Текст книги "Мифы Дальнего Востока. От хозяина тайги Дуэнте и шаманки Кытны до духов вулканов и мухоморных девушек"

Автор книги: Татьяна Муравьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

О появлении на земле первых людей в ульчской мифологии сохранился также и более развернутый рассказ:

В изначальные времена росла на берегу большой реки могучая пихта, и вот в ее сердцевине сам собой появился человек, которого звали Кондолину. А ниже по реке рос высокий кедр, и под его корнями, тоже сама собой, появилась девушка по имени Аджуа. И были они единственными людьми на земле.

Однажды вылез Кондолину из ствола пихты, и Аджуа выбралась из-под корней кедра. Пошел Кондолину вниз по реке. Видит – стоит кедр, а под ним сидит красивая девушка и на свою тень смотрит. Поздоровался с ней Кондолину, сел рядом. Говорит девушка: «А я и не знала, что на свете есть еще человек». Отвечает парень: «И я думал, что один живу на земле».

Сидят они так, разговаривают, вдвоем одну трубку курят. Потом Аджуа сказала: «Идем ко мне в дом». Сварила она котел рыбной похлебки, налила в деревянную миску, поставила на низкий столик-дэрэ. Расстелила возле него ковер, усадила рядом с собой Кондолину. Стали они одной ложкой по очереди похлебку черпать, одной парой палочек рыбу брать.

Поели, потом вместе спать легли.

Остался Кондолину жить с Аджуа, стали они мужем и женой.

Через некоторое время забеременела Аджуа и родила двух дочерей-близнецов. А через год – двоих близнецов-сыновей. Мальчики, едва родившись, на ноги встали, на пятый день от роду на охоту пошли. Сначала зайцев и белок добывали, потом стали и на лося, и на медведя ходить. Сестры тоже подросли, стали хозяйством заниматься.

Далее в мифологический рассказ вплетается явно другой сюжет, в котором Кондолину и Аджуа названы братом и сестрой (подобный мотив, как уже было отмечено, известен многим тунгусо-маньчжурским народам). Сыновья узнаю́т от лесных зверей, что рождены в кровосмесительном браке; звери насмехаются над ними, называют «лепешкиными детьми». Оскорбленные и возмущенные юноши рассказывают об этом сестрам, и они все вместе решают: «Стыдно нам теперь вместе жить. Мы своими дорогами пойдем». После этого следует рассказ о превращении всей семьи в различных духов, настолько выразительный, что его лучше не пересказывать, а процитировать полностью.

Младший сын сказал: «Через спину перекачусь, запла́чу, в страну лесных людей пойду, лесным человеком пойду становиться54. Туда приду, буду детей отбирать. Все, кто плохой дорогой пойдет, со мной суд иметь будет». Так сказавши, на золотых крыльях вылетел, к небу поднялся. Потом за ним старший брат поднялся, заплакал, на билду55 сел, сказал: «Через спину перекачусь, запла́чу, я таежным человеком, хозяином тайги пойду становиться. Кому таежный путь петь-воспевать предназначено выбирать буду». Потом в ярга дуса превратился, в тайгу ушел. Тогда младшая сестра сказала: «Через спину перекачусь, запла́чу, братья все ушли, как же я одна останусь? Я вместе с братьями за ними уйду. Я же хозяйкой неба пойду становиться, хозяйкой солнца пойду становиться, потом назначать буду разные болезни, чертей-амба всех их буду выбирать». Потом та девушка поднялась, дуса сиула стала, улетела. Тогда старшая сестра закричала: «Через спину перекачусь, запла́чу. Младшие все ушли, я тоже пойду лесным человеком становиться». Когда она кончила, мать сказала: «Через спину перекачусь, запла́чу. Я же за своими детьми пойду, водяной женщиной стану. Водяной ставши, простым людям, детям хозяина воды молящим, рыбу давать стану». Так сказавши, в воде живущей женщиной стала. Тогда за ней отец поднялся, сказал: «Мои дети, жена в разные стороны разошлись, как же я теперь буду? Дэрки дуса становиться пойду, из простых людей выбирать буду шаманов».

