Текст книги "Мегафон"

Автор книги: Томас Стриблинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

35

На следующее утро, когда Каридиус завтракал в одиночестве, он был озабочен мыслью о том, как отнесется Мэри Литтенхэм к его решению выставить свою кандидатуру в Сенат. По дороге в аэропорт он купил четыре газеты и просмотрел их в такси.

На первой странице «Трибуны» о нем не было ничего. Несколько встревоженный, он пробежал всю газету, и только на пятой странице, в столбце, озаглавленном «Политические новости», наткнулся на заметку в три строки, без всяких комментариев. В заметке говорилось, что Каридиус выставил свою кандидатуру на место в Сенате, которое освобождается ввиду истечения срока полномочий сенатора Герберта М. Лори. Тут же добавлялось, что сам сенатор Лори тоже выставляет свою кандидатуру. Два столбца на той же странице были посвящены описанию жизни и высоких достоинств сенатора Герберта М. Лори. На четвертой странице была помещена большая редакционная статья под заголовком «Членов Конгресса надо воспитывать»; в ней автор говорил о «дерзости некоего молодого депутата Нижней палаты, который, не имея ни опыта, ни глубоких знаний, собирается соперничать на выборах в Сенат с даровитым и преданным родине государственным деятелем, неизменно переизбираемым на этот пост». Далее автор статьи сокрушался по поводу того, что общественность не имеет возможности правильно оценивать умственные и нравственные достоинства каждого кандидата.

«… Давно миновали времена (говорилось в статье), когда наша страна была так редко населена, что избиратель мог видеть и знать своих кандидатов, иметь суждение о каждом из них. В наше время народ знает о своих кандидатах лишь то, что о них сообщает пристрастная пресса. Врачу не дозволяется срезать даже заусеницу, пока он не сдаст экзамена в государственном медицинском совете. Юрист не может выступать в суде, пока не получит разрешения вести судебные дела. Даже маклер по продаже недвижимости должен доказать свою осведомленность в области данной профессии, прежде чем продать хотя бы один сельский участок. И только людям, притязающим на высокую честь представлять нашу нацию в глазах всего мира писать для нее законы, руководить ее промышленностью, решать ее судьбы, дозволено добиваться высокого поста при помощи любых средств, честных или бесчестных, не предъявляя даже свидетельства об окончании начальной школы».

Статья задела Каридиуса за живое. Она явно была направлена против него. Он развернул другую газету. На третьей странице был помещен портрет Каридиуса с подписью: «Многообещающий молодой конгрессмен выступает кандидатом на выборах в Сенат». Член Конгресса с восхищением глядел на свой портрет и раздумывал о том, привлечет ли он внимание широкой американской публики. Потом сложил газету портретом кверху и сунул ее в карман.

В Вашингтоне, по пути в Капитолий, Каридиус снова начал терзаться сомнениями, как отнесется Мэри Литтенхэм к его попытке пройти в Сенат. Поэтому, подъезжая к своей канцелярии, он в последний раз посмотрел на портрет, затем просунул газету в окошко такси и через секунду, как бы нечаянно, выронил ее.

Совершив это модернизированное харакири, Каридиус откинулся на спинку и некоторое время ехал молча, ни о чем не думая. Потом до его сознания дошло, что машина подвигается вперед необыкновенно медленно. Он взглянул в окно, чтобы узнать причину задержки, и увидел, что его такси затесалось в середину длинной процессии женщин.

Шофер отодвинул стекло и спросил, не свернуть ли на другую улицу, честно добавив тут же, что это значительно удлинит путь.

Каридиус уже хотел кивнуть в знак согласия, но все же спросил, что означает эта женская демонстрация.

– Это женские клубы, сэр, – сказал шофер. – Они каждый год со всех концов съезжаются в Вашингтон, чтобы избрать председательницу объединения.

– Куда же они направляются?

– В Дом съездов, сэр.

– Вид у них боевой.

