Текст книги "Мегафон"

Автор книги: Томас Стриблинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

18

Достопочтенный Генри Ли Каридиус, Конни и Мирберг ехали в такси по направлению к «Лекшер-билдинг». Иллоры с ними не было. Она сказала, что хочет спать, и отправилась домой.

– Вы, конечно, будете жить в Вашингтоне? – спросил адвокат Каридиуса. – Кстати, Конни, вы знаете, что Каридиус стал членом нашей фирмы?

– Это чудесно!

– Я завтра утром полечу в Вашингтон и поищу там квартиру, – сказал Каридиус.

– Как же вы завтра поедете? Ведь завтра слушается дело Канарелли, – заметила Конни.

– Это его не касается, – вставил юрист.

– Как не касается?.. Это входит в борьбу за реформы, под лозунгом которой он проходил в Конгресс.

– Я уже объяснял вам, Конни, что когда кандидат, проходящий под лозунгом реформ, избран, о реформах надо забыть.

Тем временем они добрались до Лекшир-билдинг и углубились в его длинные коридоры. Работал только один ночной лифт. Сторож поднял их на пятнадцатый этаж. Войдя к себе в контору, Мирберг повернул выключатель.

– Я оставляю дверь открытой, – сказал он, – Эссери увидит свет и будет знать, куда итти. – Он подвинул кресло мисс Стотт, указал Каридиусу на другое. Но сам продолжал стоять.

– Каридиус, знаете ли вы, почему из всех женщин я выбираю, предпочитаю и желаю Конни Стотт?

– Потому что вы влюблены в нее, – серьезно ответил Каридиус.

– Вот это мило! Я говорю ему, что влюблен в нее и прошу объяснить мне, почему, а он отвечает: «Потому что влюблен!» Боже мой! И этого человека я сделал своим компаньоном! Этого человека я выбрал из всех людей, дабы он был моим соратником на юридических полях брани!

– Сдаюсь! Сдаюсь! Я не знаю почему.

– Потому что в Конни больше от древнегреческой гетеры, чем в любой другой женщине Мегаполиса.

– Вы хотите сказать, что я – дама полусвета? – невозмутимо спросила Конни.

– Ремесло в данном случае – момент привходящий. Суть в том, что у них был политический и артистический кругозор. И не было, вероятно, в мире женщин, более привлекательных для мужчин, чем они.

– Но если гетеры так превосходно отвечали вкусам мужчин, почему этот институт перестал существовать? – спросил Каридиус.

– Потому что у нас, на Западе, женщины вывернули все шиворот-навыворот, и здесь развился тип мужчины, наиболее полно отвечающий вкусам женщин.

Конни и Каридиус разразились хохотом. В это время в дверях конторы появился Эссери, и Каридиус пошел навстречу своему школьному товарищу. К своему удивлению, позади него конгрессмен увидел низкорослого, желтолицего человека, который показался ему знакомым.

Эссери представил всем своего спутника, но когда дело дошло до Каридиуса, японец поклонился и сказал:

– Я прилетел из Вашингтона с мистером Каридиусом.

– Совершенно верно, мистер Кумата, – припомнил Каридиус, протягивая руку. – Я рассказывал о вас мисс Стотт.

– Мне не хочется нарушать вашу беседу деловыми разговорами – обратился Эссери к Каридиусу, – но если мисс Стотт и мистер Кумата извинят вас, я хотел бы переговорить с тобой и мистером Мирбергом.

Японец поклонился и отошел с мисс Стотт к окну. Они стали глядеть вниз, на искрящийся бесчисленными огнями город.

Четверть часа спустя Мирберг открыл дверь своего кабинета и позвал Кумата. Японец церемонно раскланялся и присоединился к остальным мужчинам. Мисс Стотт крикнула, что сейчас уйдет, но Мирберг упросил ее заняться журналами и газетами, пока он не покончит с делами.

Когда японец вошел в кабинет, Мирберг закрыл дверь и сказал с сожалением в голосе:

– Должен сообщить вам, мистер Кумата, что мистер Эссери решил не продавать своего изобретения.

– Могу я спросить, что он намерен с ним делать? – Миндалевидные глаза японца обратились на Эссери.

