Текст книги "Гера"

Автор книги: Тони Ронберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

– Почему ты меня не хочешь, Гера?

         Сашка, закрыв глаза, падает на диван. Она молча ложится рядом. Так оба засыпают. Во сне она обнимает его и прижимается к его телу.

         Утром Сашка насилу отрывает ее от себя.

– Пора, девочка. Нам пора. Я тебе заплатил вчера?

– Ты не помнишь?

– Заплатил?

– Нет.

– Врешь. Я помню, что заплатил.

         Он высаживает ее в центре, а сам несется в «Манго» на встречу с Ромкой. Издали видит его и проходит к столику. На столе перед Ромкой, рядом со стаканом кока-колы белеет привычная папка с тесемками...

         Сашка на миг останавливается. Ее адрес уже зафиксирован. Она уже почти найдена. Совсем скоро он ее увидит.

         Зачем? Захочет ли она говорить с ним? Захочет ли вспоминать все, что было? И нужно ли это ему самому или просто влечет как невозможное?

         Никто не может гарантировать, это правда... Особенно после сегодняшней ночи.

         Он подходит к Ромке и кивает. Тот улыбается спокойно, так, будто ответы на все вопросы известны сегодня только ему одному.

12. СЕМЕЙНАЯ СТОМАТОЛОГИЯ

         Не войти же так просто, оттеснив очередного пациента с больным зубом? Сашка присаживается в кресло и терпеливо ждет, пока его пригласят в кабинет. Медсестра несколько раз предлагает ему обратиться к другим докторам, которые уже освободились, но он мотает головой.

– Вы именно к Анне Михайловне хотите? – уточняет та, пытаясь оказать ему экстренную помощь.

– Да, я... ее хочу.

         Очередь, наконец, доходит до Сашки, и он перешагивает порог кабинета. Закрывает за собой дверь...

         Она бросает обычный рассеянный взгляд и замирает. Молчит... Входит медсестра и начинает наводить порядок на столике с препаратами перед приемом нового пациента. Оглядывается на молчащую Анну. Выходит...

– Я здесь работаю, – говорит, наконец, Аня. – Я не хочу здесь ничего обсуждать.

– Я заплачу за прием.

– Нам не о чем говорить!

– Ты говорила, что любишь меня...

– В Багдаде?

– Ты с Шубиным?

         Она не в белом, а в бежевом халате и в бежевом чепчике в волосах. Все в ее клинике носят такую форму, но ни у кого Сашка не заметил таких усталых глаз и жестов.

– Да, я с Шубиным. Временами. А временами одна.

         Сашка садится в кресло под бормашиной.

– Не хочешь мне зуб вылечить?

– Нет.

– А душу?

– Это... не ко мне, Саша.

– К психиатру?

– Нет, это к жене... Пусть она тебе душу лечит.

– Я никогда не любил ее. Просто она спасла меня в одном безнадежном деле. И сейчас ее отец – моя хорошая крыша. Я не очень боюсь судебных процессов, но лишний шум в моем деле – хуже суда. А ее отец нейтрализует любой шум. Это громоотвод. И он не лезет глубоко в мои дела, не копает. Не интересуется, спортивными дробовиками я торгую или штурмовыми вертолетами. И без него есть, кому копать.

– Есть Шубин?

– Да, есть и Шубин. Но легко он меня не вычеркнет. Когда я стал с ним сотрудничать, у меня не было выбора. Но теперь я тверже стою на ногах.

– Неужели?

– Я завяжу – сто процентов. Рано или поздно я завяжу.

         Говорит то, во что ему самому хочется верить. А потом обрывает сам себя:

– Хорошо тебе с ним?

– Хорошо иногда. Когда он весел. И когда тебя не вспоминает.

– А он меня вспоминает? – удивляется Сашка.

– Ты его беспокоишь. И он привязан к тебе как-то. По-своему... А тебе с женой хорошо?

– Нет, – Сашка закрывает глаза. – Нехорошо. Вообще не могу заниматься с ней сексом. Не хочу ее. Сначала хоть как-то получалось, а теперь вообще никак.

– Тебе точно не в стоматологию надо! – усмехается Аня.

         Всматривается в него, и в глазах зажигаются озорные искорки.

