Текст книги "Воспоминания писателей ХХ века (эволюция, проблематика, типология)"

Автор книги: Татьяна Колядич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 28 страниц)

Содержание описания обычно следующее: история появления (биография героя), описания его внешности, одежды, описание одежды, поступков (порядок действий в разных обстоятельствах). Сюда же входят взаимоотношения с другими персонажами (характер общения) и речевая характеристика. Порядок может меняться, отдельные элементы опускаться.

Поскольку в воспоминаниях писателей доминируют описания переживаний, чувств, настроений, впечатлений, общей характеристике персонажа отводится меньше места или она дается опосредованно. В большинстве случаев автор сразу же вводит в действие, представляя своего героя по мере развития действия:

"Точно знаю возраст, потому что именно в эти дни появилась рядом с моею еще одна беленькая, с высокими деревянными стенками, обтянутыми простыней, кроватка, а вней живая кукла – моя младшая сестра. Появилась она спустя год девять месяцев и девять дней после моего рожденья" Шагинян, с.9. Реплик автора "точно знаю возраст" указывает на время появления ранних воспоминаний и, следовательно, задает начало отсчета личного времени.

В мемуарном повествовании четче и последовательнее выражается оппозиция автор – другие действующие лица. Автор является главным героем произведения, поэтому только биографическое «я» описывается наиболее детально и подробно.

Только автор получает право на изменение, эволюцию собственных психологических состояний и взглядов, всем остальным героям свойственна определенная статичностьсть развития. Обычно по своей ролевой функции в произведении они занимают второстепенную позицию и дополняют характеристику главного героя или участвуют в раскрытии авторской концепции событий, организации пространственно – временных отношений.

Остальные действующие лица определяются и, следовательно, характеризуются прежде всего в зависимости от их отношения к главному герою и взаимоотношений с ним.

Иначе создается герой литературного портрета, члены оппозиции емняются местами – в центре становится портретируемый, а сам автор переходит на позицию второстепенного персонажа, который проявляется во взаимоотношениях с героем (изображаемым объектом).

Ипостаси биографического «я» разнообразны. Прежде всего назовем образ традиционного героя, проходящего разные стадии развития. При описании ранних стадий развития следует цепь изображений различных состояний детской души.

Своеобразие мировосприятия ребенка заключается в том, что разнообразные мелочи, случайности, незначительные события, на первый взгляд не собирающиеся в единое целое, оказываются важной составляющей его особенного, внутреннего мира. Воспринимая их спустя какое – то время на ассоциативном уровне через деталь, цвет, звук, запах художник и восстанавливает прошлое: "В саду необыкновенно светло, золотисто: лето сухое, деревья поредели и подсохли, много подсолнухов по забору, кисло трещат кузнечики, и кажется, что и от этого треска исходит свет золотистый, жаркий". Шмелев, 2, с.209.

Автор тяготеет к опосредованной характеристике персонажа, отстраненному изображению. Состояние героя он передает через описание окружающей среды – "светло, золотисто", "лето сухое" (без дождей, все дни можно проводить на улице). Отдельные реплики переходят в своеобразный вывод – "и от этого треска исходит свет – золотистый, жаркий". Как отмечалось, яркие краски и доминирующие цвета (в данном случае использование слова «золотистый», усиленного вторым определением "жаркий") позволяют выразить состояние героя.

Событиями личной жизни маленьких героев происходят как вокруг него, в бытовом мире, так и в природе, обусловленные сменой времен года. Изображаемый процесс самоопределения героя, его основная характеристика связаны с процессом познания внешнего мира и им определяются. "Волшебство болезни рассеялось, и я вижу знакомые ничем не замечательные предметы, слышу знакомые домашние запахи (жареных котлет?), дышу знакомым комнатным воздухом, а за окном все еще продролжается затянувшаяся зима, та самая зима, в середине которой меня постигла Болезнь. Катаев, 3, с.65.

При этом главным остается поиск впечатлений, причем одинаково важны и события реальные (авторская реплика "жареных котлет?"), и происходящие во сне или во время болезни. Ведь грань между реальным и воображаемым зыбка, животные из сказок приходят в мир ребенка и наделяются конкретными чертами, становятся действующими лицами его игр, а произошедшее накануне входит во сны, где как бы вновь осмысливается и проживается, после чего ребенок вновь возвращается к реальному миру, на что указываают слова автора "волшебство рассеялось".

