Текст книги "Мегафон"

Автор книги: Томас Стриблинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

15

При въезде в усадьбу Пайн-Мэнор на Фалхэм-род высятся массивные каменные ворота, прорезанные в длинной кирпичной стене. На воротах надпись: «Частная дорога. Проезд воспрещен». По ту сторону ограды на милю с лишним раскинулось темнозеленое царство сосен.

Мисс Литтенхэм, подъехав к воротам, отпустила такси, сняла сворку с ошейника собаки и пешком направилась к дому.

Огромный дог явно почувствовал себя дома. Мелькая за деревьями черно-белым пятном, он понесся в рощу, столь же изысканно-аристократическую, как и он сам. Мисс Литтенхэм издали следовала за ним. Она думала о своем отце, о его газетах, банках, военных заводах, железнодорожных линиях; об этой финансовой державе, столица которой находилась здесь, где за прохладной тенистой рощей раскинулось поле для гольфа, потом снова шел лесок, и снова открытая лужайка, а посреди нее небольшой искусственный пруд, в котором отражался белый мрамор греческой колоннады. Все это великолепие было зримым результатом деятельности ее отца.

Подойдя к колоннаде, она заметила в траве еще дымившийся окурок сигары. Она крикнула: – Папа! – Потом спустилась на две ступеньки, которые заканчивались мраморной плитой. Девушка попробовала сдвинуть плиту с места, но она не поддавалась. Это окончательно убедило ее, что отец здесь, под колоннадой, в тоннеле, который вел к подземному убежищу, устроенному под прудом.

Отец никогда прямо не говорил ей о назначении этого убежища, но она знала, что он именно там рассчитывал прятаться в те дни, когда народ восстанет и начнет громить Пайн-Мэнор и его владельцев. Она знала, что отец по-настоящему не верил, что ему когда-нибудь придется воспользоваться этим убежищем. Это была просто предосторожность на всякий случай.

Мисс Литтенхэм постучала по мраморной плите и тоном капризного ребенка закричала: – Папа! Да ну же, папа, открой!

Мраморная плита, снаружи казавшаяся совершенно неподвижной, вдруг отодвинулась в сторону, и в отверстии, у основания колоннады, показалось живое продолговатое лицо мистера Меррита Литтенхэма. Финансист посмотрел на дочь с некоторым удивлением.

– То-то мне казалось, что я слышу лай Раджи. Давно ты здесь?

– Всего несколько минут, – улыбнулась Мэри Литтенхэм. – Да это неважно, я непрочь поупражнять свои легкие.

– Но я не слыхал тебя. Надо устроить какое-нибудь приспособление, чтобы человек, находящийся под прудом, слышал все, что происходит снаружи… поставить диктофон… или что-нибудь в этом роде.

– Это же пустяки, папа.

– Да я не про тебя… просто надо довести до конца то, что задумано. Человек всегда должен знать, что его окружает… – Финансист оглянулся по сторонам, видно, прикидывая, где лучше установить звукоусилитель. – А почему ты так рано вернулась? – спросил он.

– Я ушла из «Трибуны», – рассеянно ответила мисс Литтенхэм, занятая мыслью о том, как подступиться к отцу с интересовавшим ее вопросом.

– Ты уже постигла всю газетную премудрость? – спросил он с едва заметной иронией.

– Во всяком случае, теперь для меня в ней непонятного меньше, чем раньше.

– Твой брат, Мэри, не мог бы сказать этого о себе. Чем же ты намерена заняться?

– Я подумывала о банке…

– В банке пришлось бы пробыть дольше трех-четырех месяцев, чтобы разобраться хоть в чем-нибудь.

– Да, знаю. Поэтому я и говорю, что еще не остановилась окончательно на банке… Кстати, папа, правда, что члены правления Уэстоверского банка постановили выдать премию тебе и самим себе?

– Откуда ты это узнала?

– Так это правда?

– Сначала скажи, откуда у тебя такие сведения?

– Не могу сказать.

– Почему?

