Текст книги "Мегафон"

Автор книги: Томас Стриблинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

3

Пока мистер Генри Ли Каридиус громил с трибуны взяточничество, фаворитизм, политическую коррупцию и высокие налоги, к Мирбергу и мисс Стотт пробралась девушка-итальянка с явным намерением заговорить с ними. Вначале ей это не удалось – соратники Каридиуса оживленно обсуждали речь своего кандидата. Наконец мисс Стотт обратила на нее внимание. Девушка сказала:

– Простите, мисс, вы, кажется, пришли с этим джентльменом, который сейчас говорит…

– Да, да, мы оба, мистер Мирберг и я, пришли с этим джентльменом, который сейчас говорит…

– А это и есть мистер Каридиус?

– Совершенно верно.

– Это тот самый, про которого недавно кричала машина с мегафоном? – настаивала девушка.

Мисс Стотт подтвердила и это. Искоса взглянув на мистера Мирберга, она подумала, что, пожалуй, великий Крауземан оказал Каридиусу гораздо большую услугу, чем рассчитывал, когда снисходительно предоставил в его распоряжение свою машину.

– Значит, он… мистер Каридиус… политический деятель? – волнуясь, продолжала девушка, и мисс Стотт заметила, что она быстро перебирает пальцами четки, надетые на шею под блузку.

– Разумеется, раз он говорит речь, значит – он политический деятель, – наставительно сказала мисс Стотт.

Девушка понизила голос.

– Я хотела спросить у вас… имеет он какое-нибудь отношение… – Она пристально посмотрела на мисс Стотт, наморщила лоб и закончила почти шопотом: – К… Джо.

– Джо? – переспросила мисс Стотт, тоже невольно понижая голос.

– Джо Канарелли.

Конни вытаращила глаза:

– Кто такой Джо Канарелли?

– Он агент Союза защиты сиропщиков, – все так же тихо объяснила девушка.

– А причем тут мистер Каридиус?

– Я хотела попросить его, чтобы он сказал Джо Канарелли… пусть снизит немного налог, который он берет с мамы… маме нечем платить… слишком часто приходят за деньгами… и слишком много берут… – Она боязливо оглянулась по сторонам: не подслушивает ли кто-нибудь.

Мисс Стотт пришла в полное недоумение:

– Но ведь все общества берут взносы в определенные сроки.

– О нет, мисс, Джо Канарелли… нынче придет… а завтра еще что-нибудь придумает и опять придет… а на будущей неделе опять что-нибудь придумает и…

– А чего же вы хотите от мистера Каридиуса?

– Чтобы он поговорил с Джо Канарелли… пусть повременит немного.

– А где можно найти этого Джо Канарелли? – спросила мисс Стотт со смутным беспокойством.

– Сейчас он в нашей лавке… – торопливо заговорила девушка, – я видела, как он входил. А мама позволила мистеру Каридиусу выставить его портрет в окне лавки, вот я и подумала… не заступится ли он за нее перед Джо.

Тем временем Каридиус закончил свою филиппику против взяточничества, подкупов и коррупции и, спустившись с ящика, подошел к ним. Он услышал последние слова девушки и осведомился, о чем идет речь.

– Речь тут идет о рэкете[2]2
  «Рэкетом» называется бизнес бандитов – «рэкетиров», занимающихся вымогательством взяток с владельцев различных торговых предприятий, ресторанов, биллиардных и т. п. под предлогом «защиты» их интересов.


[Закрыть] Канарелли, – коротко объяснил адвокат. – Нечего нам путаться в его дела.

Каридиус задумался:

– Но ведь «Лига независимых избирателей» намерена бороться против…

– Вас еще не выбрали, – напомнил Мирберг. – Нельзя ввязываться в бой, не имея в руках оружия.

– Да, но какая бы это была для нас реклама, если бы я начал борьбу против одного из старейших рэкетиров!

– Момент неподходящий, – ответил Мирберг. – Избиратели не успеют узнать об этом, а организация Джо узнает немедленно и дружно будет голосовать против вас. Вы только потеряете голоса.