Очень ценно то, что в этом фрагменте приведены ульчские наименования некоторых духов: ярга дуса – дух тайги; силуа дуса – дух солнца; дэрки дуса – дух, дарующий шаманскую силу, – и описаны их функции. Однако у разных групп ульчей одни и те же духи могут называться по-разному, и некоторые из приведенных имен нигде более не упоминаются.

«ДОРОГА ТАЕЖНОГО ЧЕЛОВЕКА»

Ульчи, как и другие тунгусо-маньчжурские народы, почитали божество неба Боа (у ульчей Ба) Эндури, однако, по наблюдению известного исследователя культуры народов Амура Анны Васильевны Смоляк, представления о нем как о владыке мира «были характерны в основном для шаманов, а простые люди верили в духов-хозяев (эдени)», так что ульчи «чаще говорили не о божествах, а о “хозяевах”».

Культ природы и духов-хозяев не только очень древний, но и очень устойчивый. А. М. Золотарёв отмечал существовавший у ульчей еще в 1930-х годах обычай, согласно которому перед началом охоты полагалось подбрасывать кусочки угощения вверх – к небу, кидать на землю и раскидывать по сторонам, приговаривая: «Сопка, получай! Земля, получай! Вода, получай!» «В этом незамысловатом молении, – пишет Золотарёв, – в неприкосновенности сохранился пантеистический культ трех начал: неба (гора-небо), земли и воды, притом в нерасчлененной форме, когда моление совершалось одновременно перед всеми тремя стихиями».

Но разумеется, обращались к духам каждой стихии и в отдельности: духам неба, духам земли, которая обычно отождествлялась с тайгой, духам воды.

Формулы молений передавались из поколения в поколение и должны были произноситься абсолютно точно, без всяких изменений. Особенно важно было назвать по именам всех богов и духов, к которым обращались молящиеся. Считалось, что, если хоть одно имя будет пропущено, дух обидится и это приведет к различным бедствиям. Руководил ритуалом и произносил молитвенное обращение кто-нибудь из старейших представителей рода, но, если в силу возраста его начинала подводить память, избирали нового руководителя обряда, помоложе.

Моление небу обычно совершалось один раз в год, в мае, перед началом сезона охоты на нерп, или в октябре, перед началом охоты на соболей. Ульчские духи неба, по некоторым сведениям, именовались Морма и Симуни, в жертву им приносили свинью.

Моление в честь небесных духов было родовым, то есть каждый ульчский род совершал его отдельно, так, чтобы представители других родов об этом даже не знали. День моления назначали старики, они тайно оповещали об этом всех родичей, в том числе живущих в других поселениях. В назначенный день на рассвете несколько мужчин шли в тайгу и вырубали молодое деревце (осину или лиственницу), очищали от веток и втыкали в землю возле дома. К вершине привязывали длинную веревку, протягивали ее через специальное отверстие под крышей жилища (чонко) и другим концом привязывали к шесту, установленному в доме. На наружную часть веревки подвешивали маленькие металлические фигурки духов-эзэхе, которые должны были передать небесным хозяевам просьбы людей и отнести им жертвенную пищу.

Старший в роду брал в руки два лебединых крыла с привязанными к ним бубенчиками, взмахивал ими, чтобы привлечь внимание духов неба, и произносил молитву: «Морма, отец! Симуни, мать! На лицо детей своих взгляни! На нашу жизнь посмотри! Жертву нашу прими, пусть не попадет она к злым духам амба!» (Имелось в виду, что злые амба не должны перехватить посланцев по пути.)

После этого закалывали жертвенную свинью, ее кровью брызгали в небо. Мясо несли в дом и варили, сердце свиньи разрезали на маленькие кусочки, и каждый из присутствующих мужчин бросал по кусочку в чонко, приговаривая: «Небо, получи! Позволь нам хорошо жить, без горя и без болезней жить, удачу на охоте нам дай!»

Закончив молитву, снимали с веревки эзэхе и складывали в особый ящик; помещение окуривали багульником, после чего можно было приглашать в гости соседей, принадлежавших к другим родам, и устраивать совместную трапезу. В застолье принимали участие мужчины и замужние женщины, девушки сидели в стороне.

