Текст книги "Слово президента"

Автор книги: Том Клэнси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 107 страниц)

– Обоих надо убирать, одновременно. Думаю, Райана убрать будет потруднее, верно? – спросил Браун. – Его охраняют лучше. А вот Келти приходится всё время мотаться, общаться с засранцами из газет, телевизионщиками, так что его охрана будет послабей, понимаешь?

– О'кей, пожалуй, ты прав, – согласился Холбрук, ставя на место пакет со слайдами.

– Так что, если мы придумаем, как прикончить Райана, с Келти справиться будет куда легче. – Браун достал из кармана сотовый телефон. – Да и координировать операцию намного проще.

– Ну и как ты думаешь осуществить все это?

– Начнём с того, что выясним его расписание, где и когда он бывает, и выберем самый удобный момент.

– Недёшево обойдётся, – заметил Холбрук, и на экране появился новый слайд. Это был один из тех снимков, которые так часто туристы делают с вершины памятника Вашингтону, через крошечное окошко, выходящее на северную сторону. Прямо внизу виднелся Белый дом. Эрни Браун тоже сделал такой снимок, и в местной фотомастерской его увеличили до размеров плаката. Он часами рассматривал его и по топографической карте центра Вашингтона проверил масштаб. После этого сделал кое-какие вычисления.

– Больше всего денег понадобится на то, чтобы купить бетоновоз и арендовать стоянку недалеко от города.

– Зачем?

– Я знаю, какое место выбрать. И знаю, как осуществить операцию. Надо только выбрать подходящий момент.

* * *

Моуди понимал, что Жанна-Батиста не протянет и ночи. Её глаза теперь были открыты, хотя трудно сказать, видели они что-нибудь или нет. Наконец Бог проявил к ней милосердие, и сестра не испытывала боли. Такое случается. Врач видел нечто подобное и раньше, главным образом у пациентов, умирающих от рака, и это всегда являлось предвестником смерти. У Моуди было недостаточно знаний в области неврологии, чтобы понять причину подобного явления. Возможно, наступала перегрузка электрохимических каналов, а может быть, вступала в действие какая-нибудь ограничительная функция мозга. Тело начинало понимать, что всё кончено, что битва за жизнь подошла к концу, а поскольку нервная система посылала главным образом предупредительные сигналы, когда кончалось время таких сигналов, наступал конец боли. Однако не исключено, что все это лишь плод его воображения. Возможно, тело её пострадало до такой степени, что оказалось не способным ни на что реагировать. Несомненно, она ослепла от внутриглазного кровотечения. Распался последний кровеносный сосуд, кровотечение не прекращалось. Иглу, по которой в тело Жанны-Батисты поступал морфий, удерживала клейкая лента. В сердце почти не осталось крови, и в попытках прокачивать по телу постоянно уменьшающийся её запас, оно изнемогало от усилий.

Жанна-Батиста все ещё издавала какие-то звуки – через защитный ракаловый костюм их трудно было разобрать, но, судя по их регулярности, Моуди заключил, что это молитвы. У лишавшейся вместе с жизнью рассудка монахини остались только молитвы, которым она посвятила многие годы. Пациентка кашлянула, очищая горло, шёпот её стал более разборчивым, и Моуди наклонился поближе, чтобы понять слова.

– … матерь Божия, молись за нас, грешников…

Ну разумеется. Да, конечно, это её любимая молитва.

– Прекрати сопротивление, святая женщина, – произнёс Моуди, обращаясь к ней. – Твоё время пришло. Перестань сопротивляться.

Умирающая не могла видеть, но она повернула голову и невидящим взглядом уставилась на него. Врач знал, что это сугубо рефлекторная реакция, что она инстинктивно повернулось на источник звуков.

– Доктор Моуди? Вы здесь? – Слова прозвучали медленно и невнятно, но достаточно разборчиво.

– Да, сестра. Я здесь. – Он невольно коснулся её руки, потрясённый словами монахини. Неужели она всё ещё не потеряла сознание?

– Я так благодарна вам… за то, что вы помогли мне. Буду молиться за вас.