Пока двое мужчин решали, стоит ли ввязываться в дело Канарелли, мисс Стотт загорелась сочувствием и предложила девушке проводить ее домой. Если ей и не удастся ничем помочь, она все же ознакомится с положением, а это пригодится в следующей предвыборной кампании.

– Послушайте, – возразил Мирберг, – ведь тут решительно не с чем знакомиться. Это самый обычный сиропный рэкет Канарелли, такой же точно, как куриный или рыбный. Все подробности давно и хорошо известны. Единственное затруднение, с которым вы можете столкнуться в будущей кампании, это отсутствие доказательств, а главное – отсутствие судьи, который согласился бы признать доказательства, если бы таковые нашлись.

– Я сама буду живым доказательством, раз увижу собственными глазами, – заявила мисс Стотт, уходя вместе с итальянкой.

– Постойте, – с искренней тревогой крикнул ей вдогонку Мирберг, – быть живым доказательством… совсем не безопасно…

Мисс Стотт оставила его предостережение без внимания и продолжала свой путь. Она, разумеется, слышала о произволе, царившем в трущобах, на городском дне, знала об этом смутно, беспредметно, потому что такие вещи описываются в бульварных листках, которых люди ее интеллектуального уровня не читают. Да и кроме того, мелодрамы, разыгрывающиеся в уголовном мире, никогда не случаются с людьми ее класса. Есть какой-то буферный, срединный слой, который ограждает от подобных неприятностей ее мир. И теперь она пробиралась со своей спутницей в густой толпе с таким чувством, какое испытывает американец, вступая в чужую страну.

В начале убогого переулка стоял мальчуган-итальянец, который остановил их вопросом, заданным, впрочем, очень спокойным тоном:

– Ты хочешь втянуть ее в эту историю, Паула?

– Да, – не совсем уверенно отвечала девушка.

– Никакого толка от нее не будет.

– Она знакома с политиком, которому полиция разрешила говорить на Хэйуорд-стрит.

Глаза мальчугана, такие же черные, как у девушки, уставились на мисс Стотт:

– Джо рассердится.

– Конечно, рассердится, если она помешает ему.

Они пошли дальше, и мисс Стотт спросила с любопытством:

– Кто это?

– Мой брат, Анджело Эстовиа.

Конни облегченно вздохнула.

В первую минуту у нее мелькнула мысль, что мальчик был выслан самим Джо на разведки.

Паула остановилась у двери небольшой лавчонки, из которой тянуло запахом кипящего сахара. На пороге стояли, поглощенные разговором, тучная пожилая итальянка и щуплый, щеголевато одетый мужчина. Ни тот, ни другая не обратили внимания на Паулу и пришедшую с ней Конни. Щуплый мужчина повторял, не повышая голоса:

– Но ведь взнос установлен в двадцать пять долларов с тележки.

Пожилая женщина возражала тоже негромко, но голос ее дрожал от скрытого волнения:

– Но я внесла вам двенадцать долларов на прошлой неделе.

– Внесли за котлы, у вас четыре котла, – он шагнул внутрь лавки и показал рукой, – четыре… взносы взимаются, смотря по оборудованию… со всех так… это справедливо.

– Послушайте, – сказала старуха, – у меня всего навсего тридцать долларов. Что ж вы хотите, чтобы я дело прикрыла? Какая вам будет от этого польза? А на пять долларов ничего не сделаешь.

Щуплый мужчина нахмурился:

– Миссис Эстовиа, я не могу делать исключений.

Союз защиты сиропщиков взимает по двадцать пять долларов с каждой тележки. Если я уступлю вам, какими глазами я буду смотреть на другого члена Союза, у которого побываю после вас? Не могу же я сказать – «с одного я беру, с другого – нет». Вся моя организация развалилась бы. Я никого не хочу обманывать. Рад бы помочь вам, но вы сами видите, что не могу.

– Мистер Канарелли, – перебила его вдруг Паула, – эта лэди… она пришла от Крауземана.

Канарелли обернулся к мисс Стотт в безмолвном изумлении.

– Крауземан… прислал сюда… бабу?

Итальянка сверкнула черными глазами.

– Сегодня выборы… женщины имеют право голоса.

– Да… это мне известно, – отозвался рэкетир, внимательно вглядываясь в обеих девушек.