Как и другие тунгусо-маньчжурские народы, ульчи почитали хозяев воды (тэму), причем различали обычных тэму, которых называли тэму-ни – водяные люди, и главного – Тэму эзе, водяного хозяина.

Моление в честь духов воды устраивалось поздней осенью, когда Амур покрывался льдом. Такой обряд каждый род также проводил самостоятельно.

Для угощения духов воды использовалась особая ритуальная посуда охома – деревянная миска, вырезанная в виде утки или рыбы, которая хранилась у старейшины рода и передавалась из поколения в поколение. Золотарёв отмечает, что таких охом «очень немного и они очень старые».

Посуда в форме рыбы. Ульчи. До 1927 г. МАЭ 3618-177.

Музей антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера)

В день моления в доме в определенном порядке расставляли фигурки, изображающие духов, и готовили ритуальную пищу: различные каши с добавлением брусники, холодец из рыбьей кожи и пр. Вечером, когда стемнеет, охому наполняли всеми видами ритуальной пищи, мужчины ставили ее на нарты, рядом складывали фигурки духов и шли на берег Амура. Женщины оставались дома.

Во льду делали прорубь, фигурки духов расставляли вокруг, после чего каждый из участников моления брал из охомы по кусочку ритуальной пищи и бросал в воду. Старейшина рода произносил молитву: «Тэму, помоги. Пусть этой зимой рыба хорошо ловится. Пусть все мы будем здоровы: и наши жены, и наши дети. Пусть будет у нас достаточно пищи». Молитва произносилась дважды. Первый раз она была обращена к простым тэму, второй – к главному.

Затем в охому клали кусок амурского льда, который должен был символизировать рыбу, собирали фигурки духов, после чего участники ритуала возвращались домой. К их возвращению гасили огонь, чтобы в доме было темно и женщины не могли увидеть принесенный с Амура лед, – считалось, что в противном случае в течение всего года не будет удачи в рыболовном промысле. В темноте украшали заранее приготовленными священными стружками фигурки духов, себя, детей, а когда лед в охоме полностью таял, зажигали свет и приступали к общей трапезе вместе с соседями. Ели из охомы особыми, специально изготовленными для этого ложками, которые потом выбрасывались.

Если сезон зимней рыбалки начинался неудачно, в середине зимы в честь тэму устраивали еще одно моление. Причем в этом случае пытались вызвать у тэму жалость, для чего в воду вместе с жертвенной пищей бросали всякий мусор и говорили: «Мы так обеднели, что вынуждены питаться мусором».

Повторяющиеся неудачи в промысле ульчи объясняли тем, что кто-то нарушил закон бережного отношения к водным обитателям и тем самым разгневал тэму.

Однажды и в море, и в амурских водах исчезла вся рыба. Изо дня в день рыбаки возвращались домой без улова. Начали люди голодать. Осенью отправились семеро рыбаков на морской промысел в надежде хоть что-нибудь добыть, но не поймали ни одной даже самой мелкой рыбешки. Вдруг опустился на воду туман, поднялся сильный ветер – и лодку с рыбаками унесло в открытое море.

Полмесяца носило их по волнам. Съестные припасы закончились, шестеро рыбаков, один за другим, умерли с голоду. Остался в лодке один, последний. Наконец прибило его к незнакомому берегу.

Сошел рыбак на землю, отправился людей искать. Долго шел, но не встретил ни одного человека, не увидел ни одного селения и только уже поздним вечером заметил на вершине скалы одинокий домик. В окошке виднелся свет, над крышей вился дымок.

Деревня ульчи. 1861 г.