Несомненно будет. Моуди знал это. Он снова коснулся её руки и одновременно увеличил дозу морфия, поступающего в тело женщины. Все, хватит. Они больше не вводили ей кровь, чтобы заражать её смертоносными вирусами. Он оглянулся. Оба армейских санитара сидели в углу, удовлетворённые тем, что врач сам стоит возле пациентки. Моуди подошёл к ним.

– Передайте директору – скоро, – обратился он к одному из них.

– Слушаюсь. – Санитар вскочил и вышел из палаты, не скрывая радости. Моуди сосчитал до десяти, прежде чем обратиться ко второму санитару.

– Чистые перчатки, пожалуйста. – Он поднял руки, показывая, что не хочет прикасаться к женщине.

Санитар вышел. В распоряжении Моуди было около минуты. На подносе с лекарствами находилось все, что ему требовалось. Врач взял шприц на двадцать кубиков, воткнул иглу в герметичную крышку пузырька с морфием и наполнил цилиндр до предела. Затем повернулся к больной, откинул пластиковую простыню и… взяв её левую руку, ввёл иглу в распадающуюся плоть и не медля нажал на поршень шприца.

– Это поможет вам уснуть, – сказал он, отступая от койки, и не оглянулся, чтобы посмотреть, услышала она его или нет. Он бросил шприц в красный контейнер для использованного хирургического инструмента, и, когда санитар возвратился в палату, там всё было, как и раньше.

– Вот, пожалуйста. – Он протянул Моуди перчатки. Тот кивнул, сняв верхние перчатки, бросил их в соседний контейнер для заражённых предметов и натянул чистые. Возвратившись к койке, он наблюдал за тем, как голубые глаза закрылись в последний раз. На экране электрокардиографа было видно, что частота сердечных сокращений чуть превышает сто сорок, характерные зубцы стали короче и распределялись неравномерно. Уже скоро. Наверно, она молится во сне, подумал Моуди. По крайней мере теперь можно не сомневаться – она не чувствует боли. Морфий уже проник в систему кровообращения, его молекулы подбираются к мозгу, действуют на рецепторы, выпуская там допамин, который даст команду нервной системе… вот.

Грудь монахини опускалась и поднималась в затруднённом дыхании. Наступила пауза, похожая на икоту, затем дыхание снова возобновилось, но теперь медленнее, поступление кислорода в кровь уменьшилось. Частота сердечных сокращений стала ещё чаще. И тут дыхание остановилось. Сердце замерло не сразу – таким оно было сильным, таким мужественным, печально подумал врач, восхищаясь органом, отказывающимся умирать внутри уже мёртвого тела. Но так не могло продолжаться, и после нескольких последних сокращений, видных на экране, оно тоже остановилось. Электрокардиограф издавал теперь гудящий звук тревоги. Моуди протянул руку и выключил гудок. Оглянувшись, он увидел облегчение на лицах санитаров.

– Так быстро? – спросил директор, войдя в палату и увидев на экране прямую молчаливую линию.

– Сердце. Внутреннее кровотечение. – Более детального объяснения не требовалось.

– Понятно. Значит, можно приступать?

– Да, доктор.

Директор дал знак санитарам. Один из них завернул пластиковые простыни, чтобы не допустить стока крови. Второй отсоединил трубку для внутривенного вливания и проводи электрокардиографа. Это было выполнено без промедления. Затем бывшую пациентку завернули, словно убитое животное, ударами ноги освободили замки на колёсах койки, и солдаты выкатили её через дверь. Скоро они вернутся в палату и произведут такую тщательную дезинфекцию, что на полу, стенах и потолке не останется ничего живого.

Моуди с директором последовали за ними в операционную для вскрытия трупов, которая находилась здесь же в лаборатории за двойными дверями. Солдаты подкатили койку к столу из нержавеющей стали и перевалили на него труп лицом вниз. Тем временем врачи уже надевали поверх защитных костюмов хирургические халаты – скорее по привычке, чем из необходимости. От некоторых привычек трудно избавиться. Затем санитары подняли пластиковые простыни, держа их за края, и слили накопившуюся там кровь в контейнер. Её оказалось около полулитра. Простыни осторожно погрузили в большой контейнер, который покатили из операционной к газовой печи. Было очевидно, что они нервничают, но это не помешало им нигде не уронить ни единой капли.