У Шефнера описание одного из состояний органично вводит в повествование, хотя автор и замечает: "Я понимаю, не очень-то оригинально начинать свои записки с детских страхов. И из жизнеописаний других авторов, и просто из разговоров с друзьями и знакомыми знаю, что у многих людей первые воспоминания связаны со страхом". Испытанное в детстве чувство страха стало для автора своеобразной точкой отсчета, для него это "первое воспоминание". Шефнер, с.7.

Описанное состояние фиксирует не только возраст автобиографического героя. но и отражает состояние сознания определенного времени: "Придет время, когда для всех людей на земле первым запомнившимся впечатлением будет ощущение радости, прелести мира. Но пока что страх прочно закодирован в наших генах". Шефнер, с.9.

Часто проводится своеобразная классификация тех чувств, настроений, переживаний, которые свойственны формирующемуся сознанию. Обычно описываются состояния страха, трусости, умение фантазировать и восприятие прекрасного. Олеша, например, фиксирует отношение к музыке: "В детстве мне было даже не столько интересно слушать, сколько смотреть, как играют – как движется оркестр, как дирижирует молодой щуплый капельмейстер". _

Иногда автор даже моделирует ситуацию, определяя отношение героя к различным явлениям и тем самым показывая, настолько он порядочен, смел, эгоистичен. Раскрывая особенности детской психики, авторы прибегают к экстремальным сюжетным ситуациям, усиливая тем самым внутреннюю драматургию произведения.

Если же основным является сохранение мироощущения ребенка, то зачастую, как отмечалось выше, действия как такового нет или оно не играет существенной роли как катализатор движения повествования. Изображение уходит во внутренний монолог или в систему диалогов, которые с помощью несобственно – прямой речи, коротких описаний от автора или его ремарок соединяются в единое целое. Акцент делается на воссоздание психологического состояния, передачу смены душевных состояний на ассоциативном уровне, и тогда основным является конструирование процесса познания. Происходит реконструкция мироощущения определенного времени, когда социум проходит на уровне отдельных ремарок или внешнего фона.

В данном случае чувства и переживания описываются как бы со стороны, такими, какими они должны были бы быть, проводится реконструкция данного мира через конкретные пространственные положения, ту или иную сюжетную ситуацию. Повествование представляет сочетание описаний места действия, психологических состояний героя и объединяющих их в единое целое комментариев автора.

Очевидно, что при преобладании описания смены психологических состояний налицо существование статического описания, поэтому описания переживаний обычно существуют как в основном тексте (повествовательном плане), так и не менее часто выносятся и в отдельные главки, где автор и пытается воссоздать, чаще всего через внутренний монолог и несобственно прямую речь, свои переживания, впечатления, психологическое состояние. Таковы, например, главки "Кто я?" или "Кто же я?" у В.Каверина.

Подобные вставные главы существуют и у других авторов (например, у Гофф – "Похвальное слово трусости"). В воспоминаниях Г.Медынского "Ступени жизни" они называются «междуглавьями» и фактически являются дополнениями к основному повествованию, включая не только авторские рассуждения о своих первых литературных опытах, так и мысли о времени, о судьбе отца. Они становятся своеобразной преамбулой к последующей более подробной реконструкции внутреннего мира биографического персонажа, где главным приемом организации станут несобственно – прямая речь и поток сознания.

Важное место занимает также изображение процесса чтения или фиксация рассказов взрослых. Катаев перечисляет книжки о приключениях Ника Картера и других героев бульварной прессы, которыми он увлекался, когда был гимназистом. Перечисление, данное без всякой иронии, заменяет харакеристику их восприятия автобиографическим героем: "Кинжал Негуса", "Инесс Наварро прекрасный демон". Поэтому автор ограничивается лишь кратким замечанием от автора – "Пинкертон был написан дубовым языком", Катаев, 4, с.137.

