Текст книги "Принц без королевства"

Автор книги: Тимоте де Фомбель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

Доктор Эскироль сидел перед Эккенером и глядел ему прямо в глаза.

– Я вижу, некоторым просителям ты не отказываешь.

– Это правда.

– Ты изменился.

– В самом деле, я изменился.

И Эккенер тяжело вздохнул.

– Все меняются в тот или иной момент…

– Ты мне отвратителен.

– К примеру, тебе известно, что я изучал психиатрию в Лейпцигском университете?

– Не увиливай от ответа, командир.

– Я хотел быть психиатром. Получил докторскую степень. А потом передумал. Надо уметь меняться, Эскироль. Теперь я понимаю, как бы я страдал. В психиатрических лечебницах больных не лечат, их уничтожают.

– Я не об этом с тобой говорю, – сказал Эскироль.

Он отлично знал, какие чудовищные законы против психически больных людей, придумали нацисты. Гитлер уже десять лет говорил о необходимости соблюдать «расовую гигиену».

– Ты все сваливаешь в кучу, – настаивал Эскироль.

– Нет, я говорю тебе о том, что я видел своими глазами, в отличие от тебя.

– Ты соучастник всего этого. К тебе пришел какой-то тип, и ты помог ему с работой, потому что он принес рекомендацию сверху.

Эккенер задумчиво скреб большим пальцем по скатерти. Вид у него был усталый. Он придвинул письмо юноши к Эскиролю.

– Хочешь на нее посмотреть, на эту рекомендацию?

– Нет.

Все же он протянул руку и взял листок. Письмо было написано красивым почерком, внизу стояла неразборчивая подпись. Эскироль не умел читать по-немецки.

– Кто это писал? – спросил он.

– Он сам. Шифт.

– Так это фальшивка?

– Нет, это подлинный документ: рецепт приготовления свинины с капустой.

– Что, прости?

– Свинина с капустой: тушить полтора часа и ни в коем случае не перемешивать.

– Так он сумасшедший?

– Да, хроническая шизофрения с помутнением сознания. Ты разве не заметил? Чему же ты учился в Париже? Гулял с девушками по Латинскому кварталу?

Доктор Эскироль слегка растерялся.

– Ты видел его глаза? – продолжал Эккенер. – А как он мотал головой? Ничего не заметил? Этот парень никогда и рядом не стоял с гитлеровскими молодчиками, и слава богу. Иначе он был бы уже в лаборатории, а человек в белом халате проводил бы эксперименты над его мозгом.

– Поэтому…

– Я нашел ему надежное укрытие. Может быть, его прислали мои университетские друзья. А может, это чистая случайность. Не важно. Он будет таскать баллоны и ящики в наших франкфуртских ангарах, и для него это наилучший вариант.

Эскироль молчал, держа в руке письмо.

– Прости. Я был неправ.

– Мне приходится каждый день выбирать между кровью и честью. Так-то, доктор.

Эккенер поднялся, положил на стол купюру, воткнул в нее кинжал и направился к выходу. Эскироль окликнул его:

– Постой! Когда мы теперь встретимся?

Эккенер притворился удивленным.

– Дав мае, во время посадки на «Гинденбург». Разве это не считается?

И он вышел. На улице его белоснежная грива и кашемировое пальто привлекали всеобщее внимание. Эскироль видел, как Эккенер взмахом руки останавливает поток автомобилей, чтобы пересечь улицу: ни дать ни взять переход Моисея через Красное море.

Эскироль выпил стакан воды и еще несколько минут сидел за столом в раздумьях.

Потом он спросил, откуда можно позвонить, и ему указали на лестницу, ведущую вниз. Десять минут спустя, после борьбы с телефонисткой, с помощью нескольких немецких слов, которые он знал, Эскиролю удалось наконец соединиться с Женевой.

Он попросил к телефону Венсана Вальпа.

