Текст книги "Гера"

Автор книги: Тони Ронберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

ТОНИ РОНБЕРГ
ГЕРА

События, описанные в романе, имели место в действительности.

Имена героев изменены.

Выражаю благодарность сотрудникам ответственных служб за консультации по ряду вопросов.

Странная воля любви – чтоб любимое было далеко!

Овидий

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1. ДЕВОЧКА

         У девочки не очень приятный голос. Глухой, хрипловатый, невнятный. Она волнуется, микрофон дрожит в руке, а сбивчивое дыхание только усиливает дребезжание голоса. В остальном – она прекрасна. У нее золотистые волосы, сияющие в свете ламп, и огромные серые глаза, широко раскрытые в мир. Она невысокая и хрупкая, одета в длинное вечернее платье, которое делает ее старше и строже. Но ей всего семнадцать. Она стоит посреди сцены актового зала средней школы №7 и, стараясь делать паузы между словами, говорит примерно следующее:

– Мы, сегодняшние выпускники, в этот торжественный момент благодарим наших классных руководителей Стеценко Тамару Ивановну и Козлову Ольгу Тимофеевну за их внимание, каждодневную заботу и терпение. Мы благодарим всех наших педагогов и наших родителей…

Текст писала сама завуч – немного изменив сценарий прошлогоднего выпускного. Теперь ей кажется, что Полетаева читает плохо. Внятно, но без должного энтузиазма. Голос поглощает смысл ее слов и «благодарность» куда-то улетучивается.

Двоечник Брагин, зажав в руке полученный только что аттестат с заветными тройками, выдыхает в сторону своего дружка Морозова:

– Эх, я бы ей впендюрил!

Именно в этот момент Саша Герасимов понимает, что влюблен по-настоящему впервые в жизни, влюблен в эту девочку с золотыми волосами и не переживет разлуки с ней.

Несмотря на то, что Полетаева своим выступлением загубила всю торжественность вечера, завуч Валентина Николаевна не теряет присутствия духа. В этот год она очень удачно реализовала комплект золотых медалей: одна – Полетаевой, остальные – за деньги. Деньги! Теперь ее дочь Лена, проваливающая два года подряд экзамены в политех, наконец, поступит. Валентина Николаевна смотрит на Полетаеву беззлобно и думает о своем: нужно теперь ехать в институт, искать старые связи, договариваться, платить. Нужно действовать!

Учителя, поглядывая на завуча, тоже тихо радуются: ее хорошее настроение позволяет всем расслабиться хотя бы ненадолго. Так или иначе – избавились от дюжины имбицилов во главе с Брагиным и Морозовым-Отморозовым. Это ли не радость? Директор уже пьян и добродушно щурится на свет ярких лампочек. Глаза слипаются…

За окнами – спокойное, провинциальное небо. Низкое, с тусклыми звездами. Герасимов уверен, что ни одна их этих звезд не сравнится по красоте с его Аней.

У девочки, завершающей свое выступление на сцене, абсолютно беззащитное лицо. Такие лица очень редко встречаются в природе и невольно привлекают своей наивностью. Овал лица вытянут, лоб высокий, брови несколько нахмурены, нос тонкий и ровный, а глаза – огромные, серые, бесконечно искренние, честные и правдивые. И изумительные волосы – длинные, светло-русые с золотистым отливом, густые и волнистые.

Девочка очень мила, а для Герасимова даже ослепительно прекрасна. Она отличница, но не активистка, скорее – тихоня. И необходимость выступать с ответной речью от лица выпускников двух классов ее смущает. Наконец, скомкав последние фразы, она спускается со сцены. На этом официальная часть выпускного вечера заканчивается и начинается дискотека.

Дискотека радует всех без исключения. Родители получают возможность уйти с вечера, а их чада – оторваться по полной. Стулья уносят. Брагин, Морозов и Рубцов успевают покурить за школьной кочегаркой и вернуться на вечер уже «в форме». И их неестественная веселость веселит всех окружающих. Все становится легко и просто.

Герасимов находит в полумраке зала Аню. Она, еще напуганная собственным выступлением, с трудом переводит дыхание.

– Козлиху не видела? – спрашивает он зачем-то о бывшей классной.

– Видела. В учительскую цветы потащила, – отвечает Аня, глядя куда-то в сторону.