– А ты не изменился, Герасимов... То есть, очень мало изменился. Не повзрослел даже. Только хмуришься. И очки те же?

– Не, другие.

– А выглядят, как те, что и в школе.

         Сашка открывает глаза.

– Чему ты смеешься? Я серьезно поговорить пришел. Нужно решить, что делать...

– А что тут можно решить? – она снова усмехается. – Так и будем жить дальше. Ты – с женой, я – сама по себе...

– Ты с Шубиным.

– Ну, и ты тоже с Шубиным.

         Она продолжает смеяться. Закидывает ногу на ногу, стаскивает с головы чепчик, и светлые, золотистые волосы рассыпаются по плечам.

         Сашка смотрит на нее во все глаза, не в силах поверить, что она так близко.

– Я чуть с ума не сошел, когда оставил тебя в том госпитале, – вспоминает вдруг.

– Я знаю, что ты звонил. Весна говорила. Я стала выздоравливать, она решила забрать меня из госпиталя. А в самолете я потеряла сознание – надолго. Очнулась только в Измите, в доме ее брата.

         Она еще усмехается – вспоминает белоснежную, смущенную улыбку Дарко.

– Я тогда не мог найти себе места...

– Иногда мне кажется, что мы обломки какой-то льдины, которые никак не растают, – говорит Аня.

– Может. Но мы – одна льдина. И мы не растаем. Никогда!

         Она кивает.

– И если есть Вечность, то она в нас, – продолжает Сашка убежденно.

– И что с ней делать, Саша? – ее веселый тон исчезает, словно его и не было. – Что делать с этой Вечностью? Рвать из-за нее с Шубиным? Разводиться с женой? Терять крышу с громоотводом? Подвергать себя новым опасностям?

– Да!

– Нет. Нет и нет!

– Снова и снова я ищу тебя, чтобы убедиться, что ты меня не любишь...

         Он поднимается резко.

– На эту Вечность, Саша, можно только попрощаться, – говорит она.

– Пожалуй...

         Она тоже встает, словно собирается открыть ему дверь. Но ее приближение сводит его с ума. Он сам не успевает понять, как его руки оказываются на ее хрупких плечах.

         Теперь ее глаза совсем близко, но они не смеются. Сашка находит ее губы и целует. От внезапного желания и отчаянного страха потерять ее он еще сильнее стискивает ее в объятиях.

– Саша, пусти меня. Мы же все решили! – она резко отстраняется, едва не отталкивая его.

– Что решили? – не может понять он.

– Что оставим все по-прежнему...

– Я не могу. Я хочу тебя... Я хочу.

– Саша!

– Мне не нужна эта жизнь без тебя!

– Не выдумывай! Ты как школьник!

Она настежь распахивает перед ним дверь.

– Иди к своей жене!

         И он уходит, оставив второпях номер своего мобильного, коряво записанный на какой-то больничной бумажке.

13. ЖЕНА

         Лека смотрит в глаза испытывающим взглядом.

– Вчера тебя видели в «Янусе».

– В «Янусе»?

– В компании каких-то шлюх!

– Лека...

– Ты думаешь, я буду с этим мириться?!

         Он, правда, не подумал о ее возможной реакции. Вообще – о том, что она может узнать. Вообще – о ней.

– Я не изменял тебе.

– Ты просто развлекался с приятелями, и тебя видело полгорода! Тебя узнаЮт, Гера! Тебя знают, о тебе говорят. Говорят, что ты страшно крутой мафиози!

         Она истерично смеется. Сашка косится озадаченно.

– Они же не знают, какое ты дерьмо! – продолжает Лека. – Пешка! Просто пешка в чьей-то игре. Никто!

         Похоже, что ее злость, плотно закупоренная в сердце, вырвалась-таки наружу.

– Ты сам уже веришь в то, что ты великий мафиози! А ведь это я попросила тогда Демика порыться в твоей тачке. Знаю, что ты убрал его. Ну, и невелика потеря.

         Сашка чувствует, как его отшатывает к стене. И холодная стена ползет по нему...

– А... Гром?

– Гром?

         Она снова хохочет. Черные глаза бегают по его лицу, и от этого сумасшедшего взгляда волосы встают дыбом.