– Моя мать тоже имеет право голоса, – продолжала Паула.

– Послушай, Паула, уж не бегала ли ты к боссу жаловаться на меня?

– И я, и мама имеем право голоса, мы можем требовать, что нам угодно, за наши голоса, – резко ответила девушка. – Вам ведь можно договариваться с боссом?

– Да, но…

– Эта лэди заодно с человеком, за которого агитировала машина босса.

– Это правда? – неуверенно повернулся к мисс Стотт щеголеватый человечек.

Мисс Стотт была сильно смущена. Она чувствовала, что запутывается в какой-то большой непонятной сети. Она охотно уклонилась бы от участия в этой истории. Как бы не навлечь на семью Эстовиа еще худшие неприятности. Тем не менее она ответила, строго придерживаясь истины.

– Я просила мистера Крауземана предоставить в мое распоряжение машину с мегафоном, и он согласился.

– А кто ваш кандидат?

– Мистер Каридиус.

– Разве босс поддерживает мистера Каридиуса?

– Это мне неизвестно, – ответила мисс Стотт. – Я знаю только, что он предоставил свою машину в наше распоряжение.

– Гм-м… Ну, конечно, откуда вам знать, – в раздумье проговорил щуплый мужчина. Он постоял некоторое время молча, размышляя и взвешивая различные обстоятельства, о которых мисс Стотт совершенно не была осведомлена. Наконец он обернулся к миссис Эстовиа:

– Вы понимаете, я не могу брать с вас меньше, чем со всех других, но я могу сделать вам рассрочку… десять долларов сейчас, остальное на будущей неделе. Уйти с пустыми руками я не могу, даже ради босса.

Старая итальянка повернулась спиной, подняла юбку и полезла в чулок. Вытащив десятидолларовую бумажку, она протянула ее мистеру Канарелли, который молча взял ее. Затем он еще раз окинул взглядом мисс Стотт и Паулу, приподнял шляпу и зашагал по переулку.

– За что он берет с вас деньги? – спросила мисс Стотт, когда мистер Канарелли ушел настолько далеко, что не мог слышать.

– За то, что «защищает» нас, как он говорит, – ответила миссис Эстовиа. – А уж я так благодарна вам, мисс, свечку поставлю за вас.

– От чего же он защищает вас?

– Чтобы не разбивали бутылок, не опрокидывали бочки, не били стекол.

– А разве это не обязанность полиции?

Старая итальянка-сиропщица пожала жирными плечами.

– О-о, полиция! – протянула она.

– А вы обращались в полицию за помощью?

Старуха внимательно поглядела на собеседницу.

– Верно ли, что вы от Крауземана? – с сомнением спросила она.

– Да нет. Я была у него сегодня, просила дать нам машину с мегафоном. Он и дал. Вот и все.

– Не похоже, чтобы вы пришли от Крауземана.

– Я же вам объяснила, как было дело… А скажите, почему вы не жалуетесь полиции, когда бьют ваши окна и бочки? Почему обращаетесь к Канарелли?

Женщина поджала губы и снова повела плечами.

Мисс Стотт повернулась к дочери:

– Ну, прощайте, меня зовут Стотт… Корнелия Стотт. Будем надеяться, что я помогла вам.

– О, мисс Стотт, вы спасли маму.

– Я живу на Шелвин-стрит… Я секретарь «Лиги независимых избирателей». Если когда-нибудь я вам еще понадоблюсь…

В порыве благодарности девушка схватила руку мисс Стотт и поцеловала ее.

Пока мисс Стотт шла по переулку, направляясь к центральной улице, ее возмущение все нарастало и нарастало. Она жалела семью Эстовиа. Ей хотелось раз и навсегда выгнать из их лавки этого Канарелли, это гнусное насекомое. Девушка сжала кулаки, мысленно она сжимала пальцами шею щуплого противного человечка.

На углу улицы стоял полисмен, которого Мирберг называл О’Шин. Плотно сжав губы, она направилась к нему. Ноздри ее раздувались.

О’Шин мгновенно весь превратился во внимание, – ведь это была та самая девушка, о которой Мирберг сказал, что она имеет отношение к Крауземану. Какое именно отношение, он не знал, но что-то во всяком случае есть.

