Текст книги "Мегафон"

Автор книги: Томас Стриблинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

10

Достопочтенный Генри Ли Каридиус шел по вестибюлю «Лекшер-билдинг», направляясь к лифту, а перед его глазами неотступно стоял образ мисс Литтенхэм, репортера «Трибуны». Бесспорно она была красива, но, кроме того, у нее сохранился отчасти тот застенчиво-призывный тон в обращении с красивыми мужчинами, который лет десять тому назад был в большой моде и именовался скромностью. И еще было в этой девушке что-то противоречивое, непонятное, что смутно беспокоило кандидата в члены Конгресса. Он никак не мог определить, что это такое. Мысли его вертелись вокруг этой загадки вместо того, чтобы сосредоточиться на вопросе о том, как ему быть со своей адвокатской конторой – ради чего, собственно, он и приехал сюда.

Когда Каридиус вошел в лифт, к нему подскочил низенький плотный мужчина, схватил его за руку и крепко пожал.

– Поздравляю, Каридиус… Предчувствие-то мое сбылось, а?

– Благодарю, благодарю, Мирберг. У вас, действительно, было поразительное предчувствие… – Каридиус понизил голос, дабы морально, так сказать, исключить из разговора остальных пассажиров, плотно обступивших их.

Лифт остановился на пятнадцатом этаже, и они вместе вышли на площадку.

– Какие же у вас планы? – спросил адвокат. – Не могу ли я чем-нибудь помочь вам?

– Как будто нет, благодарю вас.

– Кстати, вы, вероятно, поедете на траурное заседание?.

– Какое траурное заседание?

– Заседание, посвященное памяти члена Конгресса Бланка и всех прочих членов Конгресса, умерших в текущем году. Такие заседания бывают каждый год.

Каридиус подумал.

– Я не собирался ехать. Мистер Бланк был моим противником…

– Дорогой мой! – воскликнул Мирберг. – Политическому деятелю надлежит оплакивать кончину человека, которого он смог победить: ведь любой следующий кандидат может побороть и его.

Каридиус остановился у дверей своей конторы и медленно вытащил ключ из кармана. Ему не хотелось звать Мирберга к себе в контору, тесную и убого обставленную.

– Что ж, пожалуй, поеду.

– Поезжайте обязательно, это произведет хорошее впечатление.

Каридиус неохотно отпер дверь и, так как адвокат не уходил, заметил небрежным тоном, что уже успел сегодня дать интервью.

– Для какой газеты?

– Для «Трибуны».

– Довольно приличная газета, консервативная.

– А репортерша, которую они мне прислали, была довольно странная… То есть, собственно, не она странная…

– А кто же?

– Ее собака.

– А чем собака была странная?

– Не собака сама по себе, а то, что у репортера «Трибуны» такая собака, огромный, чудесный дог, стоит, наверно, целое состояние. Откуда у нее может быть такой дог?

Каридиус открыл дверь и обнаружил на пороге одно-единственное письмо. Ему было очень стыдно перед Мирбергом за свою столь скромную корреспонденцию.

– А вы не знаете, кто эта девушка?

– Она сказала, что ее фамилия Литтенхэм.

Адвокат отступил на шаг и уставился на Каридиуса.

– Литтенхэм! Да она могла бы при желании иметь золотую собаку!

– Вы думаете, что она из тех Литтенхэмов? – воскликнул Каридиус, сам немало взволнованный.

– Вы говорите, что это был обыкновенный репортер «Трибуны»?

– Да… пишет для «женской странички» воскресного номера.

– Тогда это маловероятно… должно быть, из каких-нибудь других Литтенхэмов.

Каридиус нагнулся и, подняв письмо, распечатал его, продолжая прислушиваться к тому, что говорил Мирберг. Письмо было от Эссери, коротенькая записка, содержание которой нетрудно было угадать.