E. G. Ravenstein. The Russians on the Amur, 1861

Поднялся рыбак на скалу, зашел в дом. Видит – сидят у огня седые старик и старуха. В доме тепло, над огнем висит большой котел, и в нем кипит вода. Остановился рыбак у двери, поздоровался с хозяевами. Старик говорит: «Садись, сынок. Ты, наверное, голодный?» Отвечает рыбак: «Голодный. А шестеро моих товарищей от голода умерли». Говорит старуха: «Сейчас мы тебя накормим», а сама протягивает старику рыболовный крючок. Запустил старик крючок в котел, вытянул большую вареную рыбу. «Ешь, – говорит, – сынок, не стесняйся». Съел парень рыбу, а старик вытянул из котла вторую, потом третью. Наелся рыбак до отвала. Смотрит – огонь погас, а вместо котла образовалось прямо посреди дома большое озеро и плавает там разная рыба: и летняя кета, и осенняя горбуша.

Удивился рыбак, а старик говорит: «Мы с моей старухой – хозяева воды и всего, что в ней водится, – посылаем рыбу навстречу рыбакам, чтобы вам, людям, было чем кормиться. Да только в последнее время стали вы ловить рыбы больше, чем можете съесть. Много рыбы из-за этого испортилось, много рыб вы понапрасну загубили. Вот мы и перестали вам рыбу посылать, поэтому приходится вам голодать. Когда вернешься домой, объясни это своим родичам и односельчанам». Говорит парень: «Объясню непременно. Только как мне домой вернуться?»

Снял старик с полки деревянную охому и сказал: «Вот на этой посудине быстро до дома доберешься». Испугался парень: как на охоме море переплыть? А старик говорит: «Не бойся. Я буду следить, чтобы ты благополучно до дома добрался».

Тут стала охома величиной с лодку. Сел в нее парень, старик хлопнул по ее боку ладонью – и охому подхватило большой волной, понесло по морю. Утром солнце взошло за ее кормой, вечером ушло за горизонт перед носом. Достиг рыбак родного селения.

Выбежали ему навстречу родичи и односельчане, обрадовались: они ведь считали его погибшим. Рассказал парень обо всем, что с ним случилось, и о том, что велел передать им хозяин воды.

Жители селения наготовили много жертвенной пищи, отнесли на берег Амура, опустили в воду. Потом попросили у Тэму-эдени прощения и поклялись никогда больше не губить рыбу понапрасну. Клятву свою они держали крепко, и хозяева воды всегда посылали им хороший улов.

Целый ряд божеств и духов-хозяев был связан тайгой и охотничьим промыслом. Покровителем охотников считался и сам творец мира Ундё (Хадау). Ему совершали благодарственное моление, когда мальчик-подросток становился охотником и добывал своего первого соболя.

Помогал охотникам в промысле и дух-хозяин земли На-эдени, поскольку таежным охотникам вся земля представлялась тайгой. По своим функциям На-эдени был близок к хозяину тайги Дуэнте-эдени, представлявшемуся в образе огромного медведя с девятью горбами.

Как и у других тунгусо-маньчжурских народов, у ульчей существовал культ медведя и регулярно устраивался медвежий праздник. Во время этого праздника все ритуалы должны были соблюдаться неукоснительно, малейшее нарушение могло привести к тому, что медведь явится к своему хозяину обиженным на людей, и тогда с охотничьей удачей придется надолго распрощаться.

В одном из ульчских мифов рассказывается как раз о случае, казалось бы, мелкого нарушения ритуала, которое привело к весьма серьезным последствиям. Миф называется «Дорога таежного человека» и относится к так называемым судалини – особому жанру фольклора, представляющему собой руководства к проведению того или иного обрядового действа. Миф «Дорога таежного человека» – свод правил для проведения медвежьего праздника, однако его сюжет довольно сложный и насыщен интереснейшими бытовыми подробностями:

Жила одна девушка с двумя братьями. Однажды ей приснилось, что она должна выйти замуж за медведя – таежного человека.

Утром девушка сказала братьям: «Я не могу больше с вами жить. Уйду в тайгу и там медведицей стану». Опечалились братья, заплакали. Жалко им с сестрой расставаться. А сестра говорит: «Вы меня и моих детей-медвежат еще увидите. Я приду к вам во сне и расскажу, что надо делать, чтобы и таежным людям, и вам было хорошо».

Оделась она в праздничную одежду, надела украшения, взяла узорную сумку со своими принадлежностями для рукоделия и ушла в тайгу. Братья захотели взглянуть на сестру в последний раз, пошли по ее следам. Сначала были видны на дороге человеческие следы, потом превратились они в медвежьи.

