Текст книги "Смерть под Рождество"

Автор книги: Тери Холбрук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

Мисс Форрестер поджала губы.

– Я не могу.

– Мисс Форрестер, послушайте меня. Вы уже говорили всем этим людям, что Лиза хотела установить над Кэти Пру опеку. Они знают, что кто-то доверил вам этот секрет. Начнутся предположения и догадки, кто бы это мог быть. Возможно, они догадаются. И если этот кто-то живет в Фезербридже, то скоро до него все это дойдет. И он поймет, что вы выдали его тайну. А теперь возьмем меня. Я специально обучена действовать в подобных ситуациях, и если вы скажете мне, то обещаю, что пойду к этому человеку и представлю все дело в нужном и для него и для вас позитивном свете. Так будет много лучше. Поверьте мне.

Все время, пока Маура говорила, мисс Форрестер не сводила глаз с ее лица. Она сначала поджала губы, потом облизнула их и… сдалась. Маура победила.

– Это Джилл, – тихо произнесла мисс Форрестер. – Джилл Айвори. Но будьте с ней поделикатнее. Вы мне обещали.

Глава девятнадцатая

Внезапно Гейл почувствовала, что ей жарко. Голубое шелковое платье, которое она надела для поездки на кладбище, теперь сдавливало ее, как мягкий стеклянный колпак. Гейл вспотела так, что лицо под косметикой стало щипать.

Все это она почувствовала через тридцать минут после звонка Хэлфорда и заметалась по дому, пытаясь навести порядок. Кэти Пру на кухне что-то рисовала, а Гейл начала убирать лестницу, заваленную игрушками. Было что убирать и в гостиной, и на кухне. Только в кабинете вроде бы относительный порядок. Гейл подобрала несколько бумажек на полу в холле, закрыла все двери в комнаты внизу и направилась в спальню.

Что бы там впереди ни было, но переодеться надо. Она выдвинула ящик, засунула руку поглубже и вытащила пригоршню свежих трусиков. Чистые, шелковые. Как и вообще все ее белье. Пахнущее корицей и выстиранное только вручную, оно было не старше трех месяцев. К этому ее приучила бабушка в их старом доме в Атланте.

Бабушка… Перед глазами Гейл возникла бабушка, повторяющая предостережения – она их повторяла беспрестанно. О том, что надо беречься поездов, грузовиков, автобусов. Но Гейл подсчитала, что шансы попасть под один из этих видов транспорта ничтожны, и вела себя беспечно.

Но теперь она знала, что грузовик рано или поздно появится и проедет по твоему телу как раз в тот момент, когда ты полностью расслабишься и совсем его не ждешь. По ней грузовик проехал три года назад, да не один, а несколько – широкие и темные. Они вломились в ее дом, в эти шкафы, ящики, оставили после себя вечную память о звуке, который раздается, когда тяжелые ящики волокут вниз по лестнице.

Гейл закрыла глаза. Собственно, единственное существенное, что ей оставил в наследство Том, – это постоянное, непреходящее чувство разочарования.

Она вздохнула, и в этом вздохе взаимно погасили друг друга желания смеяться и плакать. Девушка задушена шарфом, обернутым вокруг шеи; другая молодая женщина медленно угасает в своем доме-тюрьме. Поистине разнообразны пути ухода человека из жизни.

Гейл не слышала, как в комнату вошла Кэти Пру.

– Смотри, мама. – Она протянула листок бумаги. – Это обезьяна без хвоста. Она сидит на дереве.

Гейл посмотрела на дочь. Глаза ребенка были такие ясные, чистые и счастливые, а ножки такие крепенькие и шустренькие. «Достаточно, – подумала Гейл. – Достаточно смертей в этом доме. Достаточно жертв».

К тому времени, когда Хэлфорд постучал в дверь, Кэти Пру уже спала в постели Гейл, а в доме было безукоризненно чисто. В чайнике закипала вода. Гейл открыла дверь. Она была в шерстяном траурном платье и без чулок.

Гейл проводила его в кабинет и сразу же побежала на кухню. Вернулась через пять минут с чайным подносом, который поставила на низкий деревянный комод рядом с креслом. Затем села в кресло и нерешительно посмотрела на поднос. Смотрела до тех пор, пока Хэлфорд не наклонился и не взял чашку сам.

