Текст книги "Гера"

Автор книги: Тони Ронберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

Бабушка молчит. Конечно, не хочет, чтобы Аня ехала так далеко, но никогда не скажет об этом.

– Мне там будет лучше, – снова говорит Аня. – А здесь…

– Ты вернешься?

– В гости приезжать буду…

– В гости…

Бабушка отворачивается, скрывая слезы.

– Не выдумывай! – отрезает Аня. – Чего рыдать? Ты молодая еще. Шестьдесят шесть – не возраст вообще. Потом заберу тебя – еще и замуж там выдам. Да?

– Да, – плачет бабушка. – Да, Анечка. Только бы тебе было хорошо. Пиши мне. Пиши, моя деточка…

– Буду писать, буду…

Тополя шелестят за окнами, заслоняя солнце.

Аня поднимается резко.

У-хо-дит.

  5.  ТУРПУТЕВКА

Гром поднялся очень высоко. Гром просто взлетел к самому солнцу. Как-то хлопнул Сашку по плечу и улыбнулся довольно.

– Знаешь, Гера, что случилось?

– Что?

– На меня такие люди вышли – закачаешься!

Оказывается, клиенты Грома дали очень лестные характеристики его компании грузоперевозок, и – как следствие – к нему обратились чиновники российского военного ведомства с предложением о сотрудничестве. Гром должен был выступить посредником между ними и кавказскими заказчиками.

Удачную сделку отметили в московском ресторане «Олимп». И только когда оказались на ночной трассе, Сашка дернул плечами, словно поежился от чужой ночи.

– Осторожнее надо тут быть – не наша территория.

– Плевать!

– И то, что хохлов пригласили в посредники, знаешь…

– Что?

– Убрать легче.

Гром далеко вперед не заглядывает. И вдруг – какой-то камикадзе перерезает дорогу. И это – в темноте, на трассе, в чужой стране! Раздались выстрелы, шофера задело, «мерс» полетел под откос.

Сашка вытолкнул Грома, и сам выпрыгнул. Пули прошивали ночной воздух – густо и уверенно. Отвечать пришлось почти вслепую. Но Сашка ответил.

Кто-то взвыл на дороге. Они поднялись к машине. Камикадзе лежал в луже крови, его напарник – рядом, тоже без признаков недавнего азарта. Может, просто удачно зацепило. В темноте Сашка не мог прицелиться наверняка.

– Ты спас меня по ходу, – Гром отряхнул колени.

– Конкуренты что ли?

– Скорее всего.

После этого Сашка поехал с грузом в Чечню, а Гром – обратно в Киев, оправляться от пережитого нервного потрясения. Груз прошел гладко. И приняли хорошо. И водила был нормальный, и посты все смазаны так, что нигде не скрипнуло. Сашка даже по Грозному прогулялся.

– Не стреляют? – оглядел улицы города.

Проводник оскалился.

– Везде стреляют.

– А в газетах пишут, что в городе тихо.

– Пускай пишут.

После этого вернулся к Грому. Деньги – через банк. А Сашка – поездом. Но как только добрался до столицы – прямо на вокзале, у поезда проверка документов.

– С какой стати? Я же ваш, ребята. Из России приехал.

Наручники щелкнули на запястьях. Влип…

Влип прочно. Менты не бьют, а только улыбаются. И по этим улыбкам Сашка понимает, что они не очень уверены. Они знают, что взяли именно того, но не знают, будут ли его вытаскивать и платить за него. Если будут, тогда лучше – за живого и невредимого. Так дороже. А если не будут – они еще успеют пересчитать ему ребра.

И Сашка тоже не очень уверен. Он не знает, будет ли Гром вытаскивать. Деньги за чеченский рейс он уже получил. Он жив, здоров, на свободе, а Сашка уже мог перейти для него в разряд «лишних».

Ожидание длится. Следователи вежливы, и Сашка вежлив. В его душе нет паники, потому что – по большому счету – его жизнь для него безразлична. Это очень хорошее состояние – состояние легкости бытия. Состояние независимости от риска или покоя, от опасности или безопасности. Состояние полнейшего равнодушия к себе, равнодушия к боли, равнодушия к деньгам.

Гром обещал четверть прибыли. За эти деньги можно купить еще квартиру, еще машину, еще шмоток, еще проституток, а можно и обойтись. А Грому можно не вытаскивать его с нар, чтобы не делиться.