Трое американцев переглянулись.

– Не вижу оснований скрывать, – начал адвокат, и так как протеста не последовало, то он продолжал: – Мистер Эссери решил предоставить его в распоряжение Военного министерства Соединенных Штатов.

Мистер Кумата поднял брови:

– Если это чисто военный продукт, то мы им вообще не интересуемся.

– Чисто военный, – подтвердил Эссери.

– Ничего, мистер Кумата, – успокоил японца Мирберг, – мистер Эссери изобретет еще что-нибудь, что он сможет продать вам.

– Будем надеяться.

– Он сейчас работает над одним электрическим снарядом, – добавил Мирберг.

– Электрическим? – с любопытством переспросил Кумата.

– Этакая небольшая штука, которой он пока убивает тараканов у себя на кухне. – Мирберг взглянул на Эссери, и тот утвердительно кивнул головой.

В эту минуту разговор был прерван звонком.

– Кто бы это мог быть? – сказал Мирберг, глядя в открытую дверь. На пороге остановился плюгавый, щеголеватый человек, с блестящими черными волосами. – Джо, присядьте, вон там кресло… – крикнул адвокат.

Трое мужчин и мисс Стотт начали прощаться. Мирберг не хотел отпускать мисс Стотт, но Каридиус сказал, что отвезет ее домой в такси.

– Ну вот, Джо, из-за вас я лишился поездки в такси со своей невестой, – жалобно сказал адвокат.

– Поставьте мне в счет.

– Идем ко мне в кабинет, – что случилось?

– Завтра суд.

– Пустяки! Не о чем говорить.

– А крауземановская барышня, которая будет давать показания против меня?

– Я женюсь на ней.

– Да ну?

– Да.

– А член Конгресса, который возбудил против меня дело?

– Он член нашей фирмы, которая будет защищать вас.

– Гм-м!

– Что вам еще от меня надо?

– Есть еще свидетельница против меня…

– То есть?

– Паула Эстовиа.

– Не понимаю.

Канарелли понизил голос:

– Я хочу отправить ее.

– Отправить?

– Посадить на пароход… мне нужна виза для нее в Южную Америку, в Аргентину… там спрос на девушек.

Мирберг медленно покачал головой:

– Не могу помочь вам достать визу. В такие дела я не вмешиваюсь. Если вы раздобудете визу и попадетесь на этом, тогда приходите ко мне. Но на кой чорт вам так рисковать?

– Я не могу отпустить ее.

– Пожалуй.

– И не могу использовать здесь, в одном из моих домов.

– Почему?

– Потому что, будь она проклята, она не выпускает из рук четки!

– Четки!

– Да, стóит только мужчине войти в ее комнату, как она начинает перебирать их, и наши гости бегут от нее и бранятся.

19

На следующий день дело Канарелли было прекращено, так как главные свидетели обвинения отсутствовали.

Сол Мирберг, защитник обвиняемого, заявил, что он весьма разочарован таким исходом дела. Он не собирался доказывать, что обвинение в шантаже необосновано, а хотел установить более существенный момент, а именно: что «Союз защиты сиропщиков» – добровольная организация, назначение которой – защищать своих членов. Что же касается частного вопроса о формах дисциплины внутри самой организации – не выходят ли они за рамки дозволенного законом, – то решение этого вопроса он намерен был предоставить на усмотрение суда.

Антония и Паула Эстовиа отсутствуют, сказал он, но Анджело Эстовиа здесь, в зале. Он имел несчастье лишиться дома вследствие выселения за неплатеж арендной платы… И он, Мирберг, намерен взять мальчика на службу к себе в контору, отчасти для того, чтобы дать ему работу, но главным образом – с целью удержать его в пределах досягаемости на случай, если бы это дело было возобновлено.

Это была прямодушная речь. Казалось, мистер Мирберг не столько заинтересован в оправдании обвиняемого, сколько в том, чтобы перед лицом суда вскрыть подлинную сущность дела, – а там… пусть будет, что будет.

Достопочтенный Генри Каридиус на этот раз был налицо. Он готов был поддерживать обвинение, но, к несчастью, уже ничего нельзя было сделать.

