Текст книги "С тобой навсегда"
Автор книги: Татьяна Ковалева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)
– Хочу встретиться вновь. Завтра. Это возможно?
– Да. Завтрашний вечер у меня еще не занят, – так я говорю, а в душе иронизирую над собой.
«Если бы не усилия Кандидата, у тебя, домоседки, ни один вечер не был бы занят».
По правде говоря, я пускаю Петеру пыль в глаза и при этом даже не краснею. Наверное, на рабочем месте секретаря я кое-чему научилась.
Но Петер воспринимает все – словно так и должно быть. Только уточняет:
– Вечер? А днем ты занята? Ведь выходной...
Я просвещаю его:
– Воскресенье в каждом театре – самый рабочий день. А выходной у меня – послезавтра.
Мы подъезжаем. Я показываю ему свой дом.
Петер озирается:
– Кажется, я тут уже был. В тот злополучный вечер.
Я смеюсь:
– Нет, был ты в соседнем доме. Там не моя квартира.
Мой смех воодушевляет Петера на новое предприятие – проводить меня до дверей квартиры. Я не возражаю, я даже думаю угостить его чем-нибудь дома, как водится – чаем или кофе.
Когда мы поднимаемся лифтом, я решаю задачу: какой чай ему предложить: черный, цветочный, фруктовый?.. Он выберет сам. Но почему-то начинают дрожать мои руки – мелко-мелко, почему-то дыхание начинает учащаться.
И у него.
– Люба... – говорит Петер и берет меня за руку.
Лифт здесь останавливается, двери раскрываются.
– Чай? Кофе?.. – в волнении спрашиваю я.
– В лифте? – глаза Петера полны какого-то дурмана.
Но я не понимаю, не могу различить: это он одурманен или он дурманит меня? Петер же говорил, что занимался когда-то гипнозом. Почему-то в прошлый раз это меня чуть-чуть испугало. Теперь не пугает. Мне даже хочется прочувствовать на себе его гипнотическую силу.
– Что в лифте? – не понимаю я.
– Чай... – Петер взволнован не меньше меня, он так сильно сжимает мне руку, что я даже чувствую боль.
Морщусь. Мы выходим из лифта.
Кажется, ноги еле держат меня. Сильнее дрожат руки, и я никак не попаду ключом в замочную скважину. А когда попадаю наконец, то не могу открыть – замок не слушается меня.
В это время рука Петера ласково ложится мне на плечо. Я вздрагиваю и замираю, прижимаюсь лбом к двери.
«Что со мной?..»
Я чувствую, как Петер, склонившись сзади, нежно-нежно целует меня в шею... потом куда-то за ушко – не может удержаться. Мне очень приятны эти неожиданные поцелуи, но отчего-то слезы вдруг наполняют глаза. Я, конечно, справляюсь с ними. Я улыбаюсь теперь, я чуть-чуть запрокидываю голову и чувствую теплые губы Петера у себя на ключице. А руки его – большие и сильные – крепко сжимают мне плечи. Его дыхание опаляет мою шею. Мне становится горячо...
Я поворачиваю в очередной раз ключ, и дверь открывается. Мы прямо-таки вваливаемся в прихожую – мы словно привязаны друг к другу.
Я смеюсь, тянусь рукой к выключателю.
– Не зажигай свет! – просит Петер.
Но я зажигаю свет. И смеюсь громче, и пытаюсь оттолкнуть Петера от себя. Но старания мои напрасны, он – как скала. Я смотрю в глаза его и как будто таю: все слабеют мои руки. Я ничего не могу с собой поделать: знаю, что мне нужно оттолкнуть его, но не хочу этого. Или он гипнотизирует меня, завораживает своими васильковыми глазами, или... я влюбилась.
Вижу, взгляд его, прямо-таки дарящий тепло, медленно погружается в вырез моего платья – туда, где слегка выступают ключички, и ниже – где белеет грудь.
– Ты так хороша, свежа... – шепчут едва слышно его губы. – Ты сводишь меня с ума...
– Петер... – вздыхаю я и больше не могу произнести ни слова.
Губы его спускаются ниже ключиц...
Вздох – судорожный, внезапный – вырывается из моей груди. Я прижимаю к себе его голову, тереблю пальцами жесткие волосы. Что-то шепчу в ответ. Что же? Если б мне не было так одуряюще приятно, мне бы стало сейчас очень смешно, потому что я все еще предлагаю Петеру угощение:
– Чай?.. Кофе?..