– Пойдем на воздух. Я покурю…

Аня покорно идет следом.

– Сколько четверок у тебя? – спрашивает Сашку.

– Одна. По истории.

– История – не предмет…

– Плевал я на историю!

– Обидно, что просто так влепили. Нечестно это. Ушла твоя медаль к Кравченко. Все знают.

– Не нужна мне эта медаль! – отмахивается Сашка. – Ты куда потом?

– В институт буду поступать. В медицинский.

– Нет, после выпускного.

– То есть?

– Рассвет встречать?

– Нет, домой пойду, – она качает головой.

– Ань…

Дым почему-то мешает ему говорить.

– Не люблю, когда курят, – говорит она хрипло. – Резкий запах.

– Когда куришь, нет.

– Все равно не люблю.

Она взмахивает ладошкой в темноте, прогоняя белое облачко дыма.

– Я брошу курить, хочешь? – спрашивает вдруг Сашка.

– Хочу.

Он швыряет недокуренную сигарету под ноги и затаптывает. Аня тем временем исчезает, ускользнув обратно в зал. Но для Герасимова мир успевает переполниться до краев блеском ее волос и ароматом ее дыхания. Мир расплескивает радость.

– Чего это ты тут один пляшешь? – из темноты выступает Димка. – Пойдем в общество.

– Дим, у тебя хата пустая?

– Пока я тут, пустая.

– А твои?

– У бабки еще, в Беларуси.

Сашка протягивает руку.

– Дай ключик.

– Буратино ты хренов! Залетаеву что ли потащишь?

– Ключ дай, мудило!

– А ты мне комп вчера починил?

– Завтра починю.

Димка с недовольным видом отдает Герасимову ключ.

– Чего не сделаешь ради лучшего друга, который скоро свалит!

В зале – движение. Несколько хаотичное и разрозненное, но уже ни выпускники, ни гости, ни ди-джей Сидоров из 9-В не замечают этого.

Герасимову кажется, что золотые волосы мелькают то в одном, то в другом конце зала. Он не видит Аню, но остатками здравого сознания понимает, что ее присутствие повсюду одновременно невозможно, что это ему мерещится…

Он садится на стул у окна и целиком отдается ожиданию окончания этого шоу – и начала другого. Кто-то тормошит его – врывается в его мысли, в его жизненное пространство, в него.

– Почему ты не сказал директору? Сказал бы, что она вымогала взятку. Все об этом говорят. История – вообще фигня такая. Просто нужно было где-то нарисовать тебе эту четверку.

Перед ним стоит нарядная, в платье очень похожем на свадебное, Юля Моргун. И что-то тарахтит об истории…

– Отойди, Юль…

Кажется, она заслоняет своим белым платьем весь зал.

– Ищешь кого-то?

– Нет.

– Потанцуем?

– Давай…

Они вместе ныряют в толпу, Юлька вскидывает руки над головой – не грациозно, а как-то резко, словно хочет ухватиться за поручни в троллейбусе и не находит их. Наконец, не обращая внимания ни на порывистую мелодию, ни на усмешки окружающих, ни на отсутствующий взгляд Герасимова, опускает руки ему на плечи и прижимается к нему белым платьем. Сашке кажется, что белая торчащая ткань попадает даже ему в рот, закрывает лицо и не дает дышать. Он невольно отстраняется.

– Куда ты? – Юлька не выпускает его из объятий.

– Покурю…

И снова оказывается под звездным небом. Теперь он уверен, что небо ему улыбается. Он закончил школу, он уедет из провинции в столицу, он станет классным программером, Аня уедет с ним вместе, и небо, которое улыбается ему сейчас, тоже уедет  с ними, но это будет уже совсем другое – столичное, роскошное небо. Небо софитов и неоновых вывесок. Небо фейерверков и салютов. И Сашка улыбается в ответ – небу, звездам, своему будущему. И вспоминает, что бросил курить. Возвращается в зал и подходит прямо к Полетаевой.

– Пойдем!

Снова она идет за ним – покорно и без вопросов, как и в первый раз. Школа, с ее шумом и суетой, остается навсегда позади.

– Куда ты?

Теперь девочка понимает, что Герасимов провожает ее не домой.

– К Димке зайдем.

– А Димка?

– Танцует еще.