– Господин Вальп? Это я, доктор Эскироль. Я в Берлине. Все будет готово к началу мая.

На другом конце провода молчали.

– Вы меня слышите? Мы вылетаем третьего мая из Франкфурта.

Эскироль услышал короткие гудки.

И так было всегда.

В каком бы обличье он ни был – Венсана Вальпа, Виктории или в любом другом – Виктор Волк никогда не говорил по телефону. Он выслушивал и клал трубку.

19
Телеграмма из трех слов

Москва, 20 апреля 1937 г.

На лестнице стоял голый по пояс мужчина. На нем были только брюки. Он смотрел на Мадемуазель, которая открыла ему дверь и, казалось, была очень удивлена.

– Иван Иванович дома? – спросил он.

– Нет. А кто вы?

– Когда он вернется?

Мадемуазель не ответила. Он настаивал:

– А его жена дома?

– С тех пор как товарища Уланова здесь нет, она работает на заводе в ночную смену.

Мадемуазель встревожилась, оказавшись среди ночи один на один с этим человеком. Он выглядел заспанным, его руки были безвольно опущены. Она открыла не раздумывая, как только услышала стук в дверь. Каждую минуту она ждала возвращения отца Кости, Зои и Андрея.

– Я ваш сосед со второго этажа, – сообщил мужчина. – Я знаю, что у вас в семье неприятности.

– Не беспокойтесь, спасибо.

И Мадемуазель потянула дверь на себя.

– Постойте! – сказал он и вставил ногу в проем.

– Прошу вас, – возразила Мадемуазель тихо, но твердо, – дети спят.

Она вытолкнула его ногу и захлопнула дверь.

– Откройте! – потребовал он.

– Приходите завтра. Я одна с детьми. Я не имею право никому открывать.

– Подождите, – не унимался он. – Выслушайте меня! Мне только что позвонил Андрей. Он хочет поговорить с отцом. Он перезвонит через несколько минут.

Наступило долгое молчание, и наконец дверь медленно открылась.

– Андрей?

– Сын Уланова. Он иногда посылает письма через нас. Андрей дружил с моим сыном. Он хочет поговорить с отцом.

– Я уже вам сказала, что отца здесь нет.

– Тогда пойдемте со мной. Он перезвонит, чтобы узнать новости.

– Я не знакома с Андреем. Что я ему скажу? Он уехал еще до того, как я попала в этот дом. Я просто живу в его комнате.

– Вы единственная, кто может ему что-то рассказать.

– Но дети… я не могу оставить их одних.

– Они все равно спят.

Мадемуазель вспомнила слова, сказанные отцом Андрея. О том, что их жизни связаны. И что поступки Андрея определяют их судьбу.

Мужчина взял швабру, стоявшую на лестнице, и вставил ее в дверной проем.

– Пойдемте со мной. Дверь останется открытой.

– Я не знаю, что ему сказать.

– Пойдемте же.

– Я не могу.

Мадемуазель говорила это, уже спускаясь по ступенькам и все время оглядываясь на дверь. Они вошли в квартиру на втором этаже. Узкий темный коридор вел в кухню, где и находился телефон. Там за столом сидела старая женщина.

– Это моя мать. Жена спит в соседней комнате.

Они втроем сели за стол. Мадемуазель налили чаю. Старая дама подавала чай так, как это делалось в знатных домах, которые еще помнила Мадемуазель. Они ждали. Телефон висел на стене у двери.

– Когда он позвонит, мы выйдем, – сказал мужчина. – Я не хочу слушать, что вы ему скажете.

К стене был приколот почти новый плакат, посвященный двадцатой годовщине революции. Мадемуазель разглядывала нарисованные лица – ребенка, несущего кирпичи, женщины, указывающей мастерком на горизонт. Старуха неподвижно сидела напротив, положив руки на стол. Она не сводила глаз с гостьи.