Губы его начинают путешествие вверх.
– Кофе... – шепчет Петер. – Или чай... чай... а может, кофе... – он, должно быть, тоже не очень-то думает о том, что в эту минуту говорит.
Он накрывает губы мои поцелуем – страстным, внезапным. И сжимает мне плечи, и прижимает к прохладной стене.
Голова моя идет колесом. Я едва не задыхаюсь от возбуждения. Своей грудью я чувствую, как в таком же волнении вздымается его грудь. Руки мои охватывают его спину – то же, что гору, – крымскую Медведь-гору...
«Он же великан! Настоящий великан».
Когда Петер начинает опять целовать мне шею, я уже так накалена, что едва не вскрикиваю. Руки мои внезапно сами по себе обращаются в лапы кошки. Пальцы, как когти, впиваются ему в спину. Петер вздрагивает, отпускает меня на секунду, и тогда я с силой отталкиваю его.
Петер смотрит на меня недоуменно.
– Уходи! – говорю я ему в лицо.
– Почему, Люба? Что случилось?
«Сережа никогда не целовал меня так. Он всегда был нежен. Он был идеален. Он был... – я не хочу продолжать этот логический ряд; я помню, каким был Сережа. И руки мои у него на спине никогда не обращались в лапы кошки!..»
– Уходи! И не приходи больше!
– Но почему?
– Не надо объяснений.
Скорее всего в глазах моих в эту минуту горит огонь. В свете этого огня Петер Фолькер, который только что был львом, становится ягненком.
– Люба! Я обидел тебя?
Я не могу ответить на этот простой вопрос, потому что сама не понимаю себя. Думаю, что именно то состояние, в коем я пребываю сейчас, и называется – закусить удила. Я их «закусила» крепко.
Подойдя к двери, я распахиваю ее настежь.
– Уходи, Петер! Чая не будет.
Он растерянно (но не жалко, нет!) разводит руками, с сожалением оглядывается на меня и выходит на лестничную площадку. Останавливается возле лифта, опять оглядывается.
Я закрываю дверь.
Слышу, лифт загудел через минуту. Слышу, раскрылись дверцы. Лифт ушел.
И тут силы оставляют меня. Я сползаю по стенке на пол, я сижу на корточках в уголке и плачу. Я в прямом смысле слова заливаюсь слезами и размазываю макияж.
Я такая одинокая сейчас в этой полупустой прихожей. И несчастная... Несколько минут назад эта прихожая не казалась мне пустой. Она была самой наполненной из всех прихожих в мире. Она полна была любви, которую я непонятно почему прогнала. Дура я, дура! Прогнала собственное счастье! Все произошло так внезапно и непонятно... Почему? Почему?..
«Понятно, тебе не по сердцу Кандидат. Он, кроме своей мамы, вряд ли кому-то вообще по сердцу. Но Петер-то тебе чем не угодил? Красавец-парень, герой-любовник. Или ты не заметила, как глазели на него в театре девушки с сигаретками? Что ты хотела своим поступком сказать?»
Я плачу навзрыд.
Теперь я думаю, что тот человек, который сумеет понять веяния души, капризы сердца и взбалмошные поступки старой девы, должен быть как-то по-особому отмечен Господом.
Уже за полночь, когда запас моих слез иссякает, а мысли теряют остроту, я поднимаюсь из угла. Тяжко вздыхая, сбрасываю с себя одежду и босыми ногами прохожу по платью в ванную.
Я долго стою под душем. Прохладная вода остужает мое разгоряченное сознание.
«Кто виноват? Конечно, не Петер... Может, он только чуть-чуть поторопился. Но он не был груб. И он, наверное, может быть хорошим любовником. О, да! Он умеет заворожить... и понимает толк в ласках... Ведь даже Сережа никогда не целовал меня так, чтоб я забывала себя и чтоб руки мои обращались в лапы кошки! Ах, Петер, зачем ты ушел? Зачем ты послушался меня, милый Петер? Неужели не знаешь, как капризны могут быть женщины?..»
Я выключаю воду.
«А может, он не ушел? – загорается в сознании сумасшедшая мысль. – Может, он все еще ждет возле лифта? Ждет, что я одумаюсь?