Мирберг спросил Каридиуса о его дальнейших планах. Каридиус отвечал, что отправляется в Вашингтон. Он уже ликвидировал остатки своих адвокатских дел и готов лететь в столицу хоть сейчас. Он сказал это громко и таким тоном, словно «эти остатки» насчитывались легионами и справился он с ними в такой короткий срок только благодаря своей неугасимой энергии.

Мирберг отнесся слегка насмешливо к нетерпению, с каким новоиспеченный депутат рвался в Вашингтон.

– Ваши пятеро коллег, члены Конгресса от Мегаполиса, очень редко заглядывают в Вашингтон. Зачем вам ехать?

Каридиус несколько растерялся, но в переполненной камере суда было не до разговоров, и он сдержанно ответил, что едет устраивать свою канцелярию. Когда они вдвоем вышли на улицу и очутились в толпе, Каридиус озабоченно спросил, правда ли, что члены Конгресса от Мегаполиса не бывают в американском Капитолии.

– Они ездят туда, когда речь идет о каких-нибудь ассигнованиях или законопроектах, затрагивающих интересы нашего города, но с какой стати депутаты от Мегаполиса станут особенно печалиться о судьбе дальних округов?

– Дальних округов?

– Да. Иначе говоря – остальной части Соединенных Штатов Америки.

Каридиус не сумел бы сказать, шутит ли Мирберг или говорит серьезно. Если бы это сказал недавний пришелец в Мегаполис, он увидел бы в этом ядовитую иронию, но Мирберг родился в Мегаполисе и, возможно, считал это в порядке вещей.

Каридиус распрощался со своим другом и компаньоном и, подозвав такси, поспешил в аэропорт.

Не прошло и двух часов, как Каридиус ехал с вашингтонского аэропорта в здание Капитолия. В первый раз вступая в столицу с тяжелым бременем государственных обязанностей на плечах, новоиспеченный член Конгресса проникся непривычной торжественностью, еще более усилившейся при виде статуй великих людей Америки, выстроившихся вдоль бульвара, по которому он проезжал. Грант, Хейс, Гарфилд и Гаррисон[4]4
  Грант, Хейс и Гарфилд – генералы армии северян в Гражданской войне 1861–1865 гг., впоследствии президенты США с 1869 по 1885 г. Уильям Генри Гаррисон – американский генерал, участник войны с Англией в 1812 г., впоследствии президент США.


[Закрыть] с высоты своей бронзовой неуязвимости вопросительно смотрели на нового пришельца.

Шофер осведомился через окошко, угодно ли седоку объехать Капитолий кругом. Новый член Конгресса очнулся от задумчивости и улыбнулся ошибке шофера, принявшего его за туриста.

– Подвезите меня к Дому канцелярий, – сказал он.

Когда такси остановилось у подъезда, Каридиус увидел молодого человека и высокую, стройную девушку, с сомнением посматривавших на огромную пятнистую собаку, которую девушка держала на сворке. Каридиус вылез из машины и стал подниматься по лестнице.

– Вот и мистер Каридиус. Можете спросить его самого, – сказала девушка.

– Мне кажется, что это не имеет отношения к мистеру Каридиусу, – очень вежливо возразил молодой человек.

– Но ведь она будет находиться у него в канцелярии.

– В чем дело? – спросил член Конгресса, услыхав свое имя.

– Ваш секретарь хочет взять с собой собаку, – объяснил молодой человек, – но, к сожалению, это запрещено.

Поскольку молодая девушка, повидимому, была его секретарем, Каридиус сообразил, что это та самая мисс Литтенхэм, о которой ему говорил Крауземан. И в то же время он узнал в ней девушку с пятнистой собакой – репортершу «Трибуны», бравшую у него интервью.

– Мне кажется, что если мистер Каридиус пожелает держать Раджу в своей канцелярии, никто не сможет возражать против этого, – спокойным тоном настаивала девушка.

– Разрешите, я снесусь по телефону с комендантом, – попросил молодой человек.

– Пожалуйста.

Молодой человек подошел к своей конторке, стоявшей в дверях, и вступил в переговоры с комендантом. Подробно описав собаку, послужившую предметом спора, он добавил: – Собака дорогая, стоит, вероятно, от семисот до восьмисот долларов.