– Мистер О’Шин, – строго спросила девушка, – знаете вы человека по имени Канарелли?

– Канарелли… Джо Канарелли?

– Да, Джо Канарелли.

– Еще бы!

– А миссис Эстовиа… она варит сироп… там, в этом переулке, – она взглянула на дощечку с надписью «переулок Деггерс».

– Я знаю миссис Эстовиа, и мисс Паулу, и Анджело.

– Так вот, на прошлой неделе Канарелли взял с миссис Эстовиа двенадцать долларов, а сегодня, сейчас, забрал еще десять. Я сама видела, как она их уплатила.

Физиономия О’Шина просияла. Он козырнул.

– Благодарствуйте, мисс. Уж и не знаю, чем смогу вам отплатить за одолжение. Вы уж, конечно, ближе к боссу, чем я, но ежели вам когда-нибудь в этих делах понадобится дружеская рука… – Он снова козырнул, – Диннис О’Шин к вашим услугам.

4

Когда мисс Стотт вернулась на то место, где Каридиус только что выступал с речью, Мирберг как раз собирался уходить: он спешил к себе в контору. Прощаясь, он заметил, что «Лига независимых избирателей» будет, конечно, слушать по радио сообщение о результатах голосования. Кандидат поглядел с усмешкой на своего нового соратника.

– Послушайте, Мирберг, вы в самом деле допускаете, что я могу пройти на этих выборах?

– У меня предчувствие, – кивнул адвокат.

– И вы поставили на него семьсот пятьдесят долларов?

– Я всегда верю в свои предчувствия.

– Вы же человек рассудительный.

Мирберг ответил не сразу.

– А скажите, – проговорил он, наконец, – как вы думаете, когда в ходе эволюции у первого животного развился первый на свете глаз, его сотоварищи, без сомнения, вопрошали, топчась вокруг: «Ведь ты же разумное существо, почему ты воображаешь, будто видишь?»

Мисс Стотт улыбнулась:

– Боюсь, что вы не только идеалист, но и мистик.

Их разговор прервали крики мальчишек-газетчиков, оравших на всю улицу:

– Обнаружена таинственная бомба… Забастовщики оружейного завода подложили адскую машину… Красные пускают в ход взрывчатые вещества на территории оружейного завода…

Каридиус кивнул одному из мальчишек, и все трое – адвокат, политик, и мисс Стотт – купили газеты. Каридиус пробежал глазами первую страницу.

– Непонятно, почему это приписывается красным!

– Потому, что мальчишка продал нам «социалистическую» газету, – объяснил Мирберг. – В консервативной было бы сказано, что это дело рук забастовщиков, а в радикальной – что полиция подстроила все дело, чтобы взвалить вину на красных.

– Знаете что, это произошло в Восьмом районе. Пойду-ка я туда, выступлю с речью и скажу, что, по-моему, это сделали красные. Может быть, это даст мне несколько голосов.

– Ну, разумеется. А кстати, не забудьте выступить и перед штрейкбрехерами, которым можно сказать, что это учинили забастовщики. Тогда, по крайней мере, все стороны придут к заключению, что вы человек прозорливый и что вам место в Конгрессе.

Каридиус рассмеялся, помахал рукой неугомонному Мирбергу и направился в Восьмой район. Шел он один, так как мисс Стотт предпочла общество Мирберга. Дорогой он продолжал просматривать газету: нет ли каких-нибудь подробностей, указывающих на то, что бомбу могли подложить штрейкбрехеры. Он обдумывал, как построить свою речь; надо решительно напирать на то, что забастовщики тут не при чем, и лишь слегка намекнуть, что это дело рук их противников-штрейкбрехеров. Такая постановка вопроса вполне правильна. Всякая речь, с которой выступаешь, преследует, собственно, одну цель – приобрести сторонников.

Вдруг кто-то окликнул его по имени. Каридиус оглянулся и заметил, что уже идет по улице, окаймленной двумя однообразными рядами одинаковых домиков, в которых жили служащие завода.