Не вытираясь, я накидываю махровый халат на плечи и бегу в прихожую. Тихонько открываю дверь и смотрю в полутемный коридор. Никого нет на лестничной площадке. Во всем доме, еще не полностью заселенном, царит тишина.
Я захлопываю дверь и прижимаюсь к ней спиной.
«Совсем с ума сошла от такой жизни!»
Не задумываясь особо, от какой «такой» жизни я схожу с ума, вытираю полотенцем волосы и ложусь спать.
«Петер, Петер...»
ОЖИДАНИЕ
«Петер, Петер...» – моя первая мысль поутру.
На работу я иду в подавленном состоянии. Я даже не выспалась, ибо мне снились какие-то кошмары. По дороге припоминаю... Я видела во сне взволнованное море и доисторических животных типа лох-несского чудовища, глядящих на меня из глубины...
Едва я сажусь за стол в приемной, – начинаю ждать. Он придет, он не может не прийти. Он же умный человек и как будто знает, как обращаться с женщинами. И со строптивыми тоже! Он мужчина наконец и должен уметь прощать! А если он прощать не умеет, то о нем не следует и думать, не следует жалеть.
«Нет, нет! Он не такой!»
Я жду активно – барабаню пальцами по столу. Поминутно оборачиваюсь на входную дверь.
А может, он позвонит? Я гляжу на телефон городской связи.
«Ну же! Звони!..»
Но телефон не звонит. Он сегодня вообще как будто умер.
Так проходит час, потом другой. Я поглядываю за окно, кусаю от расстройства ногти.
«И что это на меня нашло вчера! Без сомнения, он поспешил: нельзя так – очертя голову – бросаться на женщину в атаку в первый же вечер... – пытаюсь разобраться. – Женщина (не всякая, конечно, но, думается мне, в подавляющем большинстве) – существо достаточно пассивное и несколько инертное. Женщина любит в общении с мужчиной плавность, мягкость. Ей нужно успеть привыкнуть к этому мужчине, привыкнуть к динамике, к малейшим изменениям в его поведении. Ей нужно успеть почувствовать себя, взлелеять ростки своих эмоций. И только тогда... оглядевшись по-хозяйски в себе и в нем, позволить себе и ему... переход в новое качество! – тут я усмехаюсь горько. – Я такая умная – аж тошно! А совсем одна! Я могла бы вчера и помягче не позволить ему. Непременно нужно было человека выгонять? Унизить? Чтобы человек, который вдруг стал тебе дорог, стоял в растерянности возле лифта? Взбалмошная, неуправляемая... почти социально опасная... Тебе в дурдоме – самое место. Нет, не случайно, не случайно... ты одна!»
Я вздыхаю, глядя на телефон.
«Хватит уже ругать себя. Нет смысла. Он не придет. Если бы его приход хоть чуточку зависел от степени моего самобичевания, я бы сейчас изругала себя до смерти! Я бы сплела для себя плеть! И вообще надо что-то менять в своей жизни. Вот хотя бы стиль. Никогда, ни при каких обстоятельствах – не ругать себя, не внушать себе ежедневно того, что ты глупая и не приспособленная к современной жизни женщина».
В эту минуту резко звонит городской телефон.
Я подскакиваю, как ужаленная. Хватаю трубку.
Но тут же угасаю. Это звонят из слесарных мастерских – выполнили наш заказ, сделали «станки» для нового спектакля.
Едва не плачущим голосом говорю:
– Обождите минуточку. Я переведу телефон на кабинет начальника.
К концу дня я немного успокаиваюсь, почти смиряюсь с мыслями, что он не придет. Не придет никогда. И никто в этом не виноват, кроме меня самой. Впрочем, я приблизительно знаю, где он живет. Но это ничего не меняет. После того, как я его прогнала, – пусть и не совсем справедливо, – я ни за что не сделаю первый шаг.
В открытое окно чуть-чуть веет ветерок. Он приносит ко мне нежный аромат тюльпанов. Я смотрю на цветы, стоящие на краешке стола. И сердце мое плачет...
Тут я вздрагиваю от того, что дверь в приемную открывается. Нет, это не Петер! Это... вечный Кандидат.
«Что-то давно его не было!..»