– Позвольте мне поухаживать за вами?

Она взглянула на детектива, вначале испуганно, а затем – что его весьма удивило – рассмеялась.

– Извините, я что-то замешкалась. Но все же позвольте мне распоряжаться чаем, у меня опыта больше.

Гейл сосредоточилась на разливании чая. Лицо ее купалось в алебастровом свете, идущем из окна, а глаза приобрели оттенок, какой имеет мокрый песок. Снаружи ветер пытался разогнать мелкий дождь, голые ветви деревьев в саду были усеяны жемчужинками капель.

В доме родителей висела картина Кассата «Пикник на лодках». Странно, почему Хэлфорд вдруг вспомнил сейчас об этом. Между яркими летними красками Кассата и нежным колоритом серого, который миссис Грейсон избрала для своего кабинета, сходства было очень мало. Вернее, почти никакого. И тем не менее он почему-то очень четко вспомнил ту картину.

«А все потому, что я немножко больной (а может быть, даже и не немножко), – раздраженно убеждал себя Хэлфорд. – Зачем я сюда явился? Зачем?» И в самом деле, зачем он пришел? Подспудной целью визита было попытаться вытащить из миссис Грейсон суть, а возможно, и опасность отношений Лизы с Кэти Пру.

На комоде стояла ваза с желтыми яблоками. Миссис Грейсон потянулась, выбрала одно и протерла салфеткой.

– Извините, но, кроме яблок, мне сегодня угостить вас нечем. Я еще не ходила в магазин.

– Не беспокойтесь. Я очень благодарен, что вы согласились встретиться со мной.

Она кивнула и рассеянно начала тереть веко под левой бровью, пока оно не покраснело.

– Смешно, но весь день меня не покидает желание поесть запеканки из риса, овощей и мяса, жареного цыпленка и дрожжевых лепешек. Такую пищу у нас готовят на поминках. Странно, откуда у меня это? Ведь в моей жизни было не так уж много похорон, а я помню. – Гейл на секунду замолкла. – Я не пошла на панихиду по Лизе. Не смогла.

Хэлфорд никак не мог понять эту женщину. Сейчас она казалась вполне открытой, даже откровенной. Или, может быть, это то, что в ее странном мире считалось открытостью?

Хэлфорд понимающе улыбнулся.

– Когда я был подростком, моя мама всегда к визиту дяди готовила ростбиф. Он был братом отца, и никто у нас в семье его не любил. Дядя потерял на войне зубы и пугал нас с сестрой своей вставной челюстью. «Проверял наши рефлексы», как он любил говорить. Мать готовила ростбиф, зная, что есть он его не может. А я до сих пор люблю хорошо прожаренный ростбиф.

Гейл вежливо улыбнулась, но на ее лице промелькнула какая-то тревога. Затем наступила тягостная тишина. Время шло. Хэлфорд вспомнил, что Кэти Пру может скоро проснуться. Он взял чашку и поднес к губам.

– А ваш дедушка воевал?

Этот вопрос, похоже, ее несколько удивил, но ответила она охотно.

– На второй мировой войне, вы имеете в виду? Не знаю… А впрочем, не думаю. – Она коротко рассмеялась. – Я понимаю, возможно, это звучит странно, что не знаю. Но тем не менее это так.

«Особенно, если учесть, что ты историк», – отметил Хэлфорд. Дальше вопросы можно было задавать в двух направлениях, и он не был уверен, какое из этих направлений быстрее приведет к желаемому результату. Наконец решил – учитывая опыт прежних бесед с миссис Грейсон, – что самым лучшим будет плавание вокруг да около.

– Вы были единственным ребенком в семье?

– Да, мне было пять лет, когда умерла мама. Я выросла у бабушки в Атланте, но у меня есть еще три тетки в Джорджии. Поэтому детство я провела, путешествуя от одной к другой. Наш клан на Юге большой и шумный.

– А ваш отец? Он тоже умер?

– Нет. Отец, насколько мне известно, жив, но оставил меня на попечение женщин, а сам где-то затерялся, опять же среди женщин. – Она замолкла, и Хэлфорд заметил, как в ее речи все сильнее начинает проявляться американский акцент. – А впрочем, ведь это вам должно быть известно. У вас же на меня должно быть заведено досье или что-то в этом роде.