Одной из ролевых функций героя становится участие его в играх. Последние описываются очень подробно, дается классификация игр и подробная их характеристика. Часто в подобных играх моделируется мир взрослых, а иногда, напротив, взрослые играют в игры – история образования "Серапионовых братьев" (в воспоминаниях В.Каверина), описание кафе 20 – х годов ("Бродячей собаки") (в воспоминаниях М.Зенкевича).

Воссоздание психологии ребенка происходит прежде всего на уровне реконструкции собственных воспоминаний о начальном восприятии мира."…И мне было когда – то и три и два года, но пишет не память, а воображение, и пишет не по архивным залежам, а лишь подбирая цветные камушки отшлифованных прибоем ощущений и подрисовывая их наблюдениями над другими детьми, тоже в валенках и варежках, тоже лакомками до ледяных сосулек", – замечает, например Осоргин. Осоргин, с. 13.

Круг впечатлений ребенка вполне определенный – кухня, детская, мамина спальня. При этом мир детства запоминается физически: через звуки, запахи, зримый облик вещей. Поэтому характеристика героя часто и воспринимается как непосредственно авторские, хотя автор не равен повествователю. Происходит это в том случае, когда автор – повествователь передает ряд своих функций внутреннему рассказчику, констатируя модификацию автора на традиционном уровне рассказчика.

Описание героя внешне беспристрастно, он как бы существует сам по себе, вырастая из цепи поступков, жестов и высказываний и постепенно приобретая собственную ценность, значимость.

Автор наблюдает за героем из сегодняшнего дня и в специальных авторских комментариях (чаще всего на внесюжетном уровне) дает ему оценку: "Самое удивительное, что этот мальчик был не кто иной, как я сам, твой старый – престарый дедушка с сухими руками, покрытыми коричневыми пятнами, так называемой гречкой", Катаев, 4, с.16

С другой стороны, автор находится рядом со своим героем, представляет его и иронически комментирует его поступки: "Должен тебе сказать, что тогда маленьких мальчиков было принято одевать как девочек. Когда же в первый раз на мальчика надели короткие штанишки, он был очень горд, то и дело просил маму поднять его к зеркалу, чтобы он мог увидеть свои новые штанишки и ноги в фильдекосовых чулках". Катаев, 4, с.16.

В третьем случае вначале следует обширное авторское вступление и затем на его фоне, как на киноэкране, появляется герой, авторский голос уходит в сторону и звучит уже на уровне закадрового комментария: "а все вместе – и гром, и молния, и музыка, и дневной спектакль – каким-то образом, так же, как и золотой орех, было составной частью рождества". Катаев, 4, с.18.

Чаще всего в подобном описании происходит совмещение точек зрения взрослого повествователя и героя – ребенка. Как отмечалось, оно добавляет к сиюминутным впечатлениям маленького героя ощущение временной перспективы и в то же время придает философскую окрашенность переживаемому автором – то, что прошло, воспринимается не только как "рай детства", но и как нечто потерянное и теперь возвращающееся уже в виде воспоминаний. Таков обычный портрет биографического героя, воссоздаваемый с позиции повествователя: "голодный, усталый, подавленный, подбадривающий себя мальчик стоял, грея руки дыханьем и не сводя глаз с чемоданов и мешков, как строго приказал ему брат". Каверин, с.173. Или: "Я полулежал на диване и о чем-то думал. О чем – то хорошем, потому что здоровый, крепкий мальчишка ничего плохого о жизни еще и не знал. Думать я мог тогда о разном…" Успенский, с.45.

Портрет часто соединяется с описанием различных психологических состояний и небольших (неразвернутых) самооценок: "Меня с ранних лет отличала крайняя чувствительность в отношениях с окружающими". "Самому мне кажется, что я тих и незаметен, но это самообман". Нагибин, с.26, 56.

Третьей составляющей является описание его одежды, иногда данное прямо, в ряде случаев через описание окружающих, Каверин, например, отмечает как ходили гимназисты в то время– в "белых коломянковых гимнастерках". Каверин, с.52.