Мисс Литтенхэм досадливо поморщилась и внесла поправку:

– Если это так важно, то имейте в виду, что за щенка было уплачено две тысячи восемьсот долларов, а взрослой собаке и цены нет.

Молодой человек повторил слово в слово в телефон: – За щенка было заплачено две тысячи восемьсот долларов, а взрослой собаке и цены нет.

С полминуты он слушал молча, потом раза два прокричал в трубку фамилию Литтенхэм. Наконец, обернулся:

– Комендант сказал, что временно можно.

Так как вопрос с собакой был улажен, Каридиус стал справляться насчет помещения для своей канцелярии.

– Я хотел бы занять бывшее помещение мистера Эндрью Бланка.

– Мистер Бланк умер, – сказал молодой человек.

– Я знаю. Я выбран на его место. Поэтому я и считал бы удобным…

– А, понимаю, вы хотите сказать… – Он взял со своей конторки список и провел по нему пальцем, что-то разыскивая. – Не выйдет. Номер 83, где помещалась канцелярия мистера Бланка, передан номеру 165.

– Почему? – спросила мисс Литтенхэм.

– Он здесь уже два-три года, и хочет перейти со второго этажа.

– Кто хочет?

– Номер 165.

– Я хочу знать – кто он, – настаивала девушка.

– Сейчас скажу… – молодой человек опять погрузился в изучение списка.

В дверях показался грузный круглолицый мужчина в широкополой фетровой шляпе; при виде Каридиуса он радостно воскликнул:

– Как поживаете, дорогой Каридиус? Устраиваетесь?

Каридиус пожал огромную лапу мистера Бинга.

– Да, вот хотел обосноваться в помещении мистера Бланка, но, повидимому, кто-то из моих коллег…

– Мистер Джонсон, – торжественно провозгласил молодой человек, глядя в список.

– Ага… – Мистер Бинг кивнул головой. – Тирус Джонсон, а может быть – Филандер Джонсон, либо Истон Джонсон.

– Депутат, занимавший раньше номер 165, – пояснил молодой человек.

– Значит, Истон Джонсон, – заявил мистер Бинг таким тоном, будто этого обстоятельства достаточно, чтобы уладить все к общему удовольствию.

– Тогда я мог бы занять номер 165?

Но тут молодой человек опять погрузился в свой список и поспешил объявить, что в номер 165 переезжает номер 341.

– А 341 на каком этаже? – спросил огорченный Каридиус.

– Скажите пожалуйста, – обратилась мисс Литтенхэм к мистеру Бингу, – какие комнаты считаются лучшими?

Толстяк с изысканной грацией снял шляпу:

– Мадам, это зависит от того, что вам требуется.

– Мистер Бинг, разрешите познакомить вас с моей стенографисткой: мисс Литтенхэм, – вставил Каридиус.

– Литтенхэм! – воскликнул мистер Бинг. – Мисс Литтенхэм… как приятно видеть красоту в дебрях политики! Как я уже сказал, это зависит от того, что вам требуется, мисс Литтенхэм! Если ваша цель – переизбрание, обязательно берите помещение в нижнем этаже старого здания. Если ваша цель – усердный труд, берите помещение в верхних этажах нового здания.

– А почему? – спросила девушка улыбаясь.

– Потому что в нижнем этаже вас легко найдут ваши избиратели. Каждый ваш согражданин, прибыв в Вашингтон, непременно зайдет к вам, и эти голоса будут вам обеспечены. А расположившись наверху, вы потеряете голоса, – слишком трудно к вам добраться.

– Я думаю, мистер Каридиус предпочел бы устроиться внизу? – полувопросительно сказала девушка.

– Мне тоже кажется, что внизу лучше, – поддержал ее Каридиус.

– Безусловно, – кивнул мистер Бинг, – особенно в ноябре; в Вашингтоне это самый жаркий и утомительный месяц.

Девушка повернулась к молодому человеку.

– Послушайте, кто распоряжается этими помещениями?

– Комендант здания.

– А кому подчинен комендант?

– Архитектурному бюро.

Она обернулась к мистеру Бингу:

– Разве Архитектурное бюро – административное учреждение?

Толстяк улыбнулся и закивал головой:

– В Вашингтоне – административное.