– Я это придумала! И ты быстро разобрался с Громом. Очень быстро. Просто я не знала, на кого перевести стрелки, а ты легко поверил в эту историю. А ведь никто, ни одна собака не шла тогда по твоему следу. Я всего лишь хотела знать, чем ты занимаешься, и оказалась втянута во все это дерьмо!

– В замужество?

– Мне не нужен муж, которого я буду упрашивать заниматься со мной любовью! Ты слишком низко меня ценишь!

– Да, я... недооценил тебя... Гром погиб...

         Она одергивает его резко:

– Гром не «погиб»! Ты убил его.

– Я поверил тебе...

– Поверил, потому что хотел поверить. Хотел выжить. Хотел сохранить свою жизнь и, недолго думая, принес его жизнь в жертву. Уверена, что Гром смотрел тебе в глаза, как преданная собака, которая не знает, что ее хотят усыпить. Ты – дрянь! Мерзавец! А крутизны в тебе – ни на грош! Отец сказал, что у тебя на счету миллионы, а ты в джинсах затертых ходишь и стрижешься раз в год. Всегда был и будешь пришибленным провинциалом, который смотрит на настоящую жизнь в дверной глазок и боится войти. Жаль тебя... Так и будешь топтаться на пороге. Хотя... сколько тебе вообще жить осталось?

         Сашка слушает молча. Она говорит еще что-то. Что-то такое же обидное и... такое же правдивое. Потом прекращает говорить и начинает собирать вещи. Появляются два чемодана.

         А он молчит. То, что она уходит, не радует его, хотя он много раз мечтал об этом и представлял сцену ухода во всех подробностях. Но сейчас не находит сил порадоваться расставанию. На уровне подсознания отмечает просто, что этот разрыв может повлечь очень много проблем: развод, утрату доброго расположения прокуратуры, стычки с властями.

         Честно говоря, власти не очень любят Сашку. Побаиваются, но недолюбливают. И он сам не понимает, почему. Нельзя назвать участие в поставках оружия абсолютно антисоциальной деятельностью. Оружие было всегда. И торговали им всегда, доставляя во все точки земного шара. И у всех участников военных конфликтов всегда были веские причины для его применения.

         Сашка даже наедине с собой не философствует на эту тему. Он знает только, что самый крупный экспортер оружия, США, продавало и продает оружие десяткам стран – от Саудовской Аравии до Руанды. Великобритания снабжает страны Африки и Персидского залива полицейским оборудованием, которое применяется для пыток. Франция и Германия экспортируют оружие в страны, которые вообще попадают под эмбарго Евросоюза на поставки оружия, в том числе, в Бирму, Китай и Судан. Италия и Япония продают стрелковое оружие Алжиру. Россия вооружает китайскую и индийскую армии, а российские штурмовые вертолеты МИ-35 используются в Эфиопии, Нигерии и Уганде.

         Любой военный конфликт – нарушение прав человека. Но и поездка в общественном транспорте – тоже нарушение. А Сашка уже просчитал всю схему с Конго. Он сам полетит в Руанду, которая поддерживает племена повстанцев. Оттуда пойдет реэкспорт в Конго, уже без него. Но в Руанде он сам встретит товар и сам проконтролирует отправку. Сделка будет оформлена через бельгийский банк, с оплатой, согласно договору, алмазами Конго.

         Особого риска нет. Болгария, Сербия, Чехия, Албания и Израиль уже поставляли оружие в Конго. Африканский континент – темное дело, вечная война и эпидемии. Постоянно тлеющие конфликты требуют огромного количества оружия. В Африке все тает бесследно. И партия господина Киселева тоже растает. Правда, иногда Международная амнистия поднимает голову, инициируя ряд расследований в целях защиты прав человека. Но пока все обходится...

         А вот стычки с местной властью – не на пользу. Сашка должен иметь возможность выехать из страны – беспрепятственно и в любой момент. Притом так, чтобы Шубин не узнал об этом. Нужно тщательно прятать концы. Шубина это не касается, Сашка так решил. Он запасся паспортами, и все таможни у него схвачены.

         Но Лека переходит теперь в разряд противников. Она не должна знать о его планах. О Громе – забыто, земля ему пухом. Она не решится ворошить эту историю, поскольку сама в ней замешана. Но все, что сделает Сашка после того, как эти чемоданы окажутся за пределами квартиры, будет использовано против него.

