Стихи
Текст книги "Стихи"
Автор книги: Тимур Кибиров
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)
ИЗ СЕЛЬМЫ ЛАГЕРЛЁФ
Когда б мне волшебную палочку
иметь (аж подпрыгнул фрейдист!),
я сделал бы маленькой-маленькой
тебя и носил на груди.
Малюсенькой, ну вот такусенькой,
чтоб вся умещалась в горсти,
Дюймовочкой, сантиметровочкой,
пищащей в кармане: «Пусти!»
Да хрена бы я тебя выпустил!
Носил бы с собою всегда.
Показывал все бы, рассказывал,
возил бы туда и сюда.
Я смог бы тогда обеспечивать
тебя и едой, и жильем,
укрыл бы от злобы и глупости
в нагрудном кармане моем.
Но каждую ночь в час назначенный
я клал бы тебя на кровать,
махал бы волшебною палочкой,
нормальной бы делал опять!
Я так бы ласкал тебя бережно,
мой нежный и дикий зверок!
Всю ночь ты была б соответственной,
а утром – опять с ноготок.
* * *
Кстати, еще о казарме —
именно там
кроме всего остального я понял:
релятивизм, скептицизм,
и пессимизм, и цинизм
и т. д. и т. п.
не обязательно связаны
с высшим развитием
интеллекта
иль особенной тонкостью
нервов и чувств —
все это
может быть столь же наивно,
столь же дремуче, и простодушно,
и примитивно, и даже прекраснодушно,
как и вера
в истину, красоту и добро,
как и надежда на них,
и любовь к ним.
Так что Печорину нечем кичиться,
а Гриневу не стоит стесняться.
Это и вам, глупышам,
уяснить не мешает.
Поколение П…
Это ж надо придумать.
ФИЛОСОФИЯ И ХОРЕОГРАФИЯ
Ницше когда-то серьезно мечтал,
чтобы не просто Сократ размышлял,
чтоб он еще станцевал!
Лучше б не надо. Людей не пугай.
Зрелище так себе, принц Фогельфрай.
В случае лучшем – просто смешно,
в худшем – уж очень противно оно.
Нам ли не знать! Этот номер не нов.
Мы насмотрелись на сих плясунов —
наши сократики
и досократики
платочками машут
с перипатетиками пляшут.
И усердно воют:
«Эван эвоэ!»
* * *
Сэр Уилфред Айвенго, а не д'Артаньян,
был мне в детстве в наставники дан.
Я уроки его затвердил наизусть.
И хотя я и вырос бездельник и трус,
хоть не раз нарушал я священный завет,
я хоть знаю, что плохо, что нет.
А Дюма иль теперешний ваш Деррида
мне не нравились даже тогда.
Вольтерьянство хвастливое я невзлюбил.
Так Айвенго меня научил.
* * *
Только детские книжки читать!
Нет, буквально – не «Аду» с «Улиссом»,
а, к примеру, «Волшебную зиму
в Муми-доле»…
А если б еще и писать!..
* * *
Кто за Петра I
и Алексея Германа.
А кто за Николая II
и Никиту Михалкова.
Вот кино какое.
А может, кто-нибудь за короля Артура
(и Кибирова Тимура)?
Вот такая литература.
* * *
Лечь бы здесь на берегу
и лежать бы навсегда!
И не думать о тебе,
и не думать о себе.
Просто так.
Солнце, воздух и вода.
Облака. Табак.
Хорошо-то как.
* * *
Как напевно. Как плачевно.
Как наивно и забавно.
– Да, конечно. Ну конечно!
Только время собираться.
Отлетает ангел нежный.
Прилетает ангел гневный.
В перспективе – отдых славный.
– Ну-с, прощаться так прощаться.
* * *
Можно я все же скажу —
на закате
в море мерцающем тихо
застывшие лебеди.
Целая стая.
Я знаю,
пошло конечно же! —
но ты представь только —
солнце садится,
плещется тихонько море,
и целая стая!!
* * *
С этим рылом в этот ряд
вам, товарищ, не велят.