Девушка повернулась к молодому человеку.

– Соедините меня с сенатором Лори.

Она подошла к конторке, на которой стоял телефон. Большой дог улегся в дверях и рассеянным взором следил за ней.

Мистер Бинг заговорил с Каридиусом более серьезным тоном:

– Вам надо непременно устроиться в первом этаже, если есть возможность. Будь доступен – это всегда полезно. И ваш долг – во что бы то ни стало добиться переизбрания. Нужно не меньше трех-четырех сроков, чтобы воспитать члена Конгресса, обучить его всем премудростям. Учение его, как видите, обходится дорого. И если вы дадите себя побить на следующих выборах, когда вы только-только начнете приносить какую-то пользу, вы причините убыток американскому народу. Вспомните об этом в день выборов.

Каридиус, улыбаясь, кивнул головой.

– Я запишу это на скрижалях моей памяти.

Потом прибавил уже серьезно:

– Ценность члена Конгресса определяется его работой в комиссиях. А как мне попасть в комиссию?

– Вам надо обратиться к тому депутату от вашего штата, который входит в Комиссию комиссий. Скажите ему, что вы хотите… А кстати, чего вы хотите?

Каридиус задумался:

– Видите ли… Я хотел бы работать… Работать там, где я могу потрудиться на общее благо моей страны.

Толстяк заморгал глазами:

– На общее благо страны?

– Ну да.

– Послушайте. Выбросьте из головы эти фантазии. Общего блага страны не существует. Отдельные штаты нашей страны шлют сюда депутатов, чтобы они урывали, что можно, для своих штатов. Вы вот приехали с Севера, я – с Юга, Джонсон, который занял номер 83, приехал с Запада. Все мы естественные враги. Мы с вами уже воевали. И даже не так давно. Но сейчас мы все трое присланы сюда не для того, чтобы воевать, а чтобы сторговываться друг с другом. Вот для чего существует Конгресс. Это – рынок, где вы обмениваете то, что не нужно вашей местности, на то, что ей требуется. Вот и все. Откажитесь от всяких дурацких идей, будто вы творите законы для всей страны – такого животного, как вся страна, и не существует.

– Я подумывал о комиссии по военным делам, – сказал Каридиус, вспомнив об изобретении Джима Эссери. – Эта комиссия имеет общенациональное значение.

– Да, разумеется, она имеет общенациональное значение для тех районов нашей страны, где делаются самолеты и изготовляется вооружение. Если бы вы сразу объяснили мне, каким образом вы хотите работать на благо нации в целом, я мог бы не трудиться читать вам речь.

На этом разговор двух государственных мужей был прерван появлением молодого человека и мисс Литтенхэм, которые объявили, что Архитектурное бюро отменило распоряжение относительно номера 83. Джонсон переедет обратно в номер 165, а Каридиус займет помещение, принадлежавшее раньше Эндрью Бланку.

20

В ресторане Капитолия, закрытом для широкой публики и посещаемом только членами Конгресса, достопочтенный Генри Ли Каридиус жаловался своему другу, достопочтенному Джошуа Бингу, что его канцелярия, расположенная в первом этаже, чересчур часто подвергается нашествиям всяких туристов и любопытных.

– Каждый американец, состряпавший билль для спасения отечества, попадает прежде всего ко мне, потому что я сижу в первом этаже; будь моя канцелярия в третьем или четвертом, его энергия исчерпалась бы внизу, и я, по всей вероятности, никогда бы его не увидел.

Толстяк отломил кусок маисовой лепешки и окунул в чашку с подогретым вином, – оба лакомства были специально для него приготовлены главным поваром ресторана.

– Каридиус, подумавши, я прихожу к заключению, что дал вам неправильный совет по поводу выбора помещения. Я рассуждал как южанин. А членам Конгресса-янки – вовсе не требуются помещения в нижнем этаже.

– Почему? – спросил Каридиус, которому объемистый мистер Бинг с каждой встречей нравился все больше и больше.

