Текст книги "Там мы стали другими"

Автор книги: Томми Ориндж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

Дэниел Гонсалес

Парни обалдели, когда я показал им пистолет. Они толкали друг друга и смеялись так, как не смеялись целую вечность. Все стало чертовски серьезно после смерти Мэнни. Что и должно было случиться. Я не говорю, что этого не должно было случиться. Но ему бы очень хотелось увидеть их такими. Ему бы тоже понравился пистолет. Настоящий пистолет. Такой же реальный, как любое оружие. Правда, белый и пластиковый, и я распечатал его на 3D-принтере в своей комнате в подвале, и раньше это была комната Мэнни. Я все еще не могу думать о нем в прошедшем времени. Сейчас Мэнни не здесь и не там. Он посреди середины, где можно находиться, когда больше негде.

На печать пистолета ушло всего три часа. Моя мама приготовила тако для ребят, пока они смотрели игру «Райдеров». Я остался в подвале и наблюдал за тем, как обрастает слоями моя пушка. Когда они спустились вниз, мы, затаив дыхание, смотрели, как вылезает из принтера последний слой. Я знал, что ребята ошалеют. Вот почему заранее скачал видео из YouTube, чтобы продемонстрировать им. Тридцатисекундный ролик о том, как парень выполняет 3D-печать, а затем стреляет из пистолета. Как только они увидели это, тогда-то и потеряли голову. Они кричали, пихались, как будто снова стали детьми. Как бывало раньше, когда мы бесновались от более примитивной хрени вроде видеоигр или ночь напролет резались на турнирах Madden[69]69
  Madden NFL – серия симуляторов американского футбола, выпускаемая издательством Electronic Arts с 1988 года.


[Закрыть], и кто-то выигрывал в четыре утра, и тогда поднимался такой шум, что приходил мой отец с маленькой металлической битой, которую всегда держал возле своей кровати. Он учил нас наносить удары этой алюминиевой битой, когда мы были моложе, но и нам доставалось от него, когда он лупил нас этой же битой. Мы получили ее бесплатно на том матче «Атлетикс», где их раздавали всем желающим, и мы пришли пораньше, чтобы уж наверняка.

Мэнни не понравилось бы, что Октавио так часто приходит к нам после того, как его, Мэнни, не стало. Я имею в виду, что в значительной степени его смерть произошла по вине Октавио. Но ведь Октавио – наш кузен. И они с Мэнни стали как братья. Все мы, втроем, стали как братья. Октавио и впрямь не следовало раскрывать рот на той вечеринке. Какое-то время я ненавидел его за это. И винил в случившемся. Но он все равно приходил к нам. Чтобы убедиться, что мы с мамой в порядке. Но чем больше я об этом думал, тем все глубже прорастала мысль, что нельзя сваливать на него всю вину целиком. Ведь это Мэнни избил того парнишку. А вообще-то у всех нас рыльце в пушку. Мы отвернулись, сделали вид, будто ничего не замечаем, пока Мэнни дубасил того парня на лужайке перед домом. Кровь коричневыми пятнами лежала на желтой траве, пока я не прошелся по ней газонокосилкой. И потом, когда все было хорошо при жизни Мэнни, когда деньги текли в семью, мы не спрашивали, откуда они. Мы купили телевизор, мы забирали кэш, который он оставлял в конвертах на кухонном столе. Мы впустили это дерьмо в свою жизнь и захотели прогнать его, только когда оно отняло у нас Мэнни.

* * *

Я понял, что они по-настоящему верят в белый пистолет, когда вскинул его и направил на них. Они вздрогнули и подняли руки. Но только не Октавио. Он велел мне положить игрушку на место. В пистолете не было пуль, но я так давно не испытывал чувство контроля. Я знаю, что оружие – это глупость. Но это не значит, что оно не вызывает у тебя ощущения власти, когда ты держишь его в руках. Октавио выхватил у меня пистолет. Заглянул в дуло и направил ствол на нас. Вот тогда-то и настала моя очередь испугаться. В руках Октавио пистолет выглядел еще более реальным. И его белизна казалась жутковатой – какое-то пластмассовое послание из будущего о том, что может случиться, если эта хрень попадет не в те руки.