Вернулись братья домой, а девушка, теперь уже ставшая молодой медведицей, вышла к реке, пошла вверх по течению, поднялась на сопку и увидела там берлогу, в которой спал большой медведь. Приоткрыл он один глаз, подвинулся, дал девушке место рядом с собой.

Осталась девушка жить в берлоге, и через некоторое время почувствовала, что беременна. Однажды утром проснулась она, смотрит – нет рядом мужа-медведя, а вместо берлоги человеческое жилище. И сама девушка снова стала человеком. Испугалась она, подумала: «Как же я рожать буду?» А ей кто-то отвечает: «Зачем беспокоишься? Думаешь, одна живешь? Мы все вместе живем!» Смотрит – и правда, не одна она в доме. На главном месте у очага сидит старик, на лавке у стены на женской половине – старуха, на мужской – мужчина помоложе.

Говорит старик этому мужчине: «Чего ты ждешь? Жене твоей скоро рожать, надо приготовить ей место». Мужчина взял топор и вышел из дома. А старик говорит девушке: «Садись на билду». Испугалась девушка: «Разве можно мне, обычному человеку, на билду садиться?» – «Ты теперь не обычный, ты таежный человек, наша родня. Садись, не бойся».

Села девушка на билду, и тут же начались у нее родовые схватки. В это время муж вернулся в дом, принес много разных веток, положил рядом с ней, сделал мягкую подстилку. Легла роженица на подстилку, стонет, мечется. Муж развел в очаге огонь, стал бросать туда разную еду и петь голосом таежного человека56.

Говорит старик: «Надо приготовить еще две подстилки. Твоя жена родит не простого ребенка, у нее близнецы будут». Принес муж еще веток, сделал еще две подстилки. Старуха взяла женщину за бока, помогла перебраться на другую подстилку, затем на третью.

Потом старуха вышла, и тут же послышался звук музыкального бревна57. В тайге закричал филин, да так громко, что содрогнулись земля и небо, и женщина наконец разродилась двумя медвежатами. Один весь черный, а у другого на шее белая полоска.

Стали медвежата расти. Однажды старик сказал женщине: «Послушай, невестка, давно не ели мы человеческой еды. Иди к своим братьям, скажи, пусть пришлют какого-нибудь угощения нам и нашим внукам».

В ту же ночь увидели братья во сне свою сестру в обличье медведицы и ее сыновей-медвежат. Сказала она братьям: «Завтра идите на сопку в верховьях реки, там наша берлога. Мою душу сразу освободите от тела, а детей моих пригласите в гости, чтобы потом отправить обратно с подарками».

Собрались братья, пошли к берлоге. Сделали все, как сестра велела: медведицу убили, медвежат с собой увели. Привели в дом, стали готовиться к празднику. А это дело небыстрое, не один день пройдет, пока все будет готово. Живут медвежата в доме как дорогие гости. Жены братьев готовят для них разные кушанья, и ульчские, и маньчжурские. Братья медвежат потчуют: старший – того, что с белой полоской, младший – черного.

В один из дней вил старший брат из тальника веревку. Потом понес угощение медвежонку. А рук не помыл. Ночью медвежонок с белой полоской сказал своему брату: «Человек меня обидел: не помыв рук, угощение подал. Не хочу я больше здесь оставаться, уйду домой». Черный медвежонок говорит: «А я пока останусь. Но если люди и со мной поступят не так, как должно, я тоже уйду».

Утром пришел старший брат накормить медвежонка, а тот лежит мертвый.

Тем временем убитая копьем мать-медведица снова приняла человеческий облик и стала жить со своим мужем, свекром и свекровью, как раньше. Вот сидит она дома, смотрит в окошко и вдруг видит: бежит медвежонок с белой полоской. Вбежал он в дом, обнял мать, стал жаловаться, что люди его обидели.

Говорит старик-свекор: «Ой, нехорошо поступили люди с таежным человеком! Будет теперь плохо и людям, и нам!»