Характеристика героя дается через непосредственное описание, взгляд со стороны других действующих лиц, систему двойников и масок. Однако, она дополняет или предваряет переход к описанию психологического состояния автора "Двенадцатилетний гимназист идет по городу, подняв воротник шинели. Холодно, воротник легонько трет замерзшие уши. Это приятно, но время от времени все же приходится снимать перчатки и мять уши руками. Шарфа нет, отец приучил сыновей ходить по-военному, без шарфа. Гимназист идет и думает. О чем? Не все ли равно? Вспоминать – необыкновено интересное занятие, и расставшись с Николаем Николаевичем, который изделикатности не признался, что его утомил наш длинный разговор, я лег в постель и – не уснул. Каверин, с. 70–71.

Рассмотрим более подробно обозначенные нами приемы непосредственной характеристики героя. Подобные детализированные описания как внешности героя, так и его костюма, особенностей поведения обуславливают специфику конструирования биографического «я» в мемуарном повествовании, где описание самого героя и его предметного мира равнозначны.

Обычно внешний облик биографического героя создается постепенно, в ходе всего повествования, дополняясь как самим автором, так и характеристикой его другими действующими лицами, описаниями фотографиями, ссылками на другие источники. Подобные отдельные ремарки, разбросанные по всему повествованию, отражают и его возрастную эволюцию. Тем самым отражается и возрастная его эволюция. "За эти годы я стал другим… В кармане пиджака лежала тугая розовая бумажка – паспорт допризывника… А мою взрослость удостоверял студенческий билет". Нагибин, с.62.

При переходе от мира ребенка к другим возрастным состояниям структура описаний меняется. Основным становится изображение развернутой истории формирования личности, ее роста и движения. При этом переход от одной стадии развития к другой четко обозначается, иногда он происходит резко, и это связано с событиями внешнего и семейного мира – значительными социальными или историческими явлениями, потерей близких, изменением места жительства. Событийность становится главным качеством подобного повествования, причем не менее важны и подробные описания изменений личности, выражение ее отношения к миру и окружающему.

Выявление отношения к описываемому или переживаемому оказывается ключом к переходу из настоящего в прошлое. "В неразличимом, сливающемся потоке днейя пытаюсь найти себя и, как это ни странно, попытка удается. Она удается потому, что мною владеют те же самые мысли и чувства. Конечно, они изменились, постарели. Но я узнаю их в другой, более сложной форме. Значит ли это, что я не изменился? Нет, перемены произошли – и это глубокие, необратимые перемены. Но именно они раздернули передо мной тот занавес, за которым в онемевшей памяти хранились мои молниеносно пролетевшие детские годы". Каверин, с.35.

Мы видим, что автор представляет, биографического героя как своего двойника. Чаще всего герой, с которым беседует автор, представляет традиционный для русской литературы образ читателя, близкий автору по взглядам. Именно с ним и беседует повествователь.

Иногда форму двойника принимает один из второстепенных персонажей или самостоятельный фантастический (мифологический) образ из снов или кошмаров, не связанный с отражением внутреннего мира автора. Таковыми являются, например, персонажи воспоминаний Катаева: говорящий кот, "противоестественный гибрид человеко – дятла с костяным носом стерляди". Появление подобных образов обусловлено задачей, которую ставит автор более подробно, разносторонне и на разных уровнях проанализировать биографического «я» героя как в разнообразных ситуациях, так и психологических состояниях.

"Мы были как два каторжника, привязанные к одному ядру. Я умирал, я падал, а он – мой тягостный спутник – безжалостно толкал меня куда-то все дальше и дальше". Катаев, 5, с.167. Изображение персонажей в разных ситуациях углубляет первоначальную характеристику.

Как говорилось выше, не все воспоминания писателей как раз делятся на две разновидности по характеру воспроизведения личных воспоминаний и отношению к конкретным фактам, происшествиям, документам. Первый тип предполагает именно фиксацию разнообразных впечатлений, переживаний, ощущений из которых складывается реконструируемый писателем мир детства.

Второй тип характеризуется хронологическим видением мира, повествование разворачивается от одного факта к другому. Главным в данном случае становится реконструкция биографического «я» в определенной пространственно-временной перспективе в процессе формирования его «я», характер героя расматривается в той или иной ситуации, в соответствии со свойственными его возрасту особенностями."В своем маленьком темно – синем пальтишке с золочеными якорными пуговицами я едва доставал до края маминой жакетки, обшитой тесьмой, так что в то время, как мама отправляла заказную бандероль, ничего особенно интересного в почтовой конторе я не заметил". Катаев, 3, с.46.

