Текст книги "Стихи"

Автор книги: Тимур Кибиров

 
Смерть, старый капитан, в дорогу! Ставь ветрило!
Нам скучен этот край, о смерть, скорее в путь!
 

Ш. Бодлер. Плавание

(перевод М. Цветаевой)

* * *

 
Однажды зимней ночью, возвращаясь
с какой-то вечеринки развеселой
(наверно, с дня рожденья Семы), выйдя
из перехода у метро «Коньково»,
спустившись по ступенькам заснеженным
к универсаму нашему, наткнулись
на человека мы.
 
 
В нелепой позе
лежал он на неоновом снегу.
Жена моя рвалась ему помочь,
а я брезгливо и трусливо шаг
прибавил и ее увлек с собой.
Но, выйдя с Томом через пять минут,
я все-таки вернулся. Глупый пес
при виде человека вдруг завыл,
стал пятиться и рваться с поводка.
Опасливо я подошел и понял,
пошевелив его, что это труп…
 
 
Наутро Ленке рассказали тетки
в молочной кухне, как же все случилось.
Три алкаша (два из которых братья)
весь день в предбаннике универсама
 
 
скрывались от мороза и бухали.
Перед закрытьем выставили их.
Один из братьев был уже готов.
Его-то и оставили валяться,
отправившись в соседний магазин.
Ну и забыли, видимо.
 
 
Так что
хотел бы я сказать рассказом этим?
Лишь то, что надо меру знать во всем,
что смерть и опьянение противны
(ну и страшны, конечно же, кто спорит),
но главное – противны и тупы.
 

1997–1999

* * *

 
Как Набоков и Байрон скитаться,
никогда никого не бояться,
и всегда надо всем насмехаться
 
 
Вот таким я хотел быть тогда.
Да и нынче хочу иногда.
 
 
Но все больше страшит меня грубость,
и все меньше смешит меня глупость
и напрасно поют поезда —
я уже не сбегу никуда.
 
 
Ибо годы прошли и столетья,
и успел навсегда присмиреть я,
и вконец я уже приручился,
наконец презирать разучился.
 
 
Бойкий критик был, видимо, прав,
старым Ленским меня обозвав.
 

1999

НА ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ЖЕНЫ

 
Сказал поэт: служенье муз
не терпит брачных уз.
 
 
Но мне свобода дорога,
я музам не слуга!
Я им не только не служу,
я в черном теле их держу!
 
 
Поэтому для куражу
я так тебе скажу:
 
 
Amour, exil – конечно, гиль,
любовь, разлука – скука.
Но ты, мой друг, наоборот,
любезна мне который год,
как пастила и цуккерброд.
Вот.
 

1998

* * *

 
Хорошо бы
крышкой гроба
принакрыться и уснуть.
 
 
Хорошо бы.
Только чтобы
воздымалась тихо грудь.
 
 
И неплохо бы, конечно,
чтобы сладкий голос пел,
чтобы милый друг сердечный
тут же рядышком сопел!
 
 
Вот такую песню пела
мне Психея по пути,
потому что не хотела
за картошкою идти.
 

1999

* * *

 
Потешная зависть поэтов,
и женщин внимательный взгляд.
Послушай, ведь ровно об этом
мечтал ты полжизни подряд.
 
 
Так что ж ты не весел, врунишка?
И чем же ты так раздражен?
И злобно шипит твоя книжка
одышке твоей в унисон.
 

1999

* * *

 
Вот смотрю я на молодежь —
в настоящий февральский мороз
ходят дурни без шапки!
Уши красные. Нос в соплях.
А девчонки – увы и ах! —
не жалеют придатки.
 
 
Лучше б брали пример с меня.
Я на улице не был три дня.
Что ж по стуже мотаться?
Я на кухне сижу и злюсь,
а когда не злюсь, то боюсь,
«Примой» дую в седеющий ус
и читаю нотации.
 

1999

* * *

 
Под собою почуяв страну,
мы идем потихоньку ко дну.
 
 
Как же так получилось, ребята?
Может, сами мы в чем виноваты?
 
 
Смотришь – вроде страна как страна.
А присмотришься – бездна без дна!
 
 
Без конца и начала, без края!..
Но и мы-то ведь не самураи,
 
 
не эсквайры, мил друг, не графья.
Так что неча канючить, друзья!
 

