Текст книги "Том 3. Музыка для хамелеонов. Рассказы"

Автор книги: Трумен Капоте

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 30 страниц)

– Я же не собираюсь умирать, – говорила она. – Ты приедешь ко мне, и мы уйдем на высокую гору, и заживем там все вместе: ты, и я, и сестрица Розальба.

Но Билли Боб знал: этому не бывать, и, когда сквозь тьму доносилась музыка, засовывал голову под подушку.

А вчера день вдруг улыбнулся странной улыбкой, и это как раз был день ее отъезда. Около полудня появилось солнце и принесло с собой ласковый запах глицинии. Снова цвели желтые розы тети Эл, и она поступила замечательно – сказала Билли Бобу, что он может их срезать и подарить мисс Боббит на прощание. До самого вечера мисс Боббит просидела у себя на веранде, и все время вокруг нее толпились люди – они заходили пожелать ей всего хорошего. Казалось, она собралась к причастию – в белом платье, в руках белый зонт. Сестрица Розальба подарила ей носовой платок, но тут же его позаимствовала – она все плакала и никак не могла остановиться. Другая девчушка принесла жареного цыпленка – на дорогу; одно было плохо – она позабыла его выпотрошить. Но мать мисс Боббит сказала – что ж, это ничего: цыпленок есть цыпленок; слова знаменательные, если учесть, что это было единственное мнение, когда-либо высказанное ею.

Лишь одно омрачало всем настроение: вот уже сколько часов Причер Стар околачивался на углу – то играл в расшибалочку на тротуаре, то прятался за дерево, словно хотел остаться незамеченным. Всех это очень нервировало. Минут за двадцать до прихода автобуса он вразвалку подошел к нашему дому и встал у калитки, прислонившись к ней лбом. Билли Боб все еще срезал розы в саду: он набрал уже столько, что хватило бы на огромный костер, и их запах был плотным, как ветер. Причер смотрел на Билли Боба, пока тот не поднял головы. И покуда они глядели друг на друга, снова стал сеяться дождик, тонкий, как водяная пыль над морем, и расцвеченный радугой. Ни слова не говоря, Причер подошел к Билли Бобу, помог ему разделить розы на два большущих букета, и они вместе вышли за калитку. На той стороне улицы шмелями гудели разговоры, но когда мисс Боббит увидела их, двух мальчиков, чьи лица, скрытые букетами роз, были как желтые луны, она сбежала по ступенькам веранды и бросилась через дорогу, протягивая к ним руки. Мы поняли, что сейчас произойдет, и мы закричали, наш крик, словно молния, прорезал завесу дождя, но мисс Боббит, бежавшая к лунно-желтеющим розам, казалось, не слышала нас. Вот тогда-то шестичасовой автобус и переехал ее.

МИРИЭМ

(рассказ)

Вот уже несколько лет миссис Г.Т. Миллер жила одна в уютной квартире (две комнаты и кухонька) в перестроенном доходном доме близ Ист-Ривер. Она была вдова; после Г. Т. Миллера осталась довольно изрядная страховка. Круг ее интересов был узок, друзей она, в сущности, не имела и вылазки совершала обычно не дальше продуктового магазина на ближайшем углу. Другие жильцы, видимо, ее попросту не замечали: одежда у нее была будничная, волосы короткие, серовато-седые, уложены кое-как; лицо простое, ничем не примечательное; косметики она не употребляла; в последний день рождения ей минул шестьдесят один год. Занималась она, как правило, делами самыми повседневными: содержала в безупречной чистоте свои две комнаты, время от времени выкуривала сигарету, готовила себе еду и ухаживала за канарейкой.

А потом повстречалась с Мириэм. В тот вечер шел снег. Миссис Миллер вытерла после ужина посуду и, листая вечернюю газету, наткнулась на рекламу фильма, который шел в соседнем кинотеатре. Название звучало заманчиво, и она влезла в бобриковое пальто, зашнуровала ботики и вышла из квартиры, оставив в прихожей гореть лампочку: ничто не вызывало у нее такого тревожного чувства, как темнота.

Снежок был приятный, падал медленно, не оставляя следов на тротуаре. Ветер с реки свирепствовал только на перекрестках. Миссис Миллер шла торопливо, опустив голову и ничего не видя вокруг, словно крот, вслепую прокладывающий себе ход под землей. По дороге она зашла в аптеку-закусочную, купила пакетик мятных конфет.