Она молчит. Пытается делать широкие шаги, чтобы успеть за Герасимовым, спотыкается обо что-то, едва не падает. И тогда он, наконец, берет ее за руку. Останавливается. Дотрагивается до ее волос и вдруг, сам от себя не ожидая, целует ее кудри.

– Ну, что ты, Саш… Посреди улицы, – она отпихивает его лицо холодной ладошкой.

Он ловит в воздухе ее полупрозрачную руку. Ее лицо, ее губы выступают просто из темноты ночи, как подарок улыбающегося неба.

– Я люблю тебя, – говорит он девочке.

Она смеется. Небо подхватывает их – и опускает посреди Димкиной квартиры. Нет ни кривых переулков, ни разбитых фонарей, ни грязного подъезда, ни непослушного замка в двери. Есть только они вдвоем под одной крышей. Сашка снимает очки и оставляет их на столике перед диваном.

Теперь Аня ничуть не смущается и не робеет. Смотрит на Герасимова спокойно и добродушно. Сашка – высокий, широкоплечий парень, с длинноватыми русыми волосами, правильными, но несколько мягкими чертами лица и зелеными глазами. Даже очки его не портят. Никто не помнит Герасимова без очков. Он и стреляет в очках. Он же «снайпер» – с детства ходит на кружок по стрельбе и уже успел выиграть дюжину призов. Аня тоже была на одном занятии – ради Герасимова. Он ей тогда нравился до чертиков, но стрельба ее не увлекла.

И симпатия к Герасимову тоже перестала увлекать. Особенно, после того, как ей передали, что Герасимов сам в нее влюблен и просто тает, как пломбир. Когда кто-то из ее подружек вздыхал о Сашке, она только смеялась: знала, что он кругами ходит вокруг ее дома.

Но теперь Герасимов настроился серьезно. Он не тащит ее в постель и не отвлекает чаепитием.

– Я хочу, чтобы мы были вместе, – говорит он. – Чтобы мы вместе уехали в столицу, поступили, учились. Чтобы мы не расставались никогда. Мне никто не нужен, кроме тебя.

Даже малоопытная Аня понимает, что Сашка произносит странные и неестественные для семнадцатилетнего парня фразы. О Вечном…

– Я знаю это точно, – продолжает он. – Я знаю, что мы должны быть вместе. Я выучусь на компьютерщика, буду тебя обеспечивать. Мы поженимся…

– Постой, постой! Я не могу ехать так далеко, – говорит Аня растерянно. – У меня же одна бабушка. Она не сможет мне помогать. А в Донецке у нас родственники. Родня все-таки. Они помогут.

– Я тебе помогу, Аня. Я буду работать. Я все для тебя сделаю, – обещает Герасимов вполне серьезно.

Аня отворачивается. Не думала, что разговор пойдет об этом. Что вообще пойдет разговор. Почему-то охватывает злость на Сашку и жуткое раздражение.

– Ты не можешь этого знать! Не можешь обещать! По-твоему, все так просто? Уехали – и все?

– Да, все просто, – кивает он. – Все должно быть просто. А иначе – все пойдет… сложно, неправильно. Я это чувствую.

– Но я не хочу… так. Я хочу жить… жить…

Она не может объяснить этого Сашке и раздражается еще больше.

– А я не хочу жить без тебя, потому что не знаю, какую жизнь проживу. Мне кажется, это будет плохая жизнь, – говорит он глухо.

– Ты псих? – спрашивает она. – Ты не можешь этого знать! Не можешь чувствовать! Давай лучше… это… делом каким займемся.

Но Сашка мотает головой.

– Чтобы ты ушла через полчаса? Я не для секса это говорю. Я не хочу, чтобы ты потом ушла.

– Да ты романтик еще! – бросает Аня и идет к двери. – А все говорят, что это я – наивная дурочка.

Ее хрипловатый смех плохо сочетается с детским, бесконечно наивным выражением лица.

Сашке больше нечего сказать. Сейчас она выйдет за дверь, и у каждого начнется своя жизнь. И больше ничего не будет. Сашка закрывает глаза.

– Ну, ты еще в обморок упади! – усмехается Аня и выходит.