1999

ПО ПРОЧТЕНИИ «КРАСНОГО КОЛЕСА»

 
Все теперь мне ясно: Керенский – паскуда,
Милюков – зануда, рохля Государь,
молодец Кутепов! Только вот покуда
мне одно еще не ясно, так же как и встарь.
И вопрос все тот же нависает грозно,
а ответить четко не хватает сил:
слишком рано все же или слишком поздно
Александр Освободитель нас освободил?
 

1999

ПОДРАЖАНИЕ НЕКРАСОВУ Н. А

 
В полночный час, такси ловя,
я вышел на Тверскую.
Там проститутку встретил я
не очень молодую.
 
 
Большущий вырез на груди,
малюсенькая юбка.
И Музе я сказал: «Гляди!
Будь умницей, голубка!»
 

1999

НАРКОЛОГИЧЕСКОЕ

 
По улице Островитянова,
решившись добавить еще,
в компании Кукина пьяного
я, пьяный, за водкою шел.
 
 
Ночной небосвод грязно-розовый
накрыл Юго-Запад родной.
Я тупо дивился на звезды
и цели не видел иной.
 
 
И думал я думу… и думал…
не мог я додумать ее.
А скорбь и казарменный юмор
боролись за сердце мое.
 
 
Так, дольнею похотью движим
и в горние выси влеком,
в компании Кукина Миши
я плелся – дурак дураком.
 
 
Асфальт отражал глянцевито
ночную коньковскую шваль.
И все было сердце открыто,
и пело оно, как рояль.
 

1999

* * *

 
Юноша бледный, в печать выходящий,
дать я хочу тебе два-три совета.
Первое дело – живи настоящим,
ты не пророк, заруби себе это.
 
 
И поклоняться Искусству не надо.
Это уж вовсе последнее дело!
Экзюпери и Батая с де Садом,
перечитав, можешь выбросить смело.
 

1998

ИСТОРИОСОФСКОЕ

 
Умом Россию не понять.
Равно как Францию, Испанию,
Нигерию, Камбоджу, Данию,
Урарту, Карфаген, Британию,
Рим, Австро-Венгрию, Албанию,
объединенную Германию —
у всех особенная стать.
 
 
В Россию можно только верить.
Нет, верить можно только в Бога.
Все остальное – безнадега.
Какой бы мерою ни мерить,
нам все равно досталось много —
 
 
в России можно просто жить,
Царю, Отечеству служить.
 

1999

ПОДРАЖАНИЕ НЕКРАСОВУ В. Н

 
Опять поэт Щуплов меня бранит!
И что ему я дался? Непонятно.
То с Резником каким-нибудь сравнит,
то графоманом обзовет печатно.
 
 
В слепящем блеске гения и славы
безжалостно гнобит меня Щуплов.
Ну что ему я сделал, Боже правый?
Я даже не читал его стихов.
 

1999

С НАСТУПАЮЩИМ!

 
Восьмое марта близко-близко!
А денежек-то нет как нет.
Вместо букетов и конфет
 
 
дарю тебе сию записку!
А в ней хотел бы я сказать,
что ты достойна лучшей доли,
чем по моей и Божьей воле
такие глупости читать.
 
 
Что в сей юдоли бесталанной
ты, как я вижу, лучше всех,
что нету участи желанней
делить с тобой и смех и грех!
 
 
Хотя в скитаньях несуразных
знавал я дам разнообразных
за три десятка долгих лет,
тебе, мой друг, соперниц нет
средь юных дев и жен прекрасных!
 
 
Вон ту любить – тяжелый крест,
та – ничего, но без извилин,
у этой – все что надо есть,
но бюст избыточно обилен.
 
 
Лишь ты, ах, Делия моя,
ласкаешь глаз, и нос, и ухо,
брожу ли я в ночи под мухой,
лежу ли на диване я.
 
 
Так разреши же, друг сердечный,
тебя неистово обнять
и в праздник Женственности Вечной
успехов новых пожелать!
 

1999

ИСТОРИКО-ЛИТЕРАТУРНЫЙ ТРИПТИХ

1

 
Ната, Ната, Натали.
Дал Данзас команду «Пли!»
 