Воспринимая свое биографическое «я» в системе других образов произведения, автор и подходит к нему с позиции создания обычного героя. Для этого автор показывает процесс его развития во времени, отражая различные возрастные изменения и состояния и поворачивая его перед читателем разными гранями.

Сосуществование и параллельное бытование в тексте описаний внутреннего состояния и речевой характеристики обуславливают более подробный разговор о своеобразии речевой структуры мемуарного повествования.

В мемуарном повествовании сосуществуют разные речевые потоки, определяемые ипостасями автора. Чаще всего используются несобственно прямой способ организации речи, и поток сознания.

Сам образ автора чаще всего «присутствует» или дан именно через речь, отношение к нему других действующих лиц. "Мы были в том возрасте, когда мальчики собирают коллекции бабочек и жуков, гербарии, хранят в банкуах с формалином морских коньков, морских игл, маленьких стерлядок, как бы вступив в борьбу с самой Смертью". Катаев, 4, с.78.

Подлобные авторские ремарки обычно предваряют план героя. Переживания и наблюдения рассказчика воспринимаются как непосредственно авторские, хотя автор и не равен повествователю. Происходит это в и том случае, когда автор-повествователь передает ряд своих функций внутреннему рассказчику, констатируя модификацию автора в традиционный образ рассказчика.

Следующие приемы характеристики героя – внутренняя речь автора и несобственно – прямая речь, передающая мысли героев, зачастую стоят в художественном контексте рядом, способствуя изображения одного и того же явления под разным углом зрения, что обогащает экспрессивно-стилистический рисунок повествования. План внутренней речи автора находится в диалогических, а не в строго иерархических отношениях с речевым планом героя.

Подобные отношения могут меняться на протяжении повествования, поскольку удельный вес внутренней речи не остается постоянным и определяется в зависимости от возраста автобиографического героя и служит еще одним средством его характеристики. Так, для детского возраста, когда окружающий мир интересует героя больше, чем погружение в глубины собственного сознания, характерно почти полное вытеснение несобственно прямой речи внутренней речью автора. Затем, по мере взросление героя их соотношение меняется, речь героя обретает все более отчетливое звучание, и наконец оба потока начинают звучать на равных, составив своеобразный контрапункт.

Несобственно – прямая речь позволяет читателю сопоставлять высказывания героя и отношение к этому высказыванию автора, тогда как в прямой речи авторская оценка дается в дополнительных комментариях. Оценочная позиция автора на протяжении всего произведения остается в этом плане объективной, что позволяет видеть всех персонажей в развитии, следить за динамикой их размышления.

Речь героя реализуется в двух уровнях: как речь внешняя и как речь внутренняя. Реконструкция мира героя чаще всего начинается авторскими репликами: "Я попробовал разобраться в своих чувствах, понять себя". Эренбург, т.1, с.193. Они и составляют внешний план, через которой в авторское повествование вводится психологическая деятельность персонажа: "Несмотря на мои три года – дурак бяы я был бросать в керосин зажженные спички! Я только хотел опровергнуть утверждение папы, что если бросить в керосин спичку, то наделаешь пожара. Он же не сказал – зажженную спичку!" Катаев, 4, с.169.

Одним из важных приемов реконструкции внутреннего (психологического) состояния героя становится конструирование потока сознания. Имитируя процесс познания, автор выделяет как самостоятельное целое отношение героя к окружающему его миру. Конечно, это не бытовой поток мыслей, который присущ человеку в повседневной реальности, он маловыразителен при непосредственной записи. Здесь идет речь прежде всего о констуировании потока переживаний:

"И так хорошо, утешала я себя, – как старшая младшую, что не впутался в дружбу нашу проклятый секс с дьявольскими своими сложностями, что осталась я девочкой для него, не женой, не женщиной – чем-то, чем никто не станет ему!.." Я тогда не задумывалась, а теперь только – над тем, как он тогда на меня смотрел". Цветаева, 2, с.66.