Тем вечером, после того как ребята ушли, я решил написать брату электронное письмо. Я сам помогал ему открыть аккаунт на Gmail. Мэнни почти не пользовался им, но иногда что-то отправлял мне. И в своих письмах говорил такое, чего никогда бы не сказал в реальной жизни. Вот в чем крутизна такой переписки.

Я открыл свой почтовый ящик на Gmail и ответил на последнее письмо, отправленное братом. Что бы ни случилось, ты знаешь, что я всегда буду рядом с тобой. Он имел в виду ссоры, которые все чаще происходили между ним и нашей мамой. Она все время угрожала выгнать его из дома, после того как он избил того мальчишку. Приходили копы. Слишком поздно, но все-таки пришли, задавали вопросы. Она чувствовала, что дело становится все серьезнее. В Мэнни нарастало напряжение. Я тоже это чувствовал, но не знал, что сказать. Он как будто двигался к той пуле, к переднему двору, задолго до того, как попал туда.

Я прокрутил страницу вниз, чтобы ответить.

Привет, брат. Черт. Я знаю, что тебя там нет. Но пишу тебе по электронке, и перед глазами твое последнее сообщение, поэтому кажется, что ты все еще здесь. Когда я рядом с парнями, тоже возникает это чувство. Тебе, наверное, интересно, чем я занимаюсь. Может, ты и видишь. Может быть, и знаешь. Если так, то тебе наверняка понравилась эта 3D-пушка? Черт. Я сам чуть не обделался, когда впервые увидел эту штуку, хохотал как сумасшедший, когда она вылезла наружу. И я знаю, что ты бы этого не одобрил. Извини, но нам нужны деньги. Мама потеряла работу. После твоей смерти она просто слегла. Я не мог поднять ее с кровати. Ума не приложу, чем платить аренду в следующем месяце. Мы получим месяц отсрочки, если нас будут выселять, но, черт возьми, мы прожили в этом доме всю свою жизнь. Твои фотографии все еще висят на стенах. И мне нужно видеть тебя повсюду. Поэтому мы так просто не уйдем. Мы здесь всю жизнь. Нам некуда идти.

Знаешь, что самое смешное? В реальной жизни я весь такой раздолбай с улицы, последнее дерьмо. Но в Сети я так не разговариваю, и это ужасно странно. В онлайн я стараюсь казаться умнее, чем есть на самом деле. Я имею в виду, что тщательно подбираю слова, потому что люди ведь больше ничего не знают обо мне. Кроме того, что я печатаю, что публикую. Да, в общем, странная штука, этот интернет. И ты не знаешь тех, с кем общаешься онлайн. Просто видишь их аватарки. Какие-то фотографии профиля. Но, если постишь крутую хрень, по-настоящему крутую, людям это нравится. Я тебе рассказывал о сообществе, куда я попал? Вот как оно называется: Vunderkode. Блин, это по-норвежски. Ты, наверное, не знаешь, что это за код. Я вступил туда после твоей смерти. Мне просто не хотелось выходить из дома – ни в школу, никуда.

Когда проводишь много времени в интернете, ищешь что-то, можно найти классную инфу. Я не вижу в этом особых отличий от того, чем занимался ты. Придумывал, как нажопить гребаную систему, которая дает только тем, у кого деньги и власть, чтобы их делать. Я узнал из YouTube, как кодировать. Изучил всякую хрень вроде JavaScript, Python, SQL, Ruby, C++, HTML, Java, PHP. Звучит как другой язык, верно? Так и есть. И ты становишься сильнее, вкладывая время и принимая близко к сердцу все, что ублюдки говорят о твоих способностях на форумах. Надо уметь уловить разницу. Чью критику принимать, а чью игнорировать. Короче говоря, я подсел на это сообщество и понял, что могу получить все, что мне нужно. Не наркотики и всякое дерьмо. То есть я мог бы получить и это при желании, но я хочу другое. 3D-принтер, который я получил, сам был напечатан на таком же принтере. Ни хрена себе, трехмерный принтер, напечатанный трехмерным принтером. Октавио помог мне с деньгами.

