Текст книги "Мегафон"

Автор книги: Томас Стриблинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

7

Такси то подвигалось вперед, то останавливалось в ожидании сигнала светофора, а мистер Генри Ли Каридиус, сидя в машине, старался представить себе, что могло заставить Крауземана вызвать его. Он даже не был знаком с Крауземаном. Приходила в голову мысль о происшествии с семьей Эстовиа, но вряд ли босс уже успел узнать об этом. Еще и чернила, должно быть, не высохли на жалобе, поданной мисс Стотт. Но Каридиус знал, что подобного рода дела непременно проходят через руки Крауземана, потому что политический босс – это своего рода посредник между представителями закона и рэкетирами. Тут Каридиус как будто нащупал разумное объяснение: полисмен шантажировал шантажиста, рэкетир, несомненно, пожаловался Крауземану, и тот вызвал Каридиуса, чтобы исподволь расспросить его. Другими словами: Крауземан собирает свидетельские показания по делу. Происходит нечто вроде неофициального судопроизводства, цель которого восстановить если не справедливость, то равновесие в мире мошенников.

Но воображение Каридиуса было так разгорячено, что он не успокоился на этой вполне правдоподобной версии, а предпочел баюкать себя надеждой, что ввиду предстоящей шумихи вокруг затеянного мисс Стотт процесса, Крауземан счел выгодным притти к соглашению с «Лигой независимых избирателей». И поскольку такое объяснение было наиболее желательно для Каридиуса, он в конце концов на нем и остановился.

Такси подъехало к старому, почтенного вида каменному дому, обращенному фасадом к небольшому городскому парку, полному цветов и тщательно подстриженных деревьев.

Выйдя из машины, Каридиус хотел расплатиться, но шофер после минутного колебания покачал головой:

– Нет, сэр, все в порядке, сэр: оплачено, – и отъехал, не взяв денег.

Это произвело впечатление на будущего политического деятеля.

Красивая площадь перед старинным зданием показалась ему необыкновенно благородной. Было что-то спокойно-величавое во всем окружающем. Сейчас он предстанет перед лицом одного из подлинных правителей Америки.

Каридиус подошел к подъезду и нажал ярко начищенный медный звонок. Горничная-негритянка распахнула массивную черную дверь, и он вошел в красивый старинный холл, где на страже стояла фигура рыцаря в блестящих доспехах, с копьем и опущенным забралом Горничная провела Каридиуса в большую, комфортабельно обставленную комнату с огромным камином, словно из феодального замка.

Низенький, добродушного вида старичок поднялся с кресла и протянул руку.

– Мистер Каридиус, я – Генрих Крауземан, – сказал он, произнося слова с немецким акцентом. – Очень рад вас видеть. Садитесь, пожалуйста. Кали, подайте мистеру Каридиусу сигары и… вы что пьете?

– Виски, – выбрал Каридиус.

– Мою служанку зовут Калифорния, – сказал старик, и его румяное лицо расплылось в улыбке. – Странные имена дают своим детям негры. – Он потер руки. – Ну, как? Помогла вам машина с мегафоном?

– Как будто помогла, – ответил Каридиус, ожидая, что будет дальше.

– Ну еще бы! – кивнул старик. – Люди идут на шум. Это – первое правило, которое должен усвоить политический деятель и циркач. А как ваши шансы на выборах?

– Не знаю.

– Ваши наблюдатели вас не извещают?

– Нет, – признался Каридиус.

– Напрасно, напрасно, – серьезно сказал Крауземан, – вы должны знать, скольких голосов вам нехватает в каждом округе и куда надо бросить силы… Я могу сообщить вам все сведения… – По его знаку Калифорния подала ему бумажку, лежавшую на столе. – Вот. До часу дня, мистер Каридиус, ваши дела шли очень хорошо. Вы собрали около тысячи голосов. – Он заглянул в бумажку. – Девятьсот восемьдесят шесть. Кандидат социалистов получил… – он снова заглянул в бумажку, – две тысячи восемьсот тридцать два голоса.

Каридиус расстроился:

– То есть, почти втрое больше меня?

– Не забывайте, мистер Каридиус, есть люди, у которых имелись особые основания голосовать за кандидата социалистов.

Каридиус вопросительно глянул на собеседника.

– Вы хотите сказать, что они… что у них не было оснований голосовать за…

Мистер Крауземан жестом остановил его.