– Я никому не давала обещания молчать, значит, не интересно и выбалтывать.

Низенький отец высокой, стройной дочери вылез из своего убежища на солнечный свет.

– Мэри Литтенхэм, твое поколение, повидимому, считает, что верх остроумия – говорить вздор. И если вам удастся сказать что-нибудь явно бессмысленное…

– Знаешь, папа… – смеясь, перебила девушка, – это мне напомнило кое-что. В банк я, пожалуй, пока не пойду. Можешь ты устроить меня личным секретарем к этому новому члену Конгресса с такой смешной фамилией?

– Какой член Конгресса?.. А, Каридиус?

– Да.

– Что это тебе вздумалось?

– Когда ты сказал о бессмысленных словах, я вспомнила о наших политиках, а именно политиков мне и хотелось бы изучить.

– Ты ошибаешься, – возразил мистер Литтенхэм, – какую бы туманную сентенцию ни изрек политик, это прежде всего профессиональная привычка никогда не выбирать фаворита, пока скачки не кончились. Это вовсе не бессмыслица, а житейская философия.

– А все-таки от банка премию ты получил, папа?

– Почему ты так думаешь?

– Потому что ты сегодня в духе, так и сыплешь остротами.

– А почему ты интересуешься премиями?

– Каким образом вы их получаете?

– Сами себе назначаем.

– А акционеры не возражают?

– Большинство ничего об этом не знает.

– А те, кто знают?

– Мэри, – серьезно сказал мистер Литтенхэм, – это, действительно, вопрос. Акционеры нынешних трестов – это меняющаяся группа игроков, которые ставят на то, наживает ли деньги данный трест, или нет. Если мы наживаем деньги…

– Кто это «мы»?

– Ну, старшие служащие, директора, правление. Если мы наживаем деньги, акции повышаются, и пайщики получают свою долю прибыли, продавая свои акции на бирже.

– Но предполагается ведь, что если трест наживает деньги, то и акционеры должны…

– Не знаю, кто это предполагает. Я говорю о реальной трестовской политике, Мэри, о той, которую допускают теперешние законы. Я не имел в виду ветхозаветных условий. Так вот, деньги, которые мы вложили в трест в этом году, пойдут на пользу рядовым держателям бумаг… косвенно, разумеется.

Наступила пауза. Затем мистер Литтенхэм спросил свою дочь, почему она хочет быть секретарем Каридиуса, только что избранного в Конгресс.

– Потому что я сразу войду в курс. Он абсолютно ничего не понимает в делах Конгресса, и я буду учиться одновременно с ним.

– И гораздо быстрее его… Но зачем тебе политика?

– Потому что, насколько я понимаю, политические деятели являются связующим звеном между людьми, которые владеют нашим государством, и народом, который на них работает. Я хочу изучить это звено, вот и все.

Мистер Литтенхэм нагнулся и закрыл отверстие, из которого только что появился.

– Если бы я не верил в исключительную уравновешенность твоего ума, я запретил бы тебе вмешиваться в политику, Мэри.

– А, значит, ты можешь устроить меня секретарем?

– Я финансировал предвыборную кампанию Эндрью Бланка.

– Да, но этот Каридиус был противником Бланка.

– Я ведь не имел дела непосредственно с Бланком. Я договаривался со стариком Крауземаном, а Крауземан, – он подмигнул дочери, – ты ведь знаешь, как такие дела делаются? По всей вероятности, в этой скачке он поддерживал обоих кандидатов. Я сейчас позвоню Крауземану.

И отец с дочерью направились туда, где в конце широкой аллеи маячили высокие башни Пайн-Мэнор. Огромный пятнистый дог последовал за ними.

16

Из подъезда Палаты представителей, занимающей южное крыло Капитолия в городе Вашингтоне, вышел достопочтенный Генри Ли Каридиус вместе с десятком сотоварищей, членов Конгресса.

Говорили они мало, пониженным голосом, придавая ему скорбный оттенок, как и подобало людям, только что отдавшим долг умершим.