– Вы француженка? – спросила старуха по-французски.

– Да, – ответила Мадемуазель.

На лице старухи появилась улыбка.

– Я выросла и работала в Париже, – объяснила Мадемуазель. – Но я очень давно там не была.

И уже очень давно она не говорила о себе таких простых и правдивых слов.

– Я не была во Франции, – ответила старая дама. – Но когда-то я хорошо знала французский. Я его не забыла. Разговариваю сама с собой по-французски.

– Замолчи, мама, – сказал мужчина, который не понимал ни слова из их разговора.

Они продолжали сидеть в тишине. Внезапно старуха быстро произнесла:

– Вам надо вернуться в Париж. Когда-то надо возвращаться домой. Мой муж умер в ссылке. Такое горе.

Чтобы не сердить сына, она поднялась, поставила заварочный чайник в раковину и пошла к двери. В этот момент зазвонил телефон.

Мужчина подал матери руку, и они вышли, прикрыв за собой дверь. Мадемуазель стояла рядом с телефоном. Когда звонок раздался в пятый раз, она сняла трубку.

– Алло!

– Алло!

Голос доносился откуда-то издалека и звучал неуверенно.

– Мама?

– Нет.

Мадемуазель растерялась. Что она могла сказать?

– Алло! – повторил голос Андрея. – Кто у телефона?

– Здесь нет твоих родителей, Андрей.

– Кто вы?

– Я няня Кости и Зои.

– А где родители?

– Твоего отца арестовали. Я не знаю за что.

На другом конце провода было тихо.

– Алло! – сказала Мадемуазель.

Может быть, связь прервалась. Но в этой тишине она вдруг почувствовала необычайный прилив смелости. И начала говорить:

– Я не знаю, Андрей, почему твоего отца арестовали, не знаю, где ты и что делаешь. Я ничего не знаю. Я не знаю тебя. Ты меня слышишь? Твои детские скрипки висят над моей кроватью. Над твоей кроватью. Я попала к вам случайно. Мне ничего не объясняют.

Она прислушалась к потрескиванью в трубке и продолжала:

– Но я хочу тебя предупредить вот о чем. Думаю, кто-то следит за каждым твоим шагом, и все, что ты делаешь там, меняет жизнь здесь. Это мне объяснил твой отец, перед тем как его увезли. Я боюсь, что твоего отца забрали из-за тебя.

В трубке по-прежнему не было слышно ни звука. Мадемуазель, наверное, говорила сама с собой на этой кухне, как старая дама, которая по вечерам читала стихи Верлена, обращаясь к пустому столу, плакату и самовару.

– Андрей, ты меня слышишь? Скажи, если да. Подумай хорошенько. Вдруг ты можешь что-то сделать, чтобы его отпустили. Ты нужен ему. Ты нужен брату и сестре. Ты нужен матери. Ты меня слышишь, Андрей?

Она по-прежнему сжимала трубку в руке.

– Если ты все еще меня слышишь, держись…

Связь не прерывалась, и Андрей все слышал. Но не смог произнести ни слова. Стояла ночь, он находился в магазине красок «Грегор Каларз» в Инвернессе. Он едва осмелился позвонить.

Треск усилился. А потом настала тишина. Он положил трубку и закрыл лицо руками. Отец…

У него больше не было выбора. Его план был давно готов. Телеграмма из трех слов. Оставалось только отнести ее в Эверленд. Но вот уже несколько недель он не решался прибегнуть к помощи Этель ради спасения семьи.

Андрей бросил взгляд на телефон, стоящий на конторке. Наверное, с него нечасто звонили в Москву. В любом случае, когда хозяину придет счет, Андрей будет уже далеко. А Ванго попадет в лапы стервятника.

Мадемуазель вернулась в квартиру, поправила одеяло маленькому Косте, который всхлипывал во сне. Она даже не подозревала, к каким последствиям приведет ее поступок. Из-за нескольких сказанных ею слов началась новая охота на Ванго.