Возле одного из этих домиков стоял человек, наружность которого показалась Каридиусу знакомой. Стараясь скрыть смущение, он уже собирался обратиться к человеку с безличным «вы» и избытком любезности сгладить свою забывчивость, как вдруг вспомнил, кто это, и радостно воскликнул:

– Кого я вижу! Да это же Джим Эссери!

– Он самый, – улыбнулся Эссери и переложил бумажный сверток из правой руки в левую, чтобы поздороваться с Каридиусом.

– Мы не виделись с тобой с тех пор… тех самых пор, как вместе учились в школе. Я и понятия не имел, что ты в нашем городе. – Каридиус говорил все это тем теплым, но ни к чему не обязывающим тоном, каким всегда возобновляются школьные знакомства.

– Я работаю здесь в исследовательской лаборатории, – объяснил Эссери.

Каридиус заметил, что пальцы его школьного товарища в пятнах, а глаза слегка воспалены.

– Где – здесь?

– В Рэмбург-Норденской компании военного снаряжения.

– Вот как?.. Ты, значит, пошел на исследовательскую работу… великолепно… интересная жизнь… расширяешь, так сказать, границы человеческого знания…

– Гм-м, да, разумеется, – без энтузиазма согласился химик.

– Как же у тебя подвигается работа?

– Ничего, подвигается.

Каридиус сочувственно взглянул на школьного товарища.

– Ты что… недоволен?

Мистер Эссери нагнулся и осторожно положил наземь свой бумажный сверток.

– Да нет, доволен… сейчас я работаю над строением атома.

Каридиус кивнул с тем понимающим видом, который всегда принимает непосвященный, понятия не имеющий о том, о чем ему говорит специалист.

– Это, должно быть, страшно интересно. Строение атома… как же. Ну, я очень рад, что повидал тебя, и мы непременно будем встречаться, – сказал Каридиус, повторяя штампованную фразу, которую надлежало понимать так, что они встретятся опять не раньше, как через десять лет.

– Знаешь что, – вдруг заговорил Эссери, – у меня тут небольшая собственная лаборатория, сейчас за углом, я там и живу. Если ты свободен, я хотел бы показать тебе, над чем я работаю.

– Н-не скажу, чтобы я был свободен. Мне нужно на завод, повидать кое-кого… Очень сожалею… А ты давно здесь, в городе?

– С самого окончания колледжа.

Каридиус разинул рот в неподдельном изумлении.

– Что ты говоришь! Все время здесь!

– Да, все время здесь, в Рэмб-Но. – У Эссери вырвался короткий, невеселый смешок.

– Это просто невероятно! Наш город – сущий океан! В Тексасе легче встретить человека, чем в Мегаполисе.

– Не знаю, – серьезно ответил Эссери. – Для этого надо было бы сопоставить число жителей нашего города и, скажем, число квадратных акров земли в Тексасе, тогда можно было бы установить соотношение. Трудно сказать, какой бы получился результат.

Серьезность Эссери напомнила Каридиусу о том серьезном деле, ради которого он пришел.

– Эссери, ты ведь голосуешь на этих выборах?

– Да, голосую.

– И зарегистрировался? – воскликнул кандидат в члены Конгресса.

– Да, зарегистрировался.

– Тогда ступай и голосуй за меня.

– А ты куда баллотируешься?

– В Конгресс. Я конкурирую со стариком Бланком, который сидит там уже восемнадцать, если не все двадцать лет. Он, понимаешь, ставленник финансистов.

Я считаю, что настало время, чтобы в нашем государстве раздался, наконец, голос людей среднего класса, людей, для которых благо страны дороже денег, хотя бы потому, что у них денег нет.

Эссери кивал головой, как будто сочувственно, но на самом деле не без удовольствия думая о том, что жизнь обманула ожидания Каридиуса, так же, как и его собственные. Вот теперь Каридиус начинает заниматься политикой, то есть становится одной из тех личностей без определенных занятий, которые бегут от дела, – либо дело бежит от них, – и которые только гоняются за тепленьким местечком.

Каридиус же, пользуясь давно заготовленными доводами, продолжал ораторствовать:

– Нам нужен в Конгрессе депутат, который представлял бы нас, рядовых людей. Таким не может быть богатый человек. Взять хотя бы Рэмбургов. Может ли член семейства, владеющего многими и многими миллионами, ставить благо страны выше своих денежных интересов?