Депутат Бинг грустно покачал головой и обратился к шедшему рядом с ним Каридиусу:

– Покойный был прекрасный человек, мистер Каридиус, талантливый юрист, неподкупный законодатель, пламенный патриот и преданный друг.

Депутат Бинг все еще мыслил такими же закругленными периодами, какими он только что выражал свои чувства в речи, посвященной памяти Эндрью Бланка:

– Я не имел счастья знать его лично, – проговорил Каридиус.

– Это было большое счастье, – заверил Бинг, и оба прониклись уверенностью, что если знать живых членов Конгресса, выходивших сейчас вместе с ними из подъезда, вовсе не было счастьем, то общение с почившим достопочтенным Эндрью Бланком было в самом деле редким духовным наслаждением.

Выдержав для приличия паузу, Каридиус сказал Бингу:

– Я ищу квартиру.

Мистер Бинг покачал головой.

– По этой части во всем мире нет города хуже… А где вы сейчас живете?

– Я сегодня прилетел из дому. Сейчас полечу обратно.

– Прилетели? Вот как! И сколько это заняло времени?

– Час с четвертью, примерно.

– Не так уж много.

– Совсем немного, тем более, что лететь очень удобно и интересно.

– Вы не думаете, что вам лучше приезжать сюда каждый день?

– Из Мегаполиса в Вашингтон?

– Да, ведь многие из членов Конгресса живут в соседних городах.

– Это, вероятно, неудобно.

– Зато неудобство компенсируется возмещением расходов. Неудобство, мистер Каридиус, понятие относительное, и нередко явления, которые при первом соприкосновении представляются неудобными, оказываются…

– Сколько полагается за проезд от Мегаполиса до Вашингтона? – перебил Каридиус, поддаваясь непреодолимому для северянина соблазну приостановить нескончаемый поток красноречия южанина.

– По восемнадцать центов за каждую милю… погодите-ка. До Мегаполиса сто пятьдесят миль… Это составит… восемнадцать плюс девять… двадцать семь долларов в один конец… или пятьдесят четыре доллара в день.

– Больше, чем мое жалование! – воскликнул Каридиус.

– Жалование оплачивает время и энергию, затраченные вами в помещении Конгресса. Плата с мили – добавочное вознаграждение, компенсирующее ваше передвижение из дома и обратно. Относительная ценность того и другого находит правильное отражение в этих двух шкалах вознаграждения.

– Но ведь перелет туда и обратно обходится всего в двадцать долларов пятьдесят центов?

– Тем лучше для вас.

– Разве при определении платы с мили не сообразуются с фактическими проездными расходами?

– Дорогой сэр, – сказал мистер Бинг, собирая в складки толстую кожу на лбу. – Члены Конгресса установили плату в размере восемнадцати центов с мили еще во времена почтовых дилижансов и упряжек восьмеркой. В наши дни члены Конгресса не могут считать себя обязанными вносить поправки к закону о плате с мили, хотя бы успехи науки и новые изобретения снизили стоимость переезда. Ведь промышленники не считают себя обязанными снижать цены на товары, когда они открывают более дешевые способы производства? Для публики в том и другом случае цены не меняются, а прибыль все равно достается тому, кому полагается.

– Не нравится мне это, – сказал Каридиус. – Ведь я прошел в Конгресс под лозунгом сокращения расходов.

– Большинство из нас проходит под этим лозунгом.

– Вот мы и должны следить за правильным расходованием средств.

– Где же и следить за этим, как не в Конгрессе?

Несколькими часами позже, на вашингтонском аэродроме, Каридиус вместе с другими пассажирами занимал место в готовой к отлету машине. В последнюю минуту, уже после звонка, в самолет торопливо взобрался невысокий желтолицый человек и, пройдя всю кабину, сел рядом с Каридиусом.

В первую минуту новоиспеченный член Конгресса испытал чувство сильнейшей досады. Почему, в самом деле, этот запоздавший пассажир не мог выбрать себе другого места, а уселся именно рядом с ним? Этот желтолицый, пожалуй, еще пустится в разговоры!

