Текст книги "Гера"

Автор книги: Тони Ронберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

– Пока кто-то тебя не перекупит?

         Шубин не обиделся.

– Закон – вещь очень относительная. Очень. И если бы закон не был относительной вещью, твой маршрут тоже был бы совершенно иным. Надеюсь, ты это понимаешь?

– Где-то расписаться?

         Шубин выругался и вышел. Но на его место никто не пришел. В палате стало очень тихо.

20. ВОЗВРАЩЕНИЕ

         Через пять дней Сашка вылетел в Киев. В эти пять дней никто не навещал его, кроме врачей, и никто не напоминал о неписаном-неподписанном соглашении с ФСБ в лице Шубина.

Он и улетел спокойно. Со стороны – очень просто, банально, обычно, как и прочие пассажиры. Сел в белый лайнер и оторвался от Москвы.

         Сказать, чтобы думал о себе, – вообще не думал. Думал только о том, как, в какую пространственную пропасть, в какую временную дыру, в какое измерение могла попасть Аня. И о том, что она не могла умереть…

         Она… Теперь, в облаках, он чувствовал себя ближе к ее дыханию, к ее пульсу, к сиянию ее глаз и блеску ее золотистых волос. Она не могла умереть… Не могла!

         Приземлившись в Киеве, он первым делом набрал Грома.

– Как встретимся? – забеспокоился конспиратор-Гром.

– Теперь уже все равно, как. И я, и ты – на крючке у эфэсбэшников.

– Спасибо за новости…

– Через час в «Гоголе».

         «Гоголь» – тихое, темное кафе, когда-то считавшееся литературным, а теперь – просто кафе, без всякого литературного антуража. В унылом районе. Каштаны закрывают свет голыми ветвями. Впрочем, в Киеве все равно теплее и уютнее, чем в Москве. Сашка нашел свою машину и погнал к «Гоголю».

         Гром уже был на месте. Непонятно Сашке, почему это все так задевает Грома: и спина ссутулилась, и стакан в руках дрожит. Неужели так боится Гром за свою разудалую жизнь?

         Обнялись, и Сашка присел напротив.

– Да, новости не очень, ты прав.

– Я слышал про Северцева. Думал, тебя уже не выпустят из Москвы.

– А знаешь, зачем меня выпустили?

– Ну?

– Чтобы я за них сделал их работу: вычислил тех, кто хотел меня убрать, и убрал, потому что эти ребята, так или иначе, в курсе о сделках, маршрутах и прибылях. И значит, они опасны.

– А потом?

– Это будет зависеть от значения того, что я найду. От важности самого дела…

– Надеешься на долгосрочный контракт? – прищурился Гром.

         Сашка дернул плечами.

– А что будет со мной?

         Гром уже давно перестал быть боссом. Уже давно Сашка из них двоих стал главным, и стал решать – за двоих. А Гром стал полагаться на него во всем и зависеть от его решений.

– Ты выходишь, – сказал Сашка веско. – Уезжай сейчас. У меня с ними – неизвестно, чем закончится, а ты… ты можешь спастись. Достань чистый паспорт и давай – в Европу. Мы заработали достаточно. Могли бы и больше, но… достаточно. Это последний шанс уехать – для тебя.

– Я понял.

         Гром кивнул, и что-то в лице дрогнуло.

– Когда мы увидимся теперь, Гера? И где? Хрен ее знает, эту Европу. Я не представляю, куда мне ехать. Я никуда не хочу. Я хочу жить здесь. И выходит, что бросаю тебя сейчас, и ты должен сам барахтаться. Как ни крути – так выходит.

– Это не так.

– А если ты ничего не выяснишь… и тебя замочат здесь… те или другие? Что тогда?

– В Багдаде я встретил одну девушку – свою девушку. На следующий день ее ранило, и я оставил ее в госпитале. Теперь мне говорят, что ее нет. И я не знаю, жива она или умерла. Я не знаю, как мне молиться за нее. Но если она умерла, меня тоже убьют, я уверен. А если она жива, я выживу и буду ждать ее здесь. И мы встретимся…

– Так ты думаешь? – переспросил Гром серьезно.

– Так. А ты – уезжай в Англию какую-нибудь или во Францию.

– Нет, не выдержу я этого! – Гром замотал головой. – В Болгарии хоть славяне…

         Сашка поднялся.