– Приступаем. – Директор нажал на кнопку, меняющую наклон стола. По старой профессиональной привычке он коснулся кончиками пальцев сначала левой сонной артерии, чтобы убедиться в отсутствии пульса, затем правой. Пульса не было. Когда нижняя часть мёртвого тела приподнялась на двадцать градусов, он взял большой скальпель и рассёк обе артерии вместе с проходящими параллельно яремными венами. На стол хлынула кровь, которая стекала по каналам к дренажному отверстию, и через несколько минут в пластиковом контейнере её собралось около четырех литров. Моуди видел, как быстро бледнеет тело. Пурпурные пятна прямо на глазах исчезали – или это ему мерещится? Явился санитар и, взяв контейнер с кровью, поставил его на маленькую тележку. Никто не решался нести это в руках даже несколько шагов.

– Мне ещё не доводилось проводить аутопсию после лихорадки Эбола, – заметил директор. Впрочем, можно ли было это назвать аутопсией. Жестокое равнодушие, с которым директор только что отнёсся к ещё тёплому телу женщины, выпустив из него кровь, скорее напоминало забой ягнёнка.

И всё-таки следовало проявлять предельную осторожность. В подобных обстоятельствах вскрытие производил только один хирург, и Моуди следил за тем, как директор делал длинные грубые разрезы скальпелем и щипцами из нержавеющей стали оттягивал лоскуты кожи и мышечной ткани. Минута – и левая почка полностью обнажилась. Они подождали возвращения санитаров. Один из них поставил на стол рядом с трупом поднос. От того, что он увидел дальше, Моуди почувствовал отвращение. Одним из последствий лихорадки Эбола был распад тканей. Обнажённая почка наполовину разжижилась, и при попытке извлечь её руками в пластиковых перчатках, она лопнула – распалась надвое, подобно ужасному красно-коричневому пудингу. Директор раздражённо покачал головой. Он знал, что этого следовало ожидать, но не в такой мере.

– Поразительно, что она делает с тканями…

– То же самое может быть и с печенью, зато селезёнка…

– Да, я знаю. Селезёнка походит на кирпич. Следите за своими руками, Моуди, – предостерёг директор. Он взял новый инструмент, похожий на ковш, и удалил остатки почки. Все это он положил на поднос, кивком приказав санитару унести его в лабораторию. С правой почкой обошлись осторожнее. После того как директор отсек кровеносные сосуды и соединительную ткань, они оба подсунули под неё руки и в целости извлекли из тела. Однако оказавшись на подносе, почка сморщилась и лопнула. Мягкие ткани почки не могли нарушить целостности их двойных перчаток, и тем не менее оба врача испуганно вздрогнули.

– Готово! – Директор жестом подозвал к себе санитаров. – Переверните её, – скомандовал он.

Санитары подошли к столу, один взял тело за плечи, другой за колени, и они поспешно перевернули его на спину. При этом капли крови попали на их матерчатые халаты, и санитары тут же поспешили отступить назад, стараясь держаться от операционного стола как можно дальше.

– Мне нужны печень и селезёнка, и на этом закончим, – сказал директор, обращаясь к Моуди. – А вы завернёте тело и отнесёте его в газовую печь, – приказал он санитарам. – Потом самым тщательным образом произведёте здесь дезинфекцию.

Глаза сестры Жанны-Батисты были открыты, как и тридцать минут назад. Моуди взял тряпицу и накрыл лицо мёртвой монахини, шепча про себя молитву. Директор услышал это.

– Можете не сомневаться, Моуди, она уже в раю. Может быть, приступим к работе? – бесцеремонно бросил он и, взяв скальпель, вскрыл грудную клетку. Его движения походили на движения мясника. Он раздвинул кожу и мышечную ткань. Картина, открывшаяся глазам врачей, потрясла даже директора.