Только снаружи, спускаясь по темной лестнице, чувствует, что сделала что-то ужасное. Ее сердце, которое так любит Герасимова, стремится обратно, но сознание никак не хочет принять простого решения. Молодость с ее максимализмом обычно не признает простых решений.

2. БЕЗЗВЕЗДНАЯ НОЧЬ

         Аня знает, что любит. Любит Герасимова, но в то же время ей хочется жить, самостоятельно добиваться чего-то, самой что-то строить. И кажется, что Сашка помешает ей быть самой собой и чего-то достичь.

         Она выходит в ночь и понимает, что именно с этого момента, а не с выпускного бала, началась для нее самостоятельная жизнь – жизнь без Герасимова. Раньше он все время был рядом, не сводил с нее глаз, звонил, постоянно «случайно» сталкивался с ней вечерами около дома. Ничего этого больше не будет. Легко. Но жаль чего-то.

Новая жизнь началась для Ани почти в полночь. Звезды исчезли с неба, словно растаяли. И луну затянули непрозрачные облака – кто-то вверху задернул шторы, чтобы не видеть хрупкую девочку, спотыкающуюся в темноте.

Она чертыхнулась. И услышала позади шаги. Пошла быстрее, но шаги не отстали, а приблизились. Она снова споткнулась и обругала свои туфли на каблуках.

– Ты еще и матюкаться умеешь, Залетаева? – окликнул тот, кто преследовал ее в потемках.

Аня с облегчением обернулась и приостановилась. Человек знал ее. И она узнала его голос. Перед ней возник двоечник Морозов, за километр от него несло дымом.

– А, Морозов! Рассвет в другой стороне.

– Я за тобой шел, – он мотнул головой. – Попала ты, Залетаева. Твой Герасимов теперь ничем тебе не поможет. А я мечтал трахнуть тебя на выпускном. Ну, хоть и после очкарика.

– Исчезни отсюда!

Аня развернулась и пошла дальше. Поначалу она совсем не испугалась, а даже успокоилась, увидев хорошо знакомую рожу Морозова. Вид его был вполне привычен. Она изо дня в день видела его в классе, изо дня в день выслушивала его нудные приставания и высмеивала его никчемные попытки ухаживать за ней. Но теперь тяжелое дыхание Мишки начало ее настораживать. Его шаги никак не отставали, словно приклеились.

Вдруг Морозов схватил ее сзади за плечи и столкнул с дороги в темный провал. Каблук ушел в пустоту. Аня упала на колени, поняла, что испачкала платье о траву, и стукнула его по голове.

– Соображаешь, что делаешь?

На упитанного Морозова удар не произвел никакого впечатления. Он засопел и навалился на нее всем телом, не давая ей подняться.

– Эй, Мороз, прекрати! – она, все еще шутя, уперлась ему в грудь.

Но губы Морозова уже рвали ее рот дымным поцелуем. И вдруг она поняла, что он не шутит. И что она не справится с ним. Что – наоборот – сейчас он справится с ней. И это и будет началом ее самостоятельной жизни – без Герасимова.

Аню, еще пять минут назад хотевшую секса с Герасимовым, теперь парализовал ужас. Она закричала изо всех сил, но вышло не громко и не пронзительно, а хрипло и сдавленно.

– Не надо, Мишка! – она снова попыталась его оттолкнуть.

– Надо.

Он потянул ее платье вверх, оголяя ноги и сдирая с нее белье. Она снова закричала, и он залепил ей пощечину.

– Заткнись, Залетаева! Ты же меня хочешь, я знаю!

– Нет!

– Заткнись!

– Не-е-е-ет!

Морозов уже не замечал ее криков. Душный запах алкоголя упал на нее сверху и крепко прижал к грязной траве. Остановить его было невозможно. Она продолжала барахтаться и кричать, а он продолжал раздирать ее ноги в стороны.

И вдруг все прекратилось. Он поднялся и застегнул брюки.

– Вошел и кончил. Больше и не надо, – объявил довольно. – А вот это на память себе заберу, – поднял с земли ее трусики и сунул себе в карман.

Аня попыталась подняться и увидела, что ее ноги перепачканы кровью. Боли она не почувствовала, или болело все сразу: ударенная щека, искусанные губы, ноги. Сердце…

– Бревно ты, Залетаева! – прокомментировал Морозов. – Несексуальное бревно. Желаю, чтобы ты залетела от меня.