Вам, товарищ, вон туда,
где крапива-лебеда,
где и горе не беда,
где ни смысла, ни стыда,
где пивной стоит ларек,
где пацан, отбывший срок
то ль в казарме, то ль в тюрьме,
то ль на стройке в Чухломе,
залупается с утра,
и в потемках детвора
на Марлен или Брижжит
за сараями дрочит.
Что ж вы так кричите, блин?
Не скандальте, гражданин!
Не хрен тут права качать!
Выметайтесь, вашу мать!
Ну-ка в темпе, сукин сын!
Ты ж на свете не один,
вас полно таких невеж,
вас таких хоть жопой ешь.
Я те поору, козел!
Ну, по-бырому! Пошел!
* * *
Что ты смысла все взыскуешь?
Сам-то ведь бессмысленный!
Безобразишь, озоруешь,
врешь как сивый мерин,
никакой не знаешь меры
в похотях бесчисленных.
Взял бы да служил примером!
Вот тебе и смысл.
* * *
Зэка старого завет
нарушал я много лет —
ждал, боялся и просил.
И дождался – получил.
Знать, не зря боялся я
и выклянчивал не зря.
Это ж надо – все сбылось,
счастье все-таки стряслось!
ЗА ЧТЕНИЕМ «НОВОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ОБОЗРЕНИЯ»
Нет, ты только погляди,
как они куражатся!
Лучше нам их обойти,
эту молодежь!
Отынтерпретируют —
мало не покажется!
Так деконструируют —
костей не соберешь!
ЛИМЕРИК
Раз Пелевин схватился с Киркоровым,
отмудохал Киркорова здорово.
Элитарность свою доказал он в бою!
И теперь вызывает Невзорова.
* * *
С темным брюхом, с белым верхом
голубые облака.
Оказалось на поверку —
жизнь легка и коротка.
Сосны рыжи и зелены,
волны сини иногда.
Нам, таким неугомонным,
даже горе не беда!
Полудуркам полустарым
дела нету, смысла нет.
Пиво желто. Очи кари.
Разноцветен белый свет.
* * *
Когда ты услышишь призывы «Давай!»,
давать не спеши, размышлять продолжай.
Когда же услышишь ты окрик «Нельзя!» —
подумай, а может, и вправду нельзя?
СОСЛАГАТЕЛЬНОЕ
Если бы Фрейду бы вылечить Ницше,
вместо того чтобы нас поучать,
если бы Марксу скопить капитал
и производство организовать
ну там, к примеру, сосисок
вместо социализма —
то-то бы славно зажили они,
счастливо прожили б долгие дни
и в окруженье жены и детей
мирно почили в кровати своей!
Только вот мы б не узнали тогда,
как нас влечет нашей мамы постель,
мы б не узнали, сосиски жуя,
то, что Бог умер, тогда никогда.
Вот ведь какая беда.
* * *
Если долго не курить —
так приятно закурить!
И не трахаться подольше
хорошо, наверно, тоже.
Может, если не пожить,
слаще будет дальше жить?
Только ты подумай, милый,
сколько ж мы уже не жили?
С сотворенья мирозданья
мы с тобою жизни ждали.
Воздержанья вышел срок.
Так живи уж, дурачок.
* * *
От Феллини – до Тарантино,
от Набокова – до Сорокина,
от Муми-тролля
до Мумий Тролля —
прямая дорожка.
Но можно ведь и свернуть.
P. S.
По ту сторону зла и добра
нету нового, Фриц, ни хера,
кроме точно такого же зла,
при отсутствии полном добра.
* * *
Может, вообще ограничиться только цитатами?
Да неудобно как-то, неловко перед ребятами.
Ведь на разрыв же аорты, ведь кровию сердца же пишут!
Ну а меня это вроде никак не колышет.
С пеной у рта жгут Глаголом они, надрываясь,
я же, гаденыш, цитирую и ухмыляюсь.
Не объяснишь ведь, что это не наглость циничная,
что целомудрие это и скромность – вполне симпатичные!
* * *
Ну не так уж все и хорошо!
Ну уж не настолько все и плохо!..
Наконец-то дождь к утру прошел.
Там, глядишь, и кончится эпоха,
в коей нам с тобою вышло жить.