– Не тяни, Гром. Нужно прощаться. «Уходи огородами». И – как можно  дальше. Славяне – продажные шкуры и полагаться на них нельзя…

– Мы же не «продажные шкуры», – снова заспорил Гром.

         Сашка пожал руку на прощанье.

– Это – смотря с какой стороны. Давай, брат.

– Ну…

         Гром похлопал его по спине. Наконец, попрощались.

         Особой слежки по городу Сашка не замечал. Но особо и не скрывался. Какой смысл? Играть в игры с ФСБ? В прятки? В дурака? В сапера?  Нехорошие какие шутки.

         Заночевал – в собственной квартире, в собственной постели. Пытался все обдумать. Пытался составить какой-то мало-мальски на что-то похожий план. И ничего не приходило на ум.

         Между тем началась настоящая зима. Зима, которая преображала город чудесным торжеством новогодних праздников. Эта зима не стремилась быть ультрамодной, это была обычная, традиционная, морозная зима со снегом, наступившая согласно календарю, синеющая по ночам и розовеющая с восходом солнца. Сашка дождался восхода.

         Солнце поднялось над городом, и он пришел в такой восторг, который понятен только человеку, находящемуся в шаге от смерти: мир был прекрасен. Зимний, неласковый, нерадостный мир все равно был прекрасен.

         Плечо перестало ныть, стало легче дышать. Сашка открыл окна в морозный простор. Никто не скажет наверняка, что ждет его. Никто этого не знает и не может знать, поэтому ему совершенно не о чем волноваться.

         Глупо волноваться о неизвестности – тогда вообще: не жить. Сейчас тревожит Сашку только одно: жива ли Аня, продолжает ли она существовать в этом зимнем мире или зимний мир продолжает существовать без нее?

         Не у кого спросить. Не у зимы же? Аня? Где ты? Где ты, моя Снегурочка? Никто не ответит.

         Звонит Лека, Сашка говорит что-то, а потом долго смотрит на трубку. Сколько было всего – до нее, и сколько уже произошло после – не с нею. Как-то параллельно, в другой плоскости. До какой оскомины может надоесть нелюбимая женщина даже простыми телефонными звонками, даже своей заботой!

– Я приеду, – слышит Сашка из выключенного телефона, и уже не понимает, сказала ли она это, или он услышал то, чего не хотел услышать.

         Она замечательна, красива, изящна. Она изысканна и утонченна. Она роскошна в своей небрежности и небрежна в своей роскоши. Она входит стремительно, ее движения порывисты, ее губы шепчут слова нежности, раскрываясь навстречу его губам.

         Она обнимает его и прижимается нежно:

– Герочка…

         И Сашка обнимает ее, глядя в глаза зиме за окном.

– Чем ты занимаешься? Отдыхаешь?

– Отдохну, когда найду того, кто пытался меня убрать в день приезда. Найду – и отдохну, – говорит мрачно.

         И Лека отступает. Поправляет воротник алого манто и одергивает шарф.

– Еще не нашел?

         Он тоже отступает на шаг. Теперь между ними – два шага. И с расстояния дух шагов Лека говорит спокойно:

– Я знаю. Отец упоминал вскользь. Власти решили не встревать в это дело. Пока вы сами не разберетесь…

– Кто это «мы»? – Сашка впивается взглядом в ее лицо.

         Она поводит плечами, как от холода.

– Ты и Гром. Это же ваше внутреннее дело. Так отец сказал. Вы сами должны его решить…

– Гром?

– Разве ты не знал?

         Сашка отвернулся от ее лица.

– Хочешь, я тебе отца наберу? У него должна быть вся информация.., – предложила Лека растерянно.

– Не надо. Это давнее дело. Гром уехал уже.

– Уехал? Об этом я ничего не слышала, – она покачала головой.

21. ГРОМ И МОЛНИИ

– Ты можешь оставить меня одного? – Сашка упирается взглядом в Леку, и она невольно пятиться к двери.

– Я должен подумать, – добавляет он хмуро.

         Что тут думать? Вспоминается растерянный взгляд Грома после того покушения, его скользящие жесты, его неуверенность.

         Всю жизнь Гром пытался нажить денег. Это была его единственная цель. На пути к этой цели он сметал все преграды без особых раздумий.