– Вот еще одно дело, которое я не смогу вести, – сказал он с таким видом, будто письмо представляло собой крохотную частицу той огромной кучи дел, которых он уже не сможет вести.

– А почему? – участливо спросил Мирберг.

– Я собираюсь закрыть свою контору. Работа в Конгрессе потребует моего постоянного присутствия в Вашингтоне.

– А знаете что, – сказал Мирберг, – ведь я именно из-за этого-то и провожал вас до самой конторы. У меня было предчувствие, что вы собираетесь ликвидировать свое дело.

Каридиус вглянул на коренастого человека, столь твердо верившего в предчувствия.

– А вы хотели бы перенять его? – с любопытством спросил он.

– О нет, нет, не то. Я только хотел предостеречь вас, чтобы вы не бросали практики. Неизвестно, долго ли вы пробудете членом Конгресса. А потерявши практику здесь, трудно будет восстанавливать ее снова.

Каридиус уныло усмехнулся.

– Вижу, что впереди маячат горе и нужда, но все же не могу придумать, как умудриться быть разом в двух местах.

– Вот об этом-то я и веду речь. Помните, вы как-то обращались к нашей фирме с весьма лестным для нас предложением?

– К которому вы отнеслись удивительно сдержанно, – вставил Каридиус.

Но Мирберг продолжал, не смущаясь:

– Тогда было другое дело. Тогда вы еще не проявили своих талантов, мистер Каридиус. Теперь вы член Конгресса. Когда вы расстанетесь с Конгрессом, вы будете одним из самых популярных адвокатов в Мегаполисе. Вы придадите нашей фирме вес, каким она никогда не обладала. А тем временем, стремительно продолжал он, – если вы войдете с нами в соглашение, мы сохраним вашу практику.

– Но ведь члену Конгресса неудобно выступать в суде?

– Да, вам нельзя выступать, но вы можете быть партнером-консультантом, помогать нам вашими советами и знаниями.

Каридиус уже и раньше подумывал о том, чтобы в случае, если его выберут в Конгресс, вступить в какую-нибудь из существующих адвокатских фирм, но при этом он имел в виду одну старинную аристократическую фирму, занимавшуюся только банковскими и трестовскими делами. Впрочем, эта фирма уже насчитывала в числе своих партнеров двух сенаторов и одного бывшего министра; рядовой член Конгресса не представлял для нее приманки. А с Мирбергом, Мелтовским, Кохом и Гренненом он мог чувствовать себя на равной ноге, по крайней мере, в смысле известности.

– Не нравится мне чисто уголовная практика, Мирберг, – сказал он откровенно.

– Мы ведем самые разнообразные дела – и кассационные дела, и в федеральном суде, и в Верховном, – поспешил заверить его Мирберг.

– А делами акционерных обществ вам приходилось когда-нибудь заниматься?

– Что за вопрос!

– Утверждением устава общества, например?

– Во всем городе вы не найдете большего специалиста по уставам акционерных обществ, чем Мелтовский.

Каридиус протянул Мирбергу письмо Эссери.

– Прекрасно. Вот моя первая лепта вашей фирме.

– Нашей фирме, – поправил Мирберг.

– Пусть так, нашей. Это мой клиент, желающий взять патент под маркой «Сейлор и Роз».

Мирберг взял конверт:

– Хорошо, я сам отвечу вашему клиенту, что теперь вы член нашей фирмы, и мы займемся его патентом. Пойдемте теперь в нашу контору, я введу вас в курс дел.

В конторе Мирберга, занимавшей целое крыло «Лекшер-билдинг», в том же этаже, что и контора Каридиуса, царило большое оживление.

Юноша с очень светлыми волосами, такими светлыми, что они казались почти белыми, разговаривал с худым, угловатым мужчиной, у которого было лицо лимонного цвета и очень выпуклые глаза, сонно глядевшие из-под полуопущенных век.

Белобрысый юноша говорил.

– Всю кашу заварила эта светская барышня. Джо уверяет, что будут перемены, а отыграются на нас.