Немного погодя, когда моторы заработали быстрее и воздушное такси двинулось по стартовой дорожке, Каридиус забыл о своем соседе. Он весь отдался захватывающему моменту, когда самолет отрывается от земли и аэродром, летное поле, окаймляющие его деревья и дома – все вместе с нормальными размерами как бы утрачивает реальность и превращается в мелкие детали огромной, слегка затуманенной рельефной карты.

Каридиус импульсивно повернулся к своему соседу:

– Какая замечательная штука – аэроплан! Ковер-самолет Аладина… стал на него и взвился ввысь…

Желтолицый человек кивнул головой и ответил на очень правильном английском языке:

– Легенды и сказки… это отражение людей… человечества… в некоем зеркале. То, что представляется прошлым, на самом деле есть будущее.

Каридиусу понравилось образное сравнение:

– Приятно думать, что раньше всех люди научились летать в Америке.

– Дважды, – улыбнулся желтолицый. – Это, вероятно, объясняется свойствами воздуха в Новом Свете.

Каридиус улыбнулся.

– Почему дважды?

– Я слыхал, что народ майя первый изобрел самолет без мотора… планеры.

– Майя… я этого не знал… кто вам сказал?

– Американские археологи… В Центральной Америке.

– Вы там были?

– Я полетел туда однажды, чтобы провести воскресенье, но очень кусались комары, и я поспешил вернуться, – узкие черные глаза пассажира весело блеснули.

– Вы полетели для развлечения или по делу?

– Для развлечения. Дела я бы не бросил из-за комаров. Принял бы хинин – и только.

Приветливость и мягкий юмор невысокого желтолицего соседа понравились Каридиусу, и он сразу почувствовал себя с ним на дружеской ноге. Да и высота, на которой они находились, освобождала от лишних церемоний.

– В Центральной Америке можно делать большие дела.

– Это почему?

– Испано-американцы падки до ювелирных изделий, антикварных вещей и предметов искусства.

Сосед Каридиуса улыбнулся и достал визитную карточку.

– Я не занимаюсь ювелирными изделиями… Я имею дело с машинами, взрывчатыми веществами, паровыми экскаваторами.

Каридиус почувствовал, что его национальная честь задета.

– Неужели вы продаете в Америке взрывчатые вещества и паровые экскаваторы, изготовленные в Японии?

– О нет, я покупаю.

– А, покупаете! – воскликнул Каридиус и, как истый американец, почувствовал прилив симпатии к своему спутнику. Взглянув на карточку, которую держал в руке, он прочел:

СИОКЕ И К°

Горные работы

ГИРИН, МАНЬЧЖОУ-ГО

М-р КУМАТА

Представитель

* * *

Каридиус вынул собственную визитную карточку, взялся за вечное перо, подумал, что бы такое приписать, и поставил после своего имени две буквы: «Ч. К.»

– Я первый раз прилетел сегодня в Вашингтон, – пояснил он и про себя решил, что надо непременно заказать новые визитные карточки.

– А! – воскликнул сосед, почтительно наклонив гладкую иссиня-черную голову.

Такое действие двух приписанных букв приятно удивило Каридиуса. Ему впервые пришло в голову, что в глазах иностранца звание члена Конгресса Соединенных Штатов может быть почетным.

– Так, значит, вы ездите к нам в качестве покупателя, – заметил Каридиус, возобновляя разговор. Тут ему вспомнился Джим Эссери и его взрывчатое вещество. Он уже открыл было рот, чтобы сказать об изобретателе, но передумал и спросил:

– Каша компания, повидимому, занимается делами в Маньчжоу-Го?

– Да, – с довольным видом кивнул головой сосед.

Тогда Каридиуса осенила мысль, что, как член Конгресса, он должен пользоваться всяким случаем, чтобы получить информацию о положении на Востоке.

– Как вы думаете, какое влияние оказывает на Маньчжоу-Го коммунистическое соседство?

– Никакого, – спокойно отозвался мистер Кумата.