Кандидат тихо прикрывает за собой дверь, настороженно озирается, как-то по-особому щурит глаза. Мне думается сейчас, что именно так щурят глаза пограничники, ревниво оглядывающие рубежи своей страны, – не внедрился ли на охраняемую территорию вражеский лазутчик?
«Не иначе девушки с сигаретками настучали ему про вчерашнее посещение Петера!»
Кандидат останавливает взгляд на цветах:
– Ты одна?
– Увы!
– Можно войти? – это он топчется возле моего стола.
– Входи, – отвечаю как ни в чем не бывало.
Он пялится на цветы ненавидящим взглядом, он прямо-таки прожигает дыры на них:
– Вот... зашел за тобой, Люба. Съездим, пожалуй, куда-нибудь, повеселимся...
Мои губы кривятся в ехидной улыбке:
– Ты имеешь в виду – поужинаем в ресторане?
– Да. А что? – глаза его становятся обтекаемо-круглыми, это у него такая защитная реакция. – Чем не веселье? Покушаем вкусненько, закажем музычку.
– Музычку? Вот новость... Никогда не любила ресторанную музыку!
– Да? Напрасно! Вот это, например...
Тут Кандидат вытаскивает из кармана пиджака мятый носовой платок и, помахивая им над головой, начинает притопывать и медленно кружиться вокруг своей оси. При этом он неплохим тенором и довольно громко поет:
Меня милка не целует,
Говорит: потом, потом...
Я иду... Она – на печи
Тренируется с котом...
Танцующий и поющий толстый-претолстый Кандидат – довольно впечатляющее и трогательное зрелище. Он даже кажется мне симпатичным, милым в эту минуту. И еще – верным, приходящим на помощь другом.
Я улыбаюсь, я готова рассмеяться.
Кандидат доволен произведенным эффектом, танцует еще и поет что-то...
В этот момент отворяется дверь кабинета завпоста, и появляется Петр Петрович. Разумеется, по прихоти всесильного случая Кандидат не сразу замечает моего начальника, ибо повернут к нему спиной. Кандидат продолжает пританцовывать, притопывать и напевать, а Петр Петрович поверх очков сурово взирает на его комическую фигуру, блистающую лысину и лоснящиеся в известных местах широченные штаны.
Наконец Кандидат поворачивается к Петру Петровичу лицом и столбенеет с раскрытым ртом; он несколько секунд таращится на моего начальника, потом с громким клацаньем зубов закрывает рот:
– Ой, простите! Увлекся...
– Ничего, ничего, молодой человек! – хмыкает завпост. – Продолжайте. Вы нам не мешаете... А минут через пятнадцать мы вызовем «Скорую»...
Начальнику моему не отказать в хорошем чувстве юмора. И я позволяю себе сдержанный смешок. Кандидат тоже издает какой-то всхлип и отходит в уголок, к стулу, на коем и замирает.
Петр Петрович отдает распоряжения по поводу оплаты за «станки», подмигивает мне незаметно и удаляется к себе в кабинет.
Настроение мое значительно улучшилось. Но все же я отказываюсь:
– Нет, Вениамин... Что-то мне сегодня не до ресторанов.
– Почему? – огорченно приподнимается со стула Кандидат и вытирает платочком потное лицо.
– Извини, я неважно себя чувствую.
Он критически оглядывает меня:
– Да, что-то вроде есть... – и опять косится на букет. – Ну тогда я тебя просто покатаю!
– Нет, спасибо! – я тревожно гляжу за окно и думаю, что появление Кандидата сейчас совсем некстати, – ведь рабочий день мой кончается и есть вероятность, что придет Петер, придет, как вчера, и я говорю Кандидату: – Нет, у меня единственное желание – поскорей добраться до кровати и накрыться одеялом с головой.
И это истинная правда! Других желаний у меня нет. Я чувствую себя разбитой и опустошенной. И, что самое обидное, поблизости не наблюдается источника, способного исцелить мой «недуг» и наполнить меня.
Кандидат с готовностью крутит на указательном пальце ключи от машины:
– Хорошо, Люба, я подкину тебя до дома.
«Право, от него не отвязаться!..»
– Нет, Веня! Спасибо, дорогой... – я начинаю тихо злиться. – Пойми! Я вообще хочу побыть одна.
– Ну хорошо, хорошо! Так бы и сказала. – Он, обиженно поджав губки, покидает кабинет. – До завтра!..
И дверь захлопывается.