Перед кассой кино выстроилась длинная очередь, и ока стала в самый хвост. В зрительный зал – проскрипел усталый голос – будут пускать немного погодя. Миссис Миллер пошарила в кожаной сумочке и набрала ровно столько мелочи, сколько нужно на билет, без сдачи. Казалось, очередь еле ползет; миссис Миллер огляделась, ища, на чем бы остановить взгляд, и вдруг в глаза ей бросилась девочка – она стояла под навесом, у самого его края.

Никогда еще миссис Миллер не видела таких длинных, необыкновенных волос: совершенно белые, с серебристым отливом, как у альбиноса, они свободно ниспадали до пояса шелковистыми струями. Девочка была худощавая, хрупкая. Было особое неброское изящество в том, как она стояла, засунув большие пальцы в карманы отлично сшитого пальто из лилового бархата.

Непонятное волнение охватило миссис Миллер, и, когда девочка посмотрела в ее сторону, она тепло ей улыбнулась. Девочка подошла, спросила:

– Вы не сочтете за трудность мне помочь?

– Почему же, охотно, если смогу.

– О, это очень просто. Я хочу только, чтобы вы купили мне билет; иначе меня не пропустят. Деньги у меня есть – вот.

И грациозным движением она протянула миссис Миллер три монеты: две по десять центов, одну – в пять.

В кино они вошли вместе. Билетерша предложила им подождать в фойе: через двадцать минут картина кончится.

– Я чувствую себя форменной преступницей, – весело заговорила миссис Миллер, усаживаясь в кресло. – Ну, я в том смысле, что это же против правил, верно? Ой, я надеюсь, что не сделала ничего предосудительного. Ведь твоя мама знает, где ты, детка? Конечно же, знает, да?

Девочка ничего не ответила. Она расстегнула пальто, сняла его и аккуратно сложила у себя на коленях. Под пальто на ней было строгое темно-синее платье. С шеи свисала золотая цепочка, и она перебирала ее чуткими музыкальными пальцами. Повнимательней присмотревшись к девочке, миссис Миллер решила, что самое в ней примечательное – не волосы, а глаза: светло-карие, неподвижные, совершенно недетские, и огромные, чуть не во все ее маленькое лицо.

Миссис Миллер предложила ей мятную конфету.

– Как тебя зовут, детка?

– Мириэм, – ответила девочка таким тоном, будто бы это почему-то должно было быть известно миссис Миллер.

– Ой, до чего забавно, а? Меня тоже зовут Мириэм. И ведь имя не то чтобы очень распространенное. Нет, только не говори мне, что твоя фамилия – Миллер.

– Я просто Мириэм.

– Но это ужасно забавно, да?

– В известной степени, – ответила Мириэм, перекатывая во рту мятную конфету.

Миссис Миллер вспыхнула, неловко заерзала в кресле.

– У тебя очень большой запас слов для такой маленькой девочки.

– Вот как?

– Да, очень. – И миссис Миллер поспешила переменить тему: – Ты любишь кино?

– Право, затрудняюсь сказать, – ответила Мириэм. – Я еще не была ни разу.

Фойе понемногу заполняли зрительницы; из зала доносился отдаленный грохот бомбежки – шла кинохроника. Миссис Миллер поднялась, зажав сумочку под мышкой.

– Пожалуй, мне надо бежать, а то как бы не остаться без места, – сказала она. – Рада была с тобой познакомиться.

Мириэм едва кивнула в ответ.

Снег шел всю неделю. Люди и машины двигались по улице совершенно беззвучно; казалось, жизнь идет тайком. прячась за блеклой, но непроницаемою завесой. И в этом падающем безмолвии не было ни земли, ни неба, лишь взметаемый ветром снег, что покрывал изморозью витрины, выстуживал жилье, приглушал шумы города, мертвил его. Свет приходилось зажигать прямо с утра, и миссис Миллер потеряла счет дням: пятница слилась с субботой, и потому в магазин она отправилась в воскресенье, – закрыто, разумеется.