– А если коммунизм будет развиваться?

– Маньчжоу-Го – это Япония. Япония перенаселена, Германия и Италия тоже. В стране, где народ задыхается от тесноты, не может быть коммунизма. Экспансии больше способствует режим – как он у вас называется? – абсолютной монархии. Народ должен выбирать форму правления, жизненно необходимую для него. Демократия, личная свобода – все это роскошь, которую может позволить себе лишь народ с обширной территорией… А что вы хотели мне только что сказать?

Достопочтенный Генри Ли Каридиус вдруг понял, что мистер Кумата привел эту выдержку из своей личной «политической экономии», совсем не думая о том, что говорил. На самом деле его мысли были заняты тем, чего он, Каридиус, не сказал.

– Что же это я хотел вам сказать? – улыбаясь, переспросил он и стал припоминать ход разговора.

– Вы мне сказали, что я выступаю здесь в качестве покупателя.

– Я вам это сказал? Но это вы и без того знали!

– Да, конечно, Но когда вы сказали: «Значит, вы ездите к нам как покупатель», вы о чем-то вспомнили.

– А-а! – воскликнул Каридиус, внезапно вспомнив.

– Вот-вот!

– Я просто вспомнил одного своего приятеля, некоего мистера Эссери, который изобрел новое взрывчатое вещество… Ведь вы сказали, что интересуетесь взрывчатыми веществами?

– Ну, и что же?

– Но я промолчал, так как тут же подумал, что это не коммерческий товар.

– А! Понимаю. Очень жаль.

– Конечно, в таком виде оно не может интересовать вашу фирму.

– Навряд ли! А может быть, он согласится видоизменить его, сделать что-нибудь подходящее для нас?

– Этого уж я не знаю. В химии я дальше школьной программы не пошел.

– Где он живет?

– Около оружейного завода… на такой скучной улице, где все дома одинаковые. Его фамилия Эссери.

– Как это пишется?

– Джим Эссери… Э-с-с-е-р-и.

Мистер Кумата вытащил блокнот и записал фамилию.

– Сможет ли он только приспособить свое изобретение для коммерческих целей… – с сомнением проговорил он.

– Об этом я ничего не знаю.

Желтолицый человек покачал головой с еще большим сомнением и молча стал глядеть в окно на раскинувшиеся внизу синие дали Америки.

17

Когда самолет пошел на посадку в аэропорте города Мегаполиса, толпа зрителей, собравшихся за решеткой, по обыкновению заволновалась. Молодая женщина, победоносно улыбаясь, замахала Каридиусу рукой. Они протолкались друг к другу и поздоровались.

– Ну, как прошло траурное заседание? – спросила девушка.

– Очень трогательно, Конни, очень, – с достоинством ответил Каридиус.

– Сам по себе Вашингтон город неважный… но в нем что-то есть… центр нашей национальной жизни и все такое…

– Даже интернациональной… вот посмотрите… только не оборачивайтесь сразу… маленький японец… весьма образованный и интересный человек…

– Вы с ним познакомились в Вашингтоне?

– Нет… сейчас, в самолете… он представитель одной фирмы, обосновавшейся в Маньчжоу-Го.

– Вам предстоит увлекательная жизнь в Вашингтоне, Генри. Расширите свой горизонт. Вашингтон, несомненно, город горизонтов. В середке ничего особенного, а горизонты отличные.

– Всем нам будет хорошо в Вашингтоне, – многозначительно изрек Каридиус, – все мы расширим свои горизонты.

Конни с удовлетворением выслушала этот намек на свое будущее секретарство.

– Кстати, вы получили в Вашингтоне мою телеграмму? – спросила она.

– Нет. А в чем дело? – осведомился Каридиус.

– Я приглашала вас на обед в отеле «Эмбасси».

Каридиус поморщился. Конни Стотт имела пристрастие устраивать обеды, как только появлялась хотя бы туманная надежда на лишние двадцать долларов.

– Послушайте, Конни, зачем…

– О, это вовсе не я… это клуб… «Лига независимых избирателей».