– Да, сэр, когда женщин собирается много, у них вид всегда боевой и озабоченный… они точно от самих себя отстать боятся.

Из окна медленно двигавшегося такси Каридиус разглядывал колонну. Его внимание привлекли плакаты, колыхавшиеся над рядами. Штук двадцать таких плакатов проплыли мимо машины, и на всех был написан один и тот же лозунг:

«ВЫСЕЧЕМ СТАТУИ В СКАЛИСТЫХ ГОРАХ!»

«ВЫСЕЧЕМ СТАТУИ В СКАЛИСТЫХ ГОРАХ!»

«ВЫСЕЧЕМ СТАТУИ В СКАЛИСТЫХ ГОРАХ!»

Что-то знакомее почудилось ему в этом лозунге. Он пытался связать это впечатление с каким-то определенным временем и местом, но тут текст на плакатах неожиданно изменился. Примерно с середины колонны пошли плакаты с такой надписью:

«УКРАСИМ МОРСКОЙ БЕРЕГ!»

«УКРАСИМ МОРСКОЙ БЕРЕГ!»

«УКРАСИМ МОРСКОЙ БЕРЕГ!»

Как только Каридиус вошел в длинный коридор в Доме канцелярий, он увидел заднюю часть большого дога, лежавшего в открытых дверях его приемной. Добившись от пятнистого зверя, чтобы тот подвинулся и дал закрыть дверь, Каридиус вошел и протянул руки Мэри Литтенхэм.

Когда первый порыв восторгов миновал, и они обрели способность говорить о чем-либо, кроме глубины и силы своей взаимной любви, мисс Литтенхэм вспомнила:

– Слушай, Генри, звонила миссис Сассинет, она хочет, чтобы ты был на ее приеме в отеле «Фаррагат» сегодня днем.

– Миссис Сассинет? А кто это?

– Ты разве не помнишь, она как-то приходила сюда и требовала, чтобы ты провел в Палате билль о высечении статуй в Скалистых горах.

– Ах, да, да – по дороге сюда я из такси видел демонстрацию ее сторонниц.

– Она звонила и просила, чтобы ты непременно пришел, она хочет сняться с тобой.

– Зачем это ей со мной сниматься?

– Она полагает, что это будет хорошая реклама и для тебя и для нее. Она баллотируется в председательницы Объединения женских клубов под лозунгом высечения этих самых статуй.

Каридиус подумал, что, если Иллора увидит такую фотографию, вряд ли ему удастся удовлетворительно объяснить ей, что заставило его сниматься с другой женщиной. Без сомнения, она сразу же сделает неверный вывод.

– Но я видел еще другие плакаты: «Украсим морской берег!»… Это что значит?

– А это лозунг избирательниц миссис Лофтон-Билтром. Она выступает на выборах, как соперница миссис Сассинет. Так что ей уж пришлось взять в качестве девиза «Украсим морской берег!»

– Но смысл-то в этом есть какой-нибудь?

– А как же! Миссис Лофтон-Билтром требует, чтобы Конгресс ассигновал пять миллионов долларов на украшение всех американских портов, так, чтобы у иностранцев, приближающихся к нашим берегам, сразу же создавалось хорошее впечатление. Она приглашает членов Конгресса, с которыми хочет сниматься, в отель «Импириал». Так вот, если хочешь, чтобы я помогла тебе в твоей выборной кампании, поезжай в «Фаррагат» и снимись с миссис Сассинет. Это даст тебе тысячи голосов женщин-избирательниц…

– В моей выборной кампании! – воскликнул Каридиус, глядя на девушку. Мэри показала ему газетную вырезку. Он взглянул и глазам своим не поверил: это был его портрет из «Новостей». Она сказала:

– Вот, посмотри. Надо сохранить эту вырезку. Если когда-нибудь «Новости» обратятся против тебя, можно напечатать эту статью у них же под видом объявления. Это вообще считается постыдным приемом. Но, по-моему, раз мы вступаем в борьбу с кандидатом, которого поддерживает мой отец, лучше заранее решиться на все.