Здесь заканчивается первая часть мифа, которая, как отмечает А. М. Золотарёв, была лишь «вступлением», поскольку «собственно только отсюда начинается “дорога таежного человека”, говоря иначе – правила медвежьего праздника».

Дальнейшее развитие сюжета не совсем понятно. Вдруг оказывается, что вина за нарушение ритуала лежит не только на человеке, но и на медвежонке, который говорит матери: «Я теперь грешный, я в дурное дело попал. Пойду к хозяину тайги, по всем правилам пойду грех смывать!» Он возжигает священный огонь, бросает туда жертвенную пищу, после чего из огня выскакивает красная жаба. Медвежонок, приняв человеческий облик, садится на нее верхом и отправляется к хозяину тайги. По пути он преодолевает множество препятствий, проходит через очистительный огонь и воду, встречается со злыми духами. При этом его охраняет следующий за ним филин. В конце концов медвежонок попадает к хозяину тайги, который в окружении других божеств живет в некоем «городе», вероятно символизирующем верхний мир. Тут разъясняется, в чем, собственно, состоит грех медвежонка с белой полоской. Хозяин тайги ему говорит: «Когда ты родился, мы на тебе мету сделали, чтобы в отношении тебя простые люди наши строгие правила соблюдали. Ты простым людям правил таежных людей, таежных законов не рассказал, в их селение придя. Поэтому в такое скверное дело попал». Медвежонок возражает в свое оправдание, что он сам не знает «правил таежных людей», поскольку его мать происходит из человеческого рода и не могла ему ничего поведать. Тогда хозяин тайги объясняет ему правила проведения медвежьего праздника и велит передать их людям.

Резная фигура медведя без лап, предмет культа. Ульчи. Начало XX в. МАЭ 4977-119.

Музей антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера)

Сказитель завершает миф так: «С тех пор мы, простые люди, таежных людей законы соблюдаем… Те законы хорошо соблюдать – будет охота, промысел хороший. Плохо соблюдать – и нам, и таежным людям плохо будет, беда будет».

Наряду с медведем ульчи, как и другие тунгусо-маньчжурские народы, почитали тигра. Во многих мифологических сказках в разных вариантах повторяется рассказ о том, как человек помог тигру, а тигр в благодарность даровал ему богатую добычу:

Однажды отправился в тайгу охотник с маленьким сыном. Сын охотиться еще не мог, а только помогал отцу – дров нарубит, чай вскипятит.

В первую ночь охотнику приснился огромный тигр, который сказал: «Отдай мне своего сына. А если не отдашь, я вас обоих съем». Проснулся охотник, стал думать, как ему быть. И сына жалко, и самому погибать не хочется. Наконец решил: «Если суждено моему сыну погибнуть, он погибнет. А если нет – спасется». Встал потихоньку и еще по темноте ушел домой.

Утром проснулся мальчик, увидел, что отца нет, и подумал, что тот уже отправился на охоту. Вышел из шалаша, огляделся. Вдруг видит: приближается к нему тигр. Мальчик испугался, подбежал к дереву и залез на самую вершину. Зверь полез за ним следом и застрял в развилке. А мальчик перепрыгнул на другое дерево и спустился на землю.

Прибрался в шалаше, приготовил поесть, стал ждать отца. Но отец так и не пришел. Поужинал мальчик один и лег спать. Ночью приснилось ему, что тигр плачет горькими слезами и просит избавить его от мучительной смерти. Пожалел мальчик тигра, срубил дерево, освободил зверя. Убежал тигр в тайгу, а на следующую ночь снова явился мальчику во сне и сказал: «Завтра поставь в лесу ловушки на соболя. Будет тебе богатая добыча».

Через несколько дней отец решил наведаться в тайгу, посмотреть, жив ли сын. Зашел в шалаш, видит: сидит сын, чай пьет, а весь шалаш полон соболей. Обрадовался, обнял сына. Собрали они шкурки и пошли домой.

С тайгой был связан и дух огня Пудя, которого А. В. Смоляк даже называет «главным божеством во время охотничьего промысла». Ему молились перед началом и в конце охоты, и каждый раз, когда ели сами, угощали его, бросая кусочки пищи в огонь.