– Не может, разумеется, – подтвердил Эссери с тем отсутствующим видом, какой всегда бывает у стороннего слушателя, когда кто-нибудь восхваляет при нем свой товар.

– Прекрасно! А какую пользу приносит государство, вернее, политическое целое, именуемое нацией, какую оно приносит пользу?

– Ну… оно…

– Предполагается, что оно служит жизненным интересам большинства народа, не так ли?

– Да, так, – согласился Эссери, довольный тем, что избавился от необходимости отвечать.

– Ну так вот, жизненные интересы народа это вовсе не жизненные интересы тех десяти процентов американцев, которые владеют девяноста процентами нашего народного богатства. С другой стороны, в силу общественного положения, занимаемого финансистами, их интересы прямо противоположны интересам рядовых людей. И поэтому, с точки зрения общественного блага, не годится, чтобы кучка богачей правила нашей страной во имя собственной выгоды. Вот почему я и предлагаю себя в кандидаты. Я никому не подчиняюсь. Я не принадлежу ни к какой партии. Не могу я, положа руку на сердце, присоединиться ни к одной из существующих у нас партий, так как две главные из них – это, в сущности, одно и то же – все та же плутократия, которая позволяет своей правой руке соперничать с левой, – не все ли равно, которая победит на выборах? Лучше послать в Конгресс такого человека, как я, не зависимого, не принадлежащего ни к той, ни к другой стороне.

– А ты в самом деле рассчитываешь пройти? – спросил химик.

Каридиус решил оборвать программную речь и заговорить откровенно.

– Вначале я, видишь ли, совсем не рассчитывал. Хотел просто пошуметь немного, в надежде, что одна из старых партий «усыновит» меня; но один знакомый адвокат сказал, что у него предчувствие, будто я пройду.

Эссери кивнул головой:

– Подсознательная мозговая деятельность.

– Ты так это понимаешь?

– Да.

– Ты веришь этому?

– Да, я верю в то, что всякое мышление – это, так сказать, предчувствие.

– Пожалу-уй, – неуверенно согласился Каридиус.

– Наиболее глубокие мыслительные процессы совершенно ускользают от наблюдения и контроля. Мы абсолютно не знаем, что произошло у нас в мозгу, мы просто принимаем готовый вывод.

– Да-а.

– Вот это и есть предчувствия. И я верю в них, потому что больше не во что верить.

Каридиус перешел от теории к практике.

– Значит, ты тоже веришь в то, что меня выберут?

– Я думаю, что адвокат верит в то, что тебя выберут.

– А-а, понятно, понятно.

Двое школьных товарищей собирались уже расстаться, причем каждый думал про себя, что никогда больше не станет искать встречи с другим. Эссери уже нагнулся было за своим свертком, но выпрямился, не подняв его, и еще раз остановил Каридиуса.

– Послушай, – заговорил ученый еще более серьезным тоном, – если ты попадешь в Конгресс, как ты думаешь… сможешь ты изменить закон о патентах?

– А что? – заинтересовался Каридиус.

– Ну, патенты… право на патент… это надо бы совсем уничтожить.

Каридиус уставился на него:

– Господи! И это говоришь ты, изобретатель!

– Да, я, изобретатель. Кого должны, по-твоему, защищать законы о патентах?

– Разумеется, вас, изобретателей, – поспешно ответил Каридиус.

– Да, но законы о патентах нас уже не защищают, – сказал Эссери. – В наше время все люди, занимающиеся изобретениями, состоят на службе в той или иной компании, в тресте. Все они закуплены, как товар, да они и есть товар. И все, что ими изобретается, составляет собственность их хозяев. Единственно, что они получают за свои изобретения – это месячное жалованье плюс один доллар за каждое изобретение, на которое выдан патент.

– И ни цента больше, даже если их изобретение стоит миллионы долларов?

– Вот именно. Человек, который изобрел машину, получает лишь чуть-чуть больше, чем рабочий, который ее обслуживает.