* * *

На два квартала вокруг отеля «Фаррагат» улицы были запружены толпою женщин. Длинный готический вестибюль гостиницы служил центром притяжения этой толпы. Здесь помещался главный штаб вооруженных сил «статуисток». На другом конце города, в отеле «Импириал», собрались приверженцы политики украшения берегов. Обе противницы вели боевую подготовку в форме званого чая. Они угощали чаем свое воинство.

Вдоль центрального коридора были расставлены служители в ливреях, выкликавшие через определенные промежутки времени:

– На прием к миссис Сассинет – в конец коридора! На прием к миссис Сассинет – в конец коридора!

Войдя, Каридиус увидел мужчину с массивным фотоаппаратом в руках, с трудом пробиравшегося сквозь толпу женщин. Политический деятель направился к фотографу, чтобы помочь ему. Тот радостно закивал.

– Вы – мистер Каридиус?

– Да! – крикнул Каридиус в ответ.

– Я прислан от «Газеты», чтобы заснять вас с миссис Сассинет.

Каридиус жестом выразил свое согласие и стал прокладывать фотографу с его аппаратом и лампами путь в толпе. Лампы показались Каридиусу лишними.

– Зачем это вам… среди бела дня? – спросил он, стараясь перекричать неумолчное кудахтанье женщин.

– Пыль… С запада надвигается циклон пыли… скоро будет темно, как вечером.

– Что вы говорите! – изумился Каридиус.

Тут какая-то толстуха впереди, взбешенная тем, что ее шифоновое платье грозило превратиться в лохмотья еще до начала приема, повернула к ним голову и рявкнула:

– Перестаньте толкаться!

– Простите, – кротко ответил фотограф. – Я от «Газеты»… Тут с аппаратом не повернешься…

Толстуха тотчас же громко завопила:

– Эй, слушайте, слушайте все! Этот человек от «Газеты»!

В толпе стали оглядываться. Некоторые женщины подхватили крик:

– Он от «Газеты»!

– Вон его!

– Бей его! Ломай аппарат!

– Его газета высмеивала нас и нашу программу!

И тотчас же на глазах изумленного Каридиуса фотографа сшибли с ног, надавали ему пинков, вырвали из рук аппарат, разбили лампы. Каридиус кричал, пытался притти несчастному на помощь, но его, растрепанного, без шляпы, уже тащили к выходу, толкая из стороны в сторону. Каридиус увидел, как несколько служителей кинулись к жертве и, загородив ее собой, помогли скрыться через боковую дверь.

Сам Каридиус плотно застрял в толпе и волей-неволей двигался вместе с нею по длинному коридору, пока не очутился в просторном салоне, где миссис Сассинет принимала своих гостей. Миссис Сассинет была в вечернем туалете, с двумя букетами орхидей, по одному у каждой бретельки. Молодые девицы в белых платьях, выполнявшие при ней обязанности пажей и, видимо, очень гордые этой почетной ролью, расхаживали в толпе, энергично прокладывая себе путь.

Увидя, что в комнате появился мужчина, миссис Сассинет сделала ему знак подойти. Белые пажи бросились навстречу, очищая дорогу.

– Сенатор Каридиус! – воскликнула великая деятельница с орхидеями на корсаже. – Как я рада, что вы приехали! Миссис Бентл, миссис Уолсон, миссис Инмэн, позвольте представить вам моего дорогого друга сенатора Каридиуса, того из членов конгресса, который больше всех сделал, чтобы провести наш знаменитый билль о высечении статуй.

– Заслуги мои невелики, но радость и гордость, оттого что пришлось послужить столь благородной цели, огромны, – сказал Каридиус, раскланиваясь на все стороны.

– Не скромничайте, сенатор!

– Примите заслуженную благодарность, сенатор!

– Я пока еще не имею права на звание сенатора, – запротестовал Каридиус.