         Лучше не делить на двоих то, что можно не делить. Гром не знал о диске, но на всякий случай решил докопаться до самого-самого дна: а вдруг там лежит золотая монетка. Потом отступил. Только и всего – отступил на время, похлопал Сашку по плечу и сделал вид, что прощается. Гром? Зная о том, что ставки возрастают с каждым днем? Гром выбыл бы из игры? Никогда!

         И всем об этом известно. Даже Витковскому. И из Москвы Сашку отпустили скорее всего потому, что знали: слишком много свидетелей, и кто-то лишний.

         А кем был всегда Гром? Посредником между посредниками? Удачливым сутенером? Не больше.

         И вдруг Сашка споткнулся в своих мыслях об это «был». Был? Был. Гром сам себе вычеркнул. Гром допустил ошибку – пошел против Сашки, пошел против команды. И напрасно.

Сашка сжимает кулаки. Гром – единственный человек, на кого он мог положиться. Но Гром – пусть даже наугад – копал глубже, никому никогда не доверял, никого не брал в расчет. Тем более – ни во что не ставил их дружбу. Самая продажная шкура из всех продажных шкур в мире.

Сашка набрал его номер машинально. И Гром ответил тоже как-то машинально.

– Ну, че там у тебя?

         А потом словно осекся, вспомнил.

– Я завтра лечу. Из Борисполя.

– Я провожу тебя.

– Да ну…

         Не летит, – решил Сашка. – Врет. Как обычно, держит его, своего бизнес-партнера, за полудурка.

– Хочу тебя проводить…

– В десять утра рейс. Давай!

         И Гром отключается. А Сашка остается с мобилой, зажатой в кулак. Ну, допустим, завтра будет какой-то рейс… под какой фамилией летит Гром, неизвестно. По паспорту не пробить… Но завтра… завтра… Сашка все равно проводит его – в последний путь. Он его из-под земли достанет. С самого его денежного дна. Найдет, на какую бы глубину Гром ни нырнул. Этого требуют законы его перевернутой жизни.

         А Аня… Аня далеко от всего этого. Пусть… живет себе – ничего о нем не зная. Или – пусть земля будет ей пухом.

         Утро Сашка встречает  в аэропорту «Борисполь». Об обмане Грома знали все – все, кроме Сашки. Значит, и о финале этой истории должны узнать все. А потом – пусть все пойдет прахом…

         Гром, к Сашкиному удивлению, ровно в половине десятого входит в здание аэропорта. Сашка видит, как он оглядывается беспокойно, а потом набирает чей-то номер. И у Сашки звонит мобильный. Совсем за лоха его держит – решил, действительно, попрощаться.

         Сашка отделяется от толпы и подходит.

– Гром… Улетаешь?

         Гром выглядит растерянно, и похоже на то, что ему не хочется улетать и горько.

– Я просто… я думаю, что вернусь потом, – говорит он тихо. – Когда все уляжется.

– Когда я найду концы?

– Ну, и это тоже…

Регистрация на рейс «Киев-Париж» уже объявлена, Гром с тоской поглядывает в сторону табло.

– Я уже нашел. Позже прокуратуры, правда, – говорит Сашка спокойно.

– И что?

         Гром отводит взгляд от пассажиров, проходящих мимо него с багажом.

– Неужели ты думал, что я позволю вот так… со мной обойтись, как с последней шлюхой?

– То есть?

– Проверять меня, подсылать тупых ментов, искать в моих карманах, не завалялось ли чего?

         Теперь Гром оказывается в явном замешательстве. Ничего подобного от Сашки он не ожидал.

– Просто я считал тебя другом. Несмотря ни на что, – роняет Сашка.

– Уже не считаешь? – спрашивает Гром тоже спокойно и кивает. – Не знаю, кому это нужно, Гера… но тебе… Но ты… Херня этот наезд! Жизнью своей клянусь – не я. Зря ты так подкинулся.

– Жизнью уже не клянись…

         Гром успевает еще раз оглянуться на табло с номером рейса.

         Выстрел из пистолета не производит особого шума. Гром просто оседает на пол. А Сашка отступает и теряется в толпе.

         Спустя три секунды начинается паника. В это время Сашка уже выходит. Берет такси. И видит бегущих ментов…

         Навстречу по трассе несутся машины с мигалками. Мимо. Дороги еще не перекрыты.