В тот вечер она довольствовалась яичницей и мисочкой томатного супа. Потом надела бумазейный халат, намазала лицо кремом и удобно устроилась в постели, положив к ногам грелку. Она читала «Нью-Йорк таймс», когда в дверь позвонили. Сперва, ей подумалось, что это ошибка и, кто бы там ни был за дверью, все равно он сейчас уйдет. Но звонок все звонил – сперва раз за разом, потом беспрерывно. Она посмотрела на часы: начало двенадцатого. Нет, это что-то невероятное, ведь в десять она всегда уже спит.

Миссис Миллер вылезла из постели, прошлепала босиком через гостиную.

– Иду, иду, потерпите, пожалуйста.

Замок заело, и пока она поворачивала его то в одну, то в другую сторону, звонок звонил, не умолкая ни на секунду.

– Прекратите! – выкрикнула миссис Миллер. Наконец замок поддался, и она чуть-чуть приоткрыла дверь. – Бога ради, в чем дело?

– Здравствуйте, это я, – сказала Мириэм.

– Ох… Нну-у, здравствуй, – ответила миссис Миллер и нерешительно вышла в холл. – Ты – та самая девочка…

– Я уж думала, вы никогда не откроете, но все равно держала палец на кнопке. Я знала, что вы дома. Вы мне не рады?

Миссис Миллер не нашлась, что ответить. На Мириэм было все то же бархатное пальто, но на сей раз еще и такой же берет; белые волосы разделены на две сверкающие косы и завязаны на концах огромными белыми бантами.

– Раз уж мне пришлось столько дожидаться, вы могли бы, по крайней мере, впустить меня, – сказала она.

– Но ведь уже страшно поздно.

Мириэм посмотрела на нее пустыми, непонимающими глазами.

– А какое это имеет значение? Дайте же мне войти. Здесь холодно, а я в шелковом платье.

Легким жестом она отстранила миссис Миллер и вошла в квартиру.

Она положила пальто и берет на кресло в гостиной. Платье на ней и в самом деле было шелковое. Белый шелк. Белый шелк – в феврале. Юбка красиво уложена в складку, рукава длинные, при каждом ее движении платье слегка шуршало.

– А мне у вас нравится, – объявила она, расхаживая по комнате. – Нравится ковер, синий цвет – мой любимый. – Потом потрогала одну из бумажных роз, стоявших в вазе на кофейном столике. – Искусственные, – тусклым голосом протянула она. – Как грустно. Все искусственное наводит грусть. Верно?

И она уселась на диван, грациозно расправив складки платья.

– Что тебе нужно? – спросила миссис Миллер.

– Сядьте, – сказала Мириэм. – Мне действует на нервы, когда человек стоит.

Миссис Миллер без сил опустилась на кожаный пуфик.

– Что тебе нужно? – повторила она.

– А знаете, по-моему, вы вовсе не рады, что я пришла.

И миссис Миллер снова не нашла ответа; только чуть повела рукой. Мириэм хихикнула и удобно откинулась на гору ситцевых подушек. Миссис Миллер отметила про себя, что сегодня девочка не такая бледная, какой она ей запомнилась с того раза: щеки у нее горели.

– Откуда ты узнала мой адрес?

Мириэм нахмурилась.

– Ну это вообще не проблема. Как вас зовут? А меня?

– Но я же не значусь в телефонной книге.

– Ой, давайте поговорим о чем-нибудь другом.

– Твоя мама просто ненормальная, не иначе, – сказала миссис Миллер, Позволяет такому ребенку разгуливать ночью, да еще одела тебя так нелепо. Нет, она сошла с ума, не иначе.

Мириэм встала и направилась в тот угол гостиной, где на цепи свисала с потолка укрытая на ночь птичья клетка. Она заглянула под покрывало.

– Канарейка! Ничего, если я разбужу ее? Мне хочется послушать, как она поет.

– Оставь Джинни в покое, – вскинулась миссис Миллер. – Не смей ее будить, слышишь?

– Да. Но я не понимаю, почему нельзя послушать, как она поет, – сказала Мириэм. – Потом вдруг: – У вас не найдется чего-нибудь поесть? Я умираю с голода. Хотя бы молоко и сандвич с джемом, и то было бы прекрасно.

– Вот что, – проговорила миссис Миллер, поднимаясь с пуфа. – Вот что, я тебе приготовлю вкусные сандвичи, а ты будешь умницей и потом сразу же побежишь домой, ладно? Ведь уже за полночь, я уверена.