– Лека... я виноват, я знаю. Но я хочу попросить тебя...

– Попросить? – она резко оборачивается.

– Я прошу тебя... прости меня...

         Он не чувствует своей вины так же, как никогда не чувствовал любви к ней, но продолжает лепетать униженно:

– Прости меня, пожалуйста... Я думал, у нас все получится...

         Ее лицо искажается гримасой гадливости.

– Ты жалок! Не понимаю, как я могла увлечься тобой!

– Лека...

         Сашка пытается увидеть себя ее глазами: жалким, непривлекательным, опротивевшим импотентом, разбившим ее надежды. Он бы не мстил себе на ее месте.

         Наконец, она исчезает. А он еще сильнее вжимается в стену... Потом садится в прихожей у двери. Действительно, чувствует себя лохом. Неудачником. Импотентом. Еще чувствует холод паркета и пустоту вокруг.

14. РУАНДА

         Киселев вдруг стал очень беспокоиться. То и дело задавал Сашке странные вопросы, которые заканчивались одинаково:

– А если?

         Для Киселева все было впервые.

– Вы же не отправляете груз вникуда, неизвестно, кому. Вы отправляете его – мне в руки. Я прилетаю в Руанду и вместе с этим вашим связным ниггером жду ваш товар. И я лично слежу за реэкспортом в Конго. Груз не пропадет.

– Но это так далеко... а если?

– Вадим Иванович, вы мне верите?

– Да, Гера... тебе верю.

         Сашка уже перестал быть для Киселева Александром Викторовичем, он стал Герой, потому что это имя внушало начинающему торговцу оружием больше уверенности.

         О Руанде Сашка знает только то, что она граничит с Конго на западе, что время совпадает с украинским, и что с апреля по май – сезон дождей. Уже сентябрь, уже должны высохнуть лужи в этой гребаной Руанде.

         Для оформления въездных документов обычно требуют сертификат о прививках против желтой лихорадки и малярии. Сашка, с сертификатом и паспортом на имя Елизарова Семена Петровича, вылетел сначала в Польшу, а оттуда – в Руанду.

         В Кигали, в «Новотеле Умубано» его встретил «связной ниггер» Уилберт. Уилберт – абсолютно черный, в джинсах и серой рубахе парень двухметрового роста. Нигде ни в Украине, ни в Европе Сашка ни разу не встречал таких черных негров. Уилберт – чернее самой черной африканской ночи. У него широкий нос, но довольно приятные черты, белки глаз – ослепительно белые, и застенчивая, мальчишеская улыбка.

         Он пожимает Сашке руку и морщит лоб, подбирая английские фразы.

– Рад тебя видеть...

– Рад? – усмехается Сашка.

– Слышал о тебе. О твоих делах. Там, где ты, обычно чисто. Ты – это гарантия.

         Сашка пожимает плечами.

         Кигали – не очень большая столица, расположенная на высоком холме. Здесь достаточно ресторанов и ночных клубов.

– Можешь звать меня Вилли, – предлагает связной для облегчения контакта. – Я сам из Зимбабве, врач по профессии. В Сорбонне вообще учился, а потом пришлось вернуться...

– Разве Зимбабве не за президента? – удивляется Сашка, пытаясь припомнить все, что слышал о конфликте в Конго.

– Зимбабве – да. Но я сам по себе. Сделки делаю. Зарабатываю.

         Сам по себе? Это и Сашкина установка тоже. Он всматривается внимательнее в блестящее чернотой лицо Вилли.

– Зачем?

– Чтобы вернуться во Францию. Тогда у меня проблемы возникли с документами, я не нашел работу, не смог остаться. Но хочу жить в Париже, жить чисто. Зимбабве – хорошая, современная страна. Я тебе фотографии покажу – нашу столицу не отличишь от Вашингтона.

– Почему же уехать хочешь? – не понимает Сашка.

– Потому что здесь все время неспокойно. Здесь война. И всегда будет война.

– Разве в Зимбабве воюют?

         Уилберт смотрит вдаль – мимо посетителей ресторана.

– И ты сам продаешь им оружие, – добавляет Сашка.

– У меня там девушка осталась. Она в Африку не поедет... А мне много денег нужно, чтобы вернуться. Здесь есть Национальный парк – на границе с Конго, – заканчивает он неожиданно. – Ты успеешь посмотреть.