– Мы, может быть, опережаем события, сенатор, но мы не ошибаемся, – заявила миссис Сассинет. – Ведь он пройдет, правда, девушки?

– Конечно! Безусловно!

– Мы будем голосовать за вас, сенатор!

– Мы, женщины, проведем вас в сенат!

– Мы читали о вашей головокружительной карьере, сенатор!

– Карьера сенатора Каридиуса в Конгрессе тесно связана с моей карьерой в Женских клубах! – прокричала миссис Сассинет, кивая и улыбаясь.

– Это почему же, Мэй? – послышался чей-то голос.

– Потому что он был первым членом Конгресса, с которым я советовалась по вопросу о нашем великом патриотическом движении за высечение статуй в Скалистых горах. – Взрыв рукоплесканий. – Потому-то я и убеждена, что мы оба будем избраны, – все так же громко продолжала миссис Сассинет. – Я глубоко верю в то, что пути наших звезд скрещиваются!

Новые аплодисменты. Каридиус тем временем добрался до кресла великой деятельницы, так что они могли наконец обменяться рукопожатиями и перестать кричать во всю глотку. Некая почтенная матрона, сидевшая рядом, спросила миссис Сассинет, что означают ее слова о скрещивающихся путях.

– Видите ли, Джен, мне хотелось узнать, буду я избрана или нет, и потому, приехав в Вашингтон, я пошла к гадалке.

– Ну, и?..

– И она мне сказала, что путь моей звезды скрещивается с путем звезды красивого брюнета.

Каридиус поклонился.

Джен подняла свои крашеные и выщипанные брови.

– Но почему вы думаете, дорогая, что речь шла о вашей политической звезде?

– Я не думаю, а знаю. Я ее спросила прямо: «Вы говорите о моей политической звезде?» И гадалка сказала: «Да, именно о ней. Все то, что ожидает этого красивого брюнета, ожидает также и вас».

Из толпы деятельниц Женских клубов понеслись вздохи и восклицания.

– Как странно… Откуда она могла знать?

– Тут что-то есть… не правда ли? Тут что-то есть.

Но кто-то внес скептическую ноту:

– Беда только в том, что ваши выборы состоятся раньше, чем выборы мистера Каридиуса, Мэй; так что вряд ли его судьба может послужить предзнаменованием вашей.

Послышался смех. Миссис Сассинет на мгновение растерялась, но тут вступился Каридиус:

– Это так называемое пророчество постфактум – самый точный вид предсказания.

Взрыв хохота – особенно громко смеялись те, которые не совсем поняли, что он хочет сказать, и Каридиус мысленно уже подсчитывал приобретенные голоса.

Миссис Сассинет подозвала ближайшего из своих пажей.

– Где фотограф? – спросила она.

– Фотограф, миссис Сассинет? – переспросила девушка, оглядывая море женских голов.

– Да, я просила, чтобы из «Газеты» прислали фотографа, снять мистера Каридиуса вместе со… со всеми нами.

– Ах, миссис Сассинет, – сказал Каридиус, слегка понизив голос. – Фотограф был здесь, он вошел вместе со мной, но его… гм… ему пришлось удалиться.

– Удалиться?

– Да… видите ли, он чересчур энергично проталкивался в толпе дам… с аппаратом и лампами… служители обратили на это внимание и вывели его через боковую дверь.

– И поделом! – вскричала одна из женщин. – «Газета» позволяла себе высмеивать наши митинги; очень хорошо, если ее фотографа выставили за хулиганство.

Миссис Сассинет сделала широкий жест прирожденного политика.

– Друзья мои, все газетчики – мужланы, и с этим ничего не поделаешь. Но нам нужно, чтобы в газете появились наши фотографии. Позвоните, пусть пришлют другого фотографа!

Распоряжение пошло из уст в уста, сначала по салону, потом по коридору и, наконец, затерялось вдали:

– Позвоните, пусть пришлют другого фотографа!