– Снег идет. – Голос у Мириэм был укоризненный. – На улице холодно и темно.

– Ну, прежде всего, тебе вообще незачем было сюда являться, – ответила миссис Миллер, стараясь совладать со своим голосом. – А погода от меня не зависит… Хочешь, чтобы я тебя покормила, – обещай сперва, что уйдешь.

Мириэм провела бантом по щеке, взгляд у нее стал сосредоточенный, словно она обдумывала это предложение. Потом повернулась к птичьей клетке.

– Что ж, ладно, – сказала она. – Обещаю.

Сколько ей лет? Десять? Одиннадцать? В кухне миссис Миллер нарезала четыре ломтика хлеба и открыла банку с клубничным вареньем. Налив стакан молока, ока сделала передышку, чтобы закурить. И зачем она пришла? Рука ее, державшая спичку, тряслась; так она сидела, словно оцепенев, пока огонек не опалил ей палец.

В комнате пела канарейка, – пела, а ведь такое бывало только по утрам.

– Мириэм! – крикнула миссис Миллер. – Мириэм, я же тебе сказала, не тревожь Джинни.

Никакого ответа.

Она крикнула еще раз; и снова – лишь пение канарейки. Она затянулась, обнаружила, что зажгла сигарету не с того конца и… нет, выходить из себя не надо, нельзя.

Миссис Миллер внесла поднос с едой в гостиную и поставила его на кофейный столик. Первое, что ей бросилось в глаза, – клетка по-прежнему укрыта. А Джинни поет. Что же это такое творится? И в комнате – никого. Миссис Миллер прошла через нишу, ведущую в спальню, и остановилась в дверях, – у нее перехватило дыхание.

– Ты что это делаешь?

Мириэм вскинула на нее глаза – взгляд у нее был какой-то странный. Она стояла у комода, а перед нею – раскрытая шкатулка для украшений. С минуту она смотрела на миссис Миллер в упор, пока не вынудила ту взглянуть ей прямо в глаза, и вдруг улыбнулась.

– Здесь нет ничего стоящего. Но вот эта вещица мне нравится. – В руке у нее была брошь-камея. – Очаровательная.

– Мне кажется… Послушай, лучше бы тебе все-таки положить ее на место, еле выговорила миссис Миллер и вдруг почувствовала: надо немедленно опереться на что-то, не то она упадет. Она прислонилась к дверному косяку; голова налилась невыносимой тяжестью, сердце сдавило, оно заколотилось сильно и тяжко. Лампа замигала, будто в ней что-то разладилось.

– Прошу тебя, детка… Подарок покойного мужа…

– Но она красивая, я ее хочу, – сказала Мириэм. – Отдайте ее мне.

И пока миссис Миллер стояла в дверях, лихорадочно подыскивая слова, которые каким-то образом помогли бы ей спасти брошку, до нее дошло, что за помощью ей обратиться совершенно не к кому, она одна как перст: мысль эта не приходила ей в голову очень давно, и полнейшая ее беспощадность ошеломляла. Однако здесь, в ее собственной квартире, в притихшем под снегом городе были столь явные тому доказательства, что она не могла от них отмахнуться, не могла – как уже поняла с поразительной ясностью – им противостоять.

Мириэм набросилась на еду с жадностью, и, когда с молоком и сандвичами было покончено, пальцы ее паучьими движениями забегали по тарелке, сгребая крошки. На лифе ее платья поблескивала камея; белый профиль загадочным образом повторял лицо самой Мириэм.

– До чего вкусно, – вздохнула она. – Теперь бы еще миндальное пирожное или глазированную вишню, было бы совсем замечательно. Сладости – хорошая штука, правда?

Миссис Миллер, кое-как примостившись на краешке пуфа, курила сигарету. Сетка у нее на голове сбилась набок, выбившиеся пряди волос рассыпались по лбу. Глаза бессмысленно глядели в пространство, на лице загорелись красные пятна, словно неизгладимые следы свирепой затрещины.

– Найдется у вас конфета? Пирожное?

Миссис Миллер стряхнула пепел прямо на ковер. Повела головой, пытаясь сосредоточить взгляд на чем-то одном.