Оглянешься – мать моя родная!
Я бы рад примером послужить,
да чего примером – я не знаю.
Может, выживания. Еще,
может, благодарности немножко.
Знанья, что вот это хорошо —
облака и солнышко в окошке.
ОТВЕТ Ю. Ф. ГУГОЛЕВУ
1
Бога славим – гоп-ля-ля!
Бесов тешим – ай-лю-лю!
Очень может быть, что зря
тратим, Юлик, жизнь свою.
Очень даже может быть.
Ну так что ж теперь – не жить?!
2
«Жить! – и никаких гвоздей!» —
вот наш лозунг! А светить
Маяковский-дуралей
пусть уж будет, так и быть.
Хоть до дней последних дна.
Нам-то это на хрена?
3
Маяковский светит пусть.
Пусть Цветаева блажит.
Несмотря на стыд и грусть,
тот же slogan – не тужить!
Славить, тешить, отпевать,
простодушно мухлевать.
4
Эта присказка. Зачин.
Темы заданы уже:
– половая жизнь мужчин
на последнем рубеже;
– Божество иль Абсолют,
как Его подчас зовут;
5
– в чем смысл жизни, т. е. как
исхитриться нам с тобой
прошмыгнуть сквозь этот мрак
к этой бездне голубой;
– дружба, служба, то да се,
словом, остальное все.
………………………………
6
Половая жизнь мужчин
представляет интерес
ограниченный. Причин
говорить об этом здесь
вроде нету. И к тому ж
я ведь муж, и ты ведь муж.
7
Могут ведь не так понять.
Еще хуже, если так.
Что ж, для ясности замять
можно тему. Но никак
нам не удалить ея
из структуры бытия.
8
Коль эрекция ходить
нам мешает и сидеть —
как нам это расценить?
Как на это посмотреть?
– Все зависит от того,
на кого и для чего!
9
Ты ведь, Юлик, человек!
Мы же люди же, Юляш!
Так что без любви навек
ты на даму не залазь!
Ведь она хоть и объект,
в то же время и субъект.
10
Ведь она же человек!
Уж почеловечней нас.
Ладно, пусть уж не навек,
но без чувства – тут же слазь!
Коли в душу не проник,
скучно трахать – вжик да вжик!
11
Говоришь, не скучно? Нет?
Не учи отца, малец!
Хоть оно как раз видней
тем, кто вовсе не отец.
Мне ж не до того уже
на последнем рубеже.
……………………………
12
Всё про половую жизнь.
Нас иные темы ждут.
Что там дальше-то? Кажись,
пресловутый Абсолют?
Коль уж славим мы Его,
хорошо бы знать Кого.
13
Хорошо бы, милый друг.
Только жирно будет нам.
И с чего бы это вдруг
вот к таким вот мудакам
стал бы в гости Он ходить
и по-русски говорить?
14
Вроде я не патриарх,
и не римский папа ты.
На свои лишь риск и страх
чертим мы Его черты.
Точно знаем мы зато
имя – Иисус Христос.
15
Что еще? Да ничего
нового не скажешь здесь.
Если плохо без Него,
значит, Он на свете есть.
Но какой же это стыд,
знать, что Он на нас глядит!
16
Знать, что видит без прикрас,
как мы бесов тешим тут,
медленный с блудницей пляс,
чревобесье – просто жуть.
И пианство. Но меж тем
мы ж не гордые совсем.
17
Мы ж смиренны и просты —
это нам, Юляша, плюс.
Может, чуточку скостит
нам за это Иисус?
Ты надежду не теряй.
Но и сам уж не плошай.
……………………………..
18
В чем смысл жизни? Есть ли он?
Если есть, то почему
зашифрован и мудрен,
темен нашему уму?
Словно поздний Мандельштам,
мил, но непонятен нам.
19
Люб, но недоступен весь.
Брезжит, манит, дразнит нас.
Только что блеснул вот здесь,
хвать! – а он уже угас.
Можно б плюнуть и забыть,
но без смысла скучно жить.
20
Вот представим некий текст.
Чтоб понять его вполне,
надо нам узнать контекст,
т. е., Юлик, то, что вне,
сверху, снизу и вокруг.