– Позвоните, пусть пришлют другого фотографа!

– А вы, сенатор Каридиус, – продолжала между тем миссис Сассинет, – оставайтесь здесь и приготовьтесь защищать нас, женщин, от грубости вашингтонских фотографов.

36

Три дня спустя Каридиус получил от Мирберга настоятельное приглашение побывать в конторе.

Как только он вошел в кабинет Сола, тот протянул ему открытку.

– Взгляните, – сказал он, словно дело шло о чем-нибудь чрезвычайно важном.

Каридиус не без любопытства взял в руки открытку. Это была обыкновенная почтовая открытка с изображением какого-то небоскреба в Сан-Франциско. На оборотной стороне, кроме адреса, было написано следующее:

«Как отсутствующие будем голосовать за вас письменно из Гонолулу. Желаем удачи. Супруги Эссери».

Каридиус был тронут:

– Это очень мило с их стороны.

– Не в том дело, что мило; это мысль!

– Какая мысль?

– Эти люди расположены к вам. Вы участвовали в одном их дельце, вы получили комиссионные за продажу Японии изобретения Эссери, а они все-таки расположены к вам!

Каридиус улыбнулся.

– Да, – продолжал адвокат, – в вас положительно есть что-то располагающее, Каридиус. Вы можете понравиться любому человеку, почти без исключения. Вот, например, «Лига независимых избирателей», которая положила начало вашей карьере… единственным стимулом для возникновения этой нелепой организации было то, что вы понравились…

– Позвольте, вы хотели сказать про какую-то мысль…

Мирберг стал серьезен:

– Присядьте.

Каридиус сел. Адвокат повернулся на своем вертящемся кресле и наклонился к Каридиусу:

– Литтенхэм намерен наводнить наш округ деньгами, чтобы побить вас.

– Вы почем знаете?

– Мне сказал Крауземан. Он уже получил часть денег. И вручил мне три тысячи долларов с предложением поработать в пользу Лори.

– Вы их, надеюсь, не взяли?

– Разумеется, взял. Я всегда получаю деньги от Крауземана в начале всякой политической кампании.

– Так значит… Скажите, вы нарочно вызвали меня сюда, чтобы объявить мне о вашем намерении работать в пользу…

Мирберг замахал рукой, словно отгоняя от лица докучливую муху.

– Да нет же, я выхожу из крауземановской организации. Так всегда делают перед уходом: берут, что можно, и начинают работать на другого. Об этом не тревожьтесь, это вполне законная процедура.

Ну, хорошо… а при чем тут я?

– Вот что… нам надо, чтобы вы поработали.

– В каком смысле?..

– В обыкновенном: что-нибудь делать руками или головой… Слушайте, Каридиус, кроме шуток, мне надо поговорить с вами. Дело в том, что деньги Канарелли подходят к концу. Уэстоверский банк в самом деле здорово обчистил нашего Джо. И он, конечно, бесится, что Литтенхэм прикарманил его денежки и пускает их в ход против его, Джо, кандидата… Кстати, я думаю, это излечит вас от угрызений совести по поводу трех тысяч, которые мы взяли у Крауземана и потратили на вашу выборную кампанию: мы только получили обратно одну каплю из целой бочки, которую украл у нас Литтенхэм.

– Чего же вы от меня хотите? Что я должен делать?

– Вот что. Как я уже сказал, деньги Джо на исходе. И для того, чтобы пройти в Сенат, вам надо… заполнить разницу между тем, что тратит мистер Литтенхэм, и тем, что может истратить Джо; заполнить… личным воздействием… обаянием… умением понравиться женщинам.

– Другими словами, вы хотите, чтобы я пошел и очаровал избирательный округ?

– Вот именно. Причем, заметьте, я приношу мои извинения. Мне весьма неприятно, что я оказался вынужденным сказать своему кандидату: «Ступайте, убедите людей голосовать за вас. Используйте свои личные качества и тащите их к урнам!» Это очень опасный способ приобретать голоса.