– Нет, нет, не в этом дело. Я хочу сказать, что Шеверьеру, кандидату социалистов, не пришлось потрудиться, чтобы обеспечить себе голоса. Ему достаточно было изложить свою программу, и он все получил готовенькое. Такие вещи случаются иногда при выборах: избиратели бегут подать свой голос за кандидата просто потому, что его программа им по душе. Это не часто бывает. И слава богу, мистер Каридиус. Если бы люди всегда голосовали из принципиальных соображений, все пошло бы вверх дном. Ни за что нельзя было бы ручаться. А представьте себе, что такой человек, скажем, как Меррит Литтенхэм, не может иметь гарантий, что избиратели станут подавать свой голос не чаще, чем раз в десять-двенадцать лет – ведь он тогда должен закрывать лавочку. Вынуть капитал и удалиться от дел, больше ему ничего не остается.

– Зачем? – с любопытством спросил Каридиус.

– Чтобы спасти свое состояние, – ответил босс. – Если избиратели настолько отобьются от рук, что станут голосовать всерьез, им ничего не стоит задушить миллионера Литтенхэма налогами. И не только его, на и других миллионеров тоже – а это означает полное изменение общественного лица Америки. Мы перестанем быть плутократией.

– Странно, что разговор у нас перешел на такие отвлеченные темы, – заметил Каридиус.

– Ничего странного, – возразил Крауземан. – Я хотел выяснить, разделяете вы эту точку зрения или нет. Я вас считаю настоящим патриотом, человеком, который любит свою родину и заинтересован в благе народа… характер вашей организации дал мне повод так думать.

– Да… да, конечно, – согласился Каридиус. – Это тот идеал деятеля, к которому я стремлюсь.

– В таком случае, я хотел бы знать, отдаете ли вы себе отчет, так же, как и я, что, охраняя и укрепляя олигархию капитала в Америке, вы тем самым охраняете краеугольный камень американской свободы и независимости? Это поистине спасительная идея, мистер Каридиус. Настоящий путеводный маяк в темном море политики.

– Я должен продумать вашу теорию в деталях, мистер Крауземан.

– Конечно, конечно, само собой разумеется.

– И… гм… такую теорию нельзя преподнести народу в качестве конкретной платформы… Едва ли это удобно для политического деятеля.

Старик сделал нетерпеливое движение.

– Дорогой мистер Каридиус, если человек в состоянии понять эти великие и непреложные общественные законы, надо думать, что у него хватит ума не говорить о них вслух. Он исполняет свою миссию молча. Народу вы внушаете эти основные идеи в виде ходовых формул, как например – «нерушимость договоров», «неотчуждаемое право собственности», «священное право сынов наследовать достояние отцов, дедов, дядей, теток и прочих родственников вплоть до десятого колена». Впрочем, люди, делом рук которых это достояние является, никогда не наследуют ничего.

– Чем больше думаешь, тем яснее это становится, – согласился Каридиус.

– Вот то-то и есть. – Старик снова справился со своей бумажкой. – Итак, значит, к часу дня вы имели девятьсот восемьдесят шесть голосов. – Старик сочувственно кивнул. – Это совсем не плохо, мистер Каридиус, принимая во внимание, что вы ничего не платили избирателям и ничего им не обещали.

– Нет, кое-что я обещал, – поправил Каридиус. – Я обещал бороться против взяточничества и коррупции.

– Ну, разумеется, надо же что-нибудь говорить на предвыборном собрании. Нельзя же просто стоять и молчать. – Он опять заглянул в бумажку. – Достопочтенный Эндрью Бланк получил пятьдесят две тысячи семьсот шестьдесят пять голосов, а кандидат-социалист, как я уже сказал…

Каридиус кивнул головой, не понимая, куда тот клонит.

– Вам нехватает… – старик подсчитал, – пятьдесят одной тысячи семисот семидесяти девяти голосов.

– Очевидно, – без энтузиазма подтвердил кандидат.

– Таким образом, Бланк собрал примерно четверть всех наличных голосов в этом избирательном округе. Вот видите, какое великое благо – демократия: всегда остается простор для…

– Для чего? – спросил Каридиус, начиная волноваться.

– Я хочу сказать, что выборы легко повернуть в вашу пользу, стоит лишь заставить людей, голосовавших за Эндрью Бланка, проголосовать вторично, – за вас. Итог получился бы вполне законный, то есть он не превысил бы цифры зарегистрированных избирателей. Никто не мог бы сказать, что голосовали незарегистрированные.