Основными формами или способами, в которых представляется внутренняя речь является внутренний монолог и несобственно – прямая речь. Ее главным признаком является обращенность к самому себе, именно автору, а не к а втобиографическому герою. Именно поэтому внутренний монолог определяется как наиболее субъективная форма внутренней речи и формально передается средствами внутренней речи персонажа.

По структуре внутренний монолог обычно представляет собой значительный отрезок текста, его отличает экспрессивность, сжатый синтаксис, фрагментарность, обрывистость фраз. Его функция в мемуарном повествовании чаще всего не выходит за рамки характерологической – раскрыть причины побуждений, поступков героя и дать им оценку. Сам герой в открытой и доверительном манере представляет собственное «я». "Тогда я не понимал, что это такое, а теперь понимаю: это пугающее был дедушка, – мамин папа, муж бабушки. – отставной генерал-майор в узком, длином военном сюртуке с двумя рядами медных гладких пуговиц с бакенбардами и покатым лбом царя освободителя. Я любил дедушки и одновременно боялся". Катаев, 4, с.8.

Любопытно, что при этом конкретный факт для героя остается на уровне события, а для автора – одним из звеньев общей повествовательной структуры, способствующей организации художественной системы произведения, предоставляющим возможности и для обобщения, выводов. Вот почему, как отмечалось нами в ходе анализа, так часто соединяются поток сознания, внутренний монолог и несобственно – прямая речь в единое целое или свободно переходят одно в другое.

Приведем пример из воспоминаний А.Штейна: "Ее золотистый пушок над верхней губой, ее выступавшие перед каникулами веснушки, ее сверкавшие милой насмешкой и острым умом глаза и пленяли, и приносили невыносимые страдания, а то, что произошло, когда я пригласил ее на последний сеанс в синематограф «Прогресс» на последний сеанс фильмы "Мацист на войне", до сих пор вызывает у меня содрогание. Ее пропустили, а меня нет. И я заболел. Проклинал билетершу, мысленно размахивал перед ней редакционными мандатами, угрожал ей кинжалом эмира и хотел в Каракумы, на Памир, в Кушку…" Штейн, 1, с.63.

Система повторов ("ее"), имитация разговорной речи ("а меня нет"), определения, сменяющиеся глагольными конструкциями, завершаются косвенной самохарактеристикой, передающей состояние автора. Столь сложное построение описания позволяет автору образно представить один из эпизодов его прошлого.

Кроме реконструкции психологического состояния героя налицо попытка описать чувства такими, какими они должны были быть в то время, но с помощью авторского взгляда на происходящее. Речь автора как бы вклинивается в речь героя, и, хотя повествование идет сплошным потоком, в нем ясно вычленяются по крайней мере два голоса. Иногда они даже подчеркиваются авторскими ремарками:

"Когда кто-то бестактный попробовал припомнить недавнее – пожал плечами. Сухо заметил – кто старое помянет тому глаз вон. Добавил – женский батальон произвел впечатление неприятное". Штейн, 1, с.51. Важно отметить, что несмотря на перебивку одного голоса другим, повествовательный план остается единым, каждый из голосов имеет самостоятельное развитие.

Отмечаемое нами единство и переплетение разновозрастных голосов, переход от одного к другому или их взаимопроникновение, пересечение отчетливо видно, например, в воспоминаниях Эренбурга: "… Он для меня связан с далекой эпохой, когда двадцатидвухлетний юноша, голодный, растерянный, неумный, блуждал между флорентийскими музеями, стихами символистов, различными весомыми, а подчас невесомыми "вечным истинами" и памятью или предчувствием русской метали, забастовок, куполов, чеховской ненужности и чеховской жесточайшей правды". Эренбург. Т.1, с. 129–130.

Иногда несобственно – прямая речь может использоваться и как средство «погружения» героя в прошлое. При этом происходит соединение двух точек зрения – героя и автора: "Едем под Кремлем, крепкой еще дорогой, зимней. Зубцы и щели… и выбоины стен говорят мне о давнем – давнем. Это не кирпичи, а древний камень, и на нем кровь, святая. От стен и посейчас пожаром пахнет. Ходили по ним Святители, Москву хранили. Старые цари в Архангельском соборе почивают, в нагробницах. Писано в старых книгах "воздвижнется Крест Харсунский, из Кремля выйдет в пламени", – рассказывал мне Горкин. Шмелев. Лето господне, с.199.