Повернулся и пошел прочь. Вокруг было по-прежнему пусто, темно и тихо. Минут через десять из-за облаков выскользнула луна, и Аня увидела, что сидит в траве у обочины дороги, что ее платье грязно, а по ногам продолжает течь кровь. Она поднялась, оправила платье и вернулась на то места, с которого ее столкнул в темноту Морозов.

Стиснула зубы. Плакать – бестолку. Сейчас ей нужно вернуться домой так, чтобы не напугать бабушку. Значит, нужно торопиться, пока не рассвело, пока она еще спит.

Аня зашагала в сторону своего района. Провинциальная глухая ночь обволакивала какой-то слизью, еще больше пачкая ее тело. Она, собрав насилу мысли, стала думать о том, что, в самом деле, может забеременеть от придурка Морозова, что тогда придется просить у кого-то денег на аборт. А просить – не у кого. Что все это может помешать ей поступить в институт и учиться. И среди всех мыслей уже не было ни одной о Сашке...

Она вернулась в три утра. Открыла дверь своим ключом и проскользнула в ванную, не включая свет.

Вода в кране холодная. Аня натирается мылом и плачет. Гадкая эта жизнь.

– Анечка, ты вернулась?

– Да, бабушка…

Потом замачивает платье и тоже трет. Пятна крови и грязи стираются, расползаются и исчезают. И ночь тоже стирается – стиральным порошком.

– Водички тебе нагреть?

– Не надо. Я чуть-чуть.

Аня ложится в постель. Лежит до утра без сна. Встречает одна первый рассвет своей взрослой жизни.

Утром встала – посмотрела на чистое платье. Чистое, как ничего и не было. Понять бы теперь – беременна или нет. Холодный пот прошибает Аню, когда она думает об этом. Нет! Не может быть такого! Хотя почему не может?

Бабушка уже звонит своей племяннице, которая живет в Донецке, чтобы та встретила Аню и приютила на время вступительных экзаменов. А Аня смотрит в книжки и не может ни о чем думать, кроме одного: а что если?

Наконец, поехала в институт. Не тошнит, не рвет, но голова кружится, как на карусели. Аня тянет билет и чувствует, что вот-вот упадет в обморок…

Сдала все-таки. Сдала, и начались месячные. И потом узнала, что поступила – на свой стоматологический факультет. И в общежитии нашлась для нее койка. И есть Бог на свете!

Аня целует бабушку в обе щеки. Берет полупустую дорожную сумку, идет к двери. Потом возвращается и снова целует.

– Я каждую неделю буду приезжать…

– Да, Анечка.

Бабушка плачет, словно прощается с Аней на всю жизнь.

– А Саша как? – спрашивает у Ани.

– Не знаю.

– Поступил?

– Не знаю. У меня своя жизнь. Без Сашки.

Теперь уж точно – своя. Аня знает, что она сильная и справится, что бы ни случилось. Она все сможет перенести.

Попрощалась с родным городом, чтобы никогда в него не возвращаться. Навалились студенческие будни.

Сначала все вспоминалось с новой болью и никак не оставляло Аню. И секс казался самым гадким занятием на свете. Потом – притупилось. Она справится. Она сильная. Если смогла пережить слизь ночной черноты, сможет и дальше – без особых эмоций.

Так думает Аня – с высоты своих семнадцати лет и всего случившегося. Ей кажется, что эмоциями легко управлять, а подавлять их – еще легче. Не жалеет, что ушла в ту ночь от Герасимова. Уверена, что ее жизнь без Герасимова – будет целиком и полностью ЕЕ жизнью, в которой она сама добьется всего, чего захочет, самостоятельно.

Она не приезжает на выходные. Тяжело возвращаться домой, словно на место преступления. На новом месте должно начаться что-то лучшее. Но лучшее медлит. И медлит. И медлит.

Для лучшего – не самое подходящее время…

  3. ГЕРА

Герасимов не только поступил с легкостью, ему и учиться легко. Ему нравится все: столица, общага, пары, сессии, все предметы без исключения. Он с одинаковым интересом изучает программирование и философию. Он физик и лирик в одном лице. И любая работа ему нравится: он чинит компы и мобильные телефоны, подключает юзеров к Сети и разгружает фуры на овощных базах. Он ест все, что съедобно, пьет все, что горит, не отталкивает ни одну девушку, которая его хочет, но сам – не хочет ничего. Живет и чувствует себя бесплотным, бестелым, полым изнутри, аморфным снаружи. Его жизнь – без всякого стержня. Сам он – флюгер. А в память о том, что закончилось для него вместе с детством, он может сделать только одно – не курить.