Что еще убивает меня в твоем уходе, так это то, что я никогда ничего тебе толком не рассказывал. Даже когда ты писал мне по электронке. Я и не догадывался, что так много хотел тебе сказать, пока ты не ушел. Пока я не почувствовал, что теряю тебя там, на лужайке, прямо на том самом месте, где кровь мальчишки испачкала траву. Но ты показал мне. Я знал, как сильно ты меня любишь. Ты сделал для меня так много, и я имею в виду не только тот дорогущий Schwinn. Возможно, раньше это был велосипед какого-нибудь хипстера, и ты его украл, но все же украл для меня, и в некотором смысле это даже лучше, чем если бы ты его купил. Особенно если это был велик одного из тех белых парней, что пытаются захватить Окленд с Запада. Тебе следует знать, что они еще не добрались до дальних уголков Востока. И, наверное, никогда не доберутся. Здесь, конечно, совсем дерьмово. Но все места, от Хай-стрит до Западного Окленда, по мне, так обречены. В любом случае сейчас я в основном вижу Окленд из интернета. Рано или поздно мы все здесь и окажемся. В Сети. Вот что я думаю. Если задуматься, мы вроде как движемся в этом направлении. Мы уже как долбаные андроиды, думаем и видим через телефоны.

Возможно, тебе хочется узнать больше о чем-нибудь другом, например, о том, что происходит с мамой? Теперь она чаще встает с постели. Но просто перемещается к телевизору. Она подолгу смотрит в окно, выглядывает из-за занавески, как будто все еще ждет твоего возвращения домой. Я знаю, что мне надо больше времени проводить рядом с ней, но она навевает на меня чертовскую грусть. На днях она уронила вотивную свечу на кухне. Эта хрень разбилась вдребезги, и мама так и оставила осколки там, на полу. Да, разбилось, но нельзя, чтобы это так валялось. И твоя фотография на каминной полке в гостиной рвет мне душу всякий раз, когда я вижу на ней тебя в тот день, когда ты окончил школу, и мы думали, что теперь у нас все будет в порядке, потому что ты это сделал.

После твоей смерти мне приснился этот сон. Все началось с того, что я был на острове. Я едва мог разглядеть, что неподалеку находится еще один остров. Там был адский туман, но я знал, что должен туда добраться, и поплыл. Вода была теплая и по-настоящему голубая, а не серая или зеленая, как у нас в заливе. Выбравшись на берег, я нашел тебя в пещере. У тебя была магазинная тележка, набитая гребаными щенками питбулей. Ты их копировал. Питбулей. И передавал мне щенков по мере того, как их становилось все больше. Ты делал всех этих питбулей для меня.

Поэтому, когда я впервые услышал об этом 3D-принтере, который может напечатать версию самого себя, сразу подумал о тебе и питбулях. Мысль о пистолете пришла позже. Я научился ладить с Октавио. Теперь он говорит со мной так, словно я не просто твой младший брат. Он спросил, не нужна ли мне работа. Я рассказал ему о том, что мама почти не встает, и он заплакал. Он даже не был пьян. Мне нужно было найти способ поддержать нас с мамой. Я знаю, ты хотел, чтобы я получил образование. Поступил в колледж. Нашел хорошую работу. Но я хочу иметь возможность помогать прямо сейчас. Не через четыре года. Не залезать в чертовы долги ради того, чтобы потом протирать штаны в каком-нибудь офисе. И тогда я пораскинул мозгами. Я читал о пистолетах, напечатанных на 3D-принтере. Тогда я еще не знал, где их можно использовать и для чего. Я получил cad-файл, G-код. После того как у меня появился принтер, я первым делом напечатал пистолет. Затем убедился, что он работает. Я подъехал на велосипеде к Оклендскому аэропорту. Помнишь то место, куда ты меня однажды привел, откуда можно увидеть, как самолеты идут на посадку? Я решил, что могу пострелять там, и никто не услышит. Как раз садился здоровенный Southwest 747, и я выпустил пулю в воду. Отдача ударила мне в руку, и пистолет немного нагрелся, но все сработало.