Конечно, он знал. Знал, что ее мать двадцати шести лет от роду погибла в автомобильной катастрофе, а отец – художник – после этого больше не женился. Хэлфорд даже знал кое-что и о ее бабушке, бывшей учительнице, которая в начале 80-х годов стала известным на Юге модным декоратором. Но эти факты на дело Лизы Стилвелл свет не проливали.

– Я полагаю, люди всегда считают, что мы знаем о них больше, чем это есть на самом деле. – Он взял салфетку. – По-моему, у вас на Юге слегка поклоняются матриархату.

– Слегка. – Гейл сделала паузу, а потом добавила: – Но это не совсем точно. Я знаю, что есть много историков и социологов, утверждающих обратное: на Юге правит патриархат. Но все-таки миф о матриархате на Юге имеет право на существование.

– Я что-то не совсем понял?

– Нечто похожее произошло после первой мировой войны по всей Америке. Во время войны многие женщины были вынуждены пойти работать. Потом начали возвращаться с фронта мужчины и стали оттеснять женщин назад, на кухни, к кастрюлям, к домашней работе, в сферу низкооплачиваемой, так называемой женской работы. Но некоторые из женщин покинуть отвоеванные позиции отказались. То же самое происходило и раньше, после Гражданской войны на Юге, но, я думаю, тогда это было более ярко выражено. Женщины не хотели терять не только деньги и какую-то власть, они не желали отдавать свободу. Ведь во время Гражданской войны свободу обрели не только рабы…

Белые мужчины вернулись с войны разочарованными, потерянными, в состоянии депрессии. Во многих семьях на первый план выдвинулись женщины. Знаете, это даже любопытно, но такое можно наблюдать и по сей день. В Статлерс-Кросс, маленьком городке в Джорджии, где сейчас живет моя бабушка, вы можете найти женщин с дипломами магистров замужем за самогонщиками. Я имею в виду не тех богатых мафиозных самогонщиков, а обычных, со скучными глазами, часто без одной ноги. – Гейл заговорила с заметным раздражением. – В нашей семье мой отец был единственным исключением. Мужчины растаяли, превратились в ничто.

– Том тоже превратился в ничто?

– Да, – ответила она и подняла глаза. – Для меня по крайней мере.

Прежде чем задать следующий вопрос, Хэлфорд несколько секунд помолчал.

– А как получилось, что такая девушка, как Лиза, стала присматривать за вашим ребенком?

– Что значит «такая девушка, как Лиза»?

– Ну… незрелая. Во всяком случае, для своего возраста… эгоистичная… бесцеремонная…

– Кто вам это сказал? – Гейл устало посмотрела на него.

– Берил Лемпсон очень боялась неудачи своей четвертой беременности. Для нее было так важно в тот момент, чтобы никто не обсуждал ее состояние, никто не трогал ее. Лизе, видимо, и в голову не приходило подумать об этом.

Миссис Грейсон взяла с подноса еще одно яблоко.

– Лиза вообще была не в состоянии войти в положение другого человека. Но Берил Лемпсон – это только одно мнение. Есть много других людей, считающих Лизу чудесной.

Хэлфорд изучал лицо Гейл. Тревога исчезла, но ей становилось все труднее скрывать нарастающее раздражение.

– Но у вас, наверное, есть о ней более или менее объективное мнение? – предположил Хэлфорд.

– И вы думаете, я вам его скажу?

– Я думаю, какая-то часть внутри вас хочет этого. – Он покрутил усы, продолжая разглядывать Гейл. – То, что вы узнали, то, что вы разглядели в Лизе, может помочь следствию, и очень сильно. И вы это знаете. Я не спрашиваю сейчас ни о каких фактах. Я просто хочу знать ваше мнение. И ваши предположения.

– Послушайте. Вы должны быть к Лизе снисходительны. – Она глубоко вздохнула. – В конце концов ее мать…

– Пожалуйста, не надо. Я знаю, лишиться матери – это очень и очень плохо. Но все же такой подход ничего не объясняет…

– Как это не объясняет? Напротив, многое объясняет, если не все.

– Вы были у нее в доме, миссис Грейсон? Вы видели ее комнату, ее одежду? Кстати, сколько вы ей платили за работу?