 
По твоей вине, Натуля,
вылетает дура-пуля.
 
 
Будет нам мертвец ужо —
закатилось наше все!
 
 
Просто все буквально наше…
Что ж ты делаешь, Наташа?
 

2

 
Виновата ли ты, виновата ли ты?
Может, Пушкин во всем виноват?
Ты скажи, Натали, расскажи, Натали,
чем же люб тебе кавалергард?
 
 
Целовал-миловал, целовал-миловал…
Но и Пушкин тебя б целовал!
На балы б отпускал, ревновать бы не стал.
И Мадонной тебя он назвал.
 

3

 
Пока в подлунном мире
жив будет хоть один
бряцающий на лире
беспечный господин,
 
 
найдется и Наташа,
и счастливый певец
увидит в ней все так же
чистейший образец.
 
 
И так же – эка жалость! —
она не даст ему,
чтоб медом не казалось
служенье строгих муз.
 

1999

ГЕНДЕРНОЕ

 
В лицо подруги глядя удивленно,
оценивая дивный экстерьер,
облизываясь нагло и смущенно,
вдруг ощутишь дыханье высших сфер.
Увидишь вдруг не только сиськи-письки,
но дальний отсвет горнего огня!..
Наверно, так. Все это к правде близко.
А может быть, и ново для меня.
 

1999

* * *

 
Здрасте пожалуйста! Это с какой это, собственно, стати
ты целый день провалялся, безумец, в кровати?
 
 
Ты почему до сих пор не умылся, еще не побрился?
Только вставал покурить – и обратно валился.
 
 
Это еще что за новость – «Я плачу, я стражду!»?
Глупости эти я слышал уже не однажды.
 
 
Да ни хрена ты не страждешь, ни капли не плачешь!..
Аспид ползучий.
Облак ходячий.
Камень лежачий.
 

1999

ПОСТМОДЕРНИСТСКОЕ

 
Все сказано. Что уж тревожиться
и пыжиться все говорить!
Цитаты плодятся и множатся.
Все сказано – сколько ни ври.
 
 
Описано все, нарисовано.
Но что же нам делать, когда
нечаянно, необоснованно
в воде колыхнулась звезда!
 
 
И ветвь колыхнулась черемухи
(об этом уж вовсе нельзя!),
как прежде все так же – без промаха
слезя и мозоля глаза!
 
 
И бюст колыхнулся пленительный,
и сердце колышется в такт!..
Внимательно и вразумительно
описано все. Но не так!
 
 
Не мной. Не тебе адресовано.
Кустарники. Звезды. Вода.
Все сказано, все стилизовано.
Но это, дружок, не беда!
 
 
Ведь все колыханья, касания,
мерцанья Пресветлой слезы
опять назначают свидание
и просятся вновь на язык.
 

1999

* * *

 
…потому что я,
в отличие от чукчи, не писатель —
читатель, зритель, слушатель, старатель,
молитвенный – не смейся ты! – предстатель,
и заклинатель этого огня,
 
 
который там, внизу, пока таится,
в торфяниках крепчает и ярится,
там, под ногами, зреет в тишине.
 

1999

НАДПИСЬ НА КНИГЕ «УЛИЦА ОСТРОВИТЯНОВА»

 
Я хочу быть понят тобой одной.
А не буду понят, так что ж —
постараюсь быть понят родной страной.
Это проще гораздо, ведь ей, смурной,
можно впарить любую ложь.
 

1999

IBID

 
Куда ж нам плыть? Бодлер с неистовой Мариной
нам указали путь. Но, други, умирать
я что-то не хочу… Вот кошка Катерина
с овчаркою седой пытается играть.
 
 
Забавно, правда ведь? Вот книжка про Шекспира
доказывает мне, что вовсе не Шекспир
(тем паче не певец болгарский Бисер Киров)
«to be or not to be?» когда-то вопросил,
 
 
а некий Рэтленд, граф. Ведь интересно, правда?
А вот, гляди – Чубайс!! А вот – вот это да! —
с Пресветлым Рождеством нас поздравляет «Правда»!
Нет, лучше погожу – чтоб мыслить и страдать.
 