Правда ведь, любезный друг?
21
Коль внизу Inferno, Юль,
А над нами Paradise,
ясен (даже чересчур)
смысл становится – окстись!
Но совсем другой ответ,
если верха просто нет.
22
Если низа нет вообще,
так, ризома, черт-те что —
столько смыслов у вещей,
сколько не сочтет никто!
Ведь тогда любая блядь
может смыслы сочинять.
23
Что и происходит, Юль.
Сколько их! Куда? Зачем?
Тот загнул, тот подмигнул.
Обезумели совсем.
Фу-ты, ну-ты, хвост трубой!
Отчебучат смысл любой!
24
Начитавшись Жомини,
множественность истин мне
проповедуют они.
Черт ли в этакой херне?
Я ведь это проходил,
когда ты под стол ходил.
25
Если был бы я француз
иль хотя б, как ты, еврей,
может, я нашел бы вкус
в свистопляске этой всей.
Мне ж, поскольку осетин,
смысл, пожалуйста, один!
26
Что мне сей калейдоскоп —
телескоп потребен мне —
разглядеть детально чтоб,
разобраться чтоб вполне,
в чем же смысл-то наконец,
ждет чего от нас Отец?
27
Чтоб мы славили Его
и не тешили других?
Иль уж вовсе ничего
Он не ждет от нас таких?
Жизнь есть ложь, да в ней намек.
Нам урок. Да все не впрок.
……………………………………
28
С трансцендентным перебор.
К имманентному пора.
Пестрый сор и сущий вздор
смаковать мы мастера.
Сплетничать в тиши ночной,
рожи корчить за спиной.
29
Дружба, служба, то да се.
Пиво-воды, колбаса.
Жизнь одна на все про все
и как на ладони вся —
так жалка и так смешна,
приставуча, как жена.
30
Ну а в жизни этой что
нам всего важнее? Ну?
Нет, мой друг, совсем не то!
Эк ты, Юличек, загнул!
Деньги нам всего важней!!
Или, скажем так, нужней.
31
До чего ж я их люблю!
До самозабвенья прям!
Я бы каждому рублю
спел отдельный дифирамб.
Платоническая страсть —
лень работать, грех украсть.
32
А уж гибнуть за металл —
нет уж, извини меня!
Впрочем, и за идеал
гибнуть не любитель я.
Даже за девичий вздох
не дождутся, чтоб подох.
33
Петь же ради вздохов сих
за металл про идеал
я готов хоть за троих,
я ни капли не устал.
Чай, язык-то без костей…
Только скучно без рублей.
34
35
Где-то ж есть они, лежат,
бедненькие, ждут меня,
заунывно шелестят,
в сейфах без толку хранясь!
Но, как рыцарь Тогенбург,
я люблю их чересчур,
36
чтобы грубо обладать,
чтобы с ними вместе жить.
Так что суждено, видать,
им со мной в разлуке быть.
Если ты их встретишь, Юль,
передай, как я люблю.
………………………………..
37
Перетерли про любовь,
про ризому, про Творца.
Про дензнаки, Юлик, вновь
я витийствовал в сердцах.
Хронос, топос и хаос,
голос, логос и Христос —
38
кого хочешь выбирай!..
Выбирать-то страшно, брат.
Ты пока что поиграй,
ну а мне уже пора.
Так не хочется еще!
Но уже предъявлен счет.
39
Оглянуться не успел,
а уж век-то мой – тю-тю!
Так я на него подсел,
отвыкать невмоготу.
А ведь надо бы уже
на последнем рубеже.
40
Жадно мацать телеса
и не смыслить ни аза,
но притом на небеса
пялиться во все глаза —
несовместно это, брат,
неуместно, говорят.
41
В горних высях – колотун,
в дольних дырах – духота.
Или на язык типун,
иль немотствуют уста.
Нечто среднее избрать
не получится, видать.
42
Бога славим – гоп-ца-ца!
Бесов тешим – первер-цоц!
И Глаголом жжем сердца —
я с прохладцей, ты с ленцой,
лени-матушки сыны,
пасынки былой страны.