         Но все эти дороги никуда не ведут. Это кольцевые дороги между местной милицией, прокуратурой, СБУ и ФСБ России. Сашка уезжает на другую квартиру и ждет. Ждет, ждет…

         Потом звонит Лека…

– Гера, как ты?

         Лека – полезная девочка. Еще пригодится. Но это тоже – просто остановка на его кольцевой.

– Нормалек.

– Ты слышал, что Громова убили?

– Слышал.

– В аэропорту.

– Слышал.

         Она почему-то умолкает.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – спрашивает через секунду.

– Что-то в висках стучит.

– Мне приехать?

– Завтра.

– Ну, бывай!

         Он больше не звонит в далекий госпиталь. Ее там нет. Ее никогда не было. Это его мираж. Он идет к нему много лет и удаляется от него все дальше. Это призрак, а не женщина. Просто призрак его несбыточной мечты о несуществующей любви, о другой жизни, о теплом лете снежной зимой.

         Зато есть другие женщины, есть его обычная жизнь, есть его кольцевые дороги. Дело сделано. Что толку теперь переживать?

         Но в висках, действительно, стучит. Словно мыслям тесно в голове и не очень уютно. Сашка распахивает все окна, входит снежная зима и метет прямо на ковер, наводя в Сашкиной квартире свои порядки. И голова остывает.

         Он просыпается от озноба. Закрывается, наконец, от ледяной ночи, цепляясь за остатки тепла остывших батарей. Включает камин.

         Господи! Он убил своего друга! Друга, которого спасал не один раз, и который не раз сам спасал его жизнь. Не для того, чтобы оправдаться перед ФСБ, не для того, чтобы отомстить, а для того, чтобы доказать самому себе свою силу. И от этого кольцевые дороги затянулись петлей на шее и душат.

         Не осталось тепла в этом городе. Не осталось для него тепла во всем белом свете.

22. ШУБИН

         Он стучит прямо в дверь. Для Шубина нет дверей, которые бы не открывались. Он стучит в дверь квартиры, о которой знает только Сашка и Господь Бог, и стучит так уверенно, словно пришел домой после работы.

         Сашка машинально нащупывает пистолет, машинально распахивает дверь и машинально смотрит на Шубина. Он один.

– Ну-ну, без спецэффектов, – предупреждает спокойно тот, встретив его взгляд. – Знаю, как  ты умеешь шуметь там, где не надо. Уверен, что занулил?

         Шубин проходит в квартиру мимо Сашки и оглядывает обстановку.

– Уверен, – отвечает тупо Сашка.

– Ну, я в дебри не лезу. Уверен – хорошо, будем работать дальше.

         Гость садится в кресло и закуривает.

– То есть?

– Есть условия? – прищуривается Шубин на свет лампы. – А холодно у тебя, однако. Почему ты так паскудно живешь? Словно конца света ждешь…

– Жду, – кивает Сашка и садится на ковер, на котором еще недавно лежал самый настоящий снег,  а потом таял лужами.

– Конца света? – усмехается Шубин, достает пистолет и направляет прямо на него. – Такого?

         Теперь Сашка не реагирует. Только губы отвечают за него:

– Я жду свою девушку. Не знаю, погибла она или жива.

– Простых вещей не знаешь! – делает вывод Шубин и чешет дулом прилизанную макушку. – Сделать для тебя это? Узнать?

– Не надо. Наши жизни все равно идут параллельно.

– Так, без философии! – отрезает гость. – Ты смени обстановку хотя бы. Переедь что ли. А то мрачно тут. Мы пока тебя сильно грузить не будем, подготовка тебе особая не нужна. У нас задача минимум – выйти на всех возможных поставщиков оружия в России, которые работают через ваше посредничество или через Минск. Сечешь?

– Вроде.

– Вот такие пироги, Гера. А девушка твоя найдется – не хнычь. Не думал я просто, что ты романтик. А оно вон как. Когда в Грома стрелял, небось вспоминал все годы вашей дружбы? – иронично интересуется Шубин.

– Нет, не вспоминал. Думал, заглушит шум самолета выстрел или нет…

– Заглушил?

– Заглушил…

         Шубин поднимается.