 
Ведь так, мой юный друг?.. Вот пухленький ведущий
программы «Смак» дает мне правильный совет
не прогибаться впредь пред миром этим злющим.
Ну улыбнись, дружок! Потешно, правда ведь?
 
 
И правда страшно ведь? И правда ведь опасно?
Не скучно ни фига! Таинственно скорей.
Не то чтоб хорошо. Не то чтобы прекрасно —
невероятно все и с каждым днем чудней!
 
 
«Dahin! Dahin!» – Уймись. Ей-богу надоело.
Сюда, сюда, мой друг! Вот полюбуйся сам,
как сложен, преломлен, цветаст свет этот белый!
А тот каков – и так узнать придется нам.
 
 
Лень-матушка спасет. Хмель-батюшка утешит.
Сестра-хозяйка нам расстелит простыню.
Картина та еще. Все то же и все те же.
Сюжет – ни то ни се. Пегас ни тпру ни ну.
 
 
Но – глаз не оторвать! Но сколько же нюансов
досель не знали мы, еще не знаем мы!
Конечно же to be! Сколь велико пространство,
как мало времени! Пожалуйста, уймись.
 
 
И коль уж наша жизнь, как ресторан вокзальный,
дана на время нам – что ж торопить расчет?
Упьюсь и обольюсь с улыбкою прощальной.
И бабки подобью. И закажу еще.
 
 
И пламень кто-нибудь разделит поневоле.
А нет – и так сойдет. О чем тут говорить?
На свете счастье есть. А вот покоя с волей
я что-то не встречал. Куда ж нам к черту плыть!
 

1998–1999

Конец

нотации
1999

Большинство стихотворений, вошедших в эту книгу, написано во время пребывания автора на острове Готланд под гостеприимной кровлей Балтийского центра писателей и переводчиков. Пользуясь случаем, автор выражает признательность Гуниле Форстен, Лене Пастернак и Юхану Эбергу за замечательное времяпрепровождение.

ИНВЕНТАРИЗАЦИОННЫЙ СОНЕТ

 
Время итожить то, что прожил,
и перетряхивать то, что нажил.
Я ничегошеньки не приумножил.
А кое-что растранжирил даже.
 
 
Слишком ты много вручил мне, Боже.
Кое-что я уберег от кражи.
Молью почикано много все же.
Взыскано будет за все пропажи.
 
 
Я околачивал честно груши —
вот сухофрукты! Они не хуже,
чем плоды просвещенья те же,
 
 
лучше хранятся они к тому же.
Пусть я халатен был и небрежен —
бережен все же и даже нежен.
 

* * *

 
Это конечно же не сочинения
и не диктанты, а так, изложения.
 
 
Не сочинитель я, а исполнитель,
даже не лабух, а скромный любитель.
 
 
Кажется, даже не интерпретатор,
просто прилежный аккомпаниатор.
 
 
Так и писать бы:
«ПОЭТЫ РОССИИ И МИРА.
Аккомпанирует Т. Ю. Кибиров на лире».
 

ПИСЬМО САШЕ С ОСТРОВА ГОТЛАНД

Пап, да я Россию люблю… но лучше бы она была, как Италия.

А. Т. Запоева

 
Поздня ноченька. Не спится.
Черновик в досаде рву.
Целый месяц, как синица,
тихо за морем живу.
 
 
Не смотрю я целый месяц
ОРТ и НТВ.
Шастаю себе по лесу,
чисто-чисто в голове.
 
 
Я давно уже не знаю,
что Бордюжа? как Чубайс?
По-над морем я гуляю,
созерцаю пеизаж.
 
 
В одиночестве я гордом
вдоль по берегу брожу,
но совсем не Чайльд Гарольдом,
а Снусмумриком гляжу.
 
 
Среди сосен, искривленных
ветром Балтики седой,
средь утесов обнаженных
ходит-бродит папа твой.
 
 
Зайцев видел я раз десять
и без счета лебедей.
Радуюсь, что целый месяц
не видал почти людей.
 
 
Шведки, впрочем, симпатичны.
Но не очень. Не ахти.
Лучше вас, русскоязычных,
мне, пожалуй, не найти.
 
 
По тебе скучаю, Санька,
чипсы ем и колбасу,
и, как Дмитрий Алексаныч,
каждый день стишки пишу.
 