И вдруг вызывают не на допрос, как обычно, а на свидание. Пожалуй, впервые за много лет у Сашки настоящее свидание. В комнате его ждем Гром и, увидев его, широко распахивает объятия.

– А я за тобой пришел!

– То есть?

Гром оборачивается к охраннику.

– Срули пока.

Тот покорно выходит за дверь.

– Не ожидал, да?

Сашка честно признается:

– Не ожидал.

– Сволочь ты после этого, Герка! Думаешь, я кинул бы тебя, да? Ты за меня вот так подставлялся в Москве, из машины меня, кабана здорового, выпихивал, а я тебя кинул бы собакам поганым на съедение? Плохо ты меня знаешь! Это тогда на меня ступор нашел. Впервые так страшно стало, смерть близко, пули над головой свистят, как на войне, мать ее! А потом – очухался. Теперь мы с тобой известные люди, Гера. В тени, но известные. Нам тихо себя вести надо, осторожно, и друг за друга стоять – до последнего. Такие дела.

Обнялись и по плечам друг друга похлопали.

– Замандражевал, ну? – прищурился Гром.

– Было малехо, – кивнул Сашка. – Просто тянулось бы это долго – пока зубы выбили бы, пока яйца бы открутили…

Гром кивнул, помрачнел.

– Я этих сук в кулак зажму. Больше не высунутся. Вся ментура на меня работать будет. А тебе, Гера, советую смотаться отдохнуть. Взял бы подружку какую, да и съездил бы куда...

– Какого хрена с собой тащить?

– Дешевле выйдет. И чище.

Гром дождался, пока Сашке вернули вещи, и собственноручно открыл ему дверцу авто.

– Давай, брат!

Ночью отметили и Сашкину зарплату, и освобождение. И девчонка нашлась в попутчицы – Марианна, невысокая брюнетка с пышной грудью.

– Не нравится? – все допытывался Гром.

– Нравится.

– Доволен?

– Вполне.

И только на другой день, оказавшись в своей квартире, Сашка попытался сосредоточиться и обдумать случившееся. Значит, вышел. Значит, Гром не отказался от него. Более того – даже деньгами не обделил.

Вдруг набрал его номер и, дождавшись его хриплого «ну?», проговорил:

– Спасибо.

Тот засмеялся.

– Отдыхай. Не бери дурного в голову. Нас еще не такие дела ждут.

Марианна – симпатичная девчонка и толковая шлюха. Ее мать назвала ее в честь героини какого-то фильма, но она перещеголяла всех героинь всех фильмов. У нее такие ноги! Ровные, упругие, гладкие и загорелые. И она рада, что Гром пристроил ее к Сашке, и что Сашка не зажимает копейку. А Сашка знает, что Гром с ней тоже был и остался доволен. И его подмывает спросить, кто из них лучше, но он сдерживается. А вдруг Гром? Он мужик крепкий.

Пожалуй, это единственный вопрос, который он хочет задать Марианне. В остальном его не интересует, кто она и откуда, есть ли у нее братья-сестры, и чем занималась ее мать, кроме того, что смотрела кино.

В самолете она кладет голову ему на плечо и засыпает. И ее голова почему-то кажется тяжелой, хотя он уверен, что это абсолютно пустая голова, без единой извилины. Она даже всех своих мужиков не помнит, сто их было или больше.

Но когда самолет заходит на посадку, она открывает глаза и отлепляется от Сашки.

– Маня, скажи мне такую штуку, – решается все-таки он.

– Ну?

– Кто лучше трахается: я или Гром?

– Ты, – говорит она без колебаний. – Гром тяжелый и придавливает очень. И член у него меньше. А ты плавный такой…

– Да?

В первый момент Сашка не верит, но потом вспоминает, что Марианна напрочь лишена фантазии и придумать что-то, чтобы польстить ему, вряд ли сумела бы.

Солнце становится ярче. Намного ярче, чем в Киеве!

– А купальник ты мне купишь? – дергает его за рукав Марианна.

– А твой где?

– Я его не взяла, чтобы ты мне новый купил.

Сашка целует ее в яркие губы. Нет, эта девчонка определенно не умеет врать!

  6.  ЛАЛЕЛИ

         Лалели – торговый район Стамбула. Район лавочников. Орхан и живет неподалеку. Его бизнес довольно успешен. У него приличный двухэтажный дом и новый «пежо». На первом этаже раньше жили его родители, но они умерли. Он и сам уже немолод. И он не хочет, чтобы Аня работала, он хочет, чтобы она родила ему наследника. Он должен спешить.