– Почему?

– Опасный с точки зрения создания хорошего правительства. Разве вы не знаете, что человек, обладающий личным обаянием, редко обладает чем-нибудь еще? Он просто нравится, как актер или как женщина, и больше ничего. Поэтому я и говорю: политические должности всегда должны покупаться и продаваться. Каждый поданный голос должен быть оплачен; совсем не дело, чтобы избиратель шел голосовать плененный сомнительными цветами красноречия. Раз у человека есть деньги на покупку голосов, значит, он достаточно ловок, чтобы обзавестись капиталом. Значит, он человек деловой, энергичный и достоин занять важный политический пост. А когда человеку приходится выступать и вымаливать себе голоса… когда ему нужно выставлять себя напоказ и произносить речи, это как-то унизительно… Так поступают у нас на Западе и на Юге… но – благодарение богу! – наши капиталисты до сих пор ограждали нас от подобного проституирования избирательной урны. И каковы результаты? Результаты таковы, что восточные штаты всегда посылали и посылают в Конгресс достойных людей, и мы легко удерживаем в своих руках политическую гегемонию в стране!

– Вы хотите, чтобы я произносил речи?

– Дело не в одних речах. Нужно найти что-нибудь конкретное. Найти какой-нибудь повод и поднять кампанию, которая могла бы привлечь общественность на нашу сторону. Обработайте средний класс, который обычно и не голосует, и не торгует своими голосами, приведите его к урнам. Другими словами, заполните избирательные урны бюллетенями досужих, сентиментальных и непродажных граждан в таком количестве, чтобы приспешники Литтенхэма не могли скупить столько голосов, сколько им нужно для вашего поражения.

Каридиус призадумался:

– Вряд ли я сумею сочинить речь, которая так сильно расшевелила бы публику.

– Речь – это пустяки. Канарелли наймет кого-нибудь, кто напишет ее за вас. Самое важное – придумать конкретный повод!

Мирберг погрузился в задумчивость. Он долго тер свои гладко выбритые щеки, ерошил курчавые волосы и, наконец, нажал кнопку звонка.

В дверях показался мальчик-рассыльный.

– Попроси ко мне Мелтовского. – Адвокат обернулся к Каридиусу: – Мелтовский совершенно непроницаем для каких бы то ни было сильных чувств. Поэтому он с большим беспристрастием, чем мы, может судить о том, что именно способно расшевелить американскую публику.

Когда в комнату вошел Мелтовский, Мирберг начал объяснять, какого рода зацепка требуется Каридиусу в его выборной кампании в Сенат; не успел он договорить, как Мелтовский протянул своим монотонным голосом:

– Подоходный налог!

– А… подоходный налог, – сосредоточенно кивнул Мирберг. – Да… Я и сам об этом подумал… – последнюю фразу Мирберг неизменно вставлял при всяком предложении Мелтовского. – Но чей подоходный налог – Литтенхэма или Лори?

– Любой, – отозвался Мелтовский все так же на распев, – ведь не уплатил ни тот, ни другой.

Мирберг забарабанил по столу короткими, словно обрубленными пальцами:

– Да, да, разумеется.

– Цифра недоимки за Литтенхэмом, вероятно, абсурдно велика, – сказал Мелтовский.

– Почему абсурдно? Что вы хотите сказать? – быстро спросил Мирберг.

– Я хочу сказать, что если сумма чересчур велика, то рядовому американцу она покажется просто фантастичной, ничего ему не скажет и никаких чувств в нем не пробудит.

Мирберг кивнул головой:

– Да, это и мне пришло в голову.

– И кроме того, – добавил Мелтовский, – когда станет известно, что Литтенхэм – крупнейший недоимщик по подоходному налогу, американская публика скорее всего будет восхищаться им.

– Значит, мы отказываемся от этой мысли? – недовольно спросил Мирберг.

– Нет, это послужит вступлением.

– Вступлением?