Каридиус почувствовал себя тронутым таким вниманием.

– Это очень мило с их стороны!

Новоиспеченный член Конгресса подозвал такси. В глубине души он лелеял надежду, что мисс Стотт сойдет где-нибудь по дороге и даст ему возможность приехать к жене в одиночестве.

– Скажите, Генри, – начала девушка с непринужденностью, с какой мужчина обращается к мужчине, – что нужно было бы мне знать, чтобы быть вам полезной в качестве секретаря?

– О, вы знаете достаточно.

– А стенография?..

– Это, конечно, не мешает… Но вы ведь не умеете стенографировать?

– Нет. А раз я не могу выполнять все, что требуется, я не должна и браться. Знаете… наша «Лига независимых избирателей» столько ратовала за честь в политике, что мне было бы стыдно…

Каридиус успокаивающе потрепал ее по руке.

– О, это пустяки… Мы можем пригласить другую девушку, которая будет писать под диктовку. Знаете, из тех рядовых девушек, которые ни на что больше не способны, как только ставить палочки и крючочки на длинные листки бумаги.

Когда до дому оставалось уже немного, Каридиус спросил с робкой надеждой:

– Вам куда? Я подвезу вас.

– О нет! Спасибо! – горячо запротестовала Конни. – Я заеду к вам и лично передам миссис Каридиус приглашение на обед.

– Ах, вот как? Очень любезно.

– Я знаю, миссис Каридиус любит такие маленькие церемонии, – заметила мисс Стотт.

– Но мне просто неловко, что вы так беспокоитесь.

– Да пустяки, я сейчас совершенно свободна.

Итак, мисс Стотт вошла к миссис Каридиус вместе с мистером Каридиусом и передала приглашение на банкет.

Иллора поблагодарила сладеньким голоском, но добавила, что не уверена, следует ли ей итти. Будут ли там еще женщины?

– Ну да-а…

– Другие члены Лиги тоже приведут своих жен? Вот что я имела в виду, – пояснила Иллора.

– Нет, – рассмеялась Конни, – другие члены Лиги приведут своих мужей.

– Ну, в таком случае я приведу своего, – заявила Иллора, поджимая губы.

Каридиус радовался, что дело сошло так благополучно. По уходе мисс Стотт он нашел своевременным заговорить о ее секретарстве.

– Знаешь, Иллора, – дипломатично начал он, – мы многим обязаны Конни Стотт, и если бы мы могли чем-нибудь вознаградить ее…

– Можешь не трудиться… – возразила Иллора натянутым тоном, – она сама позаботится о вознаграждении.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ты разве не слыхал, как она только что оскорбила меня?

– Я слышал, кажется, все, но ничего оскорбительного, по-моему, сказано не было.

– Разве ты не слыхал, как она сказала, что другие члены Лиги приведут своих мужей?

– Ну и что же…

– Как? А слова… другие члены… другие члены приведут своих мужей? А меня приведет мой муж! Я буду ничем, половой тряпкой, бездомной кошкой на ее знаменитом обеде!

– О, господи! – воскликнул Каридиус. – Ничего подобного она не хотела сказать.

– Знаю я, что она хотела сказать! Знаю, что это значит, когда женщина ходит за тобой по пятам, так что ты даже после поездки не можешь вернуться домой один!

Каридиусу никогда не удавалось отразить нападки своей жены по той простой причине, что на любой его довод она отвечала другим, совершенно новым обвинением; если же он и тут пытался возражать – следовало третье, и так до бесконечности. Иллора считала себя непревзойденным мастером в искусстве спорить и в редкие минуты душевного покоя размышляла о том, что из нее вышел бы гораздо лучший политический деятель, чем из ее мужа.

Тут Каридиус и сам разозлился и заявил напрямик, что в силу политических соображений вынужден предоставить Конни место своего личного секретаря. Мало того, что он сам многим обязан Конни, но вся «Лига независимых избирателей» ждет назначения Конни, и если он этого не сделает, то его положение пошатнется.