Каридиус возымел, конечно, поползновение, следуя обычаю всякого кандидата, пообещать бороться не на живот, а на смерть со всеми неправдами, какие его избиратель хотел бы уничтожить; но на этот раз, считаясь с тем обстоятельством, что они с Эссери действительно были школьными товарищами, он сдержался и не стал заниматься предвыборной агитацией.

– Видишь ли, – сказал он, – предприятия имеют такое же право нанимать ученых, как и любых других людей.

– Безусловно, это я знаю, но дело вот в чем: законы о патентах имели целью защищать изобретателя, а задачи своей они не выполняют. Напротив, они используются в совершенно иных целях… для угнетения масс…

У Каридиуса мелькнула мысль: уж не помешался ли Эссери?

– Используются для чего?

– Для угнетения масс, хотя бы и косвенным образом.

– Как это так?

– А вот как: капиталист приобретает ряд важнейших и полезнейших изобретений и замалчивает их, не выпускает на рынок, не дает пользоваться ими, потому что эти изобретения создадут конкуренцию какому-нибудь виду продукции, которым он торгует. Вот почему я и говорю, что не должно быть патентов, либо всякий патент должен терять силу, если изобретение не выпускается на рынок в течение одного-двух лет. Не знаю, что именно тут надо сделать, но, честное слово, Каридиус, несправедливо, чтобы горсточка людей использовала все лучшие умы Америки только для собственной выгоды и скрывала плоды их работы из опасения, что сократятся прибыли.

– А зачем же изобретатели идут на такие сделки? – возразил Каридиус.

Эссери развел руками, как человек, который видит, что собеседник упорно его не понимает.

– Как может молодой ученый, только что со школьной скамьи, обзавестись исследовательской лабораторией, хотя бы такого типа, как та, в которой он занимался в колледже, не говоря уже о роскошно оборудованных лабораториях вроде тех, что сооружают наши тресты и заводы? И может ли экспериментатор-одиночка соперничать с группой опытных специалистов, занятых той же проблемой и заранее уверенных, что они найдут с полдюжины решений? Нет, тресты владеют оборудованием точно так же, как заводскими машинами, и лишь нанимают людей, чтобы обслуживать его.

Каридиус задумчиво поджал губы:

– Что же ты предлагаешь?

Эссери весь вспыхнул:

– Я считаю, что продукт работы человеческого мозга должен быть так же неотъемлем, как человеческая свобода.

– Но если так рассуждать, я не вижу особой разницы между мозгом и мышцами; и то и другое – дары природы, которыми она наделила человека; отчего бы тогда не объявить таким же неотъемлемым и продукт работы мышц?

– Однако голова ведь всегда ценилась выше мышц!

Каридиус, прищурившись, взглянул на своего старого приятеля.

– Послушай, Эссери… скажи мне, что ты изобрел такое, что тебе тяжело отдавать в руки компании?

– Я? Почему ты думаешь, что я что-нибудь изобрел?

Каридиус рассмеялся:

– Оттого, что люди не кипятятся так из-за отвлеченных вопросов.

Эссери подумал немного и, не имея никакого представления о нынешнем Генри Каридиусе, а помня лишь то, что они учились вместе в колледже, признался:

– Да, у меня есть кое-что… я хотел бы, чтобы ты зашел ко мне в лабораторию, тут, за углом.

Каридиус протестующе замахал рукой:

– Не могу, не могу. Мне уже давно пора быть на заводе. Я и не заметил, сколько времени проболтал с тобой.

– Так зайди на обратном пути.

– Хорошо, постараюсь.

– Ну, значит, мы еще увидимся. – Эссери поднял свой сверток с большими предосторожностями.

– Что это у тебя? – спросил Каридиус.

– Да это бомба, которую нашли на территории завода. Если бы она взорвалась, весь этот район…

– Кой чорт ты ее таскаешь! – вскрикнул Каридиус, поспешно пятясь назад.

– Не бойся… никакой опасности… сделана чисто по-любительски. Полиция хотела выбросить ее в воду, но я решил разобрать и поглядеть, как она устроена.

Каридиус продолжал пятиться.

– Надеюсь, ты покончишь с ней раньше, чем я зайду к тебе на обратном пути?

– Ну, конечно, я сейчас же с ней разделаюсь, и десяти минут не займет.