43
Не глаголом даже, Юль,
междометьями скорей.
Если на дворе июль,
скучно рифмовать – ей-ей!
Сквозь промытое стекло
глянь, как на дворе светло!
44
Летний вечер льет лучи
на окраину Москвы.
Так он беден, так он чист
от листвы и синевы.
Словно бы в последний раз
солнышко глядит на нас!
45
Кстати, не исключено.
Всяко, Юлик, может быть.
Нам гарантий не дано.
Но пока дано нам жить,
славить, тешить, мухлевать,
мать их всуе поминать.
46
В этот теплый вечер пить
«Гжелку» славную дано,
и по первой осушить
нам пока разрешено
за присутствующих дам,
и за тех, кто где-то там.
Конец
amour, exil…
1999
I ne nado vsjo vremja povtorjat: «Daj, Marija, da daj, Marija!» Izvestno ved, chem eto konchaetsja!
I
* * *
НЕАПОЛИТАНСКАЯ ПЕСНЯ
Ну, началось! Это что же такое?
Что ж ты куражишься, сердце пустое?
Снова за старое? Вновь за былое,
битый червовый мой туз?
Знаешь ведь, чем это кончится, знаешь!
Что же ты снова скулишь, подвываешь?
Что ж опрометчиво так заключаешь
с низом телесным союз?
С низом телесным иль верхом небесным —
это покуда еще неизвестно!
Экие вновь разверзаются бездны!
Шесть встрепенулися чувств.
Оба желудочка ноют и ноют!
Не говоря уж про все остальное,
не говоря уж про место срамное —
«Трахаться хочешь?» – «Хочу!»
Кто же не хочет. Но дело не в этом,
дело, наверно, в источнике света,
в песенке, как оказалось, не спетой,
в нежности, как ни смешно!
Как же не стыдно!.. И, в зеркало глядя,
я обращаюсь к потертому дяде:
угомонись ты, ублюдок, не надо!
Это и вправду грешно!
Это сюжет для гитарного звона,
или для бунинского эпигона,
случай вообще-то дурнейшего тона —
пьянка. Потрепанный хлюст.
Барышня. Да-с, аппетитна, плутовка!..
Он подшофе волочится неловко,
крутит седеющий ус.
Глупость. Но утром с дурной головою
вдруг ощущает он что-то такое,
вдруг ошарашен такою тоскою,
дикой такою тоской —
словно ему лет пятнадцать от силы,
словно его в первый раз посетило,
ну и так далее. Так прихватило —
Господи Боже ты мой!
Тут уж не Блок – это Пригов скорее!
Помнишь ли – «Данте с Петраркой своею,
Рильке с любимою Лоркой своею»?..
Столь ослепителен свет,
что я с прискорбием должен признаться,
хоть мне три раза уже по пятнадцать —
Salve, Madonna! и Ciao, ragazza!
Полный, девчонка, привет!
Скажите, девушки, подружке вашей,
что я в отцы гожусь ей, к сожаленью,
что старый пень я
и вряд ли буду краше.
Еще о том, девчонки, объявите,
что я ночами сплю, но просыпаюсь,
ее завидя,
и сладкой дурью маюсь!
Шепните ей, что я в тоске смертельной,
но от нее мне ничего не надо,
и серенаду
пускай она считает колыбельной!
* * *
Прости. Я пока что не знаю за что, но прости!
Прости мне за все, что ни есть, и за все, что ни будет,
за все, что ни было, за то, что чисты и пусты,
невинны слова, и от них ничего не убудет.
За то, что и время идет, и пространство лежит,
и с этим уже ничего не поделать, Наташа,
чтоб клятвенно руку на сердце твое положить…
Простите, конечно же не на твою, а на вашу.
* * *
ИЗ ЛЕРМОНТОВА
С блаженной улыбкой – совсем идиот! —
по мартовским лужам брожу,
гляжу на твой город, разинувши рот,
прекрасным его нахожу!
Я знаю, не так уж красива Москва,
особенно ранней весной,
но ты родилась здесь, и здесь ты жива,
здесь ты целовалась со мной.