         Она научилась готовить тушенные овощи, кефте и плов с курицей, научилась удовлетворять его нехитрые желания и даже выучила немного турецкий. И вдруг задумалась: а если это все?

         А если это все? Если всю жизнь ей предстоит прожить с этим тупым, примитивным лавочником? Если она родит ему ребенка? Если она больше ничего не увидит, кроме этого района-базара? Если это и есть ее судьба?

Такой пожилой муж, который к тому же не вызывает у нее ничего, кроме благодарности, не может удовлетворять. Да он и не муж еще… А в Турции тоже растут тополя, только какие-то низкие, приплюснутые, словно небо на них давит сильнее.

Если это все? Эта мысль обдает ее холодом. Это все… Не может быть этого! Аня едет к морю и смотрит вдаль. Но и здесь то же: толпы туристов, преимущественно русских… Шум, суета… Она следит за теплоходами, проплывающими вдалеке…

– Почему в моей жизни так мало смысла?

– Потому что в жизни вообще нет смысла…

Аня оглянулась. Позади уже успел расположиться парень с мольбертом.

– Вы тоже русский?

– Мы здесь все русские. Хотя я азербайджанец, а ты…

– Я тоже. А-зер-бай-джянка…

Он рисует море. И теплоходы вдали. И то, что он делает, красиво. Красивее, чем на самом деле. Его зовут Эдик. Может, и не Эдик, но он так говорит. Это не очень высокий, крепкий парень, у него мускулистые руки и красивые черные глаза.

Аня садится рядом и следит за его кистью.

– Нравится?

– Красиво.

– Ты тоже очень красивая. Хочешь, напишу твой портрет?

– Нет.

– А в обнаженном виде?

– Тоже нет.

– Ты замужем?

– Тоже нет.

– Не выходи за турка. Они все животные.

– Я знаю.

Хорошо эмигранту или плохо в чужой стране, он все равно будет ругать местных жителей.

– Здесь жарко, – говорит Аня, глядя прямо на солнце.

Они идут в кафе и пьют холодную колу.

– И кока-кола слаще, чем у нас, –  говорит Аня.

Эдик берет ее руку и подносит ладонь к губам.

– Ты – моя сахарная девочка.

– Нет, – смеется Аня. –  Не сахарная. И не твоя.

С ним легко. Может, потому что они говорят на родном языке. Может, потому что он молод. Его глаза сияют и рассыпают черные искры.

– Ты давно здесь? – спрашивает Аня, удивляясь тому, что никогда не встречала его на побережье.

– Я так… случайно.

Действительно, все в жизни случается. Он провожает ее к автобусной остановке.

– Мы еще увидимся?

– Может, – она пожимает плечами.

И он выпускает ее руку. Но она продолжает думать о нем… Не о нем, а просто о том, что человек должен быть красив. На красивого человека приятно смотреть, и за красоту многое прощаешь. А Орхан ужасно некрасив, стар… и совсем ее не привлекает. И если она останется с ним, в ее жизни не будет никакой красоты. Так, может, отдаться хоть Эдику, если это «последний русский» в ее жизни… Хотя он… совсем не русский, если разобраться.

Если она останется с турком, она сойдет с ума от тоски…

Если она останется с ним…

Эдик радуется ее появлению. Оставляет картину, обнимает ее и прижимает к себе. Она чувствует силу его рук и молодую упругость тела.

– Думал, ты не придешь больше.

– Мне тоскливо. Я хочу изменить что-то. Не хочу быть лавочницей. Я врач.

– Ты врач?

– Стоматолог.

– Здесь не так легко найти работу, – он разводит руками. – Но я помогу тебе, если только смогу.

Аня улыбается.

– Не надо. Я буду стараться сама.

– Можешь пожить у меня пока, – предлагает вдруг он. – Я один живу. Цокольный этаж, но дешево. Пойдем сейчас ко мне…

– Сейчас?

– Я покажу тебе, где это находится, чтобы ты потом нашла…

Он говорит это просто, и Аня про себя поражается тому, с какой легкостью можно изменить свою жизнь – одним махом. Они уходят вместе с побережья, берут такси до его квартиры. Идут длинным коридором и спускаются в цоколь. Сумрачно и сыро.

– Здесь рисовать нельзя, – говорит Эдик. – Мрачновато.