С его уходом ничего не меняется. Нет у нас с Петером никакой динамики отношений. Время подошло, а дверь не открывается, телефон молчит.
Вздыхаю горестно, убираю бумаги со стола, собираю сумочку, поднимаюсь – хочу закрыть окно. И вижу на улице, на стоянке чуть в стороне знакомый лимонно-желтый «мерседес». И Кандидат прохаживается рядом, исподлобья поглядывает по сторонам...
Я качаю головой:
«Понятно, устроил наблюдательный пункт».
Оставив окно открытым, я опять сажусь за стол. Извлекаю из ящика бумаги. Я работаю...
Вот и Петр Петрович запирает дверь кабинета, взглядывает на часы:
– Вы еще работаете, Люба?
– Да, Петр Петрович, посижу немного...
Он улыбается приветливо:
– Не задерживайтесь. Новая квартира ждет.
Когда он уходит, я с минуту размышляю над его пожеланием:
«Что-то он такое сказал? Квартира ждет... Ну конечно же! – на меня нисходит озарение и приятно сжимается сердце. – Не квартира, а наверняка Петер ждет меня возле квартиры! Зачем ему являться в театр, светиться здесь, если он знает, где я живу? Без проблем!»
Я подхожу к окну.
Кандидат все еще дежурит...
«Какой неусыпный страж!»
Закрываю окно, запираю приемную. И выхожу из здания через черный ход – бригадир машинистов сцены любезно открывает мне дверь пандуса.
ТЮЛЬПАНЫ ИЗ АМСТЕРДАМА
Однако ни возле моего дома, ни тем более возле квартиры, под дверью, меня никто не ждет.
«Что ж, ты сама того хотела!.. Чего хотела, того и добилась. Никакой личной жизни... Глупая, безрассудная! А как же новый стиль?»
Я вхожу в квартиру, останавливаюсь в прихожей возле нового зеркала. Делаю попытку улыбнуться себе.
«Ты умница-разумница! Так их всех! Одного выгнать, от другого сбежать! По боку их! А сама – под одеяло. С головой уйти от этого странного, жестокого мира, забыться. Правильно, дорогая, драгоценная...»
Кажется, именно так я сейчас и поступлю, если никто не явится.
И здесь, действительно, над самой моей головой раздается звонок. Бодрый, даже веселый какой-то, – он оглушает меня. И еще я в некоторой растерянности:
«Кто это? Петер или Кандидат?..»
Кто бы ни был! Не следует спешить открывать дверь.
Я кладу руки на замок и считаю до тридцати.
Звонок повторяется. Тогда я открываю.
Это Петер. И даже не один, а с каким-то человеком, который держит в руках большую корзину с тюльпанами. Петер смотрит на меня очень серьезно и чуть-чуть вопросительно. Он как будто полагает, что этот момент многое решает в его жизни. А тот человек тоже смотрит на меня и как-то очень уважительно улыбается. Я думаю, что это друг Петера, – тот врач, у которого Петер сейчас живет.
«Какой ловкий ход! Привел друга, чтобы избежать разборок?»
Я отступаю на шаг, приглашаю их срывающимся голосом:
– Проходите...
Прокашливаюсь.
Но они не спешат проходить. Петер принимает у того человека корзину с цветами, дает ему какую-то не нашу купюру (я догадываюсь: за услуги) и один заходит в квартиру. Обе руки Петера заняты, поэтому дверь он закрывает спиной. Так и остается стоять, прислонившись спиной к двери.
– Петер... – смотрю я на него вопросительно.
Он ставит корзину к моим ногам:
– Вот это... точно из Амстердама!
Я наклоняюсь, нежно трогаю цветы руками, поправляю узкие длинные листы – влажные и прохладные; цветы вздрагивают. И даже чудится, что они тянутся ко мне.
Я не могу им не улыбнуться:
– Боже мой! Какое чудо! – бросаю быстрый взгляд на Петера. – Но они же... наверное, дорогие. Это целое состояние!
Петер вздыхает облегченно, убедившись, что его подарок принят. Пожимает плечами:
– Извини меня, Люба. Я вчера... повел себя... не очень. Не сдержался. Но, признаюсь тебе, мне и сейчас нелегко сдерживаться – ты так прекрасна! Руки мои сами тянутся к тебе. И я ничего не могу с собой поделать.