– Шестьдесят пять фунтов в неделю.

– Этого недостаточно, чтобы позволить себе то, что она имела. Как вы объясняете это?

Она зашаркала ногами под креслом и перестала бороться со своим раздражением. Глаза ее, обращенные к Хэлфорду, были печальны.

– Многие вещи ей дарили, мистер Хэлфорд. Лизу жалели и дарили. Может быть, в том, что она так окончательно и не повзрослела, виноваты люди. Виноваты окружающие. После смерти матери девочку все принялись баловать, задаривать, воспитывать. Каждый по-своему. – Она вцепилась пальцами в подлокотники кресла. – Это только мои предположения. Я сейчас просто пытаюсь рассуждать сама с собой.

– Вы не можете назвать мне персонально людей, которые особенно опекали Лизу, делали ей подарки?

– Нет. Назвать их я вам не могу. Это было бы слишком. Так недолго скатиться и к прямым обвинениям.

Хэлфорд сменил тактику.

– А вы? Вы сами что-нибудь делали для нее? Вы считали, что ее нужно баловать или воспитывать?

Она наклонилась вперед и твердым голосом произнесла:

– Нет. И должна признаться, что будь у меня возможность, то держалась бы от Лизы как можно дальше.

– Почему?

Гейл возбужденно покачала головой.

– Она… от нее можно было ждать чего угодно. Если бы у меня был выбор, я бы никогда с ней не связалась. Но других вариантов у меня не было.

– Вы пытались найти кого-нибудь еще?

– Да. Но как по-вашему, много найдется желающих работать у женщины, связанной с террористами? Много найдется мамаш, которые бы разрешили своим дочерям приходить сюда и присматривать за «дьявольским семенем»?

На глазах у Гейл появились слезы. Она нетерпеливо их вытерла и встала. Женщина была очень расстроена. Нет, миссис Грейсон была сокрушена. Причем так очевидно, осязаемо, ощутимо. Внезапно ему захотелось обнять Гейл, взять за руки, утешить, вдохнуть в эти руки жизнь – свою жизнь, сделать так, чтобы она стала и ее жизнью…

Но детектив осторожно и мягко заметил:

– У вас был выбор. Вы могли вернуться домой.

Все ее лицо было сейчас сплошные глаза, сплошная боль. Голос едва слышен.

– Стать еще одной женщиной южного клана? Женщиной матриархата? Думаю, что вы, мистер Хэлфорд, это все не слишком хорошо понимаете.

Они уже стояли оба. Их разделяло всего три шага. Хэлфорд возвышался над ней, Гейл едва доставала ему до середины груди.

– «Я проснулся – она упорхнула,

И снова мой день превратился в ночь…»

Блестящее определение тоски по Мильтону. Хэлфорд не понимал, зачем прочитал эти строчки. Такое, прежде чем произнести, надо было подвергнуть строгой цензуре, даже независимо от того, насколько оно относится к Гейл Грейсон или как много этим можно что-то объяснить.

На нее же стихи произвели эффект поистине поразительный. Гейл отпрянула от него, схватила поднос и побежала вроде бы на кухню, но остановилась и снова поставила поднос на комод. Чашка, из которой он пил, перевернулась, и недопитый чай залил салфетки на серебряном подносе.

Гейл начала кружить вокруг него.

– А разве в том, что «снова мой день превратился в ночь», не вы виноваты? Вы! Хоть бы ради приличия этого не говорили.

Хэлфорд не знал, куда смотреть – на нее или на перевернутую чашку, катающуюся по подносу. И на то, и на другое смотреть было одинаково неловко. Он беспомощно поднял руки.

– Конечно, я все это видел. Конечно, я все это понимаю, – произнес он умоляюще, ненавидя себя в этот момент, но все равно не в состоянии контролировать свой голос. – А вы думаете, я ничего не заплатил за это? А вы знаете, что представляла моя жизнь все эти три года? Саутгемптон. Помните Саутгемптон? Вы думаете, я случайно там оказался? Просто вышел прогуляться? Ради Бога, поверьте, Гейл, мне надо было поговорить с вами, надо было извиниться. Мне нужно было, чтобы вы поняли.

Он замолк, пораженный непониманием в ее глазах. В этой комнате, которая всего несколько минут назад была чистой и прохладной, вдруг стало душно и жарко. Пот начал заливать его глаза, так что даже стало трудно смотреть.