– Потом получишь четкие указания – с кем входить в контакт и как… выходить из контакта. Репутейшн у тебя знатная – на тебя клюнут. И разборка эта с Громом – на пользу делу, как ни крути. Так вышло.

         И снова медлит и не торопится распрощаться.

– А где она могла погибнуть?

         Сашка подходит к холодной зиме за окнами.

– Если тебе кажется, что мне после Грома дружбы не хватает или компании, то – нет. Я в норме.

– Я уверен, что ты в норме. Если бы я не был уверен в этом, я бы не сам пришел, а психиатра к тебе прислал, – усмехается Шубин. – Просто ты очень странный парень, Гера…

– Не влюбись, смотри. А то страдать будешь.

– Очень остроумно.

         Гость проходит зачем-то на кухню и тоже осматривается. Потом открывает дверцу холодильника и достает банку пива.

– Ты разве не на службе?

         Вспоминается почему-то тот удар Шубина, который бросил Сашку в чернющую ночь без единой вспышки сознания и чувствительности.

         Гость садится на кухонный табурет и начинает раскачиваться, потягивая пиво.

– Ты так за мной наблюдаешь, словно я часовая бомба. Четыре, три, два, один – бах! Возьми себе пиво и расслабься.

– Угощаешь моим пивом?

– Просто я сейчас не тороплюсь. Я к тебе приехал. Хотел слегка отвлечься от дел, потому и никого не послал вместо себя. А ты… не ценишь.

– Ты в каком звании, Шубин? Майор?

– Подполковник уже. После истории с Северцевым.

– Поздравляю…

         Сашка берет пиво и садится на табурет напротив.

– Ну?

– Ну, так значит. Можешь звать меня Игорь. И можешь мне верить.

– Тебе?

– А выбор у тебя есть? – прищуривается тот.

– Не верить никому.

– Да, это вариант.

         Теперь оба молчат. Сашка выразительно косится на часы. Интеллектуал Шубин его раздражает. Раздражает его облегченная манера общения, его гладкие темные волосы, его большие насмешливые черные глаза. Его тонкие запястья. И его крепкие кулаки.

– Ты и ночевать у меня собираешься?

– Ты же не приглашаешь.

         Сашка снимает очки и кладет на стол. Пьет пиво и молчит.

– Да, это хорошая идея, – решает Шубин. – А то я за рулем. Переночую у тебя, а утром поеду.

– Нет.

– Почему?

– Бесишь меня.

         Шубин смеется.

– Вот так вот? Ну, ты прикол ходячий. Еще когда ты у «Сатурна» уперся, я подумал – вот прикол какой! Этот хохол – просто фишка.

         И вдруг резко меняет тон:

– Послушай меня, фишка, ты попал. Ты в игре. Ты не выбираешь, на какой цвет я тебя поставлю. Хоть на голубой. Так что – впредь такие страсти не разыгрывай. Если я скажу – мажь жопу вазелином. И без вопросов.

         Шубин отпихивает пиво и поднимается.

– Тебе внушения хорошего, я вижу, никто толком не делал. Я так могу сделать – мало не покажется. Так что – в мою сторону не напрягайся. Одно слово поперек – я тебя в порошок сотру.

         Сашка кивает.

– Пусть лучше так. Но в друзья ты мне не нужен.

         И снова Шубин улыбается.

– Не понимаю, зачем ты так ерзаешь, что задницу трет. Пока все гут. Еще отдохнешь немного. А потом я тебя выдерну. Ты уже на службе. Ты на ставке. Ты у меня  в подчинении. Ты агент. И мое слово для тебя – закон, Коран и Библия. Другой реальности нет. Есть работа. Есть команда. Есть я. Это ясно?

– Ясно.

– На счет остального я пошутил. Спать я здесь не собираюсь, к мужикам не пристаю, и девушка у меня тоже есть. И она меня любит. И работа мне не мешает жить нормальной жизнью и чувствовать себя полноценным человеком, потому что я служу Отечеству.

         Сашкина очередь расхохотаться.

– В чьем лице на этот раз?

         И заметил, как кулаки у Шубина сжались.

– В следующий раз за такое в морду получишь.

– А в этот раз?

– Прощаю.

         Пошел к двери. И исчез. Как и не было. Но вместе с ним и Сашкин покой исчез совершенно.