И весь этот ужас – Фили, Текстили —
нелепая, злая херня —
лучатся бессмертием, смысл обрели,
как я, дорогая, как я!
Впервые мне, Наташа, тошно
смотреть на женские тела.
Иль теток возжелать возможно,
когда мне ангел не дала?
А я ведь за одно мгновенье
меж ненаглядных ног твоих
отдал бы к черту вдохновенье!
Но ты не разомкнула их.
* * *
Не любите Вы этих мужчин, mon amie!
Ну за что же их, право, любить?
Знаю этих козлов – медом их не корми,
только дай что-нибудь осквернить!
Ведь у них, окаянных, одно на уме,
у меня же – как минимум два!
Это надо совсем головы не иметь,
чтоб не мне, а мужчинам давать!
* * *
В край далекий уезжая,
милая моя,
ты не вздумай, дрянь такая,
позабыть меня!
Ты не вздумай, дорогая,
позабыть о том,
как стоял я, обмирая,
под твоим окном,
как сидел с дурацким чаем
за столом твоим,
меж надеждой и отчайньем
нем и недвижим,
как раскатанной губищей
нежных уст твоих
я коснулся, словно нищий
у ворот святых!
Так не вздумай, ангелочек,
это забывать!
Хоть один еще разочек
дай поцеловать!
А иначе – вот те слово,
вот те, Таша, крест —
будешь ты не Гончарова,
а прямой Дантес!
* * *
Бодливой корове бог рог не дает.
Вот так же и ты – не даешь!
Я хнычу и жалуюсь дни напролет,
я сетую: «Эх, молодежь!..»
Но, знаешь ли, то, что ты все же даешь,
никто на земле не дает —
такое веселье по жилам течет,
такое блаженство под сердцем растет,
такая музыка поет!
II
РОМАНССТАРОФРАНЦУЗСКАЯ ПЕСНЯ
Я тебя называю своею,
хоть моею тебе не бывать,
потому что все больше пьянею,
подливаю опять и опять.
Черной ночкой вино зеленое
нашептало мне имя твое.
Глухо екнуло сердце хмельное.
Так прощай же, блаженство мое!
Черной ночкой по белому снегу
я уйду от тебя навсегда,
в горе горькое брошусь с разбегу,
пропаду без стыда и следа.
Провожают меня до заставы,
наливают мне на посошок,
подпевают мне пьяной оравой
и Некрасов, и Надсон, и Блок!
КРАСАВИЦЕ, ПРЕДПОЧИТАВШЕЙ ФЕБА КУПИДОНУ
У моей у Госпожи
нрав суров и строг режим —
ничего ей не скажи,
никогда с ней не лежи!
На мою бы Госпожу
да хорошую вожжу,
я же только погляжу —
как осенний лист дрожу!
Потому что Госпожа
словно майский цвет свежа.
Как такую обижать?
Лучше просто обожать.
МАЛОРОССИЙСКАЯ ПЕСНЯ
Я так люблю тебя, а ты меня не так,
так как-то, средненько, неважно, на трояк.
Напрасны жалобы, бессмысленны укоры —
ты снова о стихах заводишь разговоры!
А что в них, девочка? – Слова, слова, слова!
Ужели же от них кружится голова,
и сердце сладостно сжимается, и очи
вдруг увлажняются, а также, между прочим…
Да что там говорить! Органа жизнь глухой
скорей поймет, чем ты меня!.. Ах, ангел мой,
как хочется тебя! Обнявши стан твой гибкий,
я б целовал тебя – от пятки до улыбки,
и спереди всю-всю, и сзади, и т. п.!
Вот счастье, милый друг!.. А вот стихи тебе.
По бэрэжку хожу
да соби смэкаю:
хто з тобою нэ знается
горя той нэ знае!
Ох уж ты, Наталка,
шо ж ты наробыла?
Ты ж мэнэ, стару людину,
зовсим погубила!
Ты мэнэ старого
нэ мож'эшь кохати.
А я пийду в сад зэлэный
по тоби рыдати!
Нату моя, Нату,
шо ж таке творится?
Ты ж така хороша, Натку,
дай хоть подывыться!
Дай уж, дивчиночка!..
Нэ дае ни трошки!