– Потому что вы, депутаты-янки, имеете политических заправил, которые ценою известных услуг могут гарантировать вам переизбрание. Вы заплатите, что полагается, и дело в шляпе. На Юге нам недостает системы. Конечно, имеется одна-другая политическая машина, но работают они со скрипом и перебоями. Слишком много зависит от каприза избирателей. На Юге тоже можно покупать голоса, сколько вам угодно, но нельзя добиться, чтобы они были поданы. Вот почему моя канцелярия в первом этаже. Там мои избиратели могут видеть меня воочию. И что же получается? А то, что у меня совсем не остается времени для ознакомления с разными законами, которые вносятся в Конгресс и за которые мне приходится голосовать. Я так занят тем, чтобы удержать свое место, что не могу заниматься делами. Поэтому сейчас в нашем национальном законодательстве первую скрипку играет Север.

Тут член Конгресса Бинг осушил чашку с подогретым вином, вытащил толстые золотые часы и торопливо провел салфеткой по губам:

– Сейчас ко мне должна притти некая миссис Сассинет…

Фамилия Сассинет показалась Каридиусу знакомой.

– Кажется, ко мне эта особа тоже придет. Мисс Литтенхэм читала мне вчера телеграмму, в которой какая-то миссис Сассинет просит принять ее в два часа.

– У меня она будет в час, – сказал Бинг. И, немного подумав, окинул взглядом зал ресторана и подозвал официанта: – Джордж, попросите, пожалуйста, мистера Девиса подойти к нашему столику.

Когда достопочтенный мистер Девис подошел к их столику, толстяк спросил:

– Девис, получили ли вы вчера телеграмму от некой миссис Сассинет с просьбой принять ее в три часа пополудни?

Мистер Девис улыбнулся и разгладил старомодные рыжие усы – кроме него еще только три члена Конгресса носили усы. Правду сказать, этим усам Девис приписывал успех своей продолжительной политической карьеры. Они выделяли его среди всех прочих кандидатов, добивавшихся депутатского кресла в его округе.

– Вас беспокоят лавры Шерлока Холмса, или вы попросту перлюстрируете мои письма?

– Логический вывод, только и всего, – пояснил мистер Бинг. – Эта миссис Сассинет хочет видеть меня в час, Каридиуса в два часа, а вас – в три…

– Нет, в четыре, – поправил мистер Девис.

– Да, разумеется, в три – очередь Оскара Девиса, который стоит в алфавите раньше вас. Какое благородное патриотическое рвение! Целый день учить нас, какие законы следует проводить в Конгрессе. О, женщина, женщина! Советчик и друг! Целительница бесчисленных житейских недугов! Живое напоминание о потерянном рае и провозвестница грядущего эдема!.. – Он снова взглянул на свои часы и торжественной поступью вышел из ресторана, дабы принять миссис Сассинет в условленный час.

Достопочтенный Генри Ли Каридиус докончил свой завтрак и в сопровождении своего коллеги Девиса направился к лифту сквозь толпу туристов, группировавшихся вокруг женщин-гидов; затем они вступили в темный полукруглый зал заседаний. Там стоял неумолчный гомон.

Стенографистки, протоколист, председатель палаты разместились в восходящем порядке на фоне американского флага, спускавшегося с галлереи, отведенной для представителей прессы. Человек сто членов Конгресса расхаживали по залу, болтая, раскланиваясь и перекликаясь. Среди общего гула человек, которого никто не слушал, выкрикивал что-то с невысокой кафедры. В двух шагах от оратора стоял репортер «Ведомостей Конгресса» и, напряженно вслушиваясь, насколько позволял окружающий шум, стенографировал речь, которая должна была появиться в «Ведомостях».

– Господин председатель, – возопил оратор, заклинающим жестом простирая руку. – Надеюсь, мне не придется повышать голос, чтобы быть услышанным!

Председатель, восседающий на самом верху сооружения, подведенного под галлерею прессы, ударил тяжелым молотком по железной доске. Раздался резкий металлический звон.

– Джентльмены, к порядку!

На мгновение шум утих, и депутаты обратили взоры на своего в прямом смысле слова высокопоставленного председателя. С одной из средних скамеек кто-то крикнул:

– Господин председатель, ставлю вопрос о кворуме!

Председатель снова стукнул молотком:

– Джентльмен ставит вопрос о кворуме.