Сочи, Черноморское побережье, на следующий день, 21 апреля 1937 г.

Сетанка заперлась в кабинете отца. Она слышала, как за дверью кричит ее няня, Александра Андреевна:

– Вот он сейчас приедет и будет очень сердиться! Выходи сейчас же, или я выломаю дверь!

Сетанка знала, что няня не станет ломать дверь в кабинет Иосифа Сталина. Ей было немного стыдно, что она вывела из себя эту славную женщину, заменившую ей мать, да и всю остальную родню.

– Он сам запер меня в этом доме! Я хочу в Москву! Так нельзя обращаться с одиннадцатилетними девочками!

Сидя в кресле перед письменным столом, она выдвинула один из ящиков.

Сетанка жила на сочинской даче уже почти четыре месяца, с тех самых пор, как ее насильно увезли из цеха, где работал отец ее подруги Зои. Тогда органы доложили о попытке ее похищения. Сетанке очень хотелось, чтобы ее похитили, но она объяснила старшим, что всего лишь попробовала сменить семью. И ни словом не обмолвилась о конверте с итальянским адресом, который бросила в почтовый ящик по просьбе няни своих друзей. Она обожала секреты.

– Сетаночка, открой… Сейчас твой папа придет.

Иногда Сетанка пряталась под столом и не показывалась целый день. Чтобы выманить ее оттуда, няня бросала две горсти сахарного песка на раскаленную сковороду и ждала. Против запаха карамели девочка не могла устоять.

Сетанка вынула из ящика письмо – она часто его перечитывала. Старинная бумага, почерк с сильным наклоном вправо, как будто буквы повалены ветром. Письмо казалось очень загадочным. Оно начиналось словами «Дорогая мама», и Сетанка каждый раз говорила себе, что она сама могла бы написать эти фразы: «Я жив и знаю, что вы меня не забыли…» Сетанке хотелось обратиться с такими словами к своей матери, погибшей, когда девочке было шесть лет. Неизвестный назначал встречу «дорогой маме» на мосту в Петербурге и уточнял: «Пожалуйста, не выходите из экипажа и даже не останавливайтесь. Вы и так увидите меня на мосту под бронзовыми конями и убедитесь, что я жив». Почему ее отец хранил это письмо?

Сетанка особенно внимательно рассматривала подпись в конце письма: слово ROMANO латинскими буквами, а под ним большая W.

– Он приехал, Светлана. Быстро выходи!

Внизу хлопнула дверь. Сетанка сунула письмо в ящик и задвинула его.

Александра Андреевна слышала, как скрипят под ногами деревянные ступеньки. На лестничной площадке появился Иосиф Сталин.

– Товарищ Сталин, девочка не может выйти из кабинета. Наверное, ключ застрял.

– Бедная, бедная моя малышка!

Няня с первого взгляда заметила, что он вернулся в превосходном настроении.

– И ты, няня, не полезла через окно, чтобы ее спасти?

Он улыбался. Она промолчала.

Сталин вынул из кармана большой ключ и подошел к двери.

Изнутри Сетанка увидела, как ее ключ выскользнул из замочной скважины и упал на ковер. Через секунду дверь открылась.

– Ну вот, теперь ты свободна! – сказал отец.

Он обнял ее, как будто собирался вынести из огня. Но она даже не улыбнулась.

– Я хочу вернуться в Москву, – сказала она.

Сталин посадил ее на пол прямо у выхода в коридор.

– Я хочу в Москву.

– Ну, думаю, ты скоро туда вернешься, – сказал он, и глаза его хитро блеснули. – Было одно маленькое затруднение, но оно почти устранено.

Это маленькое затруднение не давало ему покоя ровно двадцать лет. И называлось оно «Ванго».

Сетанка вышла в коридор.