Ой, ратуйте, громадяне,
помираю с тоски!
Нэ дае, змиюка!
Чому ж я нэ птица,
шоб в блакитно небо ридно
от тоби сокрыться?
Тю на тэбэ, Натку!
Сэрдэчко разбилось.
Грае, грае воропае,
шоб воны сказились!
* * *
Богу молиться об этом грешно.
Книжки об этом печатать смешно.
Что с этим все-таки делать?
Жил же без этого – и ничего,
без дорогого лица твоего
и уж тем паче без тела.
Что посоветуешь, милый дружок?
Милый дружок, как обычно, – молчок.
Правильно, что уж тут скажешь.
Сам заварил и расхлебывай сам,
кто ж поднесет к твоим детским губам
эту прогорклую кашу!
Жил, не тужил же, и вот тебе раз! —
по уши в этом блаженстве увяз,
мухою в липком варенье.
Сладко, и тяжко, и выхода нет.
Что-то уж слишком мне мил белый свет
из-за тебя, без сомненья!
Сердце скрепя и зубами скрипя,
что же я все же хочу от тебя,
от европеянки нежной?
К сердцу прижать или к черту послать?
Юбку задрать, завалить на кровать?
Это неплохо, конечно.
Но я ведь знаю, что даже тогда
мне от тоски по тебе никуда
не убежать, дорогая!
Тут ведь вопрос не вполне половой —
метафизический! – Боже ты мой,
что я такое болтаю?!.
Просто я очень скучаю.
* * *
Я Вас любил. Люблю. И буду впредь.
Не дай Вам бог любимой быть другими!
Не дай боже! – как угрожает дед
испуганным салагам. Жаль, что с ними
у Вас немного общего – пугать
Вас бесполезно, а сердить опасно.
Мне остается терпеливо ждать,
когда ж Вам наконец-то станет ясно,
что я люблю Вас так, мой юный друг,
как сорок тысяч Гамлетов, как сотни
Отелл (или Отеллов?), внидя вдруг
в Господний свет и морок преисподней.
И разуму, и вкусу вопреки,
наперекор Умберто Эко снова
я к Вам пишу нелепые стихи —
все про любовь, а «о пизде ни слова» —
как говорил все тот же злобный дед
назад лет двадцать пять в казарме нашей.
Я был уже законченный поэт,
а Вы, Наташа… и подумать страшно.
Все безнадежно. И, наверно, зря
я клялся никому не дать коснуться
Вас даже пальцем, уж не говоря
о чем-нибудь похлеще… До поллюций
дойдя уже, до отроческих снов,
до ярости бессильной, до упора,
я изумлен – действительно, любовь!
Чего ж ты медлила? Куда ж так мчишься скоро?
* * *
Не унывай, Наташенька, не стоит!
Давай-ка лучше ляжем на кровать!
Занятье тоже, в сущности, пустое,
дурацкое – но лишь на первый взгляд!
На самом деле смысл в нем есть, дружочек!
Да, может быть, все смыслы только в нем!
Не хочешь?! Вот те раз! Чего ж ты хочешь? —
Но все равно – мы все равно вдвоем!
Что мы умрем – не может быть и речи!
Пожалуйста, Наташка, не грусти!
Откупори чего-нибудь покрепче
и эту книжку на ночь перечти.
* * *
Есть тонкие, властительные связи
между тобой, Наташ, и остальным.
Не то чтоб стало меньше безобразий, —
их вес удельный стал совсем иным.
И зеркало, которое внушало
мне отвращенье легкое досель,
манящей тайной светится теперь —
вот эту рожу Таша целовала!
* * *
Близко к сердцу прими меня, Таша, ближе,
чем бюстгальтер, пальцам моим знакомый,
в благодатную тьму меж грудей девичьих.
И еще поближе.
Как нелепо это у нас сложилось —
ты Фаон, я Сафо. Умора просто.
Но и вправду блаженством богам я равен,
когда я с тобою.
Но завистливы боги, жадны, как прежде.
Лишь Морфей, обижаемый мной столь часто,
помогает покамест мне – еженощны
наши встречи, Таша!