В такие моменты глаза всегда подводят меня – полнятся слезами. Так и сейчас.
– Ты меня тоже извини, Петер! И я повела себя не лучшим образом. А сегодня весь день пытаюсь себя понять. Кажется, я боялась потерять голову, боялась переступить грань. Ты бы потом первый не простил мне этого.
– Нет, это я потерял голову и переступил грань, – настаивает Петер. – Я за это винюсь, но не раскаиваюсь. Я будто погрузился на мгновение в волшебный сон.
– А ты дерзкий, – я улыбаюсь, присаживаюсь на корточки и зарываюсь лицом в цветы.
«Как нежен их аромат!»
Слышу, Петер подходит ко мне сзади. Он берет меня за плечи, помогает подняться.
Вот мы стоим с ним лицом к лицу. Близко-близко.
Я стою – чуть-чуть запрокинув голову, потому что он много выше меня. Он – прекрасная скала в Альпах, а я – восторженная путешественница, взирающая на ее вершину. Это, конечно же, скала любви...
С нее доносятся до меня приятные речи:
– Сон этот так взволновал меня. Я растерял все свои силы, я потерял себя. Я будто глотнул дурмана и уже не хочу возвращаться в реальность. Чудное видение не отпускает меня. Имя твое – Любовь...
Я гляжу в глаза его – высокое ясное небо; я гляжу на губы его – сладкий грех. И зажмуриваюсь – крепко-крепко, и кладу голову ему на грудь.
– Можно?.. – тихо спрашивает он.
Я киваю и открываю глаза.
Я вижу, как он сейчас прекрасен. Я почему-то этого не видела вчера. Он – легендарный Зигфрид. В нем сила и любовь! Голова моя кружится, но Петер вовремя поддерживает меня. Лицо его уже совсем близко. Дыхание обжигает меня; дыхание любимого (да, да, любимого!) так вкусно! Аромат тюльпанов в сравнении с ним – ничто!
Петер нежно целует меня в губы. Но уже не так, как вчера. А как – я понять не могу. Во всяком случае руки мои вовсе не думают обращаться в лапы кошки. Руки мои – тонкие сильные лианы сейчас; они обвивают плечи его и шею. И они – словно живут сами по себе. Они не слушаются меня. Я бы и рада придержать их немного, да не могу. Они ласкают шею ему, взлохмачивают волосы на затылке... Руки мои покоряют Зигфрида, ему нравятся их ласки.
Петер отпускает мои губы:
– Достаточно?
Мне бы хотелось еще. Однако я киваю. Иначе вчерашняя моя выходка не имела бы никакого оправдания.
И все-таки не удерживаюсь: оставляю на его губах свой недолгий благодарный поцелуй. Это чтобы мой Зигфрид был увереннее, чтобы знал – он мне приятен, если не сказать большего...
Я отхожу к зеркалу и причесываюсь. Я краем глаза вижу, как зачарованно смотрит на меня Петер, будто я не просто причесываюсь и встряхиваю белокурыми лохмами (именно лохмами, ибо волосы мои сейчас почему-то невероятно перепутаны), а совершаю некое таинственное мистическое действо, будто я жрица какая-нибудь. Жрица любви – вернее всего. В чистом, конечно, светлом, возвышенном значении этого выражения, – если таковое вообще возможно!
Петер приобщается к таинству: поправляет один локон у меня на виске...
Мужчины вообще неравнодушны к женским волосам. Особенно – к длинным. Сколько раз я наблюдала где-нибудь в метро или в парке: если девица хочет привлечь внимание парней, она начинает встряхивать волосами (если, конечно, есть чем встряхивать!). Весьма примечательно: и парни, и даже иные солидные мужчины, как по команде, начинают оборачиваться на этот «трепещущий флаг». Я думаю, это не просто уловка «озабоченных» женщин и девиц, – проглядывается тут и природа, естество. Иная глупышка и не понимает, зачем головой трясет, а трясет, привлекает, приманивает... Я же эти азы уже давно понимаю. И причесываюсь сейчас не спеша: и так повернусь, и эдак. Волосы мои, и правда, хороши. Пышные, блестят... В детстве ребята говорили, что на мой волосок, как на леску, можно рыбу ловить.
Я причесываюсь, а Петер смотрит.