– Ничего, посмотрим, что можно будет предпринять, – успокоил его угловатый человек с сонными глазами.

Мирберг крикнул через всю комнату самым любезным тоном:

– Дэв, позволь познакомить тебя с мистером Каридиусом, нашим новым представителем в Конгрессе. Мы с ним только что столковались, что мы берем на себя его практику, пока он будет в Вашингтоне. Мистер Каридиус, разрешите представить вам моего компаньона, мистера Дэвида Мелтовского.

Мужчина с сонными глазами выбрался из своего кресла и направился к Каридиусу. Он улыбался, но улыбка лишь слегка морщила уголки его красного рта, желтое лицо оставалось неподвижным.

– Очень приятно, мистер Каридиус. Разрешите поздравить вас с успехом, – сказал он неблагозвучным и однотонным голосом.

– Мистер Каридиус заслужил свой успех, – восторженно подхватил Мирберг, – кто-кто, а он действительно поработал…

– В нашем городе, если добьешься чего-нибудь, значит, заслужил, – подтвердил Мелтовский с той же улыбкой.

– В наших взаимоотношениях безусловно встанет вопрос о вознаграждении, – дипломатически начал Каридиус.

– Ну, этот вопрос сам собой разрешится в процессе работы, – решительно заявил Мирберг.

– Это дело второстепенное. Мы прежде всего хотим иметь вас своим партнером, мистер Каридиус, – проскрипел Мелтовский, поднимая костлявое плечо. – А теперь прошу джентльменов извинить меня. Мне пора в суд. – Он взглянул на большие золотые часы, которые вытащил из жилетного кармана.

– Погодите, мне тоже в ту сторону, – сказал Каридиус. – Я вас подвезу.

Мелтовский, который всегда ходил пешком, охотно принял предложение.

Он кивнул белобрысому юнцу, чтобы тот отправлялся вслед за ним, и вышел вместе с Каридиусом из конторы.

На улице они подозвали такси и поехали в судебную камеру судьи Пфейфермана. Белобрысый молодой человек сел в другое такси и ехал следом за ними, так что на место обе машины пришли почти одновременно.

У входа в помещение суда собралась толпа зевак, которые, как известно, всегда умудряются знать, что происходит внутри здания, хотя сами находятся снаружи его. Как только машина подъехала, раздались возгласы:

– Вот Каридиус! Приехал новый член Конгресса! Скажите той женщине там, что он приехал!

– Значит, он и вправду хочет вывести их на чистую воду? – В голосе вопрошавшего слышалось сомнение. Отозвался другой голос, очевидно принадлежавший одному из тех прирожденных скептиков, которые неизменно присутствуют во всякой уличной толпе:

– Если это Каридиус – то это Каридиус, вот все, что можно сказать.

Пока этот обмен мнений происходил в одной кучке людей, другая передавала из уст в уста в самое помещение суда:

– Скажите девушке, что приехал мистер Каридиус. – И постепенно замирая вдали: – «Скажите той женщине, что приехал Каридиус… приехал Каридиус…»

Ближайшим результатом этих криков было появление в дверях суда двух молодых людей с фотоаппаратами; они быстро протолкались сквозь толпу к автомобилю.

– Кто из вас мистер Каридиус? – осведомился один из них.

Не успел он подучить ответ, как второй фотограф воскликнул:

– А вот и Белобрысый Ланг… за его спиной… Ланг, становитесь рядом, мы вас сейчас снимем вместе с мистером Каридиусом.

Мелтовский запротестовал своим слабым скрипучим голосом:

– Нет, нет… мистер Каридиус не станет сниматься с Лангом, ему некогда, он едет на аэродром.

В ту минуту, когда фотографы нацелились своими аппаратами, Мелтовский сорвал с головы котелок, заслонил им лицо Каридиуса и в то же время велел шоферу трогать.