Отец вернулся в кабинет и запер за собой дверь. Подойдя к окну, он бросил взгляд на поникшие розовые кусты. Сталин уже давно ими не занимался. Он открыл ящик стола и вынул письмо.

Скоро пройдет это наваждение, закончится эта изнуряющая охота. Скоро он сможет порвать на клочки проклятое письмо, которое его люди нашли в разграбленном петроградском дворце, среди груды семейных фотографий и открыток со святыми.

Тогда он был молод и только что вернулся из сибирской ссылки, где провел несколько лет.

Это был 1917 год, произошла революция. Сталин вернулся в столицу русских царей. Он хотел, чтобы от рухнувшей империи и ее наследников ничего не осталось. И тут обнаружилось это письмо, написанное несколько лет назад. В нем говорилось о ребенке, который должен был скоро появиться на свет.

В 1929 году двое его людей, Куклин и Антонов, отправились в кругосветное путешествие на дирижабле. Там им на глаза попался платок с вышитой буквой У, который принадлежал четырнадцатилетнему юноше. Об этом они немедленно доложили Сталину. Именно в это время Сталин захватил всю власть в СССР. Ему оставалось лишь отдать приказ, и с того самого летнего дня 1929 года охота на мальчика не прекращалась. Но Птенец все время ускользал.

Зато уж теперь с ним точно будет покончено.

Париж, семь дней спустя, 28 апреля 1937 г.

Праздник в особняке Фердинанда Атласа был в самом разгаре. Гулял весь дом, от погребов до чердака. А дочь хозяина, Кротиха, сидела на крыше.

Внизу оркестр играл фокстрот и джаву. Гости танцевали парами, от их топота дрожала мраморная плитка и сотрясались бокалы в буфете. Собственно, оркестров было два: на верхнем этаже струнный квартет соединял пары в медленном танце. Люди на диванчиках перешептывались. На каминной полке горели свечи. В погреб мог войти любой желающий. Гости спускались и выбирали себе вина. Элегантно одетые мужчины выносили бутылки в сумочках своих жен. Госпожа Атлас притворялась, что ничего не видит.

Кротиха наблюдала за отцом. Господин Атлас сидел на балконе прямо под ней, на деревянном кухонном стуле. Он смотрел вниз, во двор, куда всё прибывали и прибывали гости. За каменной балюстрадой его никто не видел. Он был похож на наказанного, всеми забытого ребенка, который не осмеливается встать со стула.

Кротиха покинула свою комнату через окно. И очень вовремя! В ее дверь кто-то ломился. От гостей некуда было деться.

Кротиха жалела, что не последовала за Этель, которую встретила утром на Монмартре. Они поговорили всего несколько минут и расстались. Новости были тревожными. Девушки подумывали уехать вместе на поиски Ванго. Если бы Этель взяла ее с собой, Кротихе не пришлось бы сейчас охранять свою спальню от незваных гостей.

Час назад она передвинула комод и забаррикадировала дверь, услышав в коридоре чей-то разговор и смешки:

– Это комната их дочери…

– Разве у них есть дочь? Ты шутишь!

В конце концов Кротиха сняла с кровати одеяло и устроилась на крыше, чтобы наблюдать за отцом.

За спиной Фердинанда Атласа появился человек. Она узнала шофера.

– Спасибо, что поднялись, Пьер. Оставьте пакет на столе.

– Спокойной ночи, месье.

Шофер уже выходил, когда хозяин окликнул его:

– Пьер, напомните мне название того городка, о котором вы говорили утром.

– Герника.

– Это в ваших краях?

– По другую сторону испанской границы, но это тоже моя родина. Я баск.

– Герника…

– Да.

– Ее разрушили?

– Гитлер хотел опробовать свои самолеты. Это произошло позавчера.

– Много убитых?

– Не знаю, месье.

Фердинанд Атлас молча кивнул.

– Пьер, вы думаете, начинается война?