– А что там смотреть? Горы?

– Там гориллы живут. Все туристы едут на них смотреть.

– А они – на туристов.

– Это особые горные гориллы.

– А знаешь, что у нас говорят? Что все африканцы больны спидом, потому что трахаются с обезьянами.

– А у нас говорят, что вы все воруете и все ваши женщины – проститутки.

– А ваши – нет?

– А мы не воруем, – Уилберт скалит белые зубы.

         После разговора со связным сделалось почему-то неспокойно. Может, потому что парень оказался не дикарем из африканского племени, а вполне цивилизованным человеком, мечтающем, как и все, о своем личном, персональном, маленьком счастье. Вот соберет он необходимую сумму, бросит воюющую Африку со всеми ее конфликтами и гориллами и уедет в Париж. Женится на француженке и вырастит своих кудрявых детишек в мире и покое – без угрозы геноцида, эпидемий и голода. Почему бы и ему самому не уехать в Париж? Ему, Елизарову Семену Петровичу?..

         На следующий день вместе с Вилли встретили груз. Самолет прибыл вовремя. Все документы были в порядке. Но перегрузка затянулась. Все полномочия перешли к Уилберту. Груз должен был до темноты отправиться железной дорогой в сторону границы.

         Наконец, состав тронулся. Случилось это около полуночи, но все-таки случилось. Уилберт, который должен был сопровождать груз до места назначения, протянул Сашке на прощанье руку.

– Это небольшая задержка. Как обычно, человеческий фактор – фактор риска. Но мы сработали чисто. Встретимся теперь в Париже...

         И Сашка усмехнулся, пожимая руку.

– Возможно.

         На следующий день позвонил Киселев.

– Все нормально. Есть улов.

         Груз прибыл на место. Оплата зашла в бельгийские банки. Сашка без сил опустился в кресло, пальцы задрожали. Только теперь понял, как волновался все это время, боясь поверить в удачное завершение сделки.

         В Киев вернулся через Германию. Нашел паспорт с Шенгенской визой и своего человека в аэропорту. От Германии повеяло жутким холодом. Время на покупку теплых вещей еще оставалось, но Сашка не решился покинуть здание аэропорта. В самолете попросил у стюардессы одеяло, укутался.

– Вы хорошо себя чувствуете? – осведомилась она с нотками наигранного беспокойства в голосе.

– Знобит что-то.

         Предложила какую-то таблетку. Правда, немного раскачало. Сосед, старичок в очках, которого в аэропорту провожал сын с семьей, все пытался развлечь Сашку разговорами:

– А вот мой сынок... мой сынок...

– Мне хреново, папаша. Не грузи, елки! – оборвал его Сашка.

         Закрыл глаза. Подумал, что деду, пожалуй, есть, чем гордиться: его сынок уже дорос до должности прораба на стройке фашистских небоскребов. И ни разу не навернулся с тридцать седьмого этажа.

         А Сашка, может, еще больше рискует навернуться, но его мать вряд ли смогла бы им гордиться. А Аня вряд ли согласилась бы стать его женой...

15. СВИДАНИЕ

         Аня так и продолжает проецировать на других собственные чувства. Она твердо уверена, что так, как она любит Герасимова, так и он ее любит, и так, как она боится перемен, так и он их боится, и так, как она захотела Шубина, увидев его впервые, так и он ее захотел, и так, как она остыла к нему со временем, так и он остыл к ней. И она понять не может, почему он дрожит от страсти, едва только дотрагивается до ее волос.

         Аня немного поправилась, черты стали мягче, и короткая стрижка сделала ее моложе. Шубин приехал в Киев совершенно неожиданно и свалился, как снег на голову. Просто вошел в ее кабинет.

– Удивил?

         И она вспомнила другого посетителя... С тех пор – ни слуху, ни духу. Может, правда, полюбил законную супругу, да и пропал совсем – на целую Вечность...

– Что ты притихла? Не рада?

         Шубин всегда смотрит пытливо, но вопросов больше не задает. Ни о прошлом, ни о Сашке. Успокоился...

– Зубы тебе вылечить? – предлагает она со смехом.

– Нет, спасибо. У меня абсолютно здоровые зубы. И, надеюсь, у моих детей тоже будут здоровые зубы.