 
Вечером за чашкой чая,
грустен, но отнюдь не пьян,
я со словарем читаю
старый английский роман.
 
 
Ровно в полночь с колокольни
звон несется – дзынь-ца-ца.
Спи, Сашулечка, спокойно,
не расстраивай отца.
 
 
Спи. Да будет сон твой светел.
Нрав да будет прям и чист.
Столько есть всего на свете,
только знай себе учись!
 
 
Вот ты хочешь, чтоб Россия
как Италия была —
я ж хочу, чтоб ты спесивой
русофобкой не росла!..
 
 
Что ж касается России
и Италии твоей —
здесь, по-моему, красивей…
До свиданья, дуралей.
 

* * *

 
Вот я гляжу из окошка на море —
что-то там тает в каком-то просторе.
Или какое-то, может быть, горе?
Споря, и вторя, и с чем-то во взоре?
Вскоре? Не вскоре?.. Какой еще Боря?!
Просто напишем – Балтийское море.
Глянь, до чего же красиво оно!
Жаль, описать нам его не дано.
Запрещено.
 

БРИГАНТИНА

А-а-а

облака-а-а

за то, что вы убили моряка!

А. Т. Запоева

 
Уж не белеет мой парус.
SOS! Я торчу на мели.
Вроде не очень и старый,
а до чего довели!
 
 
Плыл одиноко и скоро,
вдруг неожиданно – хрясь!
Видно, какой-то Негоро
мой испоганил компас.
 
 
Кто сей Перейра коварный?
Как он прокрался на борт?
Мне не прийти в лучезарный
мой назначения порт.
 

ПЕСНЯ ИЗ К/Ф «С ЛЮБИМЫМИ НЕ РАССТАВАЙТЕСЬ»

 
Промурлыкать бы, как Окуджава,
как Высоцкий, тебе прохрипеть —
ни богатства не надо, ни славы!
Я согласен вообще помереть!
 
 
Только чтоб над печальной могилой
заломила б ты руки свои,
заблажила бы, заголосила
от уже невозможной любви!
 
 
Тут, слезою горючей обрызган,
я б как выскочил!! – чтобы опять
под истошные вопли и визги
оголтело к тебе приставать!
 
 
И мурлыкать тебе Окуджавой,
и Высоцким хрипеть на ушко,
и, схватив тебя, в травы-муравы
бросить навзничь. А там и ничком.
 

ДРУГУ-ФИЛОЛОГУ

 
Милый друг, иль ты не в курсе,
что все видимое нами,
даже если не по вкусу,
надо говорить словами.
Ведь пока его не скажешь,
милый друг мой, друг мой нежный,
будет всё такая каша —
безнадежно, неизбежно,
 
 
будет скучно беспредельно,
безобразно и безбожно.
Сделать жизнь членораздельной
только речь еще и может.
 
 
Так давай, пока не поздно,
помогать ей, бедолаге!..
Треплется язык бескостный
славным флагом на «Варяге».
 

* * *

 
Все-таки лучше всего
социальная роль литератора
(в частности, лирика)
отражена
в басне Ивана Андреича
«Слон и Моська».
 
 
Но и в нижецитируемом
произведении Корнея Иваныча
образ писателя также весьма убедителен,
равно как и образ читателя:
 
 
«Взял барашек
карандашик,
взял и написал:
"Я мемека, я бебека,
я медведя забодал!"
 
 
А лягушка у колодца
заливается, смеется —
вот так молодец!»
 

CREDO

 
Ты идешь к женщине? Захвати плетку, —
так говорил Заратустра.
 
 
А я говорю – закуску и водку!
Тебе будет весело, женщине – вкусно!
 

* * *

 
Какой это символ, скажи мне, мудрец.
Неужто фаллический тоже?
А с виду не скажешь. Совсем не похоже.
Ишь как затаился, хитрец.
 
 
Понятно… Но вот не пойму одного,
открой ты мне тайну, пожалуйста:
а сам он – ну фаллос – он символ чего?
Наверно, совсем уж ужасного
 
 
чего-нибудь… Страшно глаза мне открыть —
куда ни посмотришь – стоит и торчит,
топорщится, высится!.. Или напротив —
то яма, то дырка, то пропасть!
 
 
Кошмар.
 