– В Испании уже скоро год как идет война.

– А разве немцы в Испании?

– Не знаю, месье.

Кротиха увидела, как отец ослабил узел черного галстука.

– Спасибо, Пьер. Я вам очень завидую – вы можете идти спать. А мне придется вернуться к этим людям.

Едва шофер открыл дверь, комната наполнилась громким смехом – в нее ворвались трое или четверо человек во главе с госпожой Атлас.

– Вот он, наш славный Фердинанд. Смотрите-ка, он дуется.

Отец Кротихи встал.

– Фердинанд, эти дамы хотели осмотреть нашу спальню. Послышались крики восторга. Гости истоптали расстеленную на полу тигровую шкуру и гурьбой поспешили на балкон.

Кротиха притаилась на крыше. Она видела, как отец спокойно взял стул за спинку и поднял его над головой. Радостные крики оборвались. Он швырнул стул в сторону спальни, разбив стеклянную дверь.

– Фердинанд! – закричала жена.

Но он уже исчез.

Люди, привлеченные шумом, столпились в спальне. Кротиха видела, как отец большими шагами пересекает двор.

Несколько минут гости, словно туристы на поле битвы, прохаживались вокруг супружеской кровати, поскальзываясь на осколках. Внезапно оркестр заиграл «Все хорошо, прекрасная маркиза» – песенку, которая последние два года пользовалась оглушительным успехом в кабачках, и почти все вернулись в зал.

Кротиха уже вздохнула было с облегчением, но увидела, что трое мужчин остались на балконе. Они закурили.

– Похоже, быть войне, – сказал один.

– Надо ловить момент. Скоро вечеринкам в этом доме придет конец.

Третий что-то ответил глухим голосом, и она не разобрала слов. Зато услышала следующую реплику:

– Да, его фамилию упоминал в палате депутатов господин Валла[19]19
  Ксавье Валла – первый руководитель Генерального комиссариата по еврейским вопросам, который был создан правительством Франции, сотрудничавшим с нацистами.


[Закрыть]или кто-то из его друзей… Очень смешной каламбур о нем и его миллионных сделках. Точно не помню.

– Если они возьмутся за Атласа, то просто так не отпустят.

Мужчина с глухим голосом, должно быть, вспомнил каламбур, потому что после нескольких произнесенных им слов друзья разразились хохотом. Кротиха услышала слово «еврей». Как-то утром, еще до того, как ворота выкрасили в черный цвет, она увидела на них это слово, написанное большими буквами, – его в их доме никогда не произносили. Она отломила кусок черепицы.

Между тем на балконе обсуждали картины, висевшие в большой гостиной, неизменное очарование госпожи Атлас («несмотря ни на что») и превосходное шампанское. Один из гостей заметил, что хозяин всегда принимал их радушно, а потому заслуживает их лояльности. И добавил, что собирается поговорить об этом с депутатом от департамента Ардеш.

– Да, я буду его защищать!

– Во всяком случае, пока у него не закончится вино! – послышалось в ответ.

Двое других притворились шокированными. Но они были пьяны и не могли сдержать смех.

И тут сверху из темноты на них упал кусок черепицы. Он оцарапал щеку господину с глухим голосом, отбил край бокала с шампанским и заскользил по паркетному полу в спальне.

У Кротихи не было сил подслушивать дальше. Она перескочила на соседнюю крышу.

В это время оркестранты отдыхали, и гости долго слушали скрежет черепицы по паркету – как будто кто-то бросил ледышку на замерзшее озеро.

А Кротиха уже бежала по крышам. Не успела она швырнуть вниз черепицу, как кто-то в темноте бросился за ней вдогонку. Она знала эти крыши наизусть с семи лет. Обычно ей ничего не стоило уйти от преследователя. Здесь, наверху, она легко обгоняла прытких чердачных кошек и никого не боялась. Однако незнакомец ни в чем ей не уступал. Он мчался с той же скоростью, но чуть правее, как будто знал, что с крыши могут лететь куски черепицы или осколки цинковой кровли и у того, кто бежит сзади, всегда есть риск поскользнуться.