– Проголосовать опять за меня! – воскликнул изумленный Каридиус.

– Да, за вас.

– На это я не могу согласиться!

– А если бы вы согласились, – продолжал старик невозмутимо, – я просил бы вас выполнить все обещания, которые я дал людям, финансировавшим нашу выборную кампанию.

– Разве достопочтенный Бланк отказался их выполнить?

– Нет, нет, нет! Ни слова против Эндрью Бланка! Мы вместе, неопытными юношами, начинали нашу политическую карьеру. Он шел вперед на виду у всех, я оставался в тени… Каждый действовал согласно своим талантам и склонностям. Мы всю жизнь были как родные братья, мистер Каридиус.

– Тогда почему же вы хотите провести в Конгресс меня?

– Это – вопрос экономии… не будет лишних расходов… Видите ли, полчаса тому назад я получил из Вашингтона известие, что… достопочтенный Эндрью Бланк умер в больнице во время операции. – Старик тяжело поднялся и, подойдя к камину, уставился в огонь, шевеля густыми бровями. – Просто не верится, мистер Каридиус, это Энди Бланка, моего старого друга Энди Бланка не стало.

Каридиус смотрел на него, пораженный.

– Умер? Вы хотите сказать, что мой противник умер?

– Я хочу сказать, что человек, долгие годы с блеском и честью представлявший нас с вами в Конгрессе Соединенных Штатов, скончался.

8

Радиовещательная станция WSBZ, умеющая точно учитывать вкусы публики, урвала пятнадцать секунд у получасовой передачи, посвященной репертуару популярных американских комиков Гаддо и Скуикс, чтобы вскользь оповестить слушателей о том, что достопочтенный Эндрью Бланк, член Конгресса, скончался в Вашингтоне, и на его место избран достопочтенный Генри Ли Каридиус.

Радиостанция не ошиблась в оценке интереса, проявленного публикой к этой новости, однако нашлись люди, которые восприняли ее не без волнения.

Мисс Роза Сейлор как раз в эту минуту включила радиоприемник, а ее товарищ по работе Джим Эссери тем временем разбирал на длинном столе в лаборатории листы «синьки» с разными схемами.

– Ты слышал, Джим! – воскликнула она. – Мистер Каридиус прошел в Конгресс!

Эссери вытаращил глаза от изумления.

– Другой кандидат, повидимому, умер. Известие пришло своевременно, и большинство избирателей проголосовало за мистера Каридиуса.

– Подумать только, какое счастье-то ему привалило!

– Если счастье вообще существует.

Эссери ласково улыбнулся:

– Я и забыл, что ты не веришь в счастье.

– Я верю в судьбу.

Эссери покачал головой.

– Судьба… последний оплот религии в сознании образованной женщины…

– Я верю в твою судьбу, Джим.

Джим подошел к своей лаборантке и обнял ее.

– Приятно иметь в лаборатории женщину, которая во что-нибудь верит.

Роза прижалась к нему:

– В жизни вера нужнее логики…

– Да, пожалуй… ты права…

Роза повернула голову и взглянула ему прямо в глаза.

– Джим, раз твой друг прошел в Конгресс, у тебя будет поддержка в суде.

– Поддержка в суде? Зачем? Когда?

– Если ты возьмешь патент на свой порох и продашь его Военному министерству. Мистер Каридиус будет в Вашингтоне, да?

– Да-а, разумеется. Я все думаю о том, как нам лучше обставить дело, если мы примем такое решение.

– Ну, этого уж я не знаю.

– Можно, пожалуй, взять патент под вымышленным именем, например: «Химическая компания Сейлор и Роз».

– Вот еще фантазия! Чтобы вся слава досталась мне!

– Еще неизвестно, какая будет слава.

* * *

В ночном кабачке под вывеской «Каир», в самом центре города, известие об избрании Каридиуса произвело несколько иной эффект.

В этом пышном и шумном заведении, за угловым столиком, откуда было удобно наблюдать за входившими и выходившими, мистер Джо Канарелли обедал в обществе мужчины и двух девушек. Он рассказывал, стараясь перекричать джаз-оркестр:

– И, понимаете, после того, как я этой старой карге сделал рассрочку, она прямехонько отправилась к полисмену и нажаловалась на меня!

Собеседник Канарелли, мужчина с льняными, почти белыми волосами, уставился на него.

