветами. Мистер Джадкинс поднялся спозаранку и, неизвестно зачем, топал по улицам и звонил в колокольчик, то и дело прикладываясь к бутылке виски, которую доставал из заднего кармана брюк. День был безветренный, и дым из труб лениво полз вверх, прямо в тихое замерзшее небо. Часам к десяти хор в пресвитерианской церкви уже гремел вовсю, и городские ребятишки, напялив страшные маски, совсем как в день всех святых, с диким шумом гонялись друг за дружкой вокруг площади.

Около полудня в аптеку явился Хаммураби помочь нам все приготовить к торжественному моменту. Он принес увесистый кулек с мандаринами, и мы умяли их все до одного, бросая кожуру в новенькую пузатую печурку, которую мистер Маршалл сам себе преподнес на рождество. Затем мой дядюшка снял со стойки бутыль, старательно обтер ее и водворил на стол, передвинутый на середину помещения. Этим его помощь и ограничилась; потом он развалился в кресле и, чтобы как-то убить время, стал завязывать и развязывать зеленую ленту на горлышке бутыли. Так что вся остальная работа свалилась на нас с Хаммураби. Мы подмели пол и протерли зеркала, смахнули пыль со шкафов, развесили под потолком красные и зеленые ленты из гофрированной бумаги. Когда мы кончили, аптека приобрела очень нарядный вид. Но Хаммураби, с грустью оглядев плоды наших трудов, вдруг объявил:

– Ну, теперь я, пожалуй, пойду.

– А разве ты не останешься? – оторопело спросил мистер Маршалл.

– Нет, нет, – ответил Хаммураби и медленно покачал головой. – Не хотелось бы мне видеть, какое будет у мальчугана лицо. Как-никак праздник, и я намерен веселиться напропалую. А разве я смогу, имея такое на совести? Черт, да мне потом не заснуть.

– Ну, как угодно, – сказал мистер Маршалл и пожал плечами, но видно было, что он глубоко уязвлен. – Такова жизнь. И потом, кто знает? Может, он выиграет.

Хаммураби тяжко вздохнул.

– Какую цифру он назвал?

– Семьдесят семь долларов тридцать пять центов, – ответил я.

– Нет, это же просто фантастика, а? – воскликнул Хаммураби. Плюхнувшись в кресло рядом с мистером Маршаллом, он закинул ногу за ногу и закурил сигарету. – Если у вас найдется пастилка, я бы пососал, а то привкус какой-то противный во рту.

Приближался назначенный час, а мы все трое сидели вокруг стола, и на душе у нас кошки скребли. За все время мы даже словом не перемолвились. Игравшие на площади ребятишки разбежались, и теперь с улицы доносился лишь бой часов на башне суда. Аптека еще была закрыта, но народ уже прохаживался взад и вперед по тротуару, заглядывая в витрину. В три часа мистер Маршалл велел мне отпереть дверь. Минут через двадцать в аптеке яблоку негде было упасть. Все нарядились, в воздухе стоял сладкий запах – это благоухали девчонки с шелкоткацкой фабрики. Они проталкивались вдоль стен, карабкались на стойку, лезли, куда только могли. Вскоре толпа выплеснулась на тротуар и запрудила мостовую. На площади выстроились запряженные лошадьми фургоны и старые фордики, в которых прикатили фермеры со своими семьями. Кругом шумели, смеялись, перебрасывались шутками. Несколько пожилых дам возмущались поведением мужчин помоложе – чего они толкаются и сквернословят, – но уйти никто не ушел. У бокового входа собралась кучка негров, те веселились вовсю. Раз уж представилась возможность поразвлечься, все старались не упустить ее ведь обычно у нас здесь такая тишь, редко когда что случается. Можно смело сказать – в тот день у аптеки собрались все жители нашего округа, за исключением больных и Руфуса Макферсона. Я огляделся, нет ли где Ноготка, но его что-то не было видно.