– Ты обещала, что уйдешь, если я приготовлю тебе сандвичи.

– Бог мой, да неужели?

– Ты дала обещание, а теперь я устала, и вообще мне нехорошо.

– Не надо злиться, – сказала Мириэм. – Я же вас просто дразню.

Она взяла с кресла пальто, перекинула через руку, надела перед зеркалом берет. Потом вдруг склонилась к самому лицу миссис Миллер и прошептала:

– Поцелуйте меня на прощание.

– Право же… Пожалуй, лучше не надо… – ответила миссис Миллер.

Мириэм вздернула плечо, выгнула бровь.

– Ну, как угодно, – сказала она, пошла прямиком к кофейному столику, схватила вазу с бумажными розами и, сойдя с ковра, швырнула ее об пол. Осколки брызнули во все стороны, цветы она придавила ногой. Потом медленно двинулась к двери, но, прежде чем закрыть ее за собою, обернулась и бросила на миссис Миллер взгляд, исполненный лукаво-невинного любопытства.

Весь следующий день миссис Миллер пролежала в постели – встала только раз, чтобы задать корм канарейке и выпить чашку чая; измерила температуру нормальная; а сны были горячечные, сумбурные, и порожденная ими неясная тревога не покидала ее и тогда, когда она не спала, а просто лежала, уставясь широко раскрытыми глазами в потолок. Один сон вплетался во все остальные, повторяясь, словно неуловимо-таинственная тема сложной симфонии; картины его были особенно четкие, будто выведены уверенной и сильной рукой: девочка в подвенечном платье и венке из листьев шествует во главе серой процессии, спускающейся по горной тропе; все почему-то молчат, но вот какая-то женщина в заднем ряду спрашивает: «Куда она нас ведет?» – «Это неведомо никому», отвечает ей старик из переднего ряда. «Но до чего же она хороша, правда? вмешивается третий голос. – Совсем как морозный узор… Такая сверкающая и белая!»

Проснувшись во вторник утром, миссис Миллер почувствовала себя лучше; резкие узкие полосы солнца косо падали сквозь прорези жалюзи, и в их свете рассеялись ее болезненные видения. Она распахнула окно – началась оттепель, день был по-весеннему мягкий: чистые новенькие облака громоздились на фоне синего, не по-зимнему яркого неба; за коньками невысоких крыш виднелась река, и теплый ветер закручивал дымы над трубами буксиров. Большой серебристый автофургон пропахивал заснеженную улицу, двигаясь меж двух рядов сугробов, и воздух полнился шумом его мотора.

Наведя порядок в квартире, миссис Миллер сходила в магазин за продуктами, потом получила деньги по чеку и завернула в кафетерий Шрафта – там она позавтракала и с удовольствием поболтала с официанткой. Ну что за чудесный денек, настоящий праздник – идти домой было бы просто глупо.

Поэтому на Лексингтон-авеню она села в автобус и доехала до Восемьдесят шестой улицы, а здесь решила немножко походить по магазинам.

Она и сама не знала, что ей нужно и чего хочется, – просто бродила без всякой цели, разглядывая прохожих, торопливо и деловито сновавших мимо, и от их вида у нее возникало щемящее чувство одиночества.

И вот тогда-то, стоя у перехода на углу Третьей авеню, она увидела того человека – это был кривоногий старик в клетчатой кепке и потертом коричневом пальто; согнувшись, он с трудом тащил охапку переполненных коробок. До нее вдруг дошло, что они улыбаются друг другу; в улыбке этой не было ни малейшего дружелюбия – просто холодная вспышка взаимного узнавания. А вместе с тем она была совершенно уверена, что видит его впервые.

Он прислонился к опоре надземки и, когда миссис Миллер стала переходить улицу, повернулся и пошел следом. Так он и шел за нею, чуть ли не по пятам; уголком глаза она следила за его колеблющимся отражением в стеклах витрин.

Потом в середине квартала остановилась, резко повернулась к нему лицом. Он тоже остановился и, ухмыляясь, вскинул голову. Но что она могла сказать ему? Что могла поделать? Вот сейчас, средь бела дня, на людной Восемьдесят шестой улице? Незачем было и останавливаться. И, презирая себя за беспомощность, она лишь ускорила шаг.