– Ты шутишь, Джо… не может этого быть… после того, как ты оказал ей такую милость…

– Чорта с два! Еще и доложила ему, сколько было уплачено, ровно-ровнешенько. А полисмен явился ко мне, ну… и… пришлось поделиться… – Мистер Канарелли чувствовал себя глубоко оскорбленным, с ним поступили просто-напросто подло. – Ну, я, конечно, вернулся в ее лавчонку и разнес вдребезги все, что попалось под руку. Понятно?

– Удивительно, как это Джо не «разнес» заодно и старуху, правда? – обратилась одна из девушек, Элла, к молодому человеку с белыми волосами.

– Да, удивительно, – подтвердил Джо, поглядывая на Эллу, подружку Белобрысого Ланга, и сравнивая ее с Сибиллой, своей собственной приятельницей. Из двух девушек Элла как будто немного больше нравилась мистеру Канарелли, должно быть, потому, что она была подругой Ланга. И тут же в его памяти всплыла Паула Эстовиа, какой она стояла на пороге лавки, слушая его разговор с ее матерью.

В эту минуту в зал вошел мужчина в полицейской форме. Мистер Канарелли не изменился в лице, только положил на стол салфетку и взял в руку вилку.

– А, чорт, – сказал он спокойным тоном, слегка понизив голос, – вот идет О’Шин, тот самый, который вытряс из меня деньги.

– Так что же… с ним ведь договорились, как со всеми, – заметил Ланг.

– Он как будто кого-то ищет, – испуганно пролепетала Сибилла.

– Да ну его, – отозвалась Элла. – За что же он деньги получает? Еще удивительно, что Джо позволяет ему разгуливать по свету.

– С полицией надо полегче, – пояснил Канарелли. – И мы, как все смертные, нуждаемся в ее защите.

Полисмен пробирался между столиками, делая вид, будто не имеет никакой определенной цели. Проходя мимо рэкетиров, он спросил вполголоса, не задерживаясь и не глядя на сидящих за столиком:

– Заняты, Джо?

– Никогда не бываю занят…

– В мужской комнате… через несколько минут.

– Есть.

О’Шин прошел в другой конец зала и сел за свободный столик.

Ланг вопросительно взглянул на Джо Канарелли:

– Что за история?

– Понятия не имею, – нахмурился Канарелли, приглаживая свои и без того прилизанные черные волосы и поглядывая на дверь.

– Может, еще подоить хочет, – высказал предположение Ланг.

Канарелли поднял руку, плечо и бровь:

– Не знаю, у полиции нет никакой системы, только поэтому она не отбирает у нас хлеб.

– Удивляюсь, что вы дали ему уйти живым, – сказала Элла.

Элла положительно становилась привлекательнее Сибиллы.

– Пойдем, потанцуем, – предложил Канарелли, – у двери в мужскую комнату я вас оставлю.

Девушка положила сумочку на стол, взяла носовой платок и встала из-за стола. Мистер Канарелли обнял ее за талию. Она была одного с ним роста, и глаза ее сдержанно улыбались ему прямо в глаза. Щека к щеке скользили они по навощенному паркету, плавно приподымаясь на носках и поворачивая под прямым углом на поворотах.

– Как вы хорошо танцуете! – шепнула Элла. – Гораздо лучше, чем Ланг.

– Я удивляюсь, что вы не поищете себе лучшего кавалера, – прошептал в ответ мистер Канарелли.

Элла откинула голову, чтобы заглянуть ему в лицо.

– Что вы хотите сказать, Джо?

Мистер Канарелли пожал плечами, улыбнулся, подвел свою даму к столику возле двери, обменялся несколькими словами с сидевшими за ним людьми, оставил с ними Эллу и удалился.

В мужской комнате мистер Канарелли уселся в кресло, с которого мог видеть не только входную дверь, но и собственное отражение в зеркале. Вскоре появился О’Шин и прошел в мужскую уборную. Мистер Канарелли последовал за ним в пустое, выложенное белым кафелем помещение. Внушительная фигура в синем мундире возвышалась над маленьким рэкетиром в черном смокинге.

– Слыхали вы, что на нас с вами подана жалоба? – спросил полисмен.

– Кой чорт? Нет, не слыхал. Кто же это наябедничал? Уж не старая ли карга?

– Нет, это крауземановская барышня. Подписалась, как близкий друг миссис Эстовиа.

– Так это она? Барышня от босса?

– Да, она самая.