– Как она смогла прожить так долго? – выдохнул он с ужасом. Моуди вспомнил дни, проведённые им в медицинской школе, когда он впервые смотрел на пластиковый муляж человеческого тела в натуральную величину. Ему казалось, перед ним тот же муляж, только внутрь его кто-то вылил ведро сильнодействующего растворителя. Все до единого органы в теле были деформированы.

Их поверхностные ткани словно растворились. Брюшная полость представляла собой море чёрной крови. Все, что они вливали в неё, подумал Моуди. Даже половина не вылилась наружу. Поразительно.

– Отсос! – скомандовал директор. Санитар протянул ему пластиковую трубку от бутыли, из которой был откачан воздух. Как только открыли кран, раздался отвратительный всасывающий звук. Отсос продолжался целых десять минут. Врачи стояли в стороне, наблюдая за тем, как санитар водит трубкой по брюшной полости, словно горничная, орудующая пылесосом. Ещё три литра заражённой вирусами крови для лаборатории.

Человеческое тело – Храм Жизни, учил святой Коран. Моуди смотрел на тело, превратившееся – во что? – в фабрику смерти, не менее ужасную, чем здание, в котором они находились. Директор снова подошёл к столу, и Моуди увидел, как он обнажил печень, на этот раз осторожнее, чем раньше. Может быть, его напугал вид чёрной крови в брюшной полости. Снова отсечены кровеносные сосуды и соединительная ткань. Директор отложил в сторону скальпель, и вместе с Моуди они извлекли печень и положили на поднос, который санитар снова унёс в лабораторию.

– Интересно, почему селезёнка ведёт себя иначе?

* * *

На первом этаже тоже шла работа. Санитары одну за другой переносили клетки с обезьянами из подвального помещения наверх. Африканских зелёных покормили, но они все ещё не пришли в себя после перелёта. Это отчасти уменьшило их агрессивность, они меньше кусались и царапались, когда санитары в толстых перчатках несли клетки вверх по лестнице. Их приносили по десятку. В новом помещении животных снова охватывала паника. Оказавшись в комнате с плотно запертыми дверями, обезьяны понимали, что их ждёт. Кому везло меньше, наблюдали за тем, как солдат, поставив клетку на стол, открывал дверцу и просовывал внутрь палку со стальной проволочной петлёй на конце. Петля затягивалась на шее обезьяны, следовал резкий рывок, и шейные позвонки с негромким хрустом ломались. Всякий раз обезьяна напрягалась, затем безвольно опускалась на пол клетки, широко раскрыв полные ярости глаза. Тем же инструментом солдат вытаскивал обезьяну из клетки и швырял мёртвое тело другому солдату, который относил его в соседнюю комнату. Живые обезьяны видели все это, отчаянно визжали, но клетки были слишком малы, чтобы увернуться от смертоносной петли. В лучшем случае обезьяне удавалось всунуть руку между петлёй и шеей, но тогда с хрустом ломалась и рука. Такая смерть мало чем отличалась от той, что порой настигала их на одиноком дереве посреди саванны, когда оставалось только панически визжать, глядя на карабкающегося леопарда.

В соседней комнате у пяти отдельных столов работало по несколько санитаров. Здесь тельце каждой мёртвой обезьяны зажимами неподвижно крепили за шею и основание хвоста. Лезвием изогнутого ножа санитар делал продольный разрез, а его напарник – поперечный и отворачивал шкуру, обнажая внутренности. Тогда первый санитар извлекал почки и передавал их второму, который ронял их в специальный контейнер. Окровавленное тело снимали со стола и относили к пластиковой корзине, чтобы потом сжечь в газовой печи. Когда санитар возвращался к столу и брался за нож, его напарник уже успевал закрепить зажимами тельце следующего животного. На каждую обезьяну уходило не больше четырех минут, так что через полтора часа все африканские зелёные были умерщвлены. Приходилось торопиться. Сырьё для предстоящей задачи было биологическим, а потому подчинялось всем биологическим законам. Удалённые почки через окошко с двойными дверцами передавались в инфекционную лабораторию.

Все, кто работали в обширной инфекционной лаборатории, были в синих пластиковых костюмах. Каждое их движение было неторопливым и осторожным. Медики были отлично обучены и прошли специальный инструктаж, а то немногое, что могли упустить при их подготовке, восполнили их коллеги, которым выпала участь ухаживать за европейской женщиной, умиравшей в палате на верхнем этаже.