Автор вспоминает о своем прошлом, об этом говорит сознательная отстраненность от основного действия ("говорят мне о давнем – давнем"), включения сведений, которые не соответствуют опыту ребенка, хотя они не вложены в уста Горкин, но очевидно, что его опыт совпадает с опытом автора.

И, наконец, с помощью несобственно прямой речи может происходить опосредованная передача автором своих чувств. "Русский юноша девятнадцати лет, жадно мечтавший о будущем, оторванный от всего, что было его жизнью, решил, что поэзия – костюмированный бал". Эренбург,т.1, с.107. Она дается как через конкретную авторскую оценку, так и косвенно, через «подключение» разнообразных источников: "Стихи плохие… но они довольно точно выражают душевное состояние тех лет". Эренбург, т.1, с.103.

Приемы выражения биографического «я» разнообразны: они сводятся к реконструкции психологических состояний в разных сюжетных ситуациях). Содержанием становится сложный процесс познания и мышления, кристаллизация взгляда на мир, драматические и напряженные поиски ответа на самые разные вопросы в несходной, меняющейся временной и пространственной перспективе.

Во – вторых, следует также сделать вывод о том, что наряду с изображением героя в конкретных ситуациях с присутствует и речевая организация как плана героя, так и автора. Поэтому наряду с потоком сознания, внутренним монологом и несобственно-прямой речью особое значение приобретают диалоги. Они становятся переходным звеном между собственно описанием и выражением внутреннего состояния автора.

Переход от описания отдельных внутренних состояний к изображению или конструированию психологических состояний в их динамике обусловлено интерпретацией биографического «я» в виде непосредственного участника событий, помещением его в конкретное действие. В данном случае важно изобразить психологию героя, которая должна отличаться от психологии внешнего наблюдателя, повествователя. Основным средством изображения становится "внутренняя речь", речь героя, обращенная к себе, чаще всего выраженная на уровне внутреннего монолога. Иногда используется несобственно-прямая или свободная косвенная речь, близкая по своебразной конструкции к "внутренней речи".

Поскольку, как мы отмечали, динамика повествования в основном организуется через диалог, с целью дополнительной характеристики основного героя и усиления внутренней драматургии действия, в него могут вводиться и диалоги биографического героя и его собеседника наравне с другими действующими лицами.

При этом варианты описания собеседника различны. Если его рассматривать параллельно с героем, он станет восприниматься как его второе «я», которому поверяются самые откровенные мысли и в то же время через разговор с ним четче определяется собственная позиция. Участниками диалога становятся не только читатель, но и различные модификации авторского «я», лирический герой и собеседник.

В подобном диалоге своеобразно проявляются взгляды автора с помощью образа собеседника, его сюжетная роль значительна, он участвует в организации авторских обращений к читателю. Достаточно традиционна и фигура лирического собедника как участника лирических отступлений. Вместе с тем ярко проявляется его позиция. Собеседник – читатель даже получает собственную образную характеристику и может быть сочувствующим, понимающим, откровенно негодующим, ироничным, яростным критиком.

Приведем пример одного из подобных описаний:

"Что-то у нас на елках вывелись золотые орехи! Помню в детстве мы их сами золотили. Это было не так-то легко.

– Подумаешь, как трудно, – скажешь ты.

– А вот представь себе, не так – то просто. Свосем не просто.

– А чего: взял золотую краску, помазал кисточкой орех – и готово дело!

Вот у тебя и получится некрасивый орех, хотя и золотого цвета, да скаким-то бронзовым оттенком, а мутный, крашеный. У нас же орехи сияли как церковные купола, отражая солнце и небо". Катаев, 4, с.17.

Одновременно в авторский план включаются авторские признания, отрывки исповедального характера с самым разным содержанием. Они могут как входить в авторские отступления, так и существовать параллельно им, в виде своеобразных комментариев.