Мистер Маршалл прочистил горло и захлопал в ладоши, требуя внимания. Когда шум утих и нетерпение публики стало достаточно ощутимым, он выкрикнул, словно на аукционе:

– А теперь слушайте меня все. Вот в этом конверте, – тут он поднял над головами конверт из плотной бумаги, – так вот, здесь листок с ответом, и известен он пока что лишь Господу Богу да Первому национальному банку, ха-ха. А в эту книгу, – и он поднял другой рукой толстый гроссбух, – я записывал цифры, которые вы мне называли. Вопросы есть?

Полнейшее молчание.

– Прекрасно. Теперь, если кто-нибудь вызовется мне помочь…

Никто не шевельнулся; казалось, толпу сковала неодолимая робость; даже рьяные любители покрасоваться перед публикой, и те смущенно переминались с ноги на ногу. Вдруг раздался громкий голос:

– А ну, дайте-ка мне. Посторонитесь маленько, мэм, будьте добры.

Это был Ноготок, он проталкивался сквозь толпу, а следом за ним пробирались Мидди и долговязый парень с сонными глазами, – должно быть, тот самый брат, который играл на скрипке. Ноготок был одет, как всегда, только лицо оттер докрасна, надраил до блеска ботинки и так пригладил волосы, что они прилипли к коже.

– Мы не опоздали? – спросил он, часто дыша.

Вместо ответа мистер Маршалл спросил:

– Стало быть, ты готов нам помочь?

Сперва Ноготок смутился, потом решительно кивнул.

– Есть у кого-нибудь возражения против этого молодого человека?

Тишина по-прежнему была мертвая. Мистер Маршалл передал конверт Ноготку, тот спокойно взял его, но прежде, чем вскрыть, внимательно его оглядел, покусывая нижнюю губу. Все это время толпа безмолвствовала, лишь изредка то тут, то там слышалось покашливание да тихонько позвякивал колокольчик мистера Джадкинса. Хаммураби, привалясь к стойке, усердно разглядывал потолок; Мидди смотрела брату через плечо, и взгляд ее ничего не выражал, но, когда Ноготок стал вскрывать конверт, она охнула.

Ноготок извлек из конверта розовую бумажку и, держа ее осторожно, словно что-то очень хрупкое, еле слышно пробормотал какую-то цифру. Вдруг он побелел, в глазах у него блеснули слезы.

– Эй, малец, да говори, что ли! – заорал кто-то.

Тут к Ноготку подскочил Хаммураби и взял, нет, выхватил у него из рук бумажку. Прочистив горло, он начал было читать, как вдруг лицо его исказилось самым комичным образом.

– Ох, Матерь Божия… – только и выдохнул он.

– Громче! Громче! – потребовали хором сердитые голоса.

– Жулье! – выкрикнул Джадкинс, успевший к этому времени основательно накачаться. – Гнусное мошенничество! Это ж слепому видно!

Поднялась буря – от улюлюканья и свиста колыхался воздух.

Брат Ноготка порывисто обернулся, погрозил толпе кулаком.

– А ну, заткнитесь, заткнитесь, вы, дурачье, слышали? Не то вот сшибу вас сейчас черепушками, так набьете себе шишек с дыню каждая.

– Граждане! – выкрикнул мэр Моуэс. – Граждане, ведь нынче, того, рождество на дворе… Вы, значит, того…

Тут мистер Маршалл вскочил на стул. Он топал ногами и хлопал в ладоши, пока не установился относительный порядок. Здесь стоит, пожалуй, упомянуть, что, как мы впоследствии выяснили, Руфус Макферсон специально нанял Джадкинса, чтобы тот затеял всю эту катавасию.

Когда страсти наконец улеглись, розовый листок нежданно-негаданно очутился у меня в руках – как, я и сам не знаю.

Я с ходу выкрикнул:

– Семьдесят семь долларов тридцать пять центов!