Канарелли начинал догадываться.

– Значит, она же и насплетничала… – Он ткнул пальцем в полисмена. И вдруг понял, что поступил несправедливо, перебив котлы и вылив сироп ни в чем неповинной старухи. – Ах, чорт возьми! – с досадой пробормотал он. – Нужно шевелить мозгами раньше, чем действовать… Кому эта барышня подала жалобу?

– Пфейферману.

– Ну, Пфейферман свой человек.

– Да вы не понимаете, – нетерпеливо махнул рукой О’Шин. – Эта барышня водится с мистером Каридиусом, которому босс одолжил машину с мегафоном.

– Ну, подумаешь… что стоит дать машину…

– Господи, твоя воля! Да ведь он же выбран в Конгресс! Прошел большинством в две тысячи голосов.

Щуплый человек даже перестал смотреться в зеркало и воззрился на полисмена с ужасом и возмущением.

– Разве не за Бланка голосовали?

– За Бланка, а потом нам велели еще раз проголосовать за этого, за Каридиуса.

– Что же – разрыв?

– Нет, Бланк, оказывается, умер.

– Кто этот Каридиус, каким образом он…

– Не знаю… похоже на то, что будут перемены.

– И мне придется снова сторговываться с полицией, судьями и всеми прочими?

– Все началось с этой проклятой «Лиги независимых избирателей». Должно быть, такая уж вонь пошла, что босс решил немного проверить… пусть, мол, газеты покричат о реформах… и начали они с меня и с вас.

– Зря вы сегодня вздумали доить меня, – с озабоченным видом проворчал Канарелли. – Вы свое давно получили, чего ради вы пришли приставать?

– Ну, уж чего теперь поминать… хотите получить свои деньги обратно, что ли?

– Н-нет. Обратно я не возьму. Это не в моих правилах.

– Я и не думал, что возьмете. Знаете что: отчего бы вам не смыться из города на денек-другой?

Канарелли взглянул на своего собеседника:

– Сплавить меня хотите? Шкуру спасаете?

– Я все-таки свой человек. А вам пришлось бы сговариваться с другим. Да ведь еще какой попадется.

– А вы знаете, во что мне обойдется, если я выеду из города и на несколько дней приостановлю свою работу?

– Знаю, знаю, не дешево, – вздохнул О’Шин. – И зачем только я ввязался в это дело? Да вы уж больно покладистые ребята, – добавил он, словно оправдываясь..

– Не всегда мы будем такими покладистыми, – буркнул рэкетир и тут же спохватился: – все-таки сначала надо хорошенько разузнать, чем это нам грозит, а потом уже действовать. Я дал маху со старухой Эстовиа только потому, что поторопился.

– Что же вы думаете делать?

– Поговорить с боссом. Может, придется пожертвовать одним из наших, чтобы вы, фараоны проклятые, имели что предъявить.

– Ну, будем надеяться, что до этого не дойдет! А как вы доберетесь до босса?

– Пошлю своего адвоката.

– Правильно… и дайте мне знать, что скажет Мирберг.

– Так, но… – Канарелли сделал выразительную паузу: – Адвоката ведь надо смазать…

– Ну и смажьте.

– Но ведь пошлю-то я его главным образом ради вас.

Полицейский пристально посмотрел на рэкетира.

– Да вы скажите прямо: вернуть вам ваши проклятые одиннадцать долларов?

– Кой чорт! Одно к другому не имеет никакого отношения. Тут ваша доля должна быть не меньше пятидесяти. Конечно, если вы не хотите, могу бросить все дело.

О’Шин уставился в пол, затем проговорил с мрачным пафосом:

– Боже, покарай рэкетиров, которые одной рукой дают, а другой отбирают… – Он стал шарить по карманам.

Внезапная идея осенила Канарелли. Он подумал: Почему бы не организовать «Общество защиты полисменов» и заставить полисменов платить взносы вместо того, чтобы их подкупать? Он вышел в коридор и вызвал по телефону здание суда – добавочный 1300.

9

В квартире Каридиусов зазвонил телефон. Подошла Иллора. Послушав секунду-другую, она, прикрыв трубку рукой, сказала мужу тоном, полным укоризны.

– С тобой хочет говорить женщина.

– Узнай, что ей нужно, милочка.

– И не подумаю, я вовсе не желаю вмешиваться в твои дела. Можешь скрывать их от меня, сколько душе угодно…

Каридиус направился было к телефону, но Иллора поспешила узнать, кто его спрашивает.