КАССАЦИЯ

 
сумерки
Готланд
готика
тихо
 
 
сумерки готика
тихо так тихо
готика
только
чайки кричат
сумерки Готланд
готика тихо
 
 
только чайки кричат
сумерки сумерки
умер
чайки кричат
умер умер
 
 
шмумер.
В общем, верлибры.
Свободные т. е. стихи.
 
 
Между прочим
16 строчек.
Можно и больше.
Это уж как записать.
 
 
А! Все равно ведь не очень
тут разгуляешься нынче.
Не платят собаки.
 
 
Может шведы какие
переведут?
 

НОВОСТИ

 
Взвейтесь, соколы, орлами!
Полно горе горевать!!
Намибия с нами!!!
Опять.
 

* * *

 
Разогнать бы все народы,
чтоб остались только люди,
пусть ублюдки и уроды,
но без этих словоблудий,
 
 
но без этих вот величий,
без бряцаний-восклицаний.
Может быть, вести приличней
мы себя немного станем?
 
 
Страшно пусть и одиноко,
пусть пустынно и постыло —
только бы без чувства локтя,
без дыхания в затылок.
 

ИЗ ВАЛЬТЕРА СКОТТА

 
Папиросный дым клубится.
За окном – без перемен…
Здравый смысл мой, бедный рыцарь,
не покинь меня во тьме!
 
 
Опускай забрало к бою —
пусть они не видят глаз.
Проиграли мы с тобою.
Протруби в последний раз.
 
 
Чтоб, заслышав зов прощальный
и понявши, кто кого,
помянул Король печальный
паладина своего.
 

* * *

 
Вор и волк —
вас любила Марина.
Ну а я не люблю, пацаны.
Ваши стрелки, разборки, малины,
ваш Высоцкий – страшны и скучны.
 
 
Мент и пес —
я б любил вас, ребята,
но так странно сложилось у нас:
слишком часто менты вороваты,
звероваты собаки подчас.
 

* * *

 
Против поэтов на этой странице
филиппикой должен был я разразиться.
 
 
Но я предпочел процитировать просто
Кукина Мишу, Гадаева Костю:
 
 
«Убей жену. Детей отдай в приют.
Минута – и стихи свободно потекут!»
 
 
Здорово!
 

* * *

 
Это надо ж – две лучшие трети
жизни собственной так провести!
Ни на что не взирая на свете,
на диване, в объятьях, в буфете
поджидая свой кайф впереди!
 
 
Так вот дембеля ждут и считают,
сколько дней до приказа еще,
болт на службу – увы – забивают,
о гражданке в каптерке мечтают.
Но бывает неверен расчет.
 
 
Коль не будешь служить и стараться,
на себя же потом и пеняй,
не строчи уж потом апелляций,
можешь дембеля ты не дождаться
и в дисбат загремишь, раздолбай.
 

ИЗ ЗУБНИЦКОГО

 
Россия мати,
свет мой безмерный!
Хочу сказати
нелицемерно:
 
 
в тебе живу я,
тебя ревную,
какого ж хуя
еще взыскую?
Ну почему же?
 
 
Ведь мне не нужен
ни берег сенский,
ни, как поется,
берег турецкий,
 
 
и не претит мне
манер деревенский.
 
 
Я сам-то тоже
не шибко светский,
 
 
как Тредьяковский,
как Исаковский,
я сам таковский.
Такого ж сорта.
 
 
Какого ж черта
всегда сплошное
непониманье
у нас с тобою?
Есть, видно, что-то в тебе такое…
или во мне. Или в нас обоих.
 

ВСЕСОЮЗНАЯ МОНАРХИЧЕСКАЯ КИНОПРЕМЬЕРА

Ты скажи-говори…

Подблюдные песни

 
Как в России они
правят,
 
 
как друг друга они
давят
 
 
и как фильмы они
ставят —
 
 
никогда мне не говори.
 

* * *

 
Ницше к женщине с плеткой пошел.
Это грубо и нехорошо.
 
 
Да еще и смешно, между прочим,
если Ницше представить воочью —
 
 
Заратустре придется несладко,
если женщина эта в порядке…
 
 
По ту сторону зла и добра
не отыщешь ты, Фриц, ни хера.
 