Вторая авеню – улица мрачная; мостовая ее словно собрана из кусков: где асфальт, где – булыжник, где– бетон; и всегда здесь пустынно, безлюдно. Миссис Миллер прошла пять кварталов, не встретив ни души, и все это время слышала шаги и скрип снега у себя за спиной. Когда она поравнялась с цветочным магазином, шаги были все так же близко. Опрометью вбежала она в магазин и припала к стеклянной двери; старик проходил мимо, все так же глядя прямо перед собой; он не сбавил шага, но сделал странный многозначительный жест: коснулся рукою кепки.

– Шесть белых, вы сказали? – переспросил продавец.

– Да, шесть белых роз, – ответила миссис Миллер.

Из цветочного магазина она отправилась в посудный и выбрала там вазу, как предполагалось – взамен той, что разбила Мириэм; однако цена была непомерная, а сама ваза (подумалось миссис Миллер) чудовищно безвкусная. Но, раз начавшись, непонятные эти покупки следовали одна за другой, будто по заранее намеченному плану – плану, которому она подчинялась помимо своего сознания и воли.

Она купила пакетик глазированных вишен, потом зашла в кондитерскую под названием «Никербокер» и взяла шесть миндальных пирожных, уплатив сорок центов.

За последний час снова похолодало; зимние облака, словно помутневшие линзы, не пропускали солнечного света, и небо стало окрашиваться в полупрозрачные тона ранних сумерек; сырой туман смешался с ветром, и голоса немногих детей, шумно игравших на горках грязного снега, звучали безрадостно и одиноко. Вскоре упали первые белые хлопья, и, когда миссис Миллер дошла до своего дома, снег падал густой завесой, и следы на тротуарах исчезали, едва успев появиться.

Красивые белые розы стояли в вазе. Глазированные вишни поблескивали на керамической тарелочке. Миндальные пирожные, посыпанные сахарной пудрой, ждали, когда к ним протянется нетерпеливая рука. Канарейка, сидя на качающейся жердочке, хлопала крыльями и склевывала семена с брикета.

Ровно в пять часов в дверь позвонили. Миссис Миллер уже знала, кто это. Она пошла через гостиную в прихожую, и подол ее халата волочился по полу.

– Это ты?

– Разумеется, – сказала Мириэм; голос ее резко зазвучал на лестничной площадке. – Отворите.

– Уходи, – ответила миссис Миллер.

– Пожалуйста, побыстрей… У меня тяжелая поклажа.

– Уходи, – повторила миссис Миллер. Она вернулась в гостиную, закурила сигарету и села, спокойно слушая, как надрывается звонок: он все звонил, и звонил, и звонил.

– Уходи, ничего тебе не поможет. Все равно я тебя не впущу.

Вскоре звонок умолк. Минут десять миссис Миллер просидела, не двигаясь. С лестницы не доносилось ни звука, и миссис Миллер решила, что Мириэм ушла. На цыпочках подкралась она к двери и чуть приоткрыла ее: Мириэм полусидела на большой картонной коробке, держа на руках красивую фарфоровую куклу.

– Право, я уж думала, вы никогда не откроете, – сказала она капризно. Ну-ка, помогите мне внести эту штуку, она ужасно тяжелая.

Не натиск чужой силы, сродни колдовской, ощутила миссис Миллер, нет, скорее какое-то непонятное безразличие; она внесла коробку. Мириэм – куклу. Мириэм свернулась клубочком на диване, даже не потрудившись снять пальто и берет, и без всякого интереса смотрела на миссис Миллер – та опустила коробку и теперь стояла рядом, стараясь выровнять дыхание.

– Благодарю вас, – сказала Мириэм. При свете дня она выглядела изнуренной и обессиленной, волосы ее уже не светились прежним блеском. У фарфоровой куклы, которую она любовно прижимала к себе, был изысканный пудреный парик, и ее бессмысленные стеклянные глаза глядели в глаза Мириэм, ища в них утешения. – А у меня для вас сюрприз, – продолжала она. – Загляните-ка в коробку.

Опустившись на колени, миссис Миллер разняла картонные створки и вынула еще одну куклу, затем – синее платье (то самое, в котором Мириэм была тогда в кино); и, оглядев остальное, сказала:

– Тут все одежда. В чем дело?