Кротихе не верилось, что кто-то из тех троих так быстро отреагировал на ее выходку. К счастью, немного дальше, во дворе, зажатом домами, рос каштан – она могла спрятаться в его ветвях. Ей осталось перемахнуть через две крыши. На первой раскинулась широкая терраса. На второй в три ряда торчали каминные трубы, через которые ей предстояло перелезть. Добежав до дерева и остановившись на краю желоба, Кротиха обернулась и обнаружила, что преследователь исчез. Верхушка дерева была прямо под ней. Она разбежалась и прыгнула. В ту секунду, когда она была в воздухе, какая-то тень метнулась с противоположной стороны двора и тоже бросилась в гущу ветвей.

Казалось, в кроне каштана дерутся голуби – противники сцепились и сотрясали листву. Но вскоре борьба прекратилась.

– Может, хватит?

Наступила долгая пауза.

– Кто здесь? – раздался наконец голос Кротихи.

– Это я.

И Кротиха оказалась лицом к лицу с Ванго. Они не виделись три года.

– Что ты здесь делаешь?

– У вас сегодня праздник, и я надеялся тебя увидеть.

– Ты был у нас?

Они не касались друг друга. Кротиху била дрожь, она тяжело дышала.

– Я хотел войти к тебе в комнату, но ты забаррикадировала дверь, – сказал Ванго.

– Я?

– Да.

– Так это был ты?

– А когда я влез в окно, тебя уже не было…

– Я не знала, – с улыбкой сказала Кротиха. – Я закрылась не от тебя.

Она схватила его за рукав: для нее это было высшее проявление нежности.

– Так ты виделся с Этель? – спросила Кротиха.

– Я еду к ней, я хотел…

Кротиха отодвинулась.

– Тыс ней встречался сегодня? Она знает, что ты здесь?

– Не беспокойся. Я понимаю, что она больше не хочет меня видеть…

– Ванго…

– Но мне нужно с ней поговорить.

Кротиха повысила голос.

– Ванго! Она уехала.

– Что?!

– Она получила твое письмо и поехала за тобой.

Ванго отломил ветку над головой, чтобы сквозь листву проникло немного света. Лицо Кротихи выступило из тени.

– Где она?

– Она должна была уехать из Парижа сегодня вечером.

– Но куда?

– В письме ты просил ее приехать.

– Что ты такое говоришь? Она ведь запретила ей писать.

– Она показала мне телеграмму. Всего три слова. Ты звал ее на помощь.

Ванго почувствовал, как у него бешено забилось сердце.

– Они установят слежку, – сказал он. – Будут следить за ней, чтобы найти меня. Где она сейчас?

– Она упоминала одно место, о котором ты ей когда-то говорил, – строящуюся башню на перекрестке. Она отправилась в Нью-Йорк.

Ванго словно молнией пронзило: Зефиро. Этель приведет их к Зефиро!

И, как всегда, Кротиха внезапно осталась на дереве одна. Он даже не попрощался.

Ванго приехал на уже опустевший вокзал. Последний поезд на Шербур только что ушел. Юноша растормошил дремлющих машинистов. Ему указали на самую дальнюю платформу. Он вскочил в товарняк, который отбывал в Кан.

Измученный, Ванго улегся между мешками с зерном. За всю ночь он ни на минуту не сомкнул глаз. Ранним утром, когда поезд подходил к канскому вокзалу, Ванго ухитрился запрыгнуть на крышу грузовика и доехать до Валони, где взял напрокат велосипед, чтобы преодолеть последние двадцать километров.

Он доехал до шербурского порта и бросился к пирсу. Слишком поздно.

Пароход «Европа» отплыл еще ночью.