Оратор перестал кричать, вытер пот со лба и стал дожидаться проверки кворума. С полдюжины подростков-курьеров выскочило в курительную, и через три-четыре минуты в зал потоком влились депутаты, слегка растрепанные и неприглаженные, повертелись немного по залу и снова отхлынули в курительную.

Кворум был на минуту установлен, оратор отпил глоток воды и продолжал выкрикивать:

– И я спрашиваю членов Конгресса, внесших этот билль, чем он отличается от принятого палатой билля № 67 819 546, который он повторяет буква за буквой, параграф за параграфом, повторяет все слабые места, все бессмыслицы, недостатки и грубые погрешности билля № 67 819 546, внесенного два года назад, вот с этого самого места, на котором я сейчас стою, нашим прозорливым Солоном, нашим неподкупным патриотом, нерушимым оплотом американских свобод, всеми нами оплакиваемым достопочтенным Эндрью Бланком?

Высокие ноты, на которых оратор закончил этот период, вызвал со стороны находившихся поближе членов Конгресса рукоплескания, которые автоматически разлились по всему полукругу скамей. Оратор вытирал лицо, пока рукоплескания не затихли, затем выбросил вперед руку и вопросил:

– Зачем нам сейчас повторять нелепости Эндрью Бланка? Его билль не снизил военных прибылей! Почему же некоторые члены Конгресса полагают, что предлагаемая бледная, обесцвеченная копия этого образчика законодательной беспомощности достигнет цели?! – Он потряс кулаком и закончил с расстановкой: – Я требую… зубастого билля! Сто миллионов отягощенных налогами американцев требуют, чтобы жирной омерзительной пиявке, присосавшейся к политическому организму, не давали больше отъедаться на трупах американских героев!

Неожиданный оборот его речи вызвал новые хлопки со стороны депутатов, слонявшихся между рядами кресел.

Лидер палаты прервал частную беседу со своим соседом и крикнул:

– Почему вы сами не внесете билль, который пришелся бы вам по вкусу? Вы-то не вносили билля, сокращающего военные прибыли!

Оратор звучно бросил в ответ:

– Не воображает ли джентльмен, подавший реплику, что мое право критики в какой-либо мере умаляется, урезывается, сокращается или убавляется тем обстоятельством, что я не являюсь папашей его собственного билля!

Член Конгресса Девис повернулся к Каридиусу:

– Это Ортон. Он самый ярый противник билля против военных прибылей!

– Он говорит, что билль недостаточно суров, – заметил Каридиус.

– Он всегда это говорит. Нет билля против военных прибылей, достаточно сурового, чтобы Ортон согласился голосовать за него.

Еще нескольким депутатам было предоставлено по три-четыре минуты, чтобы высказаться о билле. Каждый раз, как оратор начинал воодушевляться, молоток со звоном опускался на железный лист. И оратор, глотая слова, комкая последние фразы, спешно собирал свои бумаги и присоединялся к общему потоку разгуливающих по залу депутатов.

Каридиус распростился с мистером Девисом и отправился на поиски мистера Уинтона, члена Комиссии комиссий, от делегации его штата. Он нашел мистера Уинтона в курительной, и тот предложил остаться там, чтобы не пришлось кричать изо всей мочи, стараясь перекрыть общий шум:

– Я хотел повидать вас, мистер Уинтон; по поводу моей работы в комиссиях.

Мистер Уинтон кивнул головой:

– Какая комиссия вас интересует, мистер Каридиус?

– Комиссия по военным делам.

Мистер Уинтон внимательно посмотрел на него.

– Вы специалист по военным вопросам? Я спрашиваю не из любопытства, – поспешил он объяснить, – но я должен отрекомендовать вас комиссии.

– Ну… я всегда интересовался военными делами, – сказал Каридиус, припоминая несколько виденных им военных парадов.

– Вы, разумеется, проходили военную службу?

– Нет, военной службы я не проходил, – ответил Каридиус таким тоном, что можно было подумать, будто он всеми иными способами соприкасался с военной службой, только не проходил ее.

Наступила короткая пауза, после которой мистер Уинтон сказал несколько сухо:

– Хорошо, я доложу комиссии и, со своей стороны, всячески буду рекомендовать вас.