Квартира двухкомнатная, с большой кухней, но без плиты. Странно бывают устроены дома в Турции. Аня оборачивается и оказывается прямо в объятиях Эдика.

– Моя сладкая девочка.., – шепчет он. – Я так хочу тебя…

– И я тебя хочу.

Ей кажется, что и она его хочет. Может, и не его, но молодого, красивого парня. Не Орхана – точно.

Эдик нежен, но она теряется под градом его ласк, сжимается в комок, словно пытаясь от них закрыться. Защититься. Спастись.

Где она? С кем? Зачем? Эдик уходит в душ и снова возвращается к ней. Еще более разгоряченный…

– Я домой пойду, – она поднимается с постели.

– Домой?.. Хорошо. Но я тебя жду.

Она возвращается в Лалели в полной растерянности. Зачем уходить от Орхана, если с Эдиком ей ничуть не лучше? Нет никакой разницы между старостью одного и молодостью другого, между уродством и красотой. А между богатством и бедностью – есть разница….

К тому же она чувствует себя странно. Чувствует себя так, словно что-то мешает ей ходить, какая-то ноющая боль, которой никогда не было после Орхана.

Она снова принимает душ, но раздражение не проходит. Потом она забывает об этом, складывает вещи в сумку, ищет деньги. Какие-то деньги – на первое время. Потом боль снова напоминает о себе. И снова она думает о том, что это странно…

Наконец, уходит из дома, сунув ключ под коврик, словно отлучилась совсем ненадолго. И чувствует, что ей не жаль оставлять Орхана, но и не радостно уходить.

Зато Эдик снова рад ей и снова тащит в постель. Она принимает его ласки и не чувствует ничего, кроме боли.

– Мне больно, – признается, наконец, отстраняясь от его горячего тела.

– Почему?

– Не знаю. Никогда такого не было.

– Может, ты больна чем-то?

– Не знаю. Я же не была ни с кем, кроме тебя…

Он снова ее целует. И Аня удивляется тому, что он совсем не испугался ее возможной болезни.

– Я уезжаю послезавтра. До конца месяца я заплатил за квартиру – можешь жить спокойно. И я оставлю тебе телефон хозяина, чтобы ты могла потом с ним договориться и остаться здесь.

– А куда ты уезжаешь?

– В Москву…

Это хорошо, что он уезжает. Но в то же время… совсем одна… в Турции. Без единого знакомого. Это не очень здорово.

И снова боль отвлекает ее, сбивает с мысли.

– А здесь есть больница, ты не знаешь? – спрашивает она на всякий случай.

– В турецкой тебя не примут. Здесь полно русских блядей, их не принимают. А в русской – дороже. И там очередь, наверное, на год вперед.

– Эдик?

– Что?

«Может, это из-за него? – думает Аня. – Но он бы не вел себя так беспечно в таком случае».

После этого художник теряет к ней интерес, а она – к нему.

Становится больно ходить в туалет, она перестает есть и лежит, сцепив зубы, одна в сыром полуподвале.

Ждет, пока пройдет.

  7.  ТАТИЛИЯ

         В итоге она заняла-таки эту очередь. Не на год вперед, а всего на неделю. Отдала последние деньги за прием у русского врача. Русский врач покачала головой.

– Конечно, это не СПИД…

– А мой парень мог не знать, что он болен?

– Не думаю, что он не знал. Он турок?

– Да.

Стыдно сказать, что она нашла в Турции какого-то кавказца и подцепила от него какую-то венерическую болезнь. Стоило ли для этого уезжать в Турцию? Потом Аня выслушивает медицинскую лекцию о том, что трахаться надо в презервативах и не доверять – никому. Тем более – туркам. Легче от этого не становится.

Конечно, это излечимо. Но после курса терапии – неизвестно, сможет ли она иметь детей. Да и вообще… нужны ли ей будут дети?

Турция – очень красивая страна. Не зря туристы всего мира приезжают сюда любоваться Босфором и развлекаться в Татилии. Аня не знает, что будет есть завтра, кроме розовых капсул, выданных ей в аптеке, но идет в турецкий Диснейленд, Татилию, чтобы почувствовать свою причастность к красотам мира и жизни богатых туристов. Садится на скамью и закрывает глаза. Она – богатая туристка, приехавшая сюда провести отпуск. Она молода. Свободна. Счастлива. Обеспечена. Абсолютно здорова. Она – не она.