Здесь находился тёплый чан с кровью, заражённой смертоносным вирусом, сквозь которую пропускали воздух. Обезьяньи почки – два больших ведра – пропустили сквозь мясорубку, которая мало отличалась от тех, какими пользуются в ресторанах. Перемолотые почки вместе с жидким питательным раствором аккуратно раскладывали по подносам. Работа походила на приготовление фарша для котлет или пирогов. Затем содержимое подносов обильно поливали заражённой кровью, использовав её около половины. Оставшуюся кровь разлили по пластиковым контейнерам, которые уложили в морозильники, охлаждаемые жидким азотом. Атмосфера в инфекционной лаборатории была тёплой и влажной, приближённой к климату джунглей. В ней поддерживалось не слишком яркое освещение, так как лампы дневного света во избежание ультрафиолетового излучения были прикрыты щитами. Вирусы не переносят ультрафиолетового излучения. Для быстрого размножения им нужна благоприятная среда, которую и создавали почки африканских зелёных обезьян вместе с питательным раствором при соответствующей температуре, необходимой влажности и некоторой удаче.

* * *

– Как вы сумели собрать столько сведений? – спросил Дарейи.

– Из американских средств массовой информации, от их репортёров, – объяснил Бадрейн.

– Получается все они шпионы! – воскликнул аятолла.

– Существует такое мнение, – улыбнулся Бадрейн. – На самом деле это не так. Репортёры – это… как бы получше выразиться? Что-то вроде средневековых герольдов. Они видят интересные события и сообщают о том, что видят. Они преданы только самим себе и своей профессии. Вы правы, они действительно шпионят, но шпионят за всеми, и в первую очередь за своими соотечественниками. Это может показаться безумием, я согласен, но тем не менее это так.

– А они верят во что-нибудь? – Религиозному лидеру Ирана трудно было понять такую позицию.

– Я так этого и не понял, – снова улыбнулся Бадрейн. – Казалось бы, американские репортёры сочувствуют Израилю, но и это преувеличение. Мне потребовались годы, чтобы постигнуть их поведение. Подобно диким собакам, они готовы броситься на кого угодно, укусят любую протянутую руку, какой бы доброй она ни была. Они не жалеют сил на поиски, находят интересующие их сведения и публикуют собранную информацию. Таким образом мне удалось узнать все об этом Райане – его доме, семье, школах, где учатся его дети, я знаю даже номер кабинета, где работает его жена, – словом, обо всём.

– Что, если часть этой информации не соответствует действительности? – В голосе Дарейи звучало подозрение. При его отношении к Западу природа тамошних репортёров была настолько чужда аятолле, что он не мог в неё целиком поверить.

– Это легко проверяется. Место работы его жены, например. Я не сомневаюсь, что среди персонала той больницы имеются и правоверные. Нужно только вступить с ними в контакт и задать несколько невинных вопросов. Что касается дома, в котором живёт семья, он находится под надёжной охраной. То же самое относится к детям президента. Это трудно понять. Чтобы передвигаться, им нужна охрана, но эту охрану легко заметить, и само её присутствие говорит о том, кого они охраняют и где эти люди находятся. Если исходить из собранной мной информации, мы даже знаем, где начать поиски. – Бадрейн отвечал на вопросы иранского аятоллы коротко и просто. Это не значит, что Дарейи глуп – как раз наоборот, к глупцам его никак не отнесёшь, – но у него ограниченное знание мира. Одно из преимуществ пребывания Бадрейна в Ливане заключалось в том, что он сталкивался там со многими людьми и многое узнавал. Прежде всего он понял, что ему нужен покровитель, и в Махмуде Хаджи Дарейи Бадрейн нашёл могущественного союзника. У аятоллы были свои планы. Он нуждался в людях. По какой-то причине он не слишком доверял соотечественникам. Бадрейна не интересовало почему. Какой бы ни была причина, это пошло ему на пользу и не было смысла узнавать подробности.