Согласно народным поверьям все лесные, таежные духи и божества были любителями сказок. Поэтому по вечерам охотники, собравшись у костра, обязательно их рассказывали, и, даже если человек отправлялся на промысел один, он втыкал близ огня рогульку с вырезанными на ней личинами духов и рассказывал сказки непосредственно им. Довольные духи посылали охотникам сны, в которых указывали лучшие промысловые места.

Примечательно, что в народном сознании духи-хозяева различных стихий и природных объектов тесно связаны именно с родной землей. В ульчском историческом предании о богатыре Мамбу герой обращается к стихийным духам за помощью в борьбе с врагами-иноплеменниками:

Жили на Амуре три рода ульчей – Сулаки, Зоринча и Сенкинча, были они родичами, один огонь имели, всегда друг другу во всем помогали. И был в роду Сулаки мэргэн по имени Мамбу.

Жили ульчи дружно и мирно, на охоту ходили, в Амуре рыбу ловили, ни от кого зла не видели. Но вот однажды осенью показалась на Амуре большая ладья. Паруса на ней желтые, нос и корма приподняты, на мачте развевается полотнище с вышитым золотым драконом. А в ладье – много людей. В руках у них мечи шириной в две ладони, копья высотой в два человеческих роста.

Смотрят ульчи, удивляются. Говорят старики: «Видно, издалека эти люди, новостей у них, должно быть, много. Надо встретить их по-хорошему». А мэргэн Мамбу говорит: «Это плохие люди. Зачем держат они в руках мечи? Против кого навострили свои копья?»

Причалила ладья возле селения Сулаки. Сошли чужие люди на берег. Их начальника вынесли на носилках. Халат на нем с цветными узорами, шапка украшена яшмовым шариком и павлиньим пером, а сам он такой толстый, что из-за брюха лица не видать, несут его восемь носильщиков, под тяжестью сгибаются.

Вышли ульчи приезжим навстречу, поклонились им, как положено гостям, женщины вынесли разное угощение. Говорит толстяк-начальник: «Мы никанского58 царя люди. Он самый великий владыка в мире, и мы приехали, чтобы взять с вас для него дань – по соболю с каждого человека!»

А ульчи до той поры ни о какой дани слыхом не слыхали. Задумались они, переглянулись между собой и решили: «Верно, бедные это люди. Нет у них соболей, мерзнет их царь. Так пусть погреется нашими соболями!»

Нанесли целую гору собольих шкурок. Погрузили никанские люди соболей в свою ладью, но спасибо не сказали, а пошли рыскать по селению. Заходят без спросу в дома, залезают в амбары, берут все, что им приглянется, и тащат в ладью.

Говорит Мамбу начальнику никанцев: «Почтенный человек! Мы дали вам много соболей, зачем же вы грабите наше селение?» Посмотрел главный никанец на Мамбу змеиным взглядом и сказал: «Ваше добро принадлежит нам по праву. Это плата за то, что наш царь разрешает вам на земле жить, зверя в тайге бить, рыбу в реке ловить, воздухом дышать!»

Не нашлись ульчи, что ответить. А никанцы забрали все, что запасли охотники себе на зиму, уселись в ладью поверх награбленного добра, оттолкнулись баграми от берега и ушли вниз по Амуру.

Смотрят ульчи вслед незваным гостям, женщины плачут, мужчины ругаются. Мамбу говорит: «Они забрали то, что добыто нашим трудом, но попользоваться награбленным им не удастся!»

Вышел он на берег и громко засвистел. А все знают, что, если кто-то свистит у воды поднимется ветер. И вот сначала прилетел самый младший из братьев-ветров – всколыхнулась трава, пошла рябь по воде. Вслед за младшим прилетел средний брат – закачались деревья, заходили в реке волны, затрепыхался золотой дракон на мачте никанской ладьи. Тут налетел старший брат – потемнело вокруг, поднялись амурские волны до самого неба, сорвало паруса с никанской ладьи, сломало мачту. Перевернулась ладья, попадали никанские воины в реку. Утянули их на дно тяжелые доспехи. Только главному никанцу его жир не дал утонуть, всплыл он, будто пузырь, кое-как выбрался на берег и сразу отправился к царскому наместнику. Спрашивает наместник: «Какую дань взяли вы с ульчей?» Ответил никанец, выжимая полы своего халата: «Амурскую воду взяли».