Так живет Сашка в столице и не чувствует ни шика, ни легкости столичной жизни. Живет так же, как жил в своей глухой провинции, и занимается тем же, чем занимался дома, только получает за это больше денег. Но смысл для него остался где-то в прошлом, далеко. А на самом деле – уехал его смысл в Донецк и живет там своей собственной жизнью.

Не то чтобы он скучал или грустил ежеминутно, но в восемнадцать лет что-то было уже потеряно – безвозвратно. Что-то померкло.

И ему, и Ане выпало учиться не в самое легкое время: в период после перестройки, в период инфляции, миллионов купонов, мизерной стипендии, хлебных очередей и разгула преступности. И в это время Сашка умудрялся держаться на плаву совершенно самостоятельно. Время словно шло мимо него и не задевало за живое. Уже со второго курса его знакомый, Жорик, работавший охранником в солидной конторе, порекомендовал его системным администратором.

– А чем контора занимается? – поинтересовался Сашка безразлично.

– А хрен их знает, – так же безразлично ответил  приятель. – Поставками чего-то куда-то. Как все сейчас. Но они – в шоколаде, эти пацаны.

И Сашка стал работать на эту фирму – подключил и отладил Интернет, внутреннюю сеть, электронную почту. А поставками чего и куда занимаются ребята, так и не понял. Исчезают по очереди. Появляются. Иногда вообще офис пустует. Но новые люди не приходят. Никаких вакансий нет.

Только когда Сашка получил деньги за выполненную работу и решил уходить, его вызвал к себе шеф – молодой парень, лет тридцати, Андрей Громов. Для ребят – Гром, просто.

Просто Гром прищурился и кивнул в сторону необъятного кресла.

– Падай, Гера.

Сашка тогда удивился, что он «Гера». Но то, о чем заговорил Гром, удивило еще больше.

– Значит, ноги делаешь? – спросил тот хмуро.

Сашка заерзал в кресле.

– Так я ведь все сделал. Отладил. Все работает. Мы ж так договаривались.

Гром отмахнулся.

– Брось херню городить. До твоих железок мне дела нет. Ты же не со стороны чел какой-то прибился. Жорик сказал, ты пацан путевый. Че теперь спрыгиваешь? Жить надоело?

– То есть?

– А то и есть, что ты тут все разнюхал и дальше понесешь.

– Да меня не касается это! – оправдался Сашка. – Я свою работу делаю.

– Тормоз ты что ли, Гера? Не может быть «твоей» работы в моей фирме! Бизнес наш раскусил, ну?

– Раскусил, что двойное дно.

Гром кивнул.

– Вот и дальше тебе с нами работать. И нигде больше. Усек? Жорик сказал, что ты снайперил в детстве?

– В детстве…

– Вечное детство хочешь? – ухмыльнулся Гром и тут же успокоил перепуганного Сашку. – Шучу. Но может пригодиться, сам понимаешь. Поставки оружия, тем более, за рубеж  –  дело рисковое.

– Влип, –  констатировал Сашка невесело.

– Брось! – снова оборвал Гром. –  Поздно штаны обделывать. Вошел – как по маслу, так и дальше будет. Главное – хорошо просчитывать маршруты. И платить на переправах. Сам видишь, что в стране делается. Все тянут, кто что может. А мы – транспортная фирма, не больше. Просто транспортируем куски оборонного комплекса бывшего Союза.

С тех пор обязанности Сашки переменились. Он отвлекся от компьютерной техники и более тесно соприкоснулся с техникой иного рода. Изучил все в деталях и в действии. Выезжал с Громом на место и проверял партии товара, контролировал погрузку и отслеживал маршруты транспортировок. Однажды даже сам летал в Варшаву – встречать товар и передавать заказчику. Пожалуй, Сашка очень хорошо справлялся. Гром стал доверять ему – все, вплоть до собственной жизни.