– Насколько хорошо охраняют таких людей? – спросил аятолла, поглаживая щеку. Он не брился почти двадцать четыре часа.

– У них отличная охрана, – ответил Бадрейн. Почувствовав что-то странное в этом вопросе, он решил запомнить его. – Американские полицейские агентства очень эффективны. В Америке существует проблема преступности, но она никак не связана с недостаточной активностью полиции. Там просто не знают, что делать с преступниками, после того как они арестованы. Вас интересует охрана президента? – Али откинулся назад и потянулся. – Он постоянно окружён великолепно подготовленными и преданными вооружёнными людьми, готовыми ради него на смерть. – Бадрейн добавил эту фразу, чтобы увидеть реакцию собеседника. Дарейи устал, но при этих словах выражение его глаз изменилось. – В остальном охрана, как охрана. Приёмы её ничем не отличаются от обычных. Вряд ли нужно объяснять их, они вам хорошо знакомы.

– Каковы слабые стороны Америки?

– Сейчас их много. Там правительственный кризис. Царит полный хаос. Но вам и без меня это известно.

– Их трудно понять, этих американцев… – пробормотал Дарейи, словно думая вслух.

– Военная мощь Америки колоссальна. Её политическая решимость непредсказуема, как мы оба обнаружили… к нашему несчастью. Было бы большой ошибкой недооценивать все это. Америка похожа на спящего льва, и потому к ней нужно относиться осторожно и с уважением.

– А как победить льва?

При этой фразе аятоллы Бадрейн на мгновение задумался. Однажды во время пребывания в Танзании – Али находился там в качестве советника правительства по борьбе с повстанцами – он отправился на сутки в буш[46]46
  Буш – невозделанная заросшая кустарником степь в Южной Африке.


[Закрыть] в сопровождении полковника танзанийской службы безопасности. Там он заметил старого льва, которому тем не менее удалось в одиночку убить антилопу. Может быть, она была покалечена. Затем они увидели стаю гиен. При виде гиен полковник остановил вездеход советского производства, сделанный в СССР, передал Бадрейну бинокль и посоветовал следить за дальнейшими событиями, сказав, что это поможет ему понять тактику повстанцев и их силу. Али навсегда запомнил случившееся. Он увидел огромного льва, по-видимому, уже старого, миновавшего расцвет своей мощи, но по-прежнему пугающе опасного и вызывающего уважение, даже с расстояния в двести метров. Гиены оказались небольшими животными, похожими на собак, которые передвигались странным образом, словно у них перебит позвоночник, однако это не мешало им быть весьма активными. Они собрались небольшой стаей метрах в двадцати от льва, пытающегося насытиться добычей, затем окружили его, и всякий раз тот, кто оказывался позади могучего зверя, бросался вперёд и кусал его за ляжки. Лев поворачивался и с рёвом отгонял дерзкого хищника – но в тот же миг другая гиена устремлялась вперёд и кусала отвернувшегося царя зверей со своей стороны. Поодиночке у гиен было не больше шансов победить этого гиганта, чем у человека с ножом в руках в противостоянии с автоматчиком. Однако при всей своей силе лев оказался беспомощен отстоять свою добычу – или хотя бы просто защитить себя, – и через пять минут он был вынужден обороняться, не в состоянии даже убежать с достоинством, потому что всякий раз сзади оказывалась кусающая его за ляжки гиена. Льву пришлось обратиться в бегство, которое выглядело унизительно комическим – он тащил зад по траве, пытаясь прикрыть его от атак безжалостных хищников. Наконец лев исчез вдали, молча, не издавая рёва и не оглядываясь назад, а гиены устремились к мёртвой антилопе и стали пожирать её со странным лаем, похожим на смех, словно издеваясь над унижением огромного льва, у которого они сумели отнять добычу. Бадрейн увидел, как маленькие хищники одержали верх над повелителем буша. Лев ещё постареет, станет ещё слабее, и придёт время, когда он уже не сможет защитить себя от свирепых гиен. Рано или поздно, сказал ему танзанийский друг, гиены побеждают всех. Бадрейн снова посмотрел в глаза иранского аятоллы. – Победить можно и льва.