Теперь у меня их шесть штук. Октавио сказал, что даст мне за них пять тысяч. Он что-то замышляет. Мои поделки невозможно отследить. Так что я не беспокоюсь о том, что за мной придут федералы. Меня беспокоит то, что будут делать мои пушки. Где они в конце концов окажутся. Кого они могут ранить или убить. Но мы же семья. Я знаю, что Октавио может быть подлым ублюдком. И ты мог бы им быть. Но, послушай, Мэнни. Он сказал, что они собираются ограбить гребаный пау-вау. Бред, да? Поначалу это показалось мне чертовски глупой затеей. А потом заставило разозлиться из-за отца. Помнишь, он всегда говорил нам, что мы индейцы? Но мы ему не верили. Мы как будто ждали, что он это докажет. Неважно. Я зол на него из-за того, что он сделал с мамой. С нами. Этот кусок дерьма. Он получил то, что заслужил. Сам напросился. Долго шел к этому. Он бы убил маму. Наверное, и тебя тоже, если бы ты не надрал ему задницу. Жаль только, что у меня тогда не было белого пистолета. Так что пусть они грабят свой пау-вау. Плевать. Отец никогда не учил нас ничему индейскому. Какое это имеет отношение к нам? Октавио сказал, что они могут взять пятьдесят тысяч. Обещал дать мне еще пять тысяч, если дело выгорит.

Что до меня, то я в основном провожу время в интернете. Собираюсь окончить школу. С оценками у меня все в порядке. В школе мне никто не нравится. Мои единственные друзья – это твои старые друзья, но на самом деле им не столько интересен я, сколько мои пушки. Всем, кроме Октавио. Я знаю, как сильно его тряханула твоя смерть. Ты должен это знать. Ты не можешь думать, что ему все это по барабану, правда?

В любом случае я буду продолжать писать тебе сюда. Буду держать тебя в курсе. Можно только гадать, что будет дальше. Впервые за долгое время у меня появилась маленькая надежда. Я не то чтобы надеюсь, что скоро станет лучше. Разве только на то, что все изменится. Иногда и этого достаточно. Потому что перемены говорят о том, что все-таки что-то происходит, где-то внутри всего этого, и мир по-прежнему вращается, как ему и положено, а значит, никогда не останется таким, как сегодня. Скучаю по тебе.

Дэниел

Октавио принес мне первые пять тысяч на следующий день после того, как я показал им все оружие. Я оставил на кухонном столе три тысячи долларов в чистом конверте, как обычно делал Мэнни. На оставшиеся две тысячи купил дрон и пару очков виртуальной реальности.

Я мечтал о беспилотнике с тех пор, как узнал о предстоящем пау-вау. Я знал, что Октавио не разрешит мне туда пойти, но мне хотелось посмотреть. Убедиться, что все прошло удачно. Иначе вина за провал ляжет на меня. Если что-то пойдет не так, это конец. План Октавио – это все, что у меня было, не считая мамы в плачевном состоянии. Приличные дроны теперь доступны по цене. И я читал, что дрон, летающий с камерой и прямой трансляцией, в комплекте с очками виртуальной реальности, дает ощущение полета.

Дрон, который я купил, имел радиус полета в три мили и мог зависать в воздухе в течение двадцати пяти минут. Камера на нем снимала в разрешении 4K. Стадион находился всего в миле от нашего дома на 72-й улице. Я запустил самолетик с заднего двора. Мне не хотелось тратить время впустую, так что я сразу поднял его прямо вверх, примерно на пятьдесят футов, и направил в сторону станции БАРТа. Эта штука действительно могла летать. И я вместе с ней. Видел все своими глазами. В очках виртуальной реальности.

Оказавшись на задворках центрального поля, я поднялся вверх и увидел парня, показывающего на меня с трибун. Я подлетел к нему поближе. Это был уборщик – с палкой для сбора мусора и большим мешком. Старик достал бинокль. Я подобрался еще ближе. Что он мог сделать? Да ничего. Я подлетел чуть ли не вплотную к нему, и он попытался дотянуться до дрона. Он явно разозлился. Я понял, что дразню его. Мне не следовало этого делать. Я отстранился и снова спустился на поле. Направился к правой стенке, затем вниз по линии «фола» обратно в «инфилд». На первой базе я заметил, что у дрона осталось десять минут автономной работы. Я не собирался терять тысячу долларов, но мне хотелось закончить в «доме». Я добрался туда и уже собирался повернуть обратно, когда увидел, как старик с трибуны приближается ко мне. Он выбежал на поле, взбешенный, как будто намеревался схватить дрона и грохнуть его об землю, растоптать. Я отступил назад, но забыл подняться вверх. К счастью, я уже довольно давно играю в видеоигры, и мой паникующий мозг запрограммирован на четкие действия в экстремальных ситуациях. Но на секунду я оказался достаточно близко, чтобы сосчитать морщины на лице старика. Он умудрился задеть дрон своей палкой, что едва не закончилось катастрофой, но я все-таки взмыл вверх с бешеной скоростью, в считаные секунды поднимаясь на высоту в двадцать или сорок футов. Я облетел стены и сразу же вернулся домой, на задний двор.