* * *
Ax, Наталья, idol mio,
истукан и идол!..
Горько плачет супер-эго,
голосит либидо!
Говорит мое либидо
твоему либидо:
«До каких же пор, скажите,
мне терпеть обиды?»
А в ответ: «И не просите,
вы, простите, быдло!
Сублимируйтесь-ка лучше
выше крыши, выше тучи,
обратитесь в стих певучий,
вот и будем квиты!»
Хрен вам, а не стих за это!
Больше ни куплета!
Не нужны мне выси ваши
без моей Наташи!
* * *
Ну что, читательница? Как ты там? Надеюсь,
что ты в тоске, в отчаянье, в слезах,
что образ мой, тобой в ночи владея,
сжимает грудь и разжигает пах.
Надежды праздные. А как бы мне хотелось,
чтобы и вправду поменялись мы,
чтоб это ты, томясь душой и телом,
строчила письма средь полночной тьмы,
чтоб это я, спокойный и польщенный,
в часы отдохновенья их читал,
дивясь бесстыдству девы воспаленной,
подтексты по привычке отмечал.
* * *
Изливая свою душу
Вам, моя Наташа,
я всегда немного трушу —
ведь не благовонья это,
не фиал с вином кометы,
а скорей параша.
Пахнет потом, перегаром,
«Беломорканалом»,
злобой разночинской старой
и набитой харей,
пивом пополам с портвейном,
хлоркой да «Перцовкой».
Если буду откровенен,
будет Вам неловко!
Станет Вам противно, Таша,
станет очевидно,
до чего ж я незавидный,
до чего ж неаппетитно
заварил я кашу!
Вы Джейн Остин героиня,
я – Лескова, что ли?
Помяловского – не боле!
И, конечно, в Вашей воле,
нежная моя врагиня,
отменить меня.
* * *
Ладно уж, мой юный друг,
мне сердиться недосуг,
столько есть на свете
интересных всяких штук!
Взять хоть уток этих!
Взять хоть волны, облака,
взять хоть Вас – наверняка
можно жизнь угробить,
можно провести века,
чтоб узнать подробно
Ваши стати, норов Ваш,
признаков первичных раж,
красоту вторичных.
Но и кроме Вас, Наташ,
столько есть в наличье
нерассмотренных вещей,
непрочитанных идей,
смыслов безымянных,
что сердиться – ей-же-ей —
как-то даже странно!
Есть, конечно, боль и страх,
злая похоть, смертный прах —
в общем, хулиганство.
Непрочны – увы и ax —
время и пространство.
Но ведь не о том письмо!
Это скучное дерьмо
недостойно гнева!
Каркнул ворон: «Nevermore!»
Хренушки – forever!
* * *
Фотографии Ваши – увы – нечетки,
лишь улыбка да челка на этой фотке,
на другой и вообще только тень ключицы,
головы склоненье.
Вот… и… и…
получились лучше, и, Сафе вторя,
я к богам их причислить готов. Счастливцы!
На одно мгновенье
вместо них бы мне оказаться рядом
и глядеть на Вас ошалелым взглядом,
вместо них наяву слышать смех Ваш славный,
замерев от счастья.
Вам же с ними, гадами, интересней!..
Самому мне уж тошно от этой песни:
«Дай да дай!» – ну а Вам, мой свет, и подавно…
Ну так дай – и баста!!
* * *
Ошеломлен и опешен,
словно хвастливый Фарлаф,
жалок, взбешен и потешен —
в точности пушкинский граф.
Глупой Каштанкой рванулся,
голос заслышав родной.
Видимо, я обманулся,
мне не добраться домой!
С этой тоской безответной,
как Тогенбург я точь-в-точь.
Как титулярный советник,
пить собираюсь всю ночь.
* * *
Потоскуй же хоть чуть-чуть,
поскучай же хоть немного,
Христа ради, ради Бога,
хоть чуть-чуть моею будь!
Ради красного словца,
красного, как бинт, Наташа!
Ну пускай не до конца —
будь моею, стань же нашей!
Хоть на чуточку побудь,
на мизинчик, ноготочек!..
За двусмысленность, дружочек,
не сердись, не обессудь.