– Она хочет знать, можешь ли ты дать ей интервью.

– Интервью? Насчет чего? – Он вдруг замахал рукой. – Нет, нет! Не нужно ее спрашивать об этом. Это журналистка. Погоди, я сам подойду, – нет, лучше ты говори за меня. Это будет по-деловому: договаривается жена или секретарь. Спроси: когда она хочет взять интервью?

– Она говорит: сейчас, немедленно, чтобы попало в вечерний выпуск.

– Скажи, что я выезжаю из дому через двадцать минут. Если она придет к тому времени, мы можем отправиться вместе в контору.

– Зачем тебе в контору? Я думала, ты с ней уже покончил.

– Надо же ликвидировать дела и отказаться от помещения, а если не удастся, то переуступить кому-нибудь. И вообще, пусть репортер думает, что я занят по горло, так эффектнее. – Каридиус мысленно представил себе, как будет выглядеть его интервью в газете: «Репортер смог лишь мельком повидаться с нашим новым членом Конгресса, поглощенным своей многообразной деятельностью…» – что-нибудь в этом роде.

– Вот дядя-то обрадуется, что ты расстаешься со своей конторой, – заметила Иллора.

– Н-не знаю, – отозвался Каридиус, не любивший вспоминать, что дядя все еще платит за помещение. – Дядя Джордж отлично понимает, что в большом городе адвокату нужен немалый срок, чтобы обзавестись клиентурой, но зато, когда это сделано, – все в порядке.

– А ты вот хочешь бросить.

Каридиус с досадой взглянул на жену:

– Ну да, бросаю. Я только говорю про дядю Джорджа.

Иллора с минуту помолчала, потом вдруг спросила:

– Интересно, сколько ей лет?

– Кому?

– Да этому репортеру.

– Думаю, что это такая же тайна, как возраст любой другой женщины.

В это время у дверей дома затарахтел мотор.

– Уже, приехала, – сказала Иллора, надувшись.

Каридиус взял шляпу и пальто, потом, осененный внезапной мыслью, подошел к шкафу и достал трость, которую почти никогда не носил. Он попрощался с женой и вышел из дому, на ходу обдумывая достойные ответы на злободневные вопросы.

У подъезда его ждала рослая девушка, очень молоденькая, значительно моложе мисс Стотт. Она вела на сворке огромного датского дога. Собака была белая, в черных пятнах и такая гибкая, что напоминала тигра.

Когда Каридиус вышел из дверей, она протянула ему руку.

– Простите, – начала она, – вы мистер Генри Ли Каридиус?

– Да, я. А вы та особа, которая…

– Явилась интервьюировать вас для «Трибуны». Зовут меня мисс Литтенхэм. У вас есть машина?

– Нет. Сейчас найду.

– Можете воспользоваться моей. Я боялась, что не застану вас. Скажите, вы раньше занимали государственные должности?

– Нет, не занимал…

– Это замечательно. Начать свою политическую карьеру прямо с Конгресса! – Она потянула за сворку: – Сюда, Раджа, иди в машину… иди, иди… нет, не на сиденье, ложись на пол… так, подбери ноги… Теперь садитесь, мистер Каридиус. – Видя, что тот колеблется, она поспешила успокоить его: – Раджа вас не укусит. Пожалуй, и не заметит. С тех пор как он получил первый приз на собачьей выставке, он никого не замечает. Вы, я слышала, адвокат.

– Да.

– Вас, верно, с детства влекло к политике?

– Нет, я вступил на этот путь всего полгода назад.

– Ну, начинаете вы совсем не по правилам. По крайней мере практиковались ли вы в ораторском искусстве на берегу моря, набрав полный рот камешков?[3]3
  Намек на афинского оратора и политического деятеля Демосфена (384–322 до н. э.), который, как гласит легенда, упражнялся в ораторском искусстве на берегу моря, набрав в рот камешки, чтобы преодолеть природное косноязычие и выработать отчетливость артикуляции. (Прим. ред.).


[Закрыть]

– Хотел как-то попробовать, да берег оказался песчаным, камешков не нашлось, ну, я ни с чем и вернулся домой.

Мисс Литтенхэм достала блокнот и карандаш.

– Я запишу, что вам присуще подлинно американское чувство юмора. Почему вам вздумалось выставить свою кандидатуру?

– На это надо отвечать серьезно?