Испугавшись только сначала, потом Сашка стал относиться ко всему очень спокойно. Он просто делал свое дело – молча, без эмоций, без лишних движений. Однажды Гром все решил за него, и с годами Сашка убеждался, что это было правильное решение, которое он никогда не принял бы самостоятельно – не хватило бы духу. К окончанию вуза он имел несколько квартир в столице, черную новехонькую «бэху», швейцарский счет с небольшой суммой зеленых денег, шмотки с лейблами европейских фирм и абсолютно пустое и незамутненное никакими сомнениями сознание.

Не очень шикарно, но вполне… вполне. Сашка совершенно не чувствовал риска и ничуть не беспокоился о своей жизни. Хотя рисковал, конечно. И пострелять пришлось. Получилось это глупо. В принципе, убийство и не могло получиться по-другому. Сашка сопровождал фуру до места перегрузки, и посреди трассы тормознули какие-то головорезы. Ночь была, и они просто перекрыли дорогу: Робин-Гуды какого-то местного села.

Сашка вышел.

– Ребята, не пылите. Поделиться нам нечем.

– Неужели?!

Бородатый алкоголик выхватил нож. А Сашка – пистолет.

– Давайте, пока живы! – кивнул им на широкую трассу.

– Вот стволом и поделишься!

Сашка подумал о груженной фуре и не стал медлить.

Потом Гром кивнул.

– Нормально. Правильно занулил. Эти в розыске – сто процентов, ментам меньше работы будет. А нам лишние свидетели – лишние.

Гром всегда четко рассуждает. Поэтому «компания грузоперевозок» «Транссервис» и стоит прочно. Выстояла два года – до Сашки, и пять лет – при нем. И оборотов пока не сбавляет.

– Не всегда же будет такой беспредел, – сомневается Сашка.

– Пока всю оборонку не разворуют – будет, – утешает Гром. – Думаешь, уже ничего не осталось?

– А власть если поменяется?

– Власть? – Гром усмехается. – Где ты власть в нашей стране видел?

Гром смеется. Это хороший знак. Даже очень. Бывает, они зависают вместе в ночных клубах и борделях. Тогда течение времени кажется еще легче и приятнее.

– А не куришь ты чего? – спрашивает Гром, дымя толстой сигарой.

– Моей девушке не нравится, когда я курю.

– Девушке? У тебя девушка есть? Ты не дури, Гера. Девки нам лишние!

Так он рассуждает. Есть полезные вещи и люди, а есть – лишние. Оружие, водка, сигареты, кокаин – полезные, а свидетели, родственники, девушки – лишние, потому что мешают человеку быть свободным. Ясно, что Гром прав. За эти годы он еще шире сделался в плечах и еще тяжелее стали казаться его кулаки. А Сашка – высокий, крепкий, но все-таки по-прежнему «очкарик».

Так и протекает жизнь. Не давит особо. Не рвет нервы. Не изматывает.

  4. ОРХАН

Ане в это время – в тысячу раз тяжелее, не из-за Герасимова, а из-за того, что время идет прямо по ней так, что хрустят позвонки. Она живет – за чертой бедности: на бабушкину пенсию, студенческую стипендию и пособие за погибших родителей. Но этого недостаточно, чтобы выжить.

Аня учится не блестяще, хотя старается изо всех сил. Часто голова кружится от голода, и желудок сводит спазмами, но учиться нужно – чтобы добиться чего-то лучшего. Стать врачом, сделать карьеру… что-то в этом духе.

На курсе есть мальчишки, но они ее не интересуют. Иногда она вспоминает Герасимова и грустит… ни о чем. Не о нем, а так просто.

Она бредила медициной с детства, но занятия утомляют и совсем ей не интересны. Хочется чего-то совершенно другого, но она не знает, чего именно. Сокурсницы побогаче тусят в ночных клубах, но Аню и туда не тянет. На выходные она приезжает домой, к бабушке. И чувствует, что и дома ей неуютно и печально.

Однажды встретила маму Герасимова, та обняла ее и поцеловала, как родную.

– Как ты, Анечка?

– Все хорошо, теть Валь. А Саша?

– Даже не наведывается к нам. Только сообщения Костику присылает.

– Костик в каком уже?

– В седьмом. Оболтус страшный, с Сашей не сравнить.