         Аня представляет детей Шубина – маленьких умников с такими же пытливыми глазами и абсолютно здоровыми зубами. Эдаких зубастых Гарри Поттеров...

         Похоже, Шубин тоже думает о чем-то подобном, потому что говорит вдруг, глядя ей прямо в глаза:

– Аня... я очень хочу ребенка.

– Ребенка?

– Я хочу, чтобы у нас был ребенок, – выражается он яснее.

– У нас? Чтобы я родила?

         В ее вопросе звучит такое искреннее недоумение, что Шубин на миг теряется. А потом, как обычно, взяв себя в руки, усмехается добродушно.

– О чем еще поговорить в больнице, как не о здоровье? Ты делала аборты?

– Нет.

– Почему тогда сомневаешься?

– Я сомневаюсь... хочу ли я этого, – отвечает она прямо.

– Ты сомневаешься? – переспрашивает Игорь, и его ирония уже кажется ей злой.

         Он подходит к ней и целует в губы, она отвечает заученно, но остывшее за сентябрь тело никак не откликается на его порыв.

– Пойдем к тебе, – решает он спешно.

         Аня, недавно закончившая автошколу, ведет машину очень осторожно. Шубин не сводит с нее глаз, упиваясь каждой минутой рядом с нею.

– Смотри, как каштаны пожелтели, – Аня пытается переключить его внимание. – Знаешь, я почему-то так сочувствую школьникам. Вот уж кого осень не радует! Осенью так хочется быть свободной. Школа – вообще первое столкновение человека с несвободой, хуже армейской службы – сплошное унижение и подчинение. Ребенок беспомощен перед этим – он еще ничего не может противопоставить гнусности.

– Ты отличницей была?

– Откуда ты знаешь?

– Двоечники так не воспринимают. Им до фени, унижают их или нет, гнусность или не гнусность.

– Мне очень тяжело было в школе, – вспоминает Аня.

– Ты не в Киеве училась?

– Нет.

         Она вовремя умолкает. Шубин может знать, из какого города Герасимов, может сопоставить... Но он, наконец, переводит взгляд на оранжевую листву за окнами.

– В Москве уже снег? – смеется она.

– И полярная ночь. А белые медведи гуляют по Красной площади. Вот вы чурки нерусские! В Москве, дорогая моя, тоже осень. Но более сдержанная и не такая пестрая, как в Киеве.

– А ты совсем не сдержанный...

– Это потому, что я очень соскучился.

– Разве в Москве мало женщин?

– В Москве вообще нет женщин. Только белые медведи.

         В квартире Аня уже не возвращается к разговорам о погоде. Она не отказывает ему и не отвлекает его пустой болтовней. Ради нее он прилетел в Киев. А любой перелет – это немалый риск.

         И в конце концов понимает, что и сама рискует. Резко выкручивается из его объятий.

– Игорь, нет. Я детей пока не хочу.

– А чего ты хочешь?

– Мороженого.

         Посреди ночи заказывают мороженое-торт из ресторана и едят в постели. Становится легко и просто, очень сладко вдвоем и совсем не холодно.

– Я люблю тебя, моя девочка, – говорит Игорь, глядя ей в глаза.

– И я тебя люблю очень...

         Он остается ночевать в ее квартире, но утром будит звонок его мобильного.

– Да, Виктор Яковлевич! – как можно бодрее говорит Шубин в трубку. – Нет, не сплю. Я не в городе. Да, завтра буду на месте. А что... что? Когда это стало известно? Да, я понял, да...

         И он опирается спиной о стену. Лицо становится таким же зеленоватым... Аня тоже садится, натягивая одеяло до подбородка.

– Плохие новости?

– Не знаю, посчитаешь ли ты плохой новостью международный скандал, даже если он касается Украины.

         На минуту Шубин задумывается, а потом набирает чей-то номер. И Аня слышит из трубки сонное, небодрое, хмурое «ну?»

– Это Шубин. Ты вернулся?

– Откуда?

– Оттуда, куда уезжал.

– Никуда я не уезжал. Я тут с женой развожусь – мне не до этого.

– В пятницу я тебя жду, короче. Расскажешь в подробностях.

– Про развод?