Мисс Литтенхэм подумала:

– Не слишком серьезно. Это пойдет на «женскую страничку» в воскресный номер «Трибуны». Вы меня очень обяжете, если постараетесь отвечать так, чтобы это заинтересовало женщин.

– Не знаю, заинтересует ли их, если я скажу, что пытался организовать группу людей, которая отражала бы стремления среднего класса Америки?

– А что такое стремления среднего класса?

– Видите ли, объяснить это довольно трудно, – уклонился Каридиус.

– Мне знакомы стремления богатых, – заявила мисс Литтенхэм. – Они хотят, чтобы у людей было много денег, и чтобы деньги тратились, и чтобы дела шли хорошо, но они вовсе не хотят, чтобы их капиталами распоряжались другие или чтобы правительство выпускало много банкнот, так как они боятся, что тогда их деньги упадут в цене. Бедняки тоже непоследовательны, но по-своему: они хотят, чтобы правительство выпустило достаточно денег, чтобы стало легче жить, но чтобы в то же время были приняты меры, препятствующие новому скоплению капиталов в руках богатых и новому застою в делах.

Объяснение девушки рассмешило Каридиуса.

– Ну, а средний класс сидит между двух стульев и повторяет непоследовательности тех и других. Вот почему он не имеет своего представителя в Конгрессе – нечего представлять.

Каридиус перестал смеяться и крикнул шоферу:

– Сюда, направо… «Лекшер-билдинг».

Шофер выставил правую руку и подъехал к тротуару.

Девушка приготовилась закончить интервью:

– Привести ваши слова?

– Какие слова?

– То, что вы только что говорили.

– Нет, конечно, я только развил вашу мысль, – ответил Каридиус.

Мисс Литтенхэм улыбнулась.

– Видите ли, как правило, всякому репортеру, интервьюирующему видного политического деятеля, приходится… наводить разговор на определенную тему. Но с вами было иначе. Я в самом деле считаю очень интересной вашу мысль о том, что средний класс Америки не имеет своего представителя в Конгрессе.

– Я не стал бы этого приводить, так как другие члены Конгресса, которых я пока и в глаза не видел, могут принять это за преждевременную критику.

Девушка была явно разочарована.

– Что ж, хорошо… – И она стала быстро сыпать вопросами, стараясь, очевидно, выудить что-нибудь интересное для своих читательниц.

– Когда вы поедете в Вашингтон?

– На днях, вероятно.

– И перевезете свою семью? Вы ведь женаты, кажется?

– Да.

– Вот это женщинам интересно. Вы будете занимать в Вашингтоне то же помещение, которое занимал член Конгресса Бланк?

– Думаю, что да.

– А я думаю, что нет.

– Это почему? – осведомился новый член Конгресса, несколько удивленный.

– Потому что помещения членов Конгресса распределяются по старшинству.

– Я этого не знал.

– Да, это так. Не написать ли, что вам в Вашингтоне придется снять отдельную квартиру для семьи?

– Пишите.

– Еще что? А, вот! Моим читательницам, наверное, интересно знать, подобрали ли вы уже штат для вашей канцелярии.

– Нет еще.

– Неужели вы даже не знаете, кто будет вашим личным секретарем?

– Не знаю.

– И никому не обещали этого места?

Каридиус, вспомнил про мисс Стотт, но ему не хотелось, чтобы ее имя упоминалось в интервью – жена подняла бы историю.

– Нет, я никому ничего не обещал. Это один из принципов «Лиги независимых избирателей». Как ее представитель, я сохраняю свободу действий.

Мисс Литтенхэм рассеянно кивала головой и явно не слушала именно ту часть их разговора, которую Каридиусу хотелось бы видеть напечатанной.

– Конечно, конечно, – бормотала она, для вдохновения поглаживая короткое ухо собаки. И вдруг спросила: – Как вы думаете, интересно работать в Вашингтоне секретарем?

– Вы и об этом хотите написать?

– Нет, нет, я просто подумала, интересно ли.

В окошко машины заглянул полисмен.

– Вы, вероятно, намерены выйти здесь? – спросил он вежливо, но твердо.

– Да, да, сейчас, – воскликнул Каридиус, растерянно озираясь. Он открыл дверцу и, перешагнув через огромного дога, выскочил на тротуар.

Девушка улыбнулась и кивнула головой:

– Прощайте. Пожалуйста, шофер, в редакцию «Трибуны».