Но толпа была такая густая, что такси не могло двигаться быстро, и фотографы успели перебежать на 88 другую сторону и выбрать удобную позицию, чтобы снять на одну пластинку Белобрысого Ланга и Каридиуса. В эту минуту в дверях суда показалась взволнованная мисс Конни Стотт.

– Мистер Каридиус, – звонко крикнула она, – я вас по всем телефонам искала.

– Он спешит на аэродром… ему нужно быть в Вашингтоне, – с азартом замахал рукой Мелтовский.

– Да, но здесь семья Эстовиа и Канарелли! – с отчаянием кричала мисс Стотт.

– Как? Это дело слушается? – воскликнул Каридиус, выскакивая из такси.

– Кто эта женщина? – спросил Мелтовский недовольным тоном.

– Конни Стотт, секретарь «Лиги независимых избирателей».

– Вы опоздаете на аэродром.

– Не могу же я бросить ее здесь одну.

– Но вы ничем не можете ей помочь… ведь вы теперь член Конгресса.

Когда Каридиус направился в помещение суда, Ланг перебежал улицу, лавируя между машинами, и шмыгнул в аптекарский магазин.

Каридиус, Мелтовский и мисс Стотт пробирались сквозь толпу в камеру судьи; Мелтовский неустанно твердил: «Он не может принимать в этом участия, он член Конгресса», а мисс Стотт, облегченно вздыхая, снова и снова восклицала: «Куда я только не звонила, чтобы поймать вас!»

В уме Каридиуса промелькнула было мысль о том, в какое бешенство вероятно пришла бы Иллора, но тут же его внимание было всецело поглощено картиной, которая предстала перед ним в битком набитой судебной камере. Центром картины, несомненно, была небольшая щеголеватая фигура Канарелли, стоявшего на месте ответчика. Некоторые из зрителей обернулись к входившему Каридиусу, но тотчас снова перевели глаза на прославленного рэкетира. Каждый из присутствующих знал, что этот щуплый человечек повинен в смерти десятков людей, что устранить со своего пути человека ему все равно, что задуть свечу. Каридиус подметил и в самом себе то чувство любопытства и слегка неприязненного, но несомненного восхищения, которое вызывал в толпе этот тщедушный убийца и вымогатель.

Пока Каридиус пробирался на свободное место, отведенное для адвокатов и свидетелей, несколько человек из более пожилых бросили ему вслед вполголоса: «Освободите от него зеленщиков!», «Хватит уж ему доить нас!», «С какой стати мы должны делиться с ним каждым куском!»

И в то же время они невольно восхищались маленьким человечком, сумевшим шантажировать целый город.

Люди с улицы проталкивались в камеру, люди из камеры пробирались на улицу, происходило постоянное движение. Каридиус подумал, что это и есть тот самый народ, на благо которому была организована «Лига независимых избирателей». Этот непрерывный поток людей, заглядывавших на несколько минут в камеру и затем уходивших, чтобы вернуться к своим личным делам, – это ведь и есть средний класс американского общества.

Судья Пфейферман окинул взглядом непривычно густую толпу зрителей, посмотрел на подсудимого, на свидетелей обвинения и предложил секретарю огласить назначенное к слушанию дело.

«Дело по обвинению Джо Канарелли в запугивании и шантаже».

– Готовы ли стороны к слушанию дела? – вопросил судья.

– Защита не готова, ваша честь, – заявил Мелтовский, подходя ближе к судейскому столу.

– Почему?

– Защите требуется время для собирания материальных доказательств, каковые должны установить, что Союз защиты сиропщиков – организация почтенная и что свидетель миссис Антония Эстовиа вступила в нее по собственному желанию, без принуждения. Мы ходатайствуем о том, чтобы слушание дела было отложено на две недели.

В публике поднялся негодующий ропот. Мисс Стотт вскочила с места.