– Ну да. В кампании против Лори придется провести две или три операции. Нельзя начинать с серьезного обвинения, потому что оно успеет надоесть избирателям задолго до выборов. Нет, сначала надо привлечь их внимание чем-нибудь помельче и на этом играть до тех пор, пока публика не привыкнет прислушиваться к вам, тогда – выдвигайте главное.

– Так вы считаете, что надо начинать с преследования Меррита Литтенхэма за неуплату подоходного налога?

– Безусловно.

– А как мы это сделаем?

– Да ничего делать не надо. Мы просто представим в окружное налоговое управление доказательства, что Меррит Литтенхэм не уплатил подоходный налог. А окружное управление по сбору внутренних доходов – та же мельница, которая перемалывает все, что попадает в засыпочный ларь. До сих пор на этот счет существует полная неопределенность. Очень богатые люди всегда рассчитывают на поддержку высших инстанций.

– Так вы этим займетесь? – спросил Мирберг.

– Через неделю дело будет на мази.

– Отлично… Ну, а вторая бомба, ваш главный снаряд, который взбудоражит избирателей до такой степени, что они пойдут голосовать задаром? Что скажете, Мелтовский?

Мелтовский опустил веки на сонные глаза, откинулся на спинку кресла, подпер голову рукой и, казалось, крепко заснул.

– Я… я еще не изучил положения… – пробормотал он сонно… – общественное достояние… конечно, он обирал общество и делал это долгие годы…

– Это уже ни на кого не действует, все равно, что пытаться возбудить симпатии к жертвам рэкетиров. И то и другое стало обычаем. Ничего не поделаешь…

– Это, конечно, верно, – пробормотал Мелтовский, кивая головой.

Терзаемый сомнениями Каридиус в этот момент пришел к убеждению, что если он не хочет стать центром политической бури, которая, конечно, лишит его любви Мэри, то нужно заявить об этом сейчас же, пока не поздно.

– Вот что… – запинаясь начал он. – Видите ли, получается не совсем ловко для меня…

– А что такое?

– Да ведь банк Литтенхэма… недавно… так удачно поместил часть моих денег… что мне очистилось около семи тысяч долларов… Могу ли я, приняв такую услугу… выступить против моего благодетеля…

– Благодетеля? – переспросил Мирберг.

– Да, против мистера Литтенхэма, который устроил мне это.

– А вы что для него сделали?

– Я, как вам известно, участвовал в заседании комиссии по военным делам и доказывал, что Военное министерство должно предоставить заводу военного снаряжения право продать секрет изобретателя Эссери. Разумеется, я при этом рассчитывал, что Военное министерство уплатит Эссери и что я таким образом одновременно окажу услугу одному из наших клиентов.

Мелтовский открыл глаза и поднял указательный палец, чтобы привлечь внимание своих собеседников:

– Вот то, что нам нужно.

– То есть? – воскликнул Мирберг.

– Литтенхэмовская шайка продала военную тайну враждебной стране.

– Но на этом мы не можем играть, – возразил Каридиус, – я сам высказался в пользу продажи.

Мирберг вдруг понял, куда метит его компаньон.

– Боже мой, да это решительно никакой роли не играет! – воскликнул он и даже покраснел от радости. – Никто не узнает, что вы сами были сторонником продажи, в особенности, если вы двинете этот козырь против Литтенхэма и Лори во время выборной кампании.

– Но ведь моя речь напечатана в «Ведомостях Конгресса».

– И прекрасно, пусть там и остается. Никто не читает «Ведомостей Конгресса».

– Но Лори разыщет ее и предаст огласке.

– Никто ему не поверит. Все подумают, что это политический трюк. Вот наш лозунг: «Лори предает наших храбрых ребят». Не надо ни «страны», ни «нации», ни «Военного министерства» – ничего подобного… именно: «храбрых ребят». Это задушевно, интимно, это проймет простого человека, и он запомнит, против кого надо голосовать.