Интересно стало, как там живет Сашка в столице, и как вообще живет столица в такое нелегкое время, но уехала в институт – и интерес выветрился. Снова пришлось барахтаться изо всех сил, чтобы не утонуть, не уступить жестокой стихии.

Когда человек оказывается один на один с тем временем, в которое ему довелось жить, он всегда чувствует себя беспомощным. Развал СССР, разгосударствление, смены валюты и ее неизбежная инфляция, – все это выпало на Анины студенческие годы. Она застала повышенную стипендию в размере пятнадцать гривень, за которые нельзя было вообще ничего купить. Жизнь девочки не была даже существованием, даже борьбой за выживание, была только надеждой.

Бабушка помогала, чем могла. Но ее пенсия – не намного больше студенческой стипендии.

 Аня подрабатывала, мыла полы в магазинах и сидела с детьми бизнесменов. Но заработанные деньги таяли. Даже на еду не хватало. И на занятиях сознание мутилось от усталости и голода.

Не раз хотела бросить учебу, но жаль было собственных стараний. Иначе – пришлось бы вечно сидеть с чужими детьми и мыть чужие квартиры. Не осталось бы даже надежды.

Соседкам по общежитию помогают родители, а у Ани – нет родителей, ей некому помочь.

– Да, тебе надо пробиваться самой, – говорит Ленка, жуя кусок батона с маслом. – Булку хочешь?

– Нет.

Аня не может заставить себя взять чужого – ни копейки, ни кусочка.

– Так ты с голоду помрешь чего доброго, – предупреждает спокойно Ленка. – Замуж тебя надо выдать, подруга. Чтоб заботился о тебе кто-то. Не пацан какой-то, а солидный мужик.

Аня пожимает плечами. Мысль стать чьей-то содержанкой совсем не пугает ее, но и не прельщает особо.

– У моей матери знакомый один есть. Один… чурка какой-то, короче. Торгаш.

– «Солидный» торгаш? – сомневается Аня.

– А чего? Тоже неплохой вариант. Моя мать вместе с ним дубленки возила.

– Челнок что ли?

– Не челнок! – Ленка со знанием дела мотает головой. – Это же его товар, он не челнокует. Свое продает.

И еще с минуту, продолжая жевать, спокойно разглядывает Аню.

– Ты красивая – сгодишься.

Ленка завидует. У нее самой толстая задница и прыщавое лицо. И волосы выкрашены в сине-черный цвет, так ей кажется – экстравагантно. Но зато ей не нужно думать, где взять кусок хлеба с маслом. Он сам идет ей в рот.

Так, окончив третий курс, Аня познакомилась с Орханом. Орхану – пятьдесят два года, и он турок. Невысокий, полный, лысый, резкий, с грубыми, мясистыми чертами лица. У него большой нос, толстые губы, короткие волосатые руки. Но он не злой человек. И в Ане он души не чает.

Жена его умерла в сорок лет от какой-то женской болезни. Он остался один, без детей, и чтобы чем-то заняться – зачелноковал. На самом деле – он лавочник, малообразованный, но ловкий малый. Он и русский язык схватил как-то быстро, поверхностно, но для него – вполне достаточно. У него смешной акцент. И Ане с ним смешно.

В сексе он не очень требователен. Его удовлетворяет уже то, что Аня молода, красива и согласна быть с ним. Девочка кажется ему несказанным подарком небес. К тому же он видит, что Аня скромна и довольствуется малым. А Аня довольна и тем, что Орхан – не обидит. Накормит-напоит. И даже Ленке конфет купит. За то, что познакомила.

Он часто уезжает в Турцию. Потом возвращается с товаром для местных бутиков. У Ани теперь тоже хорошая дубленка, такую в местных магазинах не достать. И бабушке Аня привозит немного денег. И бабушка рада за Аню. И Аня рада за себя, хотя и не признается никому, сколько лет ее знакомому. Говорит она с Орханом мало, просто целует его в толстые губы и благодарит за его доброту.

И учеба пошла лучше. Аня без труда справилась и с практикой, и с выпускными экзаменами. А потом Орхан решил забрать ее с собой. Оформили все документы. Работать на Родине, не получая никакой зарплаты, не имело смысла.

– Я уеду, бабушка. Орхан оставляет свои дела здесь на помощника, – говорит Аня и смотрит в окно – на высокие тополя.