– Про какой развод, твою мать?! – срывается Шубин. – Твое имя вчера назвали в Брюсселе. Международная амнистия опубликовала результаты расследования.

– Какая еще амнистия нах? Я тут при чем? Пошли они в жопу!

         Шубин отшвыривает трубку и некоторое время сидит молча.

– Иногда приличные слова заканчиваются, Аня. Какую свинью он мне подложил! А я ручался за него... Перед всеми святыми ручался – своей головой. Но в хохлах – ни на грош честности. И самое сраное в этом деле то, что он никогда не расскажет, что именно произошло.

         Аня молча наблюдает, как Шубин начинает одеваться.

– Прости, мне лететь надо.

– Я поняла.

         Целует ее у двери.

– Прости меня...

         Она опускает глаза.

– Удачи...

16. ГОЛОС

         Беспокойству нет предела... Нет выхода. Она не может работать, не может видеть свое отражение в зеркале. Впервые, случайно, она оказалась так близко к той опасности, которая угрожала Герасимову постоянно, и уже не в силах притвориться даже перед самой собой, будто ничего об этом не знает.

         Ее и без того хриплый голос дрожит от постоянного беспокойства – за Сашку. Она боится говорить с Шубиным по телефону, чтобы не выдать этой непроходящей дрожи. Но он звонит, он хочет ее слышать, он скучает.

– Может быть, ты подумаешь о переезде в Москву? – спрашивает прямо.

– Подумаю, – обещает она.

– А о приезде?

         Сейчас ей совсем не хочется его видеть. Но, пожалуй, это единственный способ узнать, что произошло с Герасимовым. И она едет. И Шубин замечает ей, что она снова бледна и прозрачна.

– Я плохо сплю, – говорит Аня тихо, целуя его небритую щеку. – Мне одиноко без тебя.

         И спешит отвести взгляд в сторону.

– А как тут у вас? Рассосалось?

         Шубин теперь глядит в чашку кофе.

– Да, ничего. Все улаживается. Просто наш человек влез туда, куда не должен был – ни при каких обстоятельствах, тем более – по собственному хотению. И отрицает вдобавок. Очень убедительно отрицает. Играет с нами.

         Игорь усмехается.

– На некоторое время я позволил ему считать себя умнее нас. Но этот период не бесконечен. И истекает он сегодня. А завтра наш герой будет задержан по подозрению в международном терроризме и торговле оружием. И ответит по всей строгости закона. Вот тогда я посмотрю на его убедительную находчивость.

– Какого закона? – спрашивает зачем-то Аня.

– Закона Российской Федерации и еще ряда стран, в том числе и Украины.

         Шубин произносит это даже с некоторой грустью в голосе, но очень спокойно.

         И Аня, закрывшись в туалете ресторана, прямо со своего мобильного набирает номер Герасимова, когда-то в отчаянии переписанный в записную книжку с больничного рецепта. Вот и пригодился...

– Саша?

         Она слышит его. Но его голос... теряется в пространстве. Рассеивается в космосе. Затихает от удивления.

– Ты в Киеве? – спрашивает Аня.

– Да...

– Почему же не уезжаешь? Шубин сказал, что завтра тебя задержат…

– Шубин тебе это сказал?

– Почему ты не бежишь, Саша?

– Не хочу бежать.

– Ты еще можешь спастись!

– Я не хочу спасаться.

– Саша... ради меня, пожалуйста.

– Не надо! – обрывает он резко.

– Ради меня, Саша... пожалуйста, беги, – плачет Аня в трубку. – Уезжай из Киева, умоляю тебя. Пожалуйста... Ты должен выжить...

– И ты будешь со мной, если я выживу?

– Обещаю, я буду с тобой. Только уезжай сейчас... уезжай скорее... Уезжай, мой любимый...

– Ты будешь меня ждать?

– Буду! Только уезжай!

         Он молчит. И она не может больше говорить, рыдания не дают вдохнуть. Тишина длится, пока не заканчиваются деньги на телефонном счете.

– Саша.., – плачет она в трубку.

         Кажется, уже потеряла его... за всей этой тишиной. Опасность нахлынула и затопила все вокруг – до дурноты, до головокружения.