Она не помнит встречу в кафе? Господи, она не помнит Саутгемптон!

Хэлфорд пошел к двери, но она покачала головой и пробормотала.

– Не уходите. Не сейчас. Я только на кухню. Я сейчас вернусь. Прошу вас, пожалуйста, не уходите.

С подносом в руках она исчезла за дверью. По звукам, доносящимся снизу, по шуму воды в раковине Хэлфорд понял, что немедленно Гейл не возвратится. Довольный хотя бы этим, он подошел к окну и приложил голову к стеклу, чтобы остудить лоб. Там, снаружи, дождь усилился.

Рядом с окном стоял письменный стол Гейл. Типичный рабочий стол пишущего человека. Хэлфорд скосил глаза на солидную стопу бумаг и книг, которая возвышалась у компьютера. Просто так, без всякой цели, он запустил пальцы под стопу и что-то оттуда вытянул. От взгляда на это «что-то» у него заболело в груди.

Войдя в комнату с подносом, на котором стояли два высоких бокала с темной жидкостью, Гейл застала его сидящим в кресле у ее письменного стола. В одной руке он держал черно-белую фотографию, а в другой – пыльный пожелтевший экземпляр «Обозревателя».

– Я и не знал, что для исследования судьбы корабля «Алабама» нужно обращаться к фактам новейшей истории.

Гейл вскрикнула и ринулась к нему. Он бросил фотографию с газетой на стол и перехватил ее руку.

– Откуда это? – прошептала она. – Господи, откуда вы это достали?

Хэлфорд отпустил ее руку, взял с подноса оба бокала. Один сунул Гейл в руку, проводил ее до кресла, посадил и заставил выпить. Затем выпил сам. Проделывая все это, он чувствовал, как трясутся ее руки. Гейл неподвижно застыла, откинувшись на спинку кресла, глядя мимо него, на стол.

Заголовок статьи гласил: «Знала ли вдова?» А на фотографии, лежащей рядом с газетой, стояла Гейл Грейсон, молодая, красивая, улыбающаяся, на фоне… целого склада оружия.

Глава двадцатая

Даже если бы у нее сейчас вдруг выросли крылья, все равно Джилл Айвори не стало бы от этого легче. Она лежала в постели, комната была освещена ровным послеполуденным светом. Джилл пришла из церкви, тут же сбросила платье и сейчас лежала под одеялом в лифчике и трусиках. Лежала, вроде бы полуспала.

В этом полусне Джилл чудилось, что она прыгает в постели, подпрыгивает очень высоко, так что пальцами достает потолок. А ноги ее погружаются в матрац, с каждым прыжком все глубже и глубже, и матрац становится все тоньше и тоньше. Наконец она отталкивается пальцами ног от пола и подпрыгивает. На сей раз так, что пробивает потолок, крышу и летит к верхушкам деревьев. Вот теперь стало легко и хорошо. Отец открыл дверь ее комнаты и порвал последнюю ниточку, связывающую ее с домом. Джилл взметнулась еще выше.

И все же она слышала шепот отца:

– Она еще спит. Не надо ее будить.

Джилл пересилила себя и с трудом села в постели. Отец разговаривал по радиотелефону.

– Кто это, папа? Я уже проснулась. Могу говорить.

Отец нахмурился и передал ей трубку. Это была детектив Рамсден.

– Вы можете побеседовать со мной? У меня несколько… вопросов.

Соединение было неудачное, Джилл напрягалась, пытаясь расслышать слова Мауры Рамсден.

– Не надо сегодня встречаться, дорогая, – тихо сказал отец, присевший рядом. – Я объяснил, что ты не можешь, но она очень настаивала. И тем не менее предложи встретиться с ней завтра.

Недавняя легкость во всем теле улетучилась, тело снова наполнилось свинцом, а вместе с ним навалилась и усталость.

– Я могу с вами встретиться сегодня, – громко сказала в трубку Джилл. – Вы слышите меня? Я могу встретиться с вами через час.

Отец хлопнул себя по коленям. Детектив Рамсден говорила что-то насчет места встречи.

– Нет, – ответила Джилл. – Не здесь. Я хочу прогуляться. Где? В редакции? Хорошо. Встретимся наверху.