* * *

 
Курицын Слава дразнит меня в «Лит. обозе»:
Деньги, мол, любит Кибиров, а работать не хочет.
 
 
Очень люблю, это правда. И правда, совсем не хочу.
Что же тут странного, Слава? Вот если б, напротив,
 
 
я бы работать любил, а вот денежек бы не хотел —
это вот было бы глупо. А так – все нормально.
 
 
Не говоря уж о том, что любовь и работа
вещи – ей-ей – несовместные в мире подлунном.
 
 
Этим вот блядь отличается от проститутки.
 

ВОРОНА И КОЗЛЫ

 
Плохо. Все очень плохо.
А в общем-то, даже хуже.
Но вы ведь не чуете, лохи,
метафизический ужас.
 
 
Страх экзистенциальный,
холод трансцендентальный —
все вам по барабану,
все вам, козлам, нормально.
 
 
Я же такой вот нежный,
такой вот я безутешный —
прямо вибрирую, глядя,
как разверзаются бездны.
 
 
Как разверзаются бездны,
как изменяется местность.
А вы все снуете куда-то!
Плохо дело, ребята.
 
 
Плохо дело, не скрою.
Тут ничего не поделать.
Тут ничего не попишешь…
Разве эссе какое?
 

ЧЕРНОВИК ОТВЕТА Ю. Ф. ГУГОЛЕВУ

 
Бога славим.
Бесов тешим.
Вот так молодцы!
Fin de siécle. А тут все те же
водка, огурцы.
 
 
«Севера звезда» пропала.
Жалко, Юлик, но
«Гжелки» пламенной навалом,
«Праздничной» полно.
 
 
Века нашего остатки
не по вкусу нам.
Выпьем с горя иль с устатку
за присущих дам.
 
 
Сердцу будет веселее
позабыть о том,
как борзеет и наглеет
время за окном.
 
 
Век кончается фатальный.
Бродский кончен уж.
Но пока еще хватает
заповедных груш,
 
 
околачиванье коих —
наш удел земной.
Хорошо б на все другое
нам махнуть рукой.
 
 
Как в казарме пред отбоем,
лихо прокричим:
«Век прошел!» – и тут же хором:
«Хрен, Юляша, с ним!»
 
 
Хрен бы с ним, с его Уставом,
коль в конце концов
времени река доставит
к дембелю бойцов.
 
 
Но гарантий, к сожаленью,
нету никаких.
И в одном лишь нет сомненья
средь сомнений злых —
 
 
в том, что между этих рюмок,
первой и второй,
перерывчик – ну-ка, Юлик! —
будет небольшой!
 

* * *

 
Море сверкает.
Чайки летают.
А я о метафорах рассуждаю:
помню, писал Вознесенский А. А.,
что чайка, мол, плавки Бога.
 
 
Во как!..
А я вот смотрю специально —
ничуть не похоже.
 
 
Ни на плавки вообще,
ни тем паче на эти загадочные
плавки Господа нашего Бога.
 
 
Равно как
и море не похоже на «свалку
велосипедных рулей»,
как нам впаривал Парщиков…
 
 
…Море смеялось…
 
 
Что у людей в головах?!
 

К. Гадаеву

* * *

 
Пастернак наделен вечным детством.
Вечным отрочеством – Маяковский.
Вечной женственностью – Блок и Белый.
А мужчина-то только один —
Александр Сергеевич Пушкин.
 
 
Это тост, Константин!
Где же кружка?
 

ПРИЗНАНИЕ

 
Хочу сказать тебе о том,
что я хочу сказать тебе
о том, что я хочу сказать
тебе о том, что я хочу
тебе сказать о том, что я
хочу сказать тебе о том,
что я хочу!
 

КРИЗИС ВЫШЕСРЕДНЕГО ВОЗРАСТА

 
Славный бес мне в ребро. Под откос,
кувыркаясь, скорбя и ликуя,
с панталыку сорвавшись, лечу я,
Песню песней горланя всерьез!
 
 
Песня песней, а жизнь-то бежит.
Гляну в зеркало – с ужасом вижу:
это что же за клоун бесстыжий
щурит глазки и губы кривит?
 
 
И, в зубах папироску зажав,
шутки шутит похабная рожа,
передразнивает так похоже,
что, наверно, он все-таки прав.