А ветер все дует и дует. Говорят старики Мамбу: «Не свисти больше, а то наши жилища, того гляди, ветром унесет». Перестал Мамбу свистеть, но ветры разгулялись, разбуянились – не унять. Взял тогда мэргэн свой тяжелый лук, вложил березовую стрелу, подцепил горящий уголек и выстрелил в середину ветра. Тут же буря улеглась, стало тихо.

Говорит Мамбу: «Сегодня мы проучили никанских грабителей. Но рысь всегда возвращается на то место, где уже пила воду. Никанцы опять сюда придут и, пока все наше добро и нас самих не сожрут, не успокоятся. Надо нам отсюда уходить». Но старики сказали: «Как нам отсюда уйти? Здесь похоронены наши предки».

Меж тем наместник доложил царю о том, что случилось, тот разгневался на непокорных ульчей и послал против них целое войско.

Однажды вернулся Мамбу с охоты и увидел на месте родного селения пепелище и множество убитых. Из всего рода Сулаки остался в живых он один. Должен мэргэн за убитых отомстить, за каждого погибшего родича убить по врагу. Но как с этим справиться в одиночку? Пошел он в селение Зоринча. А там тоже пепелище и ни одного человека – всех увели никанцы в плен. Бросился Мамбу в селение Сенкинча, и там пусто – успели люди покинуть село, а куда ушли, неизвестно, следов не оставили.

Заплакал мэргэн. Что теперь делать? Как отомстить врагам за все три рода? Вышел он на берег Амура, стал звать водяных людей. Поднялись из воды люди-рыбы: кета, горбуша, калуга. Говорит человек-калуга: «Мы бы рады тебе помочь, но без воды жить не можем. Как будем на земле воевать?»

Пошел Мамбу в тайгу, стал звать таежных людей. Вышли из чащи люди-волки, люди-изюбри, люди-медведи. Говорит самый старый человек-медведь: «Мы бы рады тебе помочь. Но на воде долго держаться не можем. Как будем вражеские ладьи догонять?»

Пошел тогда Мамбу в лес. Поклонился лесным людям: человеку-березе, человеку-пихте, человеку-лиственнице. Говорит Мамбу: «Помогите мне, лесные люди! Вы и реку переплывете, и посуху пройдете! Отомстите за три наших рода!» Зашелестели деревья: «Ладно, поможем! Отомстим!»

Взял Мамбу топор, нарубил толстых бревен, расколол их на чурки. Вырезал на чурках глаза, чтобы видели лесные люди дорогу, вырезал носы, чтобы чуяли они запах дыма от сожженных селений, которым пропитались халаты грабителей. Прыгнули люди-деревья в воду, поплыли туда, откуда пришли никанцы. Выбрались на берег и двинулись в город. А там в самом лучшем доме сидят царский наместник и никанец-толстяк, добычу делят, пролитой кровью похваляются. И воины тут же, делят имущество ульчей, из-за каждой шкурки дерутся.

Вдруг распахнулись настежь все двери, повылетали окна, ввалились в дом люди-деревья. Начали они никанцев бить. Ни мечей, ни копий они не боятся, криков не слышат – нет у них ушей, с ног их не собьешь – нет у них ног, пощады не попросишь – нет у них сердца. Перебили древесные люди всех никанцев, от главного толстяка только жирное пятно на полу осталось.

А древесные люди вернулись к Мамбу и сказали: «Мы всех побили! Что дальше делать?» Поблагодарил мэргэн древесных людей, потом взял топор, закрыл им глаза, стесал носы. Стали древесные люди опять простыми бревнами.

Нарубил Мамбу тальника, связал из бревен плот, встал на него и заплакал: «Прощайте, родные места! Как мне жить одному? Не может человек быть один! Других людей искать пойду. Имя свое позабуду, в чужой род попрошусь!»