– Свидетели обвинения сейчас все налицо, и трудно сказать, удастся ли собрать их вторично, – заявила она. – Мне пришлось долго убеждать их. Думаю, что дело не следует откладывать. Оно возбуждено группой избирателей… Это первое непосредственное выступление рядовых граждан нашего города. Наш представитель в Конгрессе, достопочтенный Генри Ли Каридиус, также явился сюда, чтобы принять участие в процессе. Думаю, было бы нецелесообразно откладывать слушание дела.

Раздались дружные аплодисменты, которым председательствующий быстро положил конец.

– Однако, ваша честь, – снова выступил Мелтовский, – мистер Каридиус еще не был членом Конгресса, когда возбудил это дело. А поскольку он им стал, ему уже не подобает выступать в судебном процессе. Дело нужно отложить, чтобы подобрать недостающие улики, оформить обвинение по всем правилам.

Иронический смех и свист покрыли его слова.

Судья Пфейферман обратился вполголоса к Мелтовскому, подошедшему вплотную к столу:

– Не думаю, чтобы можно было отложить… тут присутствуют представители прессы и фоторепортеры.

– А вы все-таки отложите!

– Но на следующих выборах… здесь столько народу… – Судья покачал головой и торопливо продолжал: – Мне сказали, что один из шайки согласен признать себя виновным.

Мелтовский слегка кивнул головой.

– Я знаю, они выделили Белобрысого Ланга, но если бы можно было затянуть дело…

Судья Пфейферман покачал головой и крикнул громко, обращаясь к секретарю:

– Ансон Ланг явился в суд?

Секретарь выкликнул нараспев:

– Ансон Ланг, предстаньте перед судом!

И тотчас в дверях камеры показался Сол Мирберг, а за ним светловолосый швед.

– Я позвонил ему, – сказал Ланг вполголоса, ни к кому, в частности, не обращаясь.

Мелтовский стал объяснять, в каком положении дело:

– Я просил отложить дело слушанием на том основании, что мистер Каридиус избран в члены Конгресса.

Снова взрыв хохота в публике.

Но тут выступил Мирберг, и толпа сразу притихла.

– Ваша честь, – внушительно сказал он. – Это дело возбуждено по инициативе достопочтенного Генри Каридиуса, как представителя «Лиги независимых избирателей». Разрешите мне упомянуть о том, что я сам состою в этой организации и являюсь таким же непримиримым врагом хулиганства, позорящего наш город, как и любой другой независимый избиратель.

Сенсация.

– Но я не могу допустить, чтобы человек, которому мы оказали честь, выбрав его в члены Конгресса Соединенных Штатов, чтобы такой человек унизился до участия в ничтожном процессе в одной из низших судебных инстанций нашего города. Выступление в суде несовместимо с достоинством человека, который призван не толковать законы, а издавать их. – Кое-кто из зрителей одобрительно кивнул. Мирберг поднял руку. – И к тому же в настоящий момент наш избранник, достопочтенный Генри Ли Каридиус, приведший к победе прогрессивные силы нашего города (аплодисменты), находится на пути в Вашингтон, дабы присутствовать на ежегодном траурном заседании в память тех слуг народа, членов Конгресса, которые умерли на своем посту (волнение в публике). Если бы настоящий состав суда допустил, чтобы второстепенного значения дело о хулиганстве помешало нашему представителю в Конгрессе принять участие в торжественном обряде в память усопших, он проявил бы неслыханное отсутствие благопристойности. Принимая во внимание данные обстоятельства, я полагаю, что вполне в компетенции настоящего суда объявить дело отложенным на срок, достаточный для того, чтобы стороны могли стянуть свои силы и вместе с тем дать нашему представителю возможность проследовать в Вашингтон для выполнения своего высокого нравственного долга.

Продолжительные аплодисменты приветствовали этот призыв. Когда они затихли, судья Пфейферман глубокомысленно кивнул головой:

– Принимая во внимание все обстоятельства, суд откладывает слушание дела на две недели. Секретарь, отметьте в календаре. Огласите следующее дело.