23. ВИНОВАТА

         В половине десятого вечера звонит Лека. И Сашка называет адрес. Адрес – уже не тайна. Те, кому надо, уже его нашли.

         Она приезжает. И он замечает, что ее лицо бледнее обычного и жесты лишены привычной уверенности. Она уже не порывиста. Она испугана и старается это скрыть.

         Проходит в квартиру и сбрасывает меховое манто на кресло. Садится, потом поднимается и подходит к окну.

– Мне кажется, это я виновата.

         Сашка молчит. Наблюдает за тем, как вздрагивают ее плечи, и продолжает молчать.

– Когда я услышала, чем закончилось… Это ведь я тебе сказала. Это я. Я виновата.

– В чем?

– Ну…

         Нелегко сказать – в смерти, в убийстве, в преступлении. Она умолкает.

– Я знал, – говорит Сашка в тишине. – Я это знал… раньше. Ничего… Ты не виновата. Ты вообще ни при чем. Ты не виновата, нет.

– Не виновата? – переспрашивает она, как нашкодивший ребенок.

         Сашка подходит к ней и обнимает. Лека, действительно, осень его жизни – даже холодной и прозрачной зимой.

– Я хочу, чтобы мы поженились, чтобы были дети, – шепчет она.

         Потом еще молчит несколько секунд и добавляет:

– Чтобы мы были вместе. Всегда. Семья.

         Она отшатывается:

– Кажется, ты просто мне сочувствуешь. Жалеешь за то, что я тебя так люблю. Я очень люблю тебя, Гера. Я никогда так никого не любила.

– Я тоже. Почему нет? Давай поженимся.

– Ты хочешь?

         Она словно натыкается на какую-то преграду, несмотря на его желание. Садится в кресло и говорит, не глядя ему в глаза:

– Мы никогда не разговаривали друг с другом – вот так, о себе. Все банально, все понятно. Но этого не хватает – простых разговоров. Я не понимаю, почему ты хочешь жениться. Я чувствую, что мы не близки, что ты не доверяешь мне – это больно, – она всплескивает ладошками. – Это не может не болеть. Я понимаю, что твоя жизнь – это твоя жизнь, но есть такие вещи, которые… принято рассказывать. О прошлом. О том, что ты ценишь. О том, что тебе нравится. А я ничего не знаю о тебе.

         Женщины, на самом деле, напрочь лишены логики. Если бы она знала его лучше, разве хотела бы за него замуж? Разве смирилась бы с каждодневной опасностью и непрочностью его жизни? Разве простила бы его любовь к другой женщине? Зачем ей знать об этом?

– Мне тоже хочется рассказать о себе – все и обо всем. Но то, что было, не очень интересно. Поэтому я и хочу чего-то нового. Свежего. Совершенно другого. Я готов принять любые перемены…

– Но мне кажется. ты не любишь меня…

– Я люблю. И очень тебе благодарен. За твое чувство. За то, что ты есть. За то, что я не должен сомневаться, есть ты или тебя нет. Ты есть.

         Лека обхватывает его руками и прижимается к груди.

– Гера… Все будет хорошо. Я знаю.

         Сашка тоже обнимает ее, чувствуя, как осенняя липкая влага охватывает его тело. Он попадает в плен осени – холодной зимой. Он ныряет в тяжелую влагу с головой. И, может, это последний рискованный прыжок – в самую бездну.

         Увлекает Леку к кровати, спеша потеряться в ее ласках и нежности. Как Лека старается для него – для него одного! Наверняка, она так и для своего мужа-теннисиста не старалась.

– А мужа ты любила? – вдруг спрашивает ее Сашка.

– Любила. Но не так, как тебя. Совсем иначе. Он в Канаде вырос, хоть и русский. Мы только по-английски говорили. Сложно все было. Не из-за языка, а вообще.

         Она умолкает и снова дарит ему поцелуи.

– Но он хоть привлекал тебя?

– Сначала – безумно. А потом – нет. Потом мы начали разводиться, и много всего всплыло нехорошего.

– Изменял тебе?

– И я ему тоже.

         Она усмехается, обнажая острые белые зубки. Хищница, не иначе. Похоже, грязный был развод. И парень потерял немалую сумму.

         Снова отсутствие теплого чувства к ней стискивает сердце.

– Не вспоминаешь о нем?