Разумеется, он не выложил всего этого сразу, в один прием. Ему пришлось стартовать раз десять или больше, – каждый раз жена прерывала его новыми атаками, из которых иные касались прегрешений, совершенных Каридиусом еще до женитьбы.

В разгар этой сцены зазвонил телефон.

– Вот опять телефон звонит. Еще одна желает поговорить с тобой… весь день названивает… все спрашивает, когда ты вернешься…

– А кто это?

– Не пожелала назвать себя… Говорит, что живет в Калифорнии… Больше я ничего не могла от нее добиться. Генри Каридиус, кого ты знаешь в Калифорнии?

– Никого, чорт возьми, никого, Иллора! – Он безнадежно махнул рукой и подошел к телефону. Сняв трубку, он сказал, стараясь говорить ровным голосом: – Алло, у телефона Генри Каридиус.

– Не вешайте трубку, мистер Каридиус, – ответил женский голос.

– Кто это? – спросил Каридиус.

– Калифорния.

Озадаченный Каридиус перебирал в уме, кто бы мог вызывать его из Калифорнии – быть может, какой-нибудь влиятельный политический деятель, узнавший об его избрании?

– Да вы-то сами кто?

– Я – Калифорния, горничная мистера Крауземана. Мистер Крауземан хочет говорить с вами.

Каридиус вдруг вспомнил горничную-негритянку в доме Крауземана. Он расхохотался и, пока Калифорния ходила за своим хозяином, быстро бросил жене:

– Это Крауземан… его служанку зовут Калифорния…

– Я все-таки не понимаю. Почему она не могла сказать, что ее зовут…

– Да ведь она, должно быть, говорила «Это Калифорния», а ты думала… Алло! Алло, мистер Крауземан… Говорит Генри Каридиус. Сожалею, что вы меня не застали. Да… в Вашингтоне. О, чрезвычайно торжественно, чрезвычайно. Понимаю. Вы по этому поводу и звонили? Я, видите ли, собирался взять мисс Стотт… Да, мисс Конни Стотт. Ну, потому, что она очень много сделала для меня во время выборной кампании. Вот, например, она достала у вас машину с мегафоном… Конечно, конечно, безусловно, машину дали вы, но обратила на меня ваше внимание она. Да. Да. Кого же вы имеете в виду?

Длинная пауза, во время которой лицо Каридиуса изображало глубочайшее изумление. Иллора следила за ним с торжествующей улыбкой.

– А-а! – вполголоса сказала она. – Он не желает, чтобы Конни Стотт получила это место!

Каридиус помолчал еще некоторое время, после чего заговорил:

– Но послушайте, мистер Крауземан, зачем это ей нужно? Да… да… я знаю, ее отец финансировал выборную кампанию Эндрью Бланка. Да, я полагаю, что мне тоже понадобится его помощь, если я еще раз… но все-таки, чего ради мисс Лит… Ну, конечно, это ее личное дело… Мне очень неприятно… Ну, разумеется, разумеется, если это так важно. Стоит ли из-за… До свидания.

Он положил трубку и в полной растерянности обернулся к жене.

– Мисс Литтенхэм, мисс Мэри Литтенхэм хочет быть моим личным секретарем.

– Кто это?

– Дочь финансиста Меррита Литтенхэма. И потому, что он финансировал выборную кампанию Эндрью Бланка, когда тот соперничал со мной, я должен, чорт возьми, расплачиваться по чужим политическим векселям!

Иллора вспыхнула, на этот раз возмущенная за мужа:

– Вот еще! Я бы не стала этого делать! Я бы и не подумала! Мэри Литтенхэм ничего для тебя не сделала. Возьми Конни Стотт… она так для тебя старалась.