Дома я смотрел видео снова и снова. Особенно понравилась финальная часть, где старик почти достал меня. Черт, захватывающее зрелище. Все в реале. Как будто я за штурвалом. Я хотел было позвонить Октавио и рассказать ему о своем приключении, когда услышал крик наверху. Мама.

После смерти Мэнни я постоянно испытывал беспокойство, словно ожидая следующей беды. Я взбежал по лестнице, распахнул дверь и увидел маму с конвертом в руках. Ее палец скользил по банкнотам, словно пересчитывая их. Может, она подумала, что деньги оставил Мэнни? Что он каким-то чудом вернулся или все еще здесь? Неужели решила, что это знак?

Я уже собирался сказать ей, что деньги от меня и Октавио, когда она подошла и обняла меня. Притянула мою голову к своей груди. И только повторяла:

– Прости, мне так жаль. – Я думал, она имела в виду свою немощь, вечное прозябание в постели. То, что сдалась. Но, пока она повторяла это снова и снова, до меня постепенно доходило, что она говорит обо всем, что случилось с нами. Как много мы потеряли, как были одной семьей, как хорошо нам было когда-то. Я пытался сказать ей, что все в порядке. И тоже не уставал повторять: «Все хорошо, мама» на каждое ее «прости». Но очень скоро поймал себя на том, что тоже прошу прощения. И мы оба так и просили друг у друга прощения, пока не затряслись в рыданиях.

Блу

Мы с Полом стали мужем и женой в традициях типи[70]70
  Повсеместно принятое название для традиционного переносного жилища кочевых индейцев Великих равнин.


[Закрыть]. Некоторые называют это ритуалом Туземной американской церкви. Или Путь Пейоты[71]71
  Религия Пейоты, или Путь Пейоты, – наиболее распространенная современная религия индейцев.


[Закрыть]. Мы считаем пейот лекарством, что так и есть. Я все еще верю в это так же, как верю, что почти все может быть лекарством. Отец Пола обвенчал нас на церемонии типи два года назад. Перед тем самым очагом. Тогда-то он и дал мне мое имя. Меня удочерили белые люди. Теперь мне понадобилось индейское имя. У шайеннов оно звучит как Ота'таво'оме, но я не умею произносить его правильно. Оно означает: Голубой Пар Жизни. Отец Пола стал называть меня Блу[72]72
  Blue – голубой (англ.).


[Закрыть] для краткости, и это прижилось. А прежде меня звали Кристел.

Мою биологическую маму зовут Джеки Красное Перо, и это практически все, что я о ней знаю. Приемная мама сказала мне на мой восемнадцатый день рождения, как зовут мою биологическую маму, и добавила, что она из шайеннов. Я знала, что не принадлежу к белой расе. Во всяком случае, до мозга костей. Потому что, хотя волосы у меня темные, а кожа коричневая, я вижу себя изнутри совсем другой, когда смотрюсь в зеркало. Внутри я чувствую себя такой же белой, как та длинная белая подушка в форме таблетки, которую мама заставляла меня выкладывать на кровать, хотя лишняя подушка мне только мешала. Я выросла в Мораге – пригороде на другой стороне Оклендских холмов, – так что у меня куда больше прав называть себя дитя Оклендских холмов, чем у остальных местных ребятишек. Так получилось, что я выросла в достатке, в богатом доме с бассейном на заднем дворе, с властной матерью и вечно отсутствующим отцом. Я приносила домой устаревшие расистские оскорбления из школы, как будто никуда и не уходили 1950-е годы. Оскорбления, конечно же, с мексиканским душком, поскольку там, где я выросла, люди не знают, что коренные американцы все еще существуют. Вот как сильно Оклендские холмы разделяют нас с Оклендом. Эти холмы словно преломляют время.