Так проходит минут пять. Мне кажется, так может пройти и больше времени. Петер, кажется, не устанет смотреть, как я причесываюсь. А я не устану от того, с какой очарованностью он на мое действо взирает.
– Я хочу есть, – говорю ему. – Не пригласишь меня в ресторан?
– В самый лучший! – с готовностью восклицает он.
– Нет, не надо в самый лучший. Это далеко! Давай найдем что-нибудь поближе... Я тут видела новую гостиницу недалеко. При ней ресторан. «Агат». Испытаем?
Петер берет меня за руку. И поднимает ее высоко, будто эта рука королевы. Он торжественно выводит меня из квартиры. Улыбается довольный...
Со стороны мы выглядим, наверное, глупо. И даже совершенно точно – мы глупо выглядим. Король и королева на лестничной площадке возле лифта, на дверях которого уже кто-то что-то написал (хорошо, что Петер практически не понимает по-русски, не то бы он заинтересовался этим граффити!). Однако нам сейчас неважно окружение. Вокруг нас уже образовался свой иллюзорный мир, как вокруг всяких влюбленных. Этот мир розовый (а может, тюльпановый!). И нам в нем очень хорошо.
Взявшись за руки и мало что замечая вокруг, мы идем по недавно заасфальтированной дорожке в сторону гостиницы «Агат».
Ох уж эти новостройки!
В одном месте дорожку переехал гусеничный трактор и оставил на ней комки жирной липкой грязи. Мы преодолеваем это опасное место на цыпочках. Петер поддерживает меня под локоть. В этот момент я почему-то вспоминаю Сережу.
«Ах, как это было давно! Будто уж в другой жизни!»
Сережа взял бы меня сейчас на руки. А Петер поддерживает под локоть. Я невольно сравниваю их... До меня сейчас доходит, что они просто несравнимые; они очень разные, и сравнивать их, а тем более делать из сравнения какие-то выводы – глупо. Потом я думаю, что многие уж годы сравниваю с Сережей разных людей. Быть может, поэтому я до сих пор одна?.. Может, кто-нибудь из них тоже был несравним... с прошлым? И был весьма достоин... Но только не Кандидат.
Я смотрю на Петера. Он мужчина. Он действительно похож на Зигфрида, о котором я читала в детстве. А Сережа был совсем молодой. Юноша, мальчик... Он мужчина был в душе. И я была не та – совсем девочка. Таких – озорных, легкомысленных, веселых – только и следует носить на руках. Сейчас я – женщина. К женщине и отношение другое. Женщину полагается поддерживать под локоть. Петер отлично чувствует разницу между принцессой и королевой.
Я с благодарностью смотрю на него. А он смотрит на меня с любовью. От этого взгляда его замирает мое сердце...
... Но вот и гостиница – посреди пустыря. А рядом – ресторан. Двухэтажное невыразительной кубической формы здание.
В вечерних сумерках ярко горят большие окна. Мы поднимаемся по ступенькам. Слышим приглушенные звуки музыки. Публика уже веселится в зале...
Но здесь немноголюдно. Видимо, сказывается малозаселенность района. Заняты не более половины столиков.
На эстраде в углу – группа музыкантов. Когда мы входим, они играют что-то из ресторанно-похмельно-хрипловатого, из полублатного-полуэмигрантского, с дурным вкусом – как раз то, что я очень не люблю; ухо мое этого просто не переносит. Но не поворачивать же обратно?! К тому же меня несколько успокаивает, что исполнение не очень громкое.
«Все нормально! Все нормально! – твержу себе. – Можно показать Петеру и эту нашу грань».
Мельком оглядываюсь на него. К моему удивлению, Петеру, кажется, нравится такая музыка...
Нас встречает пожилая женщина-администратор и проводит к уютному столику у окна. Наметанным глазом она быстро угадывает в Петере иностранного гостя. Заговаривает с ним по-английски. Он отвечает. Они, как будто, обмениваются любезностями. Потом администратор подает Петеру меню. Петер передает меню мне. Все блюда именованы здесь по-английски, по-русски и почему-то по-фински.
Я удивленно вскидываю брови.
Петер поясняет:
– Совместный с финнами бизнес.
Я киваю, отчеркиваю ногтем несколько блюд. Петер склоняется, прочитывает то, что я выбрала, а когда мы поднимаем глаза, видим перед собой вместо администратора официантку – совсем молоденькую, почти девочку. Она принимает заказ и исчезает – будто ветром уносит пушинку.