В ухо ударил гудок отбоя, и Джилл передала трубку отцу. Он не отрывал от нее глаз, и она под его взглядом вылезла из-под одеяла и подошла к шкафу одеться.

– Это глупо, – произнес он. – Всего лишь три часа назад закончилась панихида. Абсолютно ничего страшного не произойдет, если ты встретишься с ними завтра.

Она вынула из шкафа коричневый свитер и джинсы.

– Мне надо развеяться, папа. Я хочу выйти куда-нибудь из дома.

– Я знаю одно, Джилл: тебе нужно отдохнуть. Так долго это продолжаться не может.

Она выдвинула ящик и достала коричневые носки. Их ей подарила Лиза на день рождения, три месяца назад, вместе с такого же цвета головной лентой. Она обернула носки вокруг головы и прижала их кулаками.

– Папа, Лиза была не твоей подругой, а моей. И я знаю, как горевать по ней.

– Прекрасно. – Он заставил себя подняться. – Ты хочешь, чтобы я пошел с тобой?

– Нет, папа. Я сама отвечу на все их вопросы. И кроме того, детектив Рамсден мне нравится. С ней очень легко.

– Как может быть с ней легко, Джилл? – Отец пытался говорить и мягко, и строго. – Она же из полиции. Как бы по-доброму она себя ни вела, какой бы ни казалась внимательной, ей же не твое общество нужно, а твоя информация. И не вводи себя в заблуждение, думая, что ее интересуешь лично ты. – Он направился к двери, но остановился. – Учти, так же ведут себя и журналисты. Ты ведь хочешь стать журналисткой, значит, должна понимать это.

Оррин Айвори толкнул дверь и прикрыл ее за собой. Джилл вздохнула и начала быстро одеваться. Слегка мазнула губы помадой, двумя движениями причесала волосы.

Вышла на крыльцо и почувствовала себя легко – даже сама удивилась. Спрыгнула по ступенькам вниз, засунула руки в карманы и сквозь мелкий дождь пошла в редакцию «Обозревателя».

Прошло уже больше трех часов, а она только сейчас вспомнила о панихиде. Все ей там показалось таким стерильным и бессмысленным. Может, когда будут настоящие похороны, с гробом, поставленным у алтаря, может быть, тогда она что-нибудь и почувствует. Хотя не уверена и в этом. Она просто не могла представить Лизу в гробу. Лизу с белой кружевной подушечкой под головой. Джилл боялась, что во время похорон обязательно лопнет веревка, когда гроб будут опускать в могилу, и он пойдет одним концом вниз.

Джилл подошла к редакции «Обозревателя» и распахнула дверь, вместо разбитого стекла – картон. Где-то вдали слышались голоса, но внизу никого не было, кроме секретарши Деб. Она сидела и заклеивала петлю на чулке красным лаком для ногтей.

– О, птичка, привет! Не ожидала тебя увидеть. – Она снова окунула кисточку во флакончик с лаком. – Думала, что Его Преосвященство брат Айвори даст тебе отдых на весь уик-энд.

Немного смущенная Джилл улыбнулась.

– Нет, это я по своей инициативе. Просто захотелось проветриться. – Она нервно рассмеялась. – Его Преосвященство? Я раньше не слышала, чтобы его так звали.

Деб сосредоточилась на чулке.

– А теперь знай. Конечно, мы в это ничего обидного не вкладываем. Сама подумай о своем отце. Он ведь немножко… ну, сама понимаешь…

Оставив фразу незаконченной, она наконец оторвалась от своей работы и посмотрела на Джилл.

– Кстати, я еще не высказывала тебе своих соболезнований насчет Лизы. Мы все тебе очень сочувствуем. Правда, я не очень хорошо ее знала, но она производила очень приятное впечатление.

Джилл улыбнулась.

– Спасибо. Через несколько минут сюда придет детектив Рамсден. Скажи ей, что я кабинете отца.

– Полиция? Неужели они не могут оставить тебя в покое даже в такой день?

– Ну, если бы у меня умерла бабушка в своей постели, тогда, наверное, они бы меня не беспокоили, – невозмутимо ответила Джилл. – Но когда убита лучшая подруга…

Она убежала наверх, так и не закончив фразу и не дождавшись реплики Деб. Джилл ожидала увидеть сотрудников отдела рекламы, которые обычно работали в это время. Но у компьютера сидел лишь один Бобби Гриссом.