         Она взглядывает недоуменно.

– Нет. Никогда.

         А если он не выдержит этой семейной жизни, что будет тогда? Очередной скандальный развод? Лучшие адвокаты и худшие истории? Подсчет измен и шантаж детской любовью?

         Что будет тогда? И что будет вообще? Дети, похожие на нее смуглой кожей и карими глазами? Ежесекундный контроль за его жизнью и чувствами? Ревность? Недоверие? Подозрения? Упоительный секс? Или бесконечная осенняя влага?

         Что угодно, только бы прекратить ожидание невозможного. Прекратить, прервать – оборвать свой пульс. Анна – далекий призрак, ушедший в небытие. Нет никакой Анны…

– А как его звали?

– Макс Веллер. И сейчас зовут. Он какой-то приз получил недавно – об этом писали. Я раньше очень следила за этим всем: за всеми соревнованиями, кубками. А потом бросила.

– Сейчас ни за чем не следишь?

– Ни за чем. Кроме того, что отец рассказывает о криминале в стране.

– Интереснее?

– Чем Уимблдон?

         Она усмехается. Целует Сашку в губы и прижимает ладошки к его груди так, что он ощущает покалывание ее острых коготков. Он сковывает ее и отрывает от себя ее руки. Накрывает собой и сам теряется в ней. Что угодно, только бы сменить ритм тягучих дней и разорвать паутину ежесекундного отчаяния.

         Лека – его женщина. Она живет для него. Она его любит. Пусть так и будет. Пусть у них родятся дети. Пусть… Почему нет?

         Опасности не будет больше. Лека всегда останется под надежной крышей своего отца. И для Сашки – это лучший вариант из всех возможных. Он уже принял его. Он уже кивнул.

– Все равно я чувствую себя виноватой, – говорит она вдруг. – Из-за меня ты убил друга…

– Не думай об этом. Просто… вместе с Громом я и в себе что-то убил. Уже не оживет. Он не предполагал, что я это сделаю, не верил, что смогу. И я сейчас чувствую, что предал. Не он предал, а я…

         Сашка поднимается и закуривает.

– Ты не виновата, – повторяет Леке. – Но больше никогда мы не будем говорить об этом. Тем более – в постели.

         Она согласно кивает. Сашка отворачивается.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1. СНОВА ТУРЦИЯ

         Из окон видно что-то зеленое. Сливается и плывет. – Где я? Где мы? Почему мы здесь?          Хочется спросить обо все сразу: где мы, где все остальные, где война. Может быть, нас уже убили, и мы в раю…Весна улыбается и закуривает. Когда-то в школе она учила русский, но по-английски ей ответить проще. Потому что английский – ее будущее.– Разве ты не помнишь, как мы уехали? – Нет.         Аня качает головой, отчего темная зелень из окна наплывает еще больше.

– Ана?

– Не помню.

– Я получила визу в Австралию. Я и мой брат. Я не могла тебя там оставить, поэтому забрала из госпиталя.

– Где мы сейчас?

– В Турции. В Измите. Здесь живет Дарко. Мы собираемся через две недели лететь в Мельбурн.

– Значит, мы в Турции? Здесь тепло...

– Тепло. Кипарисы. Очень красиво. Дарко работает в отеле, в рецепшне. Но теперь, конечно, увольняется.

– А там?

         Весна понимает, о чем Аня хочет спросить.

– Там за тобой никто не ухаживал бы. Они с радостью помогли тебя перевезти.

– Спасибо...

         Весна вглядывается в нее, замолкает, но потом все-таки решается напомнить.

– Тот парень... он звонил в госпиталь.

– Какой парень?

– Высокий, в очках. Большой такой.

         Аня садится в постели. Воздух в комнате кажется чистым и свежим, несмотря на сигаретный дым. Входит Дарко и останавливается в дверях. Весна гасит окурок.

– Теперь можно вас по-настоящему познакомить. Это мой брат Дарко. А это Ана из Украины, медсестра.

         Дарко – худощавый, темноволосый, белозубый парень. У него смуглая кожа, щетина на щеках и вид клерка, у которого не очень успешно идут дела. Но глаза сияют надеждой. Он едет в Австралию, найдет там хорошую работу, почувствует себя новым человеком на новом месте. И Весна сияет радостью – прежде всего за него, а потом уже за себя. Аня от всего сердца желает им обоим счастья.