Зачем лечиться? Зачем жить? Ради чего? Может, лучше броситься вниз головой с какой-нибудь карусели? На билет в последний путь денег еще хватит…

Вся жизнь пошла куда-то не туда. Неужели прав был Герасимов, когда говорил, что они должны быть вместе, а иначе – все будет неправильно. Интересно, что же стало с ним самим в таком случае? Аня открыла глаза и взглянула сквозь толпу туристов в свое прошлое.

Высокий, светловолосый парень в очках… Она мотнула головой, чтобы стряхнуть наваждение воспаленного сознания. Но наваждение приблизилось, ведя за руку пышногрудую брюнетку в ярко-алом коротком платье с глубоким декольте.

– Саша, – прошептали ее губы, машинально давая имя этому миражу.

И он тут же обернулся на ее шепот. Выронил руку своей спутницы и подошел к Ане. Молча присел перед ней на корточки…

– Это ты?

– Здравствуй, Герасимов…

Ее голос прозвучал так же глухо, как обычно.

– Гера? – позвала девушка в красном.

– Пойди – мороженое съешь! – отмахнулся он безразлично, и в тот же миг его спутница исчезла.

А он остался, словно и не исчезал на семь лет.

– Ты здесь отдыхаешь? – улыбается Аня, пытаясь казаться веселой.

– Отдыхаю…

– С женой?

– Нет, с проституткой. А ты здесь живешь?

– Нет, проездом. Через неделю уезжаю.

– Далеко?

– На Восток.

– Ты довольна?

– Чем?

– Тем, как ты живешь?

Снова она улыбается. И от улыбки на глазах выступают серые слезы. И хмурый день под крытым небом Татилии не светлеет…

– Я в «Хилтон-Истанбул» остановился, – говорит Сашка. – Вид на Босфор, очень красиво. Пойдем? – предлагает внезапно.

– К тебе?

– Я соскучился по тебе.

Аня отмечает про себя, что Сашка стал проще. А может, жизнь его настолько  сложна, что у него не остается сил на пышные фразы, которые он так любил раньше.

– Я бы пошла, – говорит Аня. – Но не могу. Я только что от турка сбежала. И я венерически больна. Запустила болезнь, чуть не подохла здесь, в этой Турции.

При этом ее беззащитное лицо остается таким же беззащитным, только в глазах прибавляется беспомощной злости, словно она готова убить саму себя в этот же момент. Но и на это Сашка реагирует спокойно.

– Не СПИД?

– Нет.

– Ну, и слава Богу. Такое случается. Это ничего. Я бы все равно тебя пригласил, но тебе неприятно будет. Хочешь – просто пойдем ко мне, поговорим?

– Не хочу говорить.

Он кивает. Наконец, поднимается с корточек и садится рядом, обнимая ее за плечи и чувствуя холод ее полуживого тела.

– Не делай больше глупостей, Аня. Если ты сейчас согласишься, мы будем вместе. Это наш шанс. Все плохое кончится…

– У тебя тоже есть… плохое?

Аня сомневается. Герасимов производит впечатление обеспеченного человека, вполне довольного своей жизнью.

– Я уже решила для себя все. Если выживу – уеду. Я уже все зацепки нашла. Заработаю приличные деньги. Или погибну нафиг – все равно лучше будет, чем теперь.

– Тебе нужны деньги? – Сашка достает из кармана тугую пачку. – Возьми…

– Нет, я сама заработаю.

– Возьми. А потом сама заработаешь, ок?

Она, еще не веря в то, что пачка настоящая, торопливо прячет ее в сумочку и защелкивает на замок. И Сашка понимает вдруг, как она бедна, как больна и несчастна. Намного несчастнее, чем он сам.

– Жаль, что так у нас все… не складывается.

– И мне жаль. Но у меня теперь одна дорога. Другой не будет.

Он поднимается. Нестерпимо больно вдруг становится говорить с ней, слышать этот глухой, немелодичный, ломающийся, как у подростка, голос. Бог дал ей такую красивую оболочку, но что там внутри? Что заставляет ее голос дрожать и ломаться?

Он всматривается в нее пристально, прежде чем оставить одну на скамье в парке развлечений, одну – в чужой Турции, одну – во всем мире.

– Бабушка знает, где ты?