         Неотложные дела снова призывают Шубина на службу, но это и к лучшему. Аня сидит до самого утра у окна отеля, смотрит в ночь и думает о том, что ее жизнь окончательно утратила всякий смысл. Даже в Ираке в ней было больше смысла. А теперь – перелеты Киев-Москва, Москва-Киев, ночи в отелях с Шубиным, мысли о Сашке, о том, хочет она быть с ним или не хочет. Если хочет, то почему сомневается? Если не хочет, то почему не может его забыть?

         Ночь шуршит дождем за окнами. Московская осень из «сдержанной» становится откровенно безрадостной. Аня думает почему-то о мировом зле, к которому причастен и Сашка, и о своем одиночестве.

         Пытается представить, что Герасимов спасся и они встретились. Когда это может произойти? Через сколько лет? Аня не молодеет. И Герасимов к тому времени вполне сможет найти себе молодую полячку с длинными ногами и мелодичным голосом... Все считают, что свой голос Аня сорвала рыданиями, пропила или прокурила. Бабушка говорила, что у ее отца был такой же – глухой и с хрипотцой. Но не будет же Аня рассказывать эту историю каждому встречному?

         Может, потому что ее родители так рано погибли и у нее не было настоящей семьи, она не в силах представить свою семью с Герасимовым. Это кажется ей маловероятным. О чем же тогда мечтать, если он будет все время рядом?

         Дождь продолжает течь по стеклам. Но она уже не плачет. Пусть эта осень рыдает всеми дождями мира. Сашка спасется!

         Под утро появляется Шубин.

– Ничего, несколько срочных распоряжений...

         Ложится в постель и впервые не притрагивается к ее телу. Она молчит. Кажется, с ним еще холоднее, чем было без него.

         Аня засыпает рядом, словно проваливается в холод. Снится Герасимов. Будто смотрит на нее издали, а потом уходит...

– Саша! Саша! – кричит она. – Саша!

         Ощущение утраты разрывает сердце.

– Саша! Не бросай меня!

         Просыпается в слезах. Облизывает пересохшие от его имени губы. Наяву – ни за что бы не сказала такого, не молила бы так униженно. Косится на Шубина, но он дышит ровно, и похоже, спит.

         Аня встает с постели и подходит к окну. Небо уже сереет, но дождь продолжает царапаться снаружи. Она смотрит в серое, заплаканное небо – серыми, заплаканными глазами.

– Куда ночь, туда и сон...

         Снова ложится и прижимается к Шубину, пытаясь согреться. И он во сне обнимает ее и проводит рукой по волосам...

         Она так и не засыпает, боясь снова захлебнуться кошмарами. Проснувшись утром, Игорь целует ее нежно, но – не более того. Не хочет секса.

         Потом завтракают в номере. Шубин пьет свой черный кофе и почему-то молчит. У нее возникает ощущение, что он собирается сказать ей что-то очень важное и просто ждет подходящего момента. И ночью, возможно, тоже ждал. Может, даже слышал, как она рыдала и звала Герасимова... Она смотрит в его совершенно спокойное, бесстрастное лицо и почему-то думает о том, что по-прежнему очень плохо его знает. На миг Ане становится страшно рядом с Шубиным. Но... не страшнее, чем в очереди к русскому гинекологу в Турции, не страшнее, чем в иракском госпитале, не страшнее...

         Она улыбается этой относительности бытия. Шубин смотрит на нее и тоже улыбается. И теперь Аня ясно видит, что он выжидает. Только чего? Окончания дождя? Окончания осени? Или просто пока она допьет кофе?

17. МАТА ХАРИ

         Или – еще проще – телефонного звонка.

– Да, я слушаю. Да... Как нет? А вещи? Вещи есть? Вы все проверили? И что?

         Шубин не удивлен и не в бешенстве. Но Аня понимает, что ожидание закончилось. Истекло. Исчерпало себя.

         Он смотрит прямо Ане в глаза и пожимает плечами.

– Этот Герасимов улизнул. Но он еще не знает, чем ему это грозит. Европа, куда, скорее всего, он подался, уже не спасет его. Международная амнистия внесла его имя в списки торговцев оружием и разыскивает больше, чем мы. Его европейские связи начнут неминуемо рассыпаться, а его друзья – отказываться от него, выгораживая себя и спасая собственную шкуру. В то время, как здесь, со временем, он откупился бы от всех судов – как мне ни стыдно за мою Родину.