– Что ты будешь делать? – спрашивает ее Весна. – Потом?

– Не знаю.

         Она, действительно, не знает. Перед ней лежит много дорог. И получается, что она выжила для того, чтобы пойти по одной из них.

– Я не знаю. Не успела подумать об этом.

         Дарко смеется.

– У тебя еще есть время подумать. Есть время для того, чтобы позвонить родным.

         Она улыбается... Боли нет. Докторам все-таки удалось ее починить: залатать на скорую руку.  У них это получилось. И как хорошо жить! Какой свежий воздух! Сигареты Весны пахнут розами...

– Мы в Турции? – снова спрашивает она Дарко. – Ты здесь работал?

– Мы ждали визы. Нужно было зарабатывать деньги. Весна очень рисковала, я не хотел ее отпускать, – Дарко на миг хмурится. – Но Бог нас не оставил.

         Он взглядывает на сестру и, в который раз убедившись, что она жива и невредима, подходит и обнимает крупную Весну за плечи. Теперь тонкий Дарко кажется сильнее сестры, несмотря на все, что она пережила одна, без него, на далекой войне...

         У Ани на глазах выступают слезы.

– Я так рада за вас! У вас все получится! Все получится...

         И Весна смеется радостно.

– Я ребенка хочу. Выйду в Австралии замуж и рожу. Там, говорят, женщин мало и мужчины все красивые.

         Аня тоже смеется. Дарко целует сестру в щеку и выходит.

– Я очень широкая, – говорит вдруг Весна, – но это ничего. Это даже хорошо. А ты... ты подумай, куда поедешь. Мы нормально заработали. Ты сможешь жить в любой стране, в Европе. Или можешь потом приехать к нам с Дарко.

– Я хочу подняться, – Аня опускает ноги на пол.

– Не надо. Лежи пока, – Весна качает головой. – Завтра встанешь. Я тебе помогу. И завтра еще доктор придет – тебя осмотрит.

– Турок?

– Турок. Он уже приходил.

– И что сказал?

– Что у тебя плохой цвет лица и удивительные волосы, – Весна снова смеется. – Ты ему очень понравилась. Ты должна вообще... пользоваться этим. Своей красотой. Здесь не Ирак. Ты должна купить новую одежду. Здесь нет войны, здесь не стреляют. Здесь солнце...

– Да...

         Аня смотрит, как это самое солнце выглядывает из-за кипарисов. И снова глаза застилают слезы. Она закрывает лицо руками.

         Весна садится рядом.

– Ну, не плачь. Я сама не могу поверить, что все закончилось. Мы тогда поссорились с Дарко, и я уехала... Думала, никогда больше его не увижу. Но все обошлось. Теперь мы вместе. И ты тоже... найдешь своих. Тот парень, он так переживал за тебя... Ты должна сообщить ему, где ты.

– Я не хочу...

– Почему?

– Я так люблю его, что не могу быть с ним. Мне кажется, он разочаруется во мне, и я разочаруюсь в нем и не переживу этого. Я отталкивала его, чтобы и самой оттолкнуться. Но все равно люблю.

– И он все равно любит, – добавляет Весна.

– Не знаю. Я не верю.

         Весна соглашается:

– На мужчину никогда нельзя положиться полностью. Ты очень нравишься Дарко. Он не скажет об этом, но ты ему нравишься. Пока ты была без сознания, он часами сидел у твоей постели.

– Прости, Весна... Я не могу сейчас думать об этом, – говорит Аня, пытаясь сменить тему.

– Нужно думать. Мужчины – это самое главное, – высказывает та свое убеждение.

         Аня пожимает плечами.

– Может...

         Сейчас самое главное – солнце, которое просвечивает зелень. Главное ее жизнь. Ее новая жизнь. Ее будущее. Как никогда хочется верить в лучшее и надеяться на счастье.

         Когда Весна выходит, оставив ее одну, Аня тянется к сумочке и ищет блокнот с номерами телефонов. Но в нем нет номера Герасимова. Она думала, что потом, как-то в другой раз запишет. Но другого раза не получилось.

         Она не знает его номера. Не знает, где он и жив ли. Знает только, что сама жива, что хочет его увидеть, и знает, что это невозможно.