Я не стала суетиться по поводу того, что узнала от мамы в день своего восемнадцатилетия. Я отложила эту информацию в сторону на долгие годы. И по-прежнему чувствовала себя белой, невзирая на то, что со мной повсюду обращались так, как с любым другим темнокожим.

Я получила работу в Окленде в Индейском центре, и это помогло мне ощутить принадлежность к собственным корням. Однажды я просматривала Крейгслист[73]73
  Сайт электронных объявлений, пользующийся большой популярностью у американских пользователей интернета.


[Закрыть] и увидела объявление о том, что мое племя в Оклахоме ищет координатора по работе с молодежью. Как раз этим я и занималась в Окленде, поэтому подала заявление, на самом деле не думая, что получу работу. Но меня приняли, и через несколько месяцев я переехала в Оклахому. Пол стал моим боссом. Мы съехались спустя всего месяц после того, как я перебралась на новое место. Если вдуматься, очень скоропалительный шаг. Но отчасти эта стремительность вызвана церемонией. И тем снадобьем.

Мы устраивали церемонию каждый уик-энд, иногда лишь втроем – я, Пол и его отец, если больше никто не приходил. Пол занимался разведением очага, я приносила воду для отца Пола. Никогда не познаешь медицину, если не знать лекарств. Мы молились о том, чтобы мир стал лучше, и каждое утро, выходя из типи, чувствовали, что это возможно. Конечно, ведь мир просто вращается. Но все обретало идеальный смысл. Там, внутри. Я могла испариться и вместе с дымом и молитвами уплыть в небеса через перекрещенные столбы типи. Могла исчезнуть и дрейфовать там, наверху. Но после смерти отца Пола все, о чем я так долго молилась, перевернулось вверх дном и обрушилось на меня кулаками Пола.

После первого раза и второго, после того как перестала считать, я все равно оставалась с ним. Я спала с ним в одной постели, каждое утро вставала на работу как ни в чем не бывало. Меня больше не существовало, с тех пор как он впервые поднял на меня руку.

Я подала заявление о трудоустройстве по месту моей прежней работы в Окленде. На должность координатора мероприятий для пау-вау. У меня не было опыта организации мероприятий, если не считать ежегодных молодежных летних лагерей. Но в Индейском центре меня знали, и я получила работу.

Я смотрю, как моя тень удлиняется, а потом расплющивается на шоссе, когда мимо проносится машина, не сбавляя скорости и как будто не замечая меня. Не то чтобы я хочу, чтобы они притормозили или заметили меня. Я пинаю камешек и слышу, как он со звоном ударяется о банку или какую-то железяку в траве. Я ускоряю шаг, и меня тут же обдает потоком горячего воздуха и запахом бензина от большегруза, что обгоняет меня.

Утром, когда Пол сказал, что ему нужна машина на весь день, я решила, что это знак. Сказала ему, что домой меня подвезет Джеральдина. Она работает у нас консультантом по токсикомании. Закрывая за собой дверь, я знала, что все, что оставляю в этом доме, оставляю навсегда. Со многими вещами было довольно легко расстаться. Но моя аптечка – та, что сделал для меня его отец, мой веер, моя тыква, моя кедровая сумка, моя шаль – расставаться со всем этим мне еще придется научиться.

Я не видела Джеральдину весь день, да и после работы тоже. Но я уже приняла решение. И устремилась к шоссе, не имея при себе ничего, кроме телефона и ножа для вскрытия коробок, который стащила со стойки администратора на выходе.

План состоит в том, чтобы добраться до Оклахома-Сити. Значит, нужно попасть на станцию междугородных автобусов «Грейхаунд». Новая работа начинается только через месяц. А пока мне просто нужно вернуться в Окленд.

Попутная машина замедляет ход и останавливается чуть впереди меня. Я вижу красные стоп-сигналы, просачивающиеся кровью сквозь мое ночное видение. Я в панике поворачиваю назад, потом слышу голос Джеральдины и, оглядываясь через плечо, вижу старую задницу бежевого «Кадиллака», который ей подарила бабушка на окончание средней школы.