Меня удивляет быстрота, с какой нас обслуживают.
За едой говорим о том о сем. Петер делится некоторыми впечатлениями от съезда, радуется, что и в деловом, и в научном отношениях приехал в Петербург не напрасно. Очень любопытным показался доклад академика Генералова.
Вдруг без всякого перехода Петер говорит:
– Люба, я хочу в лес.
– Сейчас? – у меня вилка едва не выпадает из руки.
Он смеется сам над собой:
– Нет, не сейчас, конечно. Например, завтра... Ты говорила, что у тебя выходной.
– Да, завтра выходной.
Глаза его становятся мечтательными:
– Понимаешь, я давно хочу побывать в настоящем дремучем русском лесу.
– Чтоб страшно стало? – улыбаюсь я.
– С тобой мне не будет страшно, – усмехается он. – С тобой я – хоть на край света!
– Хорошо! – я осторожно промокаю салфеткой уголки рта. – Могу предложить тебе завтра поход за грибами. Я слышала, что сейчас много белых грибов. Люди привозят по двести, по триста штук.
– По триста штук! – Петер недоверчиво качает головой.
Но мне почему-то кажется, что он сейчас просто насмехается надо мной.
Хочу сказать ему что-нибудь колкое, но в этот момент музыканты на эстраде «ударяют по струнам и клавишам». Они покушаются на репертуар «Queen»... От их дерзости у меня вздрагивает сердце. Я вслушиваюсь с минуту... Но вообще-то ничего! Эти ребята кое-что умеют и кроме «Постой, паровоз; не стучите, колеса...». Держатся весьма на уровне. Хотя, конечно, подражание – всегда подражание.
Петер говорит, что у него есть двоюродный брат Артур. Он меломан-фанатик. И лично был знаком с музыкантами из группы «Queen». У него есть альбом с их автографами. Артур через день хвастает, что дважды пил пиво в обществе Фредди Меркюри. Друзья подтрунивают над Артуром, делают вид, что не верят. Тогда Артур очень злится.
Музыканты, «отработав» песню, «выложившись на всю катушку», минут пять отдыхают.
Теперь Петер имеет возможность говорить не так громко:
– Я сейчас подумал: неплохо было бы пригласить тебя ко мне в Лейпциг, познакомить с друзьями, с Артуром. Они бы тебе понравились...
Теперь я усмехаюсь:
– Я же отказалась от работы у тебя.
– Это неважно. Есть масса других возможностей. Например, в качестве...
Он делает паузу. Слух мой обостряется – так хочется услышать; я едва не наклоняюсь вперед...
Но Петер не успевает договорить.
Кто-то из музыкантов берет микрофон:
– А теперь, господа, спецзаказ!.. Для красивой девушки, блондинки за вторым столиком у окна мы изобразим что-нибудь из фольклора...
Я с любопытством озираюсь по сторонам. До меня не сразу доходит, для кого заказана музыка. А когда доходит наконец, я почему-то готова провалиться сквозь землю.
Петер, не знающий языка, никак не реагирует на объявление музыканта. Петер видит, как я напряглась, и относит мою реакцию на свой счет – связывает с недосказанной фразой.
Между тем публика с интересом поглядывает на меня.
– В качестве... очень близкого друга, – произносит наконец Петер.
Я пожимаю плечами. Напряжение мое не спадает. Я опять оглядываю зал. На этот раз пытаюсь отыскать человека, заказавшего музыку для меня. Некое подозрение начинает шевелиться в моей голове – совсем слабое, неясное, оно еще даже не способно оформиться в мысль...
Нет, я не могу угадать, кто заказчик.
Наконец музыканты начинают... начинают с лирического «Мой костер в тумане светит», потом плавно переходят к лирико-драматическому «На муромской дорожке»... Они выдают настоящее попурри. Мелодии всем известных песен сменяют друг друга, ласкают слух. Я несколько расслабляюсь, подозрение мое так и не оформляется в какую бы то ни было отчетливую мысль... И вдруг музыканты, озорно перемигнувшись, выпускают на авансцену девицу с аккордеоном. У нее – губы в пол-лица да еще ярко напомаженные и сногсшибательное «мини» (настолько «мини», что из-под аккордеона видны только ноги).