От волнения я поначалу, конечно, не сообразил, что это та самая цифра, которую назвал Ноготок. Это дошло до меня, только когда я услышал ликующий вопль его брата. Имя победителя мигом облетело всю аптеку, и благоговейный шепот пронесся над толпою, словно первый вздох бури.

А на самого Ноготка жалко было смотреть. Он захлебывался от рыданий, будто ему нанесли смертельный удар, но когда Хаммураби посадил его себе на плечи, чтобы показать толпе, он торопливо вытер глаза рукавом и расплылся в улыбке.

– Надувательство! Подлое надувательство! – вновь рявкнул Джадкинс, но рев его потонул в оглушительном грохоте рукоплесканий.

Мидди схватила меня за руку.

– Зубы! – взвизгнула она. – Теперь у меня будут зубы!

– Зубы? – переспросил я ошалело.

– Ну да, вставные зубы, вот на что мы истратим эти деньги. Теперь у меня будут красивые белые зубы.

Но в ту минуту меня интересовало только одно – каким образом Ноготок угадал?

– Эй, Мидди, скажи мне, – взмолился я, – скажи ты мне, Бога ради, откуда он знал, что там ровно семьдесят семь долларов тридцать пять центов?

Мидди бросила на меня недоумевающий взгляд.

– А я думала, Ноготок говорил тебе, – ответила она совершенно серьезно. Он сосчитал.

– Да, но как? Как?

– О, господи, да ты что, не знаешь, как считают, что ли?

– Он только считал, и все?

– Н-ну, еще он помолился немножко, – сказала оно после некоторого раздумья и стала проталкиваться к братьям, но вдруг обернулась и крикнула мне: – И потом, ведь он родился в сорочке!

И более вразумительного объяснения этой загадки я так ни от кого и не слышал. Когда Ноготка впоследствии спрашивали: «Как это ты?» – он только странно улыбался и переводил разговор на другое. Потом, через много лет, он вместе с семьей переехал куда-то во Флориду, и больше мы о них не слыхали.

Но легенда о Ноготке жива в нашем городе и поныне. А мистера Маршалла до самой его смерти, последовавшей в апреле прошлого года, неизменно приглашали на рождество в баптистскую церковь – рассказывать эту историю ученикам воскресной школы. Как-то раз Хаммураби отстукал об этом рассказ и разослал его во многие журналы. Но он так и не был напечатан. Ему ответил только один редактор, да и тот написал: «Если бы эта девчушка и вправду стала кинозвездой, тогда в Вашей истории был бы какой-то смысл».

Но на самом-то деле этого не случилось, так зачем же выдумывать?

НЕ РИСКНУТЬ ЛИ ЗА МИЛЛИОН?

(рассказ, перевод Э.Кабалевской)

Джон показывал мне рисунки для июньского номера, и тут у меня на столе зажужжал зуммер.

– Все-таки он художник на диво, – сказал Джон. – Нет, правда, Берт, нам здорово с ним повезло, а ведь платим мы ему не бог весть сколько.

– Говорю тебе, мы платим ему слишком много, – сказал я, перегнулся через стол и нажал на кнопку зуммера. – Слушаю.

– Мистер Мерриан?

– Да.

– К вам джентльмен, сэр.

– Кто такой?

– Мистер Дональд, сэр.

– Кто-кто?

– Мистер Дональд.

– Не знаю никакого мистера Дональда. – Я обернулся к Джону. – Ты случайно не знаешь, кто это?

Джон покачал головой, и я вновь наклонился к зуммеру.

– Спросите, по какому делу.

– Слушаю, сэр.

Я ткнул пальцем в рисунок, который в эту минуту разглядывал Джон.

– Только начни платить им безумные деньги – в два счета вылетишь в трубу.

– Безумные? – возмутился Джон. – Да он в других журналах, что посолиднее, получает куда больше. Он работает на нас только потому, что мы с ним когда-то вместе учились.