Когда я сажусь в машину, Джеральдина вопрошает взглядом: Какого черта? Ее брат Гектор лежит без сознания на заднем сиденье.

– Он в порядке? – спрашиваю я.

– Блу. – Она с упреком произносит мое имя. Джеральдина носит фамилию Браун. Имена, обозначающие цвета, – это то, что у нас общего.

– Что? Куда мы едем? – говорю я.

– Он слишком много выпил, – объясняет она. – И принимает обезболивающие таблетки. Я не хочу, чтобы его вырвало и он умер во сне на полу нашей гостиной, так что он едет с нами.

– С нами?

– Почему ты просто не попросила подвезти тебя домой? Ты сказала Полу…

– Он тебе звонил? – удивляюсь я.

– Да. Я уже была дома. Мне пришлось уйти пораньше из-за этого ублюдка. – Джеральдина показывает большим пальцем на заднее сиденье. – Я сказала Полу, что тебя попросили задержаться с подростком, за которым должна прийти тетя, но что мы скоро выезжаем.

– Спасибо, – говорю я.

– Так ты уезжаешь? – спрашивает она.

– Да.

– Обратно в Окленд?

– Да.

– Оклахома-Сити, «Грейхаунд»?

– Да.

– Вот черт, – вырывается у Джеральдины.

– Знаю. – А потом мы замолкаем и какое-то время едем в тишине.

Мне кажется, я вижу что-то вроде человеческого скелета, прислоненного к забору из колючей проволоки.

– Ты это видела? – спрашиваю я.

– Что?

– Не знаю.

– Люди говорят, здесь все время что-то мерещится, – продолжает Джеральдина. – Помнишь ту часть шоссе, по которой ты шла? К северу отсюда, сразу за Уэзерфордом, есть городок с названием Дед-Уимен-Кроссинг, «Перекресток Мертвых Женщин».

– Почему он так называется?

– Какая-то сумасшедшая белая леди убила и обезглавила другую белую леди, и иногда подростки приходят посмотреть место, где это произошло. Женщина, которую убили, была с четырнадцатимесячным ребенком. Малыш выкарабкался, все нормально. Говорят, по ночам можно услышать, как несчастная зовет своего ребенка.

– Да, понятно.

– В этих местах надо бояться не призраков, – усмехается Джеральдина.

– Я стащила с работы нож для вскрытия коробок. – Я достаю его из кармана куртки и, открывая лезвие, показываю Джеральдине, как будто она не знает, что такое нож для вскрытия коробок.

– Вот где они нас отлавливают, – замечает Джеральдина.

– Здесь безопаснее, чем дома, – говорю я.

– С тобой могло произойти кое-что похуже кулаков Пола.

– Значит, мне лучше вернуться?

– Ты знаешь, сколько индейских женщин пропадает каждый год? – спрашивает Джеральдина.

– А ты знаешь?

– Нет, но я как-то слышала, цифры пугающие, а в реальности наверняка еще хуже.

– Я тоже кое-что видела, кто-то опубликовал пост о женщинах в Канаде.

– Это не только в Канаде, это повсеместно. В мире идет тайная война против женщин. Тайная даже для нас. Хотя мы про это знаем, – говорит Джеральдина. Она опускает стекло и закуривает. Я тоже, следом за ней. – В каждом месте, где мы застреваем на дороге, – продолжает она. – Нас похищают, потом выкидывают на обочину, оставляя промерзать до костей, а сами идут дальше как ни в чем не бывало. – Джеральдина щелчком выбрасывает сигарету в окно. Она получает удовольствие только от первых нескольких затяжек.

– Я всегда думаю о мужчинах, которые делают такие вещи. Я знаю, они где-то там…

– Тот же Пол, – подсказывает она.

– Ты же знаешь, каково ему пришлось. Да и не о нем мы говорим.

– Ты в чем-то права. Но разница между мужчинами, которые похищают женщин, и среднестатистическим жестоким пьяницей не так велика, как ты думаешь. А есть еще больные свиньи в высоких местах, которые платят за наши тела на черном рынке биткоинами, и какой-то извращенец там, наверху, кончает, прослушивая записи женских криков, пока нас рвут на части, колотят о цементный пол в тайных темницах…

– Господи, – вырывается у меня.