Публика повалила к выходу, перебрасываясь отдельными замечаниями. Один из репортеров шепнул другому:

– Начинается старая волынка.

– Само собой, – кивнул тот. – Где же это, однако, мой фотограф? Отсюда мне надо попасть…

Мисс Стотт нагнала Мирберга и Каридиуса, выходивших вместе.

– Почему мистеру Каридиусу неприлично продолжать процесс? – спросила она.

– Потому что он избран в Конгресс, – ответил Мирберг, улыбаясь. – Считается неподходящим для члена Конгресса, чтобы…

– Но он проходил ведь под лозунгом реформ.

– Причем тут они? – пожал плечами Мирберг. – Раз движение за реформы провело своего кандидата на официальную должность, кончено, больше делать нечего… лозунг реформ победил!

11

Проводив до порога судебной камеры своих двух соратников по проведению реформ и запасшись той порцией надежды и поддержки, которую она могла получить от их патриотических и добродетельных рассуждений, мисс Конни Стотт вернулась к семейству Эстовиа.

Она чувствовала себя ответственной за судьбу женской половины семьи, так как только ее настойчивость и энтузиазм извлекли их из глухого переулка и привели в камеру судьи Пфейфермана в качестве свидетельниц против Джо Канарелли. Она застала обеих женщин в состоянии панического страха. Они не решались выйти на улицу и отправиться домой пешком. Пересчитывая содержимое своих тощих кошельков, они прикидывали, хватит ли у них денег на такси.

Пылкий секретарь «Лиги независимых избирателей» попытался рассеять их страхи. Ведь ничего страшного не произошло. Нужно только через две недели непременно явиться в суд и свидетельствовать против Канарелли. Для того чтобы вывести ржавчину шантажа и рэкета, разъедающую город, требуется только решительный и бесстрашный отпор со стороны непоколебимого среднего класса, представительницами которого они обе являются. После этого мисс Стотт пересекла улицу, зашла в аптекарский магазин и стала названивать по телефону, сзывая гостей на банкет, который «Лига независимых избирателей» давала в отеле «Эмбасси» в ознаменование победы на выборах достопочтенного Генри Ли Каридиуса.

Старуха Эстовиа с Паулой поплелись к своей разгромленной лавчонке в переулке Деггерс. Пробираясь в уличной толпе, они пугливо озирались по сторонам, словно ожидая, что кто-нибудь из шайки Канарелли следует за ними по пятам, либо подкарауливает их из какого-нибудь подвала.

Все было тихо, но это не успокаивало их, а напротив, еще усиливало в них страх и тревогу.

Но только такие наивные и простодушные женщины могли воображать, будто рэкетиры сразу же открыто нападут на них снова, и ждать опасности оттуда, откуда они ее ждали. Пока они шли по переулку, в страхе оглядываясь на каждую дверь, с ними дважды поровнялась роскошная гоночная машина, задержанная светофором. Женщины не заметили этой машины, а двое мужчин в машине не обратили никакого внимания на двух женщин, бредших по тротуару. А между тем каждая из этих пар была занята мыслями и разговорами о другой.

За несколько минут до того пассажиры велели шоферу затормозить, чтобы купить свежий выпуск газеты. Мальчишка-газетчик надрывался на углу:

– Джо Канарелли, Называемый Королем Рэкета, Предстал Перед Судьей Пфейферманом. Обвиняется в Шантаже, Запугивании и Причинении Материального Ущерба. Виновным Себя Не Признает. Суд Отложен На Две Недели.

И со всех сторон неслись такие же выкрики, преследуя пассажиров гоночной машины.

Маленький чернявый человечек развернул купленные газеты и увидел свое имя, жирно набранное на первой полосе. Он покачал головой, взглянул в зеркало, вделанное в стенку машины, потом отрывисто бросил спутнику:

– Что говорит Мирберг?

Белобрысый юнец встрепенулся.

– Реклама.

– Вот как? Чистка, значит?