– Никогда не следует доверять художникам, – назидательно сказал я. – Ты и ахнуть не успеешь, как он растрезвонит о нашей щедрости по всему городу. У нас просто отбоя не будет от всяческих типов с папками под мышкой. А ведь всем по пятьсот долларов не заплатишь, такие деньги на улице не валяются.

– Говорю тебе, этот парень – исключение.

– Ну ладно, ладно. Ты получил то, о чем мечтал, и, надеюсь, теперь ты наконец успокоишься хотя бы лет на пять.

– Мистер Мерриан, – прервал нас женский голос.

– Слушаю.

– Мистер Дональд хотел бы получить свой миллион долларов.

– Что-о-о?

– Простите, сэр?

– Повторите то, что вы сейчас сказали.

– Я сказала, что мистер Дональд хотел бы получить свой миллион долларов.

– Вот видишь, Джон, уже начинается. Говорил я тебе: художникам доверять нельзя. Ну, с этим я живо разделаюсь. – Я снова повернулся к зуммеру. – Впустите мистера Дональда. Только пусть оставит у вас свою папку.

– У него нет никакой папки, сэр.

– Неважно, пусть пройдет ко мне.

Я со злостью выключил зуммер и свирепо взглянул на Джона. Он равнодушно пожал плечами, словно говоря: я – то тут при чем? Я всего-навсего главный художник.

Я откинулся в кресле и ждал, глядя на дверь. Наконец она отворилась, вошел высокий худощавый человек ц сразу же заморгал, ослепленный солнцем, которое заливало комнату сквозь легкие занавески. Потом заслонил глаза ладонью и сделал несколько осторожных шагов к моему столу.

– Мистер Дональд? – спросил я.

– Да, сэр, – сказал он нерешительно.

– Рад познакомиться. Я – Берт Мерриан, издатель журнала «Принц», а это Джон Гастингс, главный художник издательства. Садитесь, прошу вас.

– Спасибо, сэр, это очень любезно с вашей стороны… принимая во внимание…

Он прошел через всю комнату и сел в кресло перед моим столом. Черные косматые брови нависали над синими, почти фиалковыми глазами. Он непрестанно хмурился, и глаза лишь изредка выглядывали из-под бровей, точно матовые лампочки из-за темных штор. Тонкий нос рассекал костлявое лицо словно ударом мачете. Губы были решительно сжаты. Сразу видно, человеку, предстоит дело не из приятных. На художника он уж никак не походил.

– Ну-с, – весело начал я, – чем могу быть вам полезен, мистер Дональд?

Все эти приготовления к казни начинали меня забавлять. Еще немного – и голова его скатится с плеч!

На лице мистера Дональда мелькнула почти застенчивая улыбка.

– Я хотел бы получить миллион долларов, – сказал он.

– Все хотят, – усмехнулся я.

Мистер Дональд приподнял брови и посмотрел на меня с явным удивлением.

– Да, наверно, – отозвался он. Потом тоже хихикнул, за ним Джон, и мы все трое немного посмеялись. Наконец я кашлянул и прекратил этот смех.

– А каким, собственно, образом вы… э-э-э… намерены получить этот миллион? – спросил я с приятнейшей улыбкой.

Косматые брови снова взлетели вверх.

– Ну… от «Принца», конечно.

– Ах, от «Принца», – повторил я, повернулся к моему главному художнику и многозначительно повторил еще раз: – От «Принца», Джон!

– Да, – подтвердил мистер Дональд.

– Да, – повторил я. – А за что именно? Может быть, вы нам объясните, за что?

– Извольте, – отозвался мистер Дональд, располагаясь в кресле поудобнее. – Разумеется, за полет на Луну.

– Куда?!

Мистер Дональд ткнул пальцем в потолок.

– На Луну. Вы же знаете.

– На Луну? Луна, говорите? Лу-на? Спутник Земли? Одним словом, та самая Луна?