– Что? Ты думаешь, этого нет в реальной жизни? Те, кто занимается этим грязным бизнесом – нелюди. Ты их никогда не увидишь, потому что они – невидимки. И им все мало, они хотят больше и больше, хотят то, чего не так-то легко получить – записанные крики умирающих индейских женщин, возможно, даже таксидермированный торс, коллекцию голов индейских женщин, которые уже, должно быть, плавают в резервуарах с голубой подсветкой в секретном бункере на верхнем этаже офисного здания в центре Манхэттена.

– Ты, похоже, глубоко в теме, – говорю я.

– Я встречаюсь со многими женщинами, – продолжает она. – Все они оказались в ловушке насилия. У них есть дети, о которых надо подумать. Они не могут просто уйти, с детьми, без денег, без родственников. Я должна предложить им какие-то варианты. Уговорить их пойти в приюты. Мне приходится слушать истории о том, как мужчины порой заходят слишком далеко. Так что нет, я не призываю тебя вернуться. Я отвезу тебя на автобусную станцию. Но я хочу сказать, что тебе нельзя находиться здесь, на обочине шоссе, ночью. Ты должна была отправить мне сообщение, попросить подвезти.

– Прости. Я думала, что увижу тебя после работы.

Я чувствую себя усталой и немного взвинченной. У меня всегда так после сигареты. Не знаю, зачем я курю. Я широко зеваю, прислоняясь головой к окну.

Я просыпаюсь, и перед глазами мерцает пятно какой-то возни. Гектор обхватывает Джеральдину руками – тянется к рулю. Мы петляем, уже не на шоссе. Мы на Рено-авеню, сразу за мостом через реку Оклахома, недалеко от автобусной станции «Грейхаунд». Джеральдина все никак не может стряхнуть с себя Гектора. Я хлопаю Гектора по голове обеими руками, пытаясь остановить его. Он кряхтит, как будто не понимает, где находится и что делает. Или как будто очнулся от плохого сна. А может, все еще во сне. Мы резко сворачиваем влево, затем еще сильнее вправо, перепрыгиваем через бордюр, мчимся по траве и влетаем на парковку «Мотеля 6», врезаясь прямо в переднюю часть припаркованного там грузовика. Бардачок выскакивает наружу и крушит мне колени. Мои руки взлетают к лобовому стеклу. Ремень безопасности натягивается, впиваясь в тело. Мы останавливаемся, и мое зрение затуманивается. Мир слегка вращается. Я оглядываюсь и вижу, что лицо Джеральдины превратилось в кровавое месиво. Сработала подушка безопасности и, похоже, сломала ей нос. Я слышу, как открывается задняя дверь, и вижу, как Гектор вываливается из машины, потом кое-как вскарабкивается на ноги и ковыляет прочь. Я включаю телефон, чтобы вызвать «Скорую помощь», и тут же на экране вспыхивает входящий вызов от Пола. Я вижу его имя. Его фотографию. Он за своим компьютером на работе, в крутом индейском прикиде, с гордо поднятым подбородком. Я отвечаю на звонок, потому что до автостанции рукой подать. Теперь он ничего не может со мной сделать.

– Что, какого черта ты звонишь? Мы только что попали в аварию, – кричу я.

– Где ты находишься?

– Не могу говорить. Я вызываю «Скорую».

– Что ты делаешь в Оклахома-Сити? – спрашивает он, и мое сердце падает. Джеральдина смотрит на меня и одними губами произносит: «Жми отбой».

– Не знаю, откуда ты это взял, но я вешаю трубку.

– Я почти на месте, – говорит Пол.

Я нажимаю отбой.

– Черт, ты сказала ему, где мы?

– Нет, черт возьми, я ничего ему не говорила. – Джеральдина вытирает нос рубашкой.

– Тогда откуда он знает, что мы здесь? – Я обращаюсь скорее к себе, а не к ней.

– Черт.

– Что?

– Гектор, должно быть, отправил ему сообщение. Гектор сейчас не в себе. Я должна догнать его.

– А как же твоя машина? Ты сама-то в порядке?