– Я ей письма пишу. Хорошие письма. За бабушку не волнуйся…

Дух противоречия – вот, что рвет на части ее слова. Вот, что заставляет колотиться ее сердце в таком бешено-хаотичном ритме. Но чему она противоречит? Кому? С кем спорит? С самой собой?

– Ты не любишь меня? – спрашивает вдруг он.

– Люблю. Я очень тебя люблю, Саша. И я никого так не любила, как тебя.

– Что же тогда? Как ты рассуждаешь? Почему ты здесь?! Что тебя ждет здесь? Что толкает тебя на все это? Я обеспечен, у меня есть средства, мы могла бы быть счастливы…

Она качает головой.

– Значит, не любишь, – делает вывод Сашка и отступает. – Бог с тобой! Но почему же не сказать это прямо?

Он отворачивается, и в тот же миг от толпы отделяется Марианна и идет ему навстречу. Сашка привлекает ее к себе, обнимая за талию.

– Прощай, Аня!

– Прощай, Герасимов.., – откликается она едва слышно.

Наконец, наваждение исчезает. Сашка и его спутница тают среди туристов.

А Аня остается одна. Но совсем ненадолго. К ней подсаживается какой-то «руссо туристо» и предлагает, как обычно, составить ему компанию. Она поднимается и уходит.

Спешит покинуть Татилию. Объясняет самой себе, что Герасимов, внезапно материализовавшийся из ее воспоминаний, не может быть настоящим, как не может быть настоящей эта девушка с ярко-красными губами и черными волосами и не может быть настоящей эта тугая пачка денег в ее сумке. Но, разменяв в киоске одну сотенную купюру из сотни прочих, Аня убеждается, что деньги вполне реальны. Можно купить еды, чтобы лекарствам не было так одиноко в желудке.

Запасшись продуктами, она жует в своем полуподвале, как голодное животное, забившееся в нору со своей добычей. Жует и урчит, боясь, чтобы у него не отняли ни кусочка. Обгладывает куриные кости и, может, впервые за всю жизнь чувствует себя по-настоящему счастливой.

Девочка-ангел, девочка-волчица. Монстр, скрывшийся от людей в сыром подвале. Жует, давится, смеется и продолжает плакать.

Потом ложится, укрывшись с головой одеялом. И лежит неподвижно. Неподвижно и очень долго.

Наконец, приходит облегчение. Тело кажется невесомым, но вполне способно передвигаться без головокружения и боли.

В тот же день Аня отправляется на одну из американских военных баз. Ее ждет дальняя-дальняя дорога…

  8.  ДЖИП

Вернувшись, Сашка поспешил зарыться в дела. Гром принимал у себя депутатов какой-то новой партии и позвал его на вечеринку. Но и в клубе речь шла о политике – о том, на кого ставить на выборах, если ставить не на кого.

Сашка ушел раньше. Гром только на прощанье дернул:

– Как Турция? Ну, потом расскажешь…

А ему – не вспоминать бы о Турции. И о том, что он там увидел. Останки своей любви – убитые, но живые – до боли.

Выехал на ночное шоссе и остановился. И здесь, и над Турцией висят одни и те же звезды, одно и то же небо. Сейчас они видят ее. Эти звезды видят ее… Сашка выходит из машины и заглядывает им в глаза.

Потом возвращается и снова садится за руль. И вдруг небо падает. Что-то толкает со страшной силой… Он врезается грудью в руль, и только потом соображает съехать с сидения, чтобы укрыться от пуль. Выхватывает ствол… Снова догнали. Конкуренты, враги, менты, свои, чужие – без разницы. Сашка, сцепив зубы, ждет нападения.

Но стрельбы не последовало. Снаружи послышались только маты. Сашка вышел и увидел огромный джип-танк, стукнувший его «бэху» и сдавший назад. Рядом с открытой дверцей стояла девчонка лет девятнадцати – тонкая, невысокая, в черных очках, задвинутых в волосы. Не исключено, что только теперь сняла их. Иначе как можно было не заметить на трассе его машину?!

Мелькнула мысль о киллере, но Сашка все равно шагнул навстречу.

– Меня ищешь?

– А ты живой?

Она оглядела его недоверчиво и тут же перешла в нападение:

– Какого ты хрена остановился в темноте, козел?! Я чуть не убилась из-за тебя!

– И папкин джип помяла.., – Сашка оглядел покореженный бампер.

– Это не папкин джип. Это мой.

Она хлопнула тонкой ручкой по дверце железного зверя.

– А у папки?