– Угу, – сказал мистер Дональд и покивал головой.

Я наклонился к Джону и зашептал:

– Мы за последнее время писали что-нибудь про Луну?

Джон покачал головой.

– Что за чушь он порет, этот тип?

Джон опять покачал головой. Я со вздохом обернулся к мистеру Дональду.

– М-м… Что, собственно, вы имеете в виду? Какой полет? – спросил я, делая вид, что все понял.

Мистер Дональд застенчиво пожал плечами.

– Ну… Мой, конечно.

– Ваш? То есть как?

Мистер Дональд опять ткнул пальцем в потолок.

– Я летал на Луну.

– Ах вот оно что, – сказал я.

– Да, – подтвердил мистер Дональд и опять покивал головой.

Я бросил быстрый взгляд на Джона, он ответил мне таким же тревожным взглядом. Оба мы одновременно начали подумывать, что у мистера Дональда, пожалуй, не все винтики на месте.

Посетитель еще раз пожал плечами.

– Так вот, – сказал он небрежно, – я и пришел за своим миллионом. Если вы сейчас мне его дадите, я тут же уйду.

– Значит, вы полагаете, что мы должны вам миллион долларов?

– Конечно, – ответил мистер Дональд.

– Но… почему, собственно?

– А-а-а, верно, это было еще до того, как вы стали издателем, – сказал мистер Дональд. Он порылся у себя в бумажнике и вытащил оттуда тщательно сложенный лист бумаги. Бумага была глянцевая, и на ней что-то было напечатано. Мистер Дональд положил ее на стол и стал бережно и неторопливо разворачивать. Наконец он развернул лист, разгладил его загорелой рукой и с удовлетворением откинулся в кресле.

– Вот, – сказал он.

Я посмотрел на бумагу и заметил, что внизу был вырезан прямоугольник. Я в свою очередь пожал плечами и перевел взгляд на то, что было напечатано вверху.

ЖУРНАЛ «ПРИНЦ» … СЕНТЯБРЯ 1926 г.

– Я это вырезал, когда был объявлен конкурс, – пояснил мистер Дональд.

Я еще раз взглянул на вырезку. Сентябрь 1926 года. Черт побери, пятьдесят лет назад! Я принялся читать всю страницу:

ВНИМАНИЕ! ВАЖНОЕ СООБЩЕНИЕ!

ВНИМАНИЕ! ВАЖНОЕ СООБЩЕНИЕ!

ВНИМАНИЕ!

Теперь, когда вы прочитали нашу статью «Итак, вы надеетесь, добраться до Луны», издатели «Принца» намерены сделать вам поразительное, неслыханное предложение!

За спиной у меня ахнули, и я понял, что Джон читает вырезку через мое плечо и что его ошеломила та же страшная мысль, что и меня. Точно околдованный какой-то неодолимой силой, я впился глазами в протертую на сгибах ветхую страницу старинного номера нашего журнала.

«Принц» готов подкрепить свои выводы звонкой монетой! Мы уплатим ОДИН МИЛЛИОН ДОЛЛАРОВ ($ 1 000 000)! ОДИН МИЛЛИОН ДОЛЛАРОВ первому частному лицу, которое достигнет Луны и вернется на Землю живым и невредимым.

У меня закружилась голова. Я ухватился за край стола и заставил себя дочитать страницу до конца. Мистер Дональд наблюдал на нами, расплываясь в счастливой улыбке.

Правила конкурса очень просты:

1. Все претенденты должны быть гражданами Соединенных Штатов Америки.

2. Полет на Луну должен быть совершен не позднее чем через пятьдесят лет после настоящего объявления.

3. Купон, напечатанный под этим объявлением, должен быть выслан в журнал «Принц» по почте не позднее 15 октября 1926 г.

4. Служащие или родственники служащих государственных учреждений не имеют права участвовать в данном конкурсе…

– Я не то и не другое, – сказал мистер Дональд.