– А в том, что я пришла к вам жить, – ответила Мириэм, терзая пальцами стебелек глазированной вишни. – Как это мило с вашей стороны – купили мне вишен…

– Но это исключено! Бога ради, уходи, уходи и оставь меня в покое.

– …розы, и миндальные пирожные. Щедрость просто необыкновенная. Знаете, эти вишни – объедение. До вас я жила у одного старика; он был ужасно бедный, и мы никогда не ели ничего вкусного. Но здесь, я думаю, мне будет хорошо. – На мгновенье она смолкла, крепче прижимая к себе куклу. – Так вот, покажите только, где разложить мои вещи…

Лицо миссис Миллер превратилось в маску, исчерченную уродливыми красными морщинами; она зарыдала – то было какое-то странное судорожное всхлипывание, плач всухую, словно бы оттого, что она не плакала так давно, миссис Миллер вообще позабыла, как это бывает. Незаметным движением она подалась назад и стала медленно, осторожно пятиться, покуда не очутилась у двери.

Спотыкаясь, пробралась она через холл, бросилась вниз по лестнице и на следующей же площадке бешено забарабанила в ближайшую дверь; ей открыл плотный рыжеволосый коротыш, и, оттолкнув его, она вбежала в квартиру.

– Да что с вами такое, черт побери? – удивился он.

– Что там стряслось, котик?

Из кухни, вытирая руки, вышла молодая женщина. К ней и кинулась миссис Миллер.

– Слушайте! – выкрикнула она. – Мне стыдно, что я вот так к вам врываюсь, но… В общем, я миссис Г. Т. Миллер, живу над вами… – Она уткнулась лицом в ладони… – Нет, если рассказать, подумаете – бред.

Женщина подвела ее к стулу и усадила, коротыш нетерпеливо позвякивал в кармане мелочью.

– Я живу над вами, и ко мне приходит одна девочка, и знаете, я ее просто боюсь. Сама уходить не хочет, выгнать ее я не в силах, а она задумала что-то страшное. Уже украла у меня камею, теперь опять затевает что-то, еще хуже, что-то ужасное!..

– Родственница, что ли? – осведомился коротыш. Миссис Миллер помотала головою.

– Не знаю, кто она. Зовут ее Мириэм, но кто она, я толком не знаю.

– Да вы успокойтесь, милуша. – Молодая женщина похлопала миссис Миллер по плечу. – Вот он, Гарри, он живо управится с этой девчонкой. Сходи туда, котик.

– Квартира 5-А, дверь не заперта, – добавила миссис Миллер.

Коротыш ушел, а женщина принесла мокрое полотенце и обтерла миссис Миллер лицо.

– Какая вы славная, – сказала миссис Миллер. – Мне совестно, что я вела себя, как последняя дура, но эта ужасная девчонка…

– Все ясно, милуша, – стала успокаивать ее женщина. – Вы только не волнуйтесь, не надо.

Миссис Миллер опустила голову на сгиб локтя; ее вдруг охватил такой покой – впору уснуть. Но тут молодая женщина повернула ручку приемника: звуки рояля и глуховатый голос наполнили тишину. Женщина стала отбивать ногою такт, очень точно, ритмично.

– Может, и нам подняться, а?

– Не хочу больше ее видеть. Близко подходить не хочу.

– Угу, но вам бы, знаете чего, вам бы позвать полицию.

Тут они услышали на лестнице шаги. Коротыш вошел в комнату нахмуренный, озадаченно поскреб в затылке.

– Там – никого, – сказал он в явном замешательстве. – Смылась, наверно.

– Гарри, ты балда, – объявила женщина. Мы тут сидим безвылазно и уж наверняка бы не пропустили… – Она осеклась под его острым взглядом.

– Я всю квартиру обшарил, и никого там нет, ну ни души. Ни души, ясно?

– Скажите мне… – Миссис Миллер встала. – Скажите, большую коробку вы видели? А куклу?

– Нет, мэм, не видел.