– Он говорит – тогда он не думал, что кто-нибудь затеет чистку.

– Тогда? Когда это «тогда»?

– До суда… До всего этого. – Он указал на газеты.

Чернявый хлопнул рукой по странице с его именем.

– Какого же чорта… каждый паршивый листок в городе…

– Мирберг считает, что это ничего не значит, – поторопился ответить швед. – Мертвый сезон… никаких происшествий… надо же сыграть на чем-нибудь.

– Чорт дери, если это будет продолжаться, они подвинтят Пфейфермана… ему придется действовать.

– При разборе дела?

– Ну да… если только свидетели явятся во второй раз.

– Если они явятся? – с тревогой повторил Белобрысый.

– Да, конечно… если.

– Но… но послушайте, – залепетал адъютант, – если… э-э… мы… то есть мы в тот раз проучили этих Эстовиа, а они вовсе и не ябедничали… не были виноваты ни в чем, кроме…

Взгляд маленького человека заставил шведа замолчать.

– Вот что, запомни: мы считаемся с тем, что человек представляет собой сегодня, а не чем он был две недели, или даже два дня назад.

Говоря это, он снова мельком глянул на себя в зеркало, потом стал смотреть в окно, на улицу, по которой они проезжали. И сразу он почувствовал себя больше, значительнее. Он был хозяином этой улицы. Каждая лавчонка платила ему ежемесячную мзду за право существовать. И именно потому, что – как он только что сказал Белобрысому – он относился к людям и к вещам так, как будто у них не было прошлого, считался только с их настоящим. Он следовал реалистической традиции своих великих соотечественников, Наполеона, Парето, или того арктического исследователя, который раздевал больных участников своей экспедиции к Северному полюсу, чтобы самому согреться в их одежде.

Машина остановилась перед «Импириал-Билдинг», высоким, внушительным зданием, вытянувшимся на два квартала с запада на восток, и на три – с севера на юг. Рэкетир и его помощник вышли и, отпустив машину, поднялись по ступеням главного входа. Пять или шесть тысяч обитателей этого огромного здания жили здесь, ничего не зная друг о друге. Под его крышей происходили кутежи, разводы, грабежи, самоубийства, а соседи узнавали обо всем этом разве что случайно, из утренних газет.

Пройдя сводчатый, в готическом стиле, вестибюль, Джо Канарелли и Белобрысый Ланг спустились на лифте в подвал и прошли длинными подземными коридорами к другому лифту. Затем они поднялись очень высоко до залитой солнцем площадки с цветами в горшках и плетеными креслами, на которую выходило легкое строение в стиле итальянской виллы. Для большей защиты от любопытных взглядов площадка и домик были со всех сторон обнесены высокой стеной. Канарелли открыл дверь и вошел в просторную комнату. Скульптура, изображающая фавна, дагестанские ковры, арфа, вделанный в стену книжный шкаф, полный детективных романов, составляли убранство этой комнаты.

Канарелли подошел к старинному столику и налил вина в два венецианских бокала.

– Послушай, Белобрысый, – сказал он, подвигая Лангу бокал. – Эти женщины больше не выступят свидетельницами в суде.

Швед напряженно всматривался в лицо своего хозяина.

– Вы хотите сказать… – Он сделал рукой движение, смысл которого был ясен.

– Нет, это вызвало бы еще большую огласку… газеты подняли бы вой… – Он швырнул на стол купленные по дороге газеты… – Нет… что-нибудь попроще… что-нибудь очень обыкновенное… должно приключиться с семьей Эстовиа.

Светловолосый юноша цинично предложил:

– Может попасть что-нибудь в пищу, ну, скажем, в… молоко.

Плюгавый человечек откинул голову и залился беззвучным смехом.

– В молоко! Мне возиться с молоком, когда все молочницы города платят мне за то, чтобы никто не заглядывал в их кувшины. Вздор! Кому принадлежит дом, где Эстовиа варят свой сироп?