– Привет. – Он нажал на несколько клавиш и очистил экран монитора. – Только не говори, что папа заставил тебя сегодня работать.

Джилл почувствовала, что щеки ее порозовели.

– Нет. Отец Исповедник был даже недоволен, когда я сказала, что иду сюда.

Она сняла пальто, села на стул за ближайшим столом и посмотрела на Гриссома.

– Мне надо было выйти из дома. Там просто нельзя находиться. Мама вся в слезах. Папа ходит из угла в угол, пытается всех успокоить, прямо как Дед Мороз. Я знала, что, когда потеряешь кого-то близкого, это ужасно. Но не знала, насколько это ужасно.

– Да, – мягко ответил Гриссом, – мертвые всегда тянут за собой живых.

– Именно так я и думаю. – Джилл удивленно взглянула на него. – Странно, не правда ли?

На противоположной стене висела репродукция в большой раме с орнаментом из золотых и зеленых лавров. Там были изображены: печатный станок, гусиное перо и связка бумаг. Надпись внизу гласила: «Кирпичи Утопии». Когда Джилл была ребенком, эта картина висела над диваном в гостиной. Теперь ее переместили на не менее важное место, в редакцию новостей.

Джилл уставилась на свои колени и пригладила волосы.

– Бобби, а что значит работать у моего отца? Гриссом взглянул на экран монитора, развернул стул и придвинулся поближе к ней.

– Я бы сказал, что работать у твоего отца довольно неплохо. Даже очень хорошо. Он из тех, кого называют настоящим журналистом. Действительно верит в то, чем занимается. – Гриссом пожал плечами. – Мне с ним работать нравится. А почему ты спросила?

– Да там внизу Деб пошутила над ним. Не зло, так, слегка. Вот я и подумала, а любят ли его здесь?

– Я бы сказал, уважают. А это в нашем деле гораздо важнее, чем если бы его просто любили. – Он подвинул ногу к ее ноге и кончиком ботинка дотронулся до ее туфли. – Большинству журналистов безразлично, любят их или нет.

Почувствовав его прикосновение, Джилл вздрогнула и поджала ноги под себя.

– Бобби, я хочу поговорить с тобой. Ты не возражаешь?

– Конечно. Пожалуйста. – Он подался вперед, но Джилл скрестила руки, сделав их недосягаемыми.

– Я просто хочу поговорить. Хорошо?

– Ладно. Поговорить так поговорить. – Он откинулся на спинку стула и нахмурился.

Джилл начала завязывать шнурок на туфле и долго с ним провозилась. В общем, прежде чем она заговорила, прошло некоторое время.

– Отец не хочет, чтобы я шла в журналистику. – Гриссом смотрел на Джилл, не понимая, но она продолжила: – Это так странно. Сколько живу, все время слышу о том, какая важная профессия – журналист, и то, что без журналистов не было бы никакой демократии, и вообще: люди тем и отличаются от животных, что среди них есть журналисты.

– Сказки на ночь для самых маленьких, – проворчал Гриссом.

– Вот как? Я этого не понимаю и думаю, что отец прав. Когда мы жили в Престоне, он работал над серией статей о детской проституции в Манчестере. Там действовала целая банда. Он работал несколько месяцев, докопался до самой сути, успел поговорить со всеми, включая и родителей этих детей. Это было пятнадцать лет назад – конечно, я была еще слишком мала, чтобы помнить. Но два года назад я нашла эти статьи и прочла. Это потрясающие статьи, по-настоящему протрясающие. Он докопался до вещей, о которых не знала даже полиция. И в конце концов этой банде подонков, торгующих детьми, пришел конец. Подумай, сколько детей удалось спасти от этой заразы!

Джилл почувствовала, что лицо ее все горит, и, прежде чем продолжить, прижала ладони к вискам.

– Ты только вообрази, какими возможностями располагает журналист. Нет, я восхищаюсь отцом. И хочу быть такой, как он. А отец этого не хочет. Он хочет, чтобы я кого-нибудь учила, или чем-нибудь торговала, или… в общем, не знаю. Иногда мне кажется, что я чем-то его разочаровала.