И тогда, словно вынося приговор, молодая женщина обронила:

– Да-а… И такой поднять тарарам…

Миссис Миллер тихонько открыла дверь своей квартиры, прошла на середину гостиной, постояла, не двигаясь. Нет, с виду как будто ничего не изменилось: розы, пирожные, вишни – все на месте. Но комната опустела; и даже если бы исчезла вся мебель, все привычные глазу вещицы, она и то не казалась бы такой опустевшей – безжизненная, застывшая, как похоронное бюро. Перед глазами маячил диван, какой-то чужой, но чужой по-новому, и в том, что на нем никого не было, таился особый смысл, пронзающе-ужасный: уж лучше бы на диване лежала, свернувшись клубочком, Мириэм. Миссис Миллер все глядела и глядела на то место, куда своими руками поставила коробку, и секунду-другую пуф бешено вертелся у нее перед глазами. Потом она выглянула в окно: да, бесспорно, река там, вдали, настоящая, бесспорно и то, что сейчас идет снег, но все равно ни в чем, что видят твои глаза, нельзя быть уверенным до конца: Мириэм здесь, это так явственно ощутимо, и все же где она? Где? Где?

Славно во сне, миссис Миллер опустилась на стул. Комната теряла привычные очертания; темнело, темнота все сгущалась, и она ничего не могла поделать: не было сил поднять руку и включить лампу.

Она закрыла глаза, и вдруг – толчок изнутри, ее словно вынесло на поверхность, как пловца, что выныривает откуда-то из глубоких зеленых глубин. В дни ужаса или безмерной скорби бывают минуты, когда разум застывает, будто ждет озарения, а меж тем покой исподволь окутывает его, словно обматывая пряжей; состояние это сродни сну или какому-то непостижимому забытью; во время такой передышки к человеку возвращается способность рассуждать спокойно и здраво. Ну, а что, если на самом деле ей никогда не встречалась девочка по имени Мириэм? Если тогда, на улице, она испугалась просто сдуру? В конце концов, это же не имеет значения – как, впрочем, и все остальное. Ведь единственное, что отняла у нее Мириэм, – ощущение собственного «я», но теперь она чувствовала, что вновь обрела себя самое – ту, что живет в этой квартире, готовит себе еду, ухаживает за канарейкой; ту, на кого она может положиться, кому может полностью доверять – миссис Г. Т. Миллер.

Успокоенная, вслушивалась она в тишину, и вдруг до сознания ее дошел двойной звук: ящик комода открыли, снова закрыли; звук этот стоял у нее в ушах еще долго после того, как смолк: открыли-закрыли. Потом, постепенно, его грубая ощутимость сменилась шелестом шелкового платья, и шелест этот, такой деликатный, слабый, все приближался, все нарастал, и вот уже от него сотрясаются стены, и комнату захлестывает волна шорохов. Миссис Миллер оцепенела, глаза ее открылись – и встретили мрачный взгляд в упор.

– Вот и я, – сказала Мириэм.

МОЯ СТОРОНА ДЕЛА

(рассказ)

Я знаю, что говорят обо мне и вы можете занять любую из сторон, дело ваше. Тут слово идет против слова, мои слова против слов Юнис и Оливии – Анн, но любому нормальному человеку должно быть понятно, на чьей стороне пахнет лисятиной. Я только хочу, чтобы граждане США знали факты, вот и все.

Факты: в воскресенье, 12 августа, сего года от Рождества Христова, Юнис пыталась мечом ее папаши, времен Гражданской Войны, заколоть меня, а Оливия – Анн весь воздух перемесила четырнадцатидюймовым тесаком для свиней. Это еще не говоря о многих других вещах.

Началось все шесть месяцев назад, когда я женился на Марш. Это было первой моей ошибкой. Мы венчались в Мобайле, будучи знакомыми лишь четверо дней. Нам обоим было по шестнадцать и она гостила у своей кузины, Джорджии. Теперь – то, когда у меня полно времени для раздумий, мне просто в голову не лезет, как я на подобное чудо мог запасть. Красоты в ней нет – ни тебе тела, ни каких бы то ни было мозгов. Но Марш – натуральная блондинка, может в этом все дело. В любом случае, три месяца спустя ей вдруг приспичило забеременеть. Второй мой промах. Она начала вопить, что ей нужно домой к маме – а мамы никакой у нее нет, только две эти тетки – Юнис и Оливия – Анн. И вот она заставляет меня оставить довольно выгодную должность клерка в универмаге Кэш – Н-Кэри и переехать в эту дорожную дыру – Адмирал Милл. Дыра, как ни взгляни.