Каридиус пожал плечами:

– Крауземан говорит, что Литтенхэм просто вносит деньги в выборный фонд, кандидата выбирает он, Крауземан, но человек, прошедший на выборах, должен чем-нибудь отблагодарить за милости Литтенхэма. В данном случае этот человек я…

Неуместное и явно несправедливое требование Крауземана совершенно испортило Каридиусу банкет. Прежде всего – как сообщить неприятную новость Конни Стотт? А потом – как оправдать эту, хотя и необходимую, уступку Крауземану в глазах «Лиги независимых избирателей»? Раньше чем сесть к столу, Каридиус отвел в сторону Сола Мирберга и объяснил ему положение вещей:

– Я, конечно, мог бы итти напролом и взять секретаря по своему усмотрению, но, вы понимаете, я не могу со спокойной совестью рисковать моим будущим, будущим независимого избранника народа, только ради того, чтобы исполнить свое личное желание.

– Вы совершенно правы, – поддержал его адвокат, – бой шел из-за независимого члена Конгресса, а вовсе не из-за независимого личного секретаря при члене Конгресса.

– Послушайте, Сол, – заискивающим тоном сказал Каридиус, – может быть, вы поговорите с Конни вместо меня? Ну как я подойду к ней и скажу: «Конни, для того чтобы закрепить нашу победу, я…»

Адвокат весело улыбнулся:

– Бросьте ломать себе голову над этим, я сам все улажу.

Когда неудавшийся вечер подходил уже к концу и гости собирались расходиться, Каридиус направился к Конни Стотт, желая проверить, насколько успешны были старания Мирберга. Но девушка, видимо, избегала его, из чего он заключил, что дипломатическая миссия Мирберга не увенчалась победой.

Каридиус разыскал жену, и они пошли к дверям, провожаемые дружным хором пожеланий. Он улучил минутку и шепнул жене:

– Конни все узнала и сердится на меня.

– Как она могла узнать? – спросила Иллора.

– Ей сказал Мирберг. Я просил его.

– Какое свинство!

– Но я ведь сам просил его.

– Знаешь, ты все-таки возьми Конни. Наплевать на Крауземана. Хочешь, я поговорю с Конни?

Каридиус понял, что его жена несколько увлеклась коктейлями.

– Нет, нет, не нужно. Что ты ей хочешь сказать?

– Чтобы она не слишком доверяла Мирбергу.

– Чушь какая! – рассердился Каридиус. – Идем домой.

– Нет, не пойду. Я хочу поговорить с Конни… Конни мой друг… Конни… Конни!

Мисс Стотт отнюдь не принадлежала к числу женщин, охотно беседующих с женщинами. Она предпочитала мужчин. И на этот раз она подошла к Иллоре, заранее предвидя, что ничего интересного не услышит от этой миниатюрной блондинки.

– Конни, – серьезно начала та, – не верьте тому, что говорит мистер Мирберг.

Но тут коренастый адвокат вклинился между Иллорой и Конни и сказал достаточно громко, чтобы все трое его услышали:

– Каридиус, поедем сейчас все ко мне в контору?

– И моя жена, и Конни? – с удивлением переспросил член Конгресса.

– Да, тем более, что меня ждет там один ваш друг.

– Мой друг?

– Вот именно… Эссери… Помните, вы рекомендовали ему обратиться к нашей фирме?

– Да-а… и вы хотите, чтобы дамы ехали к вам… так поздно… чтобы повидать Эссери?

– Я хочу, чтобы вы и ваша жена отправились со мной и Конни. Мы хотим кое-что отпраздновать… и вместе с тем Конни хочет объясниться с вами по поводу одного недоразумения.

– В чем дело? – спросил Каридиус, поворачиваясь к девушке.

– Сол вам все расскажет, он обещал мне, – отозвалась Конни со смущенной улыбкой.

– Дело в том, – объяснил адвокат, – что Конни не сможет занять место секретаря, которое вы ей предлагали. Она… гм… очень сожалеет, но… гм… некоторые обстоятельства…

– Что же она намерена делать? – спросил Каридиус слегка сердитым и очень разочарованным тоном, который, по его мнению, был наилучшим ответом на вступление Мирберга.

– Сказать по правде, – улыбнулся Мирберг, понижая голос, чтобы окружающие не слышали его слов, – она намерена выйти за меня замуж.