– Я не думаю, чтобы это было так. – Гриссом снова подался вперед. – Нет, Джилл, отец очень высокого мнения о тебе. Он тебя обожает. Он действительно не хочет, чтобы ты шла в журналистику, но это потому, что ему хочется тебя защитить. Этот бизнес не такой чистый, как нам всем бы хотелось.

– Я это слышала от него. «Журналистика – последняя надежда человечества, Джилли, но девушке в нее лучше не играть». Ты с ним согласен?

– Я думаю, ты сможешь проявить себя во многих областях. А это… грязный бизнес. Залезешь в него, и сама запачкаешься. Поверь, Джилл, ты достойна лучшего.

К ней снова вернулась легкость, которая была во сне. Но сейчас она вернулась вместе с раздражением. Джилл глубоко вздохнула, стараясь сдержать себя и не выплеснуть на Гриссома все, что накопилось в ней за эти шесть дней. Пыталась сдержать себя, и, наверное, Гриссом бы умер от ее уничижительной тирады. Но на пороге стояли детектив Рамсден и старший инспектор Хэлфорд. Стояли и холодно на них смотрели.

Пять оборотов вперед, пять оборотов назад. Дыхание Гейл сливалось с журчанием небольшого колеса прялки. Босая нога ритмично нажимала на деревянную педаль. Клок шерсти цвета беж быстро превращался в вибрирующую нить. Только так Гейл могла успокоиться. Только так. Пять оборотов вперед, пять оборотов назад…

Хэлфорд ушел час назад, сразу же, как проснулась Кэти Пру. Ушел угрюмый. Фотографию и газету – с разрешения миссис Грейсон – взял с собой. До этого он пытался всячески успокоить ее, недоверчивую, злую, и, кажется, ему это удалось, поскольку она дала объяснения по поводу этой старой газеты. Неизвестно только, поверил Хэлфорд или нет. Худое лицо его было непроницаемым. Только в глазах, помимо твердости, проглядывались еще сочувствие и боль, которые она замечала и прежде. Спрашивал он мягко, но настойчиво:

– Расскажите вначале об этой газете.

– Она из архива. Помните, я чувствовала: там что-то пропало, но не могла определить что?

– Так вы считаете, пропала именно эта газета?

– Да.

Они сидели в кабинете. Гейл в кресле, Хэлфорд рядом, готовый тут же вскочить, если она вздумает бежать. Ей казалось, что детектив уже надел на нее наручники.

– Ее отыскала в архиве я. И вынула из подшивки. – В глазах Гейл было столько отчаяния, что Хэлфорд сразу поверил. – Это произошло примерно год назад. До этого я не читала ни один из материалов, касающихся… – она немного замешкалась, – смерти Тома. Не хотела даже смотреть. Но тут Рут Баркер однажды упомянула о статье «Знала ли вдова?», будто в ней, мол, написано, что я все знала и я тоже виновата. Меня это очень расстроило, все эти ее противные разговоры. Я спросила Оррина, и он разрешил мне пойти в архив и взять ее. Разумеется, статья совершенно безобидная. Оррин сказал, что написал ее, чтобы остановить слухи. – Гейл показала на газету в руках Хэлфорда. – На самом деле эта статья защищает меня. Прочтите.

Хэлфорд бросил на газету короткий взгляд.

– Значит, вы тогда достали ее из подшивки, но с собой не взяли?

– Нет… Я прочитала ее там, в архиве, и разозлилась на Оррина. Очень уж он хитрый. Не удержался и дал такой сенсационный заголовок. Но тем не менее с собой я газету не взяла, а попыталась засунуть обратно, на то же самое место. Но стопа была такая толстая, а пылища такая… в общем, я положила ее сверху. Прикрепила к верхним газетам. Тогда с детективом Рамсден я не могла определить, что пропало, – там был такой беспорядок. Но заметила, что что-то не так. Теперь знаю точно: исчезла эта газета, которую я положила сверху.

– А как вы объясните вот это? – Хэлфорд положил ей на колени фотографию.

Гейл очень старалась скрыть дрожь в руках.

– А вот это я совсем не понимаю, как сюда попало. Я вообще забыла о существовании этой фотографии. Господи, да это же было много, много лет назад… Когда я училась в колледже. И фотографировались мы просто в шутку.