– А у папки «лексус».

Сашка пожал плечами.

– А ты золотая девочка…

– Меня Лека зовут.

Она в знак примирения протянула Сашке свою изящную ладошку. Полные, темные губы заулыбались.

Не любит он таких имен: Лека, Лика, Ника. Коробит его это. Девчонки, которым все позволено их крутыми папашами. Сейчас она запросто могла убить его на этой дороге, могла переехать в темноте незадачливого пешехода, могла влететь во что угодно.

– А папа твой чем занимается?

– Прокурор. Витковский Глеб Иванович. Слышал?

– Ясно.

Сашка пошел к авто. Только столичной прокуратуры ему и не хватало…

Но Лека тоже потопала следом.

– Эй, чувак, не бросай меня. Нехорошо девушку оставлять одну на ночной трассе.

– А пустой джип оставлять хорошо?

– Моего никто не возьмет, –  сказала уверенно.

Села рядом с ним в машину и умолкла.

– Куда тебя? – поинтересовался Сашка хмуро.

– А сам куда ехал?

Куда? Никуда…

– Послушай, девочка.., – говорит он мрачно. – Я знакомится с тобой не хочу. Скажи куда – подкину. Без лишних разговоров.

Она улыбается. У нее улыбка очень долгая – во времени… Очень загадочная.

–  И все? И как зовут, не скажешь?

И вдруг она выхватывает из сумочки пистолет и направляет прямо на Сашку.

– А так?

«Пристрелит, – думает Сашка. – Точно киллер. Стопудово».

– И так. Стреляй!

Смотрит на ее маленький пистолет и сомневается: травматический?

– Ладно, живи пока, мальчик. До клуба «Ниагара» подшофери – и свободен! – она, наконец, убирает оружие. – Испугался?

Сашка молчит. Молчит до самой «Ниагары».

– Думал, ты киллер, – говорит, глядя вверх на сияющую вывеску клуба.

Она смеется.

– Прости, я твою тачилу слегка попортила. Клевая «бэха», новая. Была. Я машины очень люблю…

Не торопится уходить.

– И оружие?

– Да.

– Травматика?

– А ты шаришь…

– Гера меня зовут.

– Очень приятно, Гера. Танцевать со мной пойдешь?

– Нет. Танцевать не пойду.

– Чего так?

– Сегодня тяжелый день был. Давит. Звезды на небе давят.

– Звезды? Это бывает…

И продолжает странно улыбаться.

– Телефон? – спрашивает он, любуясь ее темными губами и блестящими в темноте глазами.

Она протягивает визитку: «Витковская Елена Глебовна. Психолог». И номер телефона.

– Ты психолог? – Сашка вертит визитку, пытаясь увидеть что-то другое.

– Вполне возможно. Это чтобы телефон не записывать. Бывай!

Она идет к клубу. И Сашка невольно засматривается на ее узкие подростковые бедра и длинные ноги. Лека…

Потом, попетляв по ночному городу, возвращается домой. Нелегко жить одному, а он все время один – с тех пор, как уехал учиться в столицу.

Визитка Леки завалилась куда-то. Потерялась. Попала в пространственную щель и исчезла. Потом как-то спросил у Грома:

– Ты с Витковским сталкивался по жизни?

Тот перекрестился на купол собора за окном.

– Бог миловал.

– А дочку его знаешь?

– Которая за теннисистом замужем?

– За каким теннисистом?

– Хрен его знает. За Штеффи Граффом.

– Штеффи Графф – баба.

– Баба? А кто их, лесбиянок разберет, кто из них баба, кто мужик…

Сашка отмахнулся. Уехал в очередной рейс – к чеченским партизанам. Дело оказалось медленным и путаным. Но закончилось удачно. А Сашка все думал о Турции… Думал, что с ней, и как она, и жива ли… Мало ли, на что она способна.

Навалилась дождливая осень, заскреблась ветками деревьев в стекла офиса.

– Мрачно у нас, – констатировал Гром и включил обогреватель.

Офис давно утратил свое предназначение. В нем нет ни бумаг, ни счетов, в компах – стерты все файлы. Ребята, которые остались в деле, перестали мелькать в одном месте, собираться на дружеские вечеринки и снимать вместе девчонок.

Но Гром по-прежнему любил бывать в офисе. Разгребал какие-то пыльные газеты, принимал случайных посетителей, отвечал на ошибочные звонки. Секретарь, какая-то бухгалтерша, несколько менеджеров – маялись без дела в инете.