Каридиус вдруг понял, что в комиссию по военным делам ему не попасть. Тогда он решил пустить последний довод и раскрыть перед мистером Уинтоном всю правду:

– У меня есть друзья, интересующиеся военными делами, мистер Уинтон. Я больше пользы принесу моим избирателям, а следовательно и моей стране, при непосредственном контакте с такого рода делами.

Мистер Уинтон кивнул головой и потрепал нового члена конгресса по руке:

– Я сделаю все, что в моих силах, чтобы поставить вас в условия работы, наиболее соответствующие вашим талантам. Если бы мои усилия оказались тщетными, за вами, как вы знаете, остается право в любое время выступить в комиссии самому и изложить свои доводы.

Каридиус вышел из здания Палаты и через двор Капитолия направился к Дому канцелярий. Он был очень огорчен исходом разговора с мистером Уинтоном и задавался вопросом, в какую комиссию его пристроят. Были комиссии почетные, были безразличные, но были и такие, в которых показалось бы обидным работать.

Войдя к себе в приемную, он увидел, что мисс Литтенхэм беседует с толстой женщиной средних лет в собольем манто.

– Вот и мистер Каридиус, – сказала девушка, указывая на своего начальника. – Миссис Сассинет, разрешите представить вам мистера Каридиуса.

– Ах, мистер Каридиус, как я счастлива с вами познакомиться! – начала миссис Сассинет с тем воркующим энтузиазмом, который почему-то очень подходит к меховым манто, полновесности и женским клубам. – Я прямо от мистера Бинга, из его кабинета, он так благосклонно отнесся к моей идее!

– Еще бы! Он ведь южанин…

– Ну, а вы?

– И я, конечно: ведь я же северянин.

– О-о! – Дама подарила его заученной улыбкой. – Вы очень галантны. Я уверена, что вы тоже одобрите мою мысль. Она идет совершенно в ногу со временем… Вы меня понимаете?.. С общей экономической политикой правительства… ни на иоту пользы… будет стоить уйму денег, повысит заработки… а в результате не будет произведено ничего полезного…

– А в чем же заключается ваша идея? – любезно осведомился Каридиус.

– Вот проект билля, который набросал мой секретариат, – загорелась миссис Сассинет пуще прежнего и развернула перед Каридиусом поскрипывающий свиток пергамента с каллиграфически выведенным как в старинных дипломах, текстом.

– Это билль о том, чтобы в Скалистых горах были высечены статуи, – пояснила мисс Литтенхэм.

Миссис Сассинет будто и не слыхала девушки, только покосилась на огромного дога.

– Мистер Каридиус, – с увлечением продолжала она, – это билль о том, чтобы в наших Западных штатах из высоких горных вершин была высечена группа статуй, которые увековечили бы на все времена память о тех героях американской революции, что положили свои жизни за новую, еще не проверенную, но величественную концепцию индивидуальной свободы, индивидуальных прав, индивидуального счастья! Вы понимаете, конечно, мистер Каридиус, что, посвящая эти монументы, поднимающиеся до самых облаков, революционным чаяниям наших предков, мы тем самым воздвигаем памятник и нашим нынешним деяниям!

Каридиус, смотревший в это время на вычурно исписанный пергамент, увидел, что миссис Сассинет цитирует наизусть выдержки из своего билля, который, несомненно, заучила от начала до конца.

Каридиус был потрясен. Он чувствовал себя в положении человека, столкнувшегося с таким бездонным идиотизмом, который уже не приходится оспаривать.

– Кажется… кажется, на Юге, некоторые женские организации уже занимаются этим делом, – осторожно сказал он.

– Конечно, конечно, – прожурчала миссис Сассинет. – И вот сейчас, когда наша страна хочет расходовать деньги с тем чтобы не производилось ничего низменного и утилитарного, – разве сейчас не самый подходящий момент нашей национальной истории, чтобы приступить к созданию статуй из Скалистых гор?..

– О да… да… Безусловно, – согласился член Конгресса.

– Это дело абсолютно бесполезное.

– Совершенно верно.

– Обойдется оно значительно дороже, чем перепашка всходов пшеницы, а когда будет закончено, останется великолепный памятник, и народу будет по крайней мере на что поглядеть.