– Не знаю.

– Не знаешь? Так узнай!

– Сейчас.

Ланг подошел к телефону, стоявшему на письменном столе, и набрал номер.

– Алло! Муниципалитет? Регистратура? Мне нужно узнать фамилию человека или название организации, которой принадлежит дом № 21 по переулку Деггерс.

Наступило короткое молчание, во время которого Белобрысый смотрел, не отрываясь, на своего начальника; потом он сказал громко:

– Некий мистер Гот.

– Спроси, где он живет.

– А как его найти? – Минуту спустя швед ответил на собственный вопрос… – Шестнадцатый район, Пятидесятая улица.

– Пятидесятая улица… Пятидесятая… – повторил в раздумье Канарелли. – Думается мне, что Эстовиа задолжали арендную плату, и этот мистер Гот, конечно, делает им поблажки… и напрасно… совершенно напрасно. Это идет во вред другим домовладельцам… да, чорт возьми, Белобрысый, идет во вред другим домовладельцам – ты понимаешь?

– Не-ет, я не…

– Ну, как же, ведь если домовладелец дает неисправному жильцу волю, тот может сбежать, не заплатив за квартиру, поселиться в другом доме, снова сбежать, не заплатив, и так далее – словом, жить себе и поживать бесплатно за счет домохозяев. Ты разве не знаешь, что у нас в Мегаполисе тысячи людей именно так и живут?

– Ну, знаю.

– Так вот, не кажется ли тебе, что было бы настоящим добрым делом организовать Лигу защиты домовладельцев, которая будет следить за тем, чтобы все домовладельцы во-время взыскивали квартирную плату? Конечно, с небольшим взносом в нашу пользу за общее наблюдение и канцелярские расходы.

Швед взирал на него с недоуменным выражением.

– Силы небесные, Джо, зачем вам понадобился еще новый рэкет?

– А зачем, чорт возьми, люди строят еще новые суда, небоскребы и самолеты? Зачем, вообще, трудится любой богач?

И снова маленькому человечку показалось, будто он вырос. Он бросил взгляд в зеркало. Перед ним роились заманчивые видения.

– Ну ладно, это так, между прочим… Ты ступай к этому мистеру Готу, обработай его и добейся, чтобы он выгнал Эстовиа за неплатеж аренды… а после этого… если они куда-нибудь уедут, кому это может показаться странным?

– Я возьму с собой Лефти Джонса… но, вы знаете, ведь наябедничали не Эстовиа, они просто…

Канарелли двинулся к своему помощнику, угрожающе подняв руку, но в это время в соседней комнате послышался шорох.

Рэкетир насторожился, как охотничья собака. Крадущимися шагами подошел к двери, приложил глаз к замочной скважине и распахнул дверь настежь. Он секунду постоял на пороге и воскликнул с удивлением.

– Элла! Какого чорта вы тут делаете?

Подруга Белобрысого Ланга вышла из соседней комнаты, несколько растерянная.

– Я только что зашла сюда.

– Как вы сюда попали? Откуда у вас ключ?

– Сибилла дала.

– Сибилла?

– Да, мы ходили за покупками, и у меня разболелась голова. Она дала мне свой ключ, и я пришла полежать.

– Вы спали?

– Нет, не спала.

– Вы слышали, о чем мы говорили?

– Слышала.

Белобрысый Ланг с тоской взглянул на свою приятельницу.

– Элла – хорошая девушка… она не подведет.

– Ты отправляйся в Шестнадцатый район, Пятидесятая улица. Разыщи Лефти и действуй.

Светловолосый юноша взглянул на Эллу и пошел к дверям, сильно расстроенный.

Когда Ланг вышел из комнаты, выражение лица Канарелли изменилось. Он протянул руку:

– Во второй раз это не пройдет. Лучше верни-ка мне ключ… и послушай, Элла… Ты знаешь, о чем мы говорили… так вот у меня к тебе дело…