– Офис нам нужен, – объяснил Гром Сашке. – Это наша вывеска. Я же бизнесмен. «Транссервис» должен существовать. Это точка отсчета.

А от этой точки и тянулась длинная и извилистая кривая деятельности компании «Транссервис».

Осень выдалась дождливой и тихой. Сашка тоже стал приходить в офис – ковырялся в Сети, раскладывал пасьянсы и все вспоминал ее бледное, изможденное лицо с огромными серыми глазами.

– Как думаешь, в Турции сейчас холодно? – спросил у Грома.

– Где? В Турции? На сайтах турагентств глянь.

И всмотрелся в Сашку внимательнее.

– Так что там Турция? Ты так  и не рассказал.

– Ничего. Стамбул – красивый город.

– Лучше нашего?

– Нет, не лучше.

– Ну, вот. А я уже перепугался: Стамбул какой-то, мать его, лучше нашего Киева?!

9. СВИДАНИЕ

Потом она позвонила. У Сашки дыхание перехватило, и мобила чуть не вывалилась из руки от коротенького «ало?»

– Это Лека, – представилась девушка. – Чего ты молчишь? Не помнишь меня?

Сашка еще подумал.

– Помню. Телефон откуда?

– Пробила по твоим номерам.

– Папа пробил?

– Зачем папа? Сама. А ты нехилый чел в городе, Гера. Непонятно, чем занимаешься, но нехилый чел.

– Спасибо. Только у отца не спрашивай, чем занимаюсь, – усмехается Сашка невесело.

– Увидимся?

– Есть желание?

– В некотором роде…

«Почему нет?» – думает Сашка про себя. И в то же время, Лека – не девчонка с дискотеки, у которой можно и имени не спрашивать. Ему не нужен секс с ней – это хлопотно… и… лишнее это. Секса у него хватает, и не хочется.

Вечером они встречаются у фонтана на площади. Машину пришлось оставить на стоянке, и она это хитро рассчитала: он без авто, почти безоружен, с букетом – в лучших традициях романтических кинофильмов. Она тоже без своего джипа-танка. Беззащитные, словно обнаженные – первобытные люди на ладонях Земли.

– Здравствуй, – девочка на тонких каблучках берет букет роз из его рук и целует его в щеку.

О том, почему он первым не позвонил, – ни одного вопроса. Она умышленно обходит острые углы.  Но зачем?

– В ресторан? – Сашка оглядывает площадь.

Он не романтик по духу. То есть – в этом случае не романтик. Кончился его романизм, давно… Далеко.

– Нет, давай прогуляемся просто… Пешком. Ты отвык, наверное, пешком-то?

– Отвык. И… это несколько опасно.

– Ну, вот: по острию бритвы. Давай!

Он берет ее за руку.

– Давай, раз ты придумала.

Площадь не представляет опасности. Гуляют парочки, сидят подростки с пивом, с другой стороны – гудит на остановке транспорт. И все-таки Сашка чувствует себя не в своей тарелке. О Леке вообще не думает. Мыслей на нее не хватает.

– Так ничего о себе и не расскажешь? – спрашивает она.

– Присядем, может?

Не дождавшись ответа, он подводит ее к скамейке.

– Неуютно мне под открытым небом, – признается честно.

Она садится.

– То тебе под открытым небом неуютно, то звезды на тебя давят.

– Звезды – это другое.

– Уже не давят? – она несколько презрительно кривится.

У нее смуглая кожа, большие карие глаза и темные губы. Волосы – каштановые, снова заправленные под очки. Она экзотична. Изысканна. Она – само обаяние.

– Ты, правда, замужем за теннисистом? – вдруг спрашивает Сашка первое, что приходит ему в голову.

– Уже – нет. Два года была замужем. Мы в Канаде жили, в Торонто. Я там училась. Потом вернулась.

– Почему?

– Поняла, что не люблю.

– Это важно?

– Для меня – да.

– А может такое быть, что женщина любит и не хочет быть вместе с тем, кого любит?

– Может, если он женат, у него дети, семья. Тогда она отказывается от своей любви, жертвует…

Сашка мотает головой:

– Нет-нет…

– У тебя проблемы?

– Какие проблемы?

– Я сразу поняла, что у тебя проблемы, еще в тот раз, – говорит она спокойно.

– Потому что я отказался потанцевать?