Текст книги "С тобой навсегда"
Автор книги: Татьяна Ковалева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)
Я выхожу из-за ширмы:
– Встретили их вместе – это еще ничего не значит.
Надежда вздыхает:
– Еще как значит! Их было не растащить... Видела бы ты, как он на нее смотрел! Прямо поедал глазами! Верка так пирожные поедает – ненасытно.
Вера вздрагивает, пускается в атаку:
– Сладко кушать не запретишь! Все равно замуж не светит. Так еще и в удовольствиях себе отказывать?.. Да и Ленку ты сегодня сама видела. Вон красавица какая! Будь я на месте того мэна, вообще бы ее не отпустила. Схватила бы за руку и так до конца жизни держала бы!
– Ты что – из этих? – подкусывает Надежда. – Из обезьянок? Никогда не замечала.
– Девушки, не ссорьтесь! – вмешиваюсь я.
Вера поворачивается ко мне:
– Хорошо тебе! Всегда при мужчине...
Я улыбаюсь:
– Какой там мужчина?
– Не скажи! – вдруг напирает на меня Надежда. – Не за рубль двадцать! Тот, у Ленки, конечно, красавчик, но какой в материальном положении – еще вопрос. А твоего толстячка Кандидата мы знаем. Наверное, его мама сынку своему носки не штопает... Да и сама ты почему за него держишься?
– Я не держусь! С чего ты взяла? – разговор перестает мне нравиться.
– Держишься, держишься! – с улыбочкой кивает Надежда. – А если не держишься, отдай его мне.
– Бери! Добро такое... – вспыхиваю я. – Еще сто рублей тебе впридачу дам!
– Девочки, не ссорьтесь, – вскрикивает Вера.
Я беру себя в руки:
– Вот еще! Из-за Кандидата ссориться.
Однако легкая беззлобная перебранка еще продолжается с полчаса – пока мы готовимся ко сну. Мы слишком хорошо друг друга знаем – и слабые места, и сильные, – чтобы конфликтовать по-настоящему. Мы хорошо «притерты». Мы давно научились обходить острые углы...
Утром, часов в десять, кто-то стучит к нам в дверь. Мы только что поднялись, мы – в неглиже и не готовы к приему гостей.
– Кто? – спрашивает Надежда.
Мы совершенно уверены, что это кто-то из девушек с нашего этажа – за какой-нибудь мелочью.
А из-за двери – ни звука.
Мы переглядываемся, сталкиваемся у зеркала.
– Подождите! – говорит Вера, а сама устремляется к двери.
Мы шипим на нее.
Пару минут приводим себя в относительный порядок.
– Открывай!
– Запускай!
Хохочем. Вера открывает дверь...
– Разрешите?
Заходит парень. Высокий стройный блондин с яркими синими глазами...
«Господи! Какой красавчик!»
И без стеснений парень, уверенный в себе. Вошел и сразу – в центр комнаты. Не трется у двери, не держится за стенку – не из застенчивых то есть. Решительный.
– Вера, Надежда, Любовь?
– Мы, – говорит Надежда, а сама мне подмигивает – дескать, тот самый, мэн вчерашний.
– А Елена? – спрашивает парень.
– Что Елена? – не понимает Надежда.
– Елена где? – он дарит ей ослепительную улыбку.
– А Елена... – начинает Вера (она так и тает).
Но Надежда перебивает ее:
– Стоп! – и поворачивается к парню. – Какая такая Елена? Вы о ком?
– Иноземцева Елена, – парень как будто удивлен.
– Ах, Иноземцева! – вдруг вырывается у меня. – Так это я!
Надежда смотрит на меня удивленно:
«Ну ты даешь, старуха!»
– Нет, не вы! – парень смотрит на меня вскользь.
– Как это не она! – всплескивает руками Надежда и смотрит на Веру. – Это же она? Или ты знаешь другую?
Вера начинает понимать игру:
– Да, это она! Лена Иноземцева собственной персоной. Посмотрите, молодой человек: разве есть прекрасней?
– Не красавица, конечно! – фыркаю я. – Но все же! Обратите внимание.
Парень улыбается:
– Хорошо, девочки! Нет так нет!
И уходит.
Но, оказалось, – не надолго.
Через десять минут возвращается: с шампанским и конфетами.
– Где живет Муза? – и опять улыбается.
Он, наверное, хорошо знает силу своей улыбки. Веру он сразил наповал этой улыбкой. А может, конфетами...
Вера, очарованная, выдает васильевскоостровский адрес подруги. Если б не Вера, мы бы еще покуражились немного, и одним шампанским с конфетами он вряд ли отделался бы. А вообще славный парень! Повезло Елене.
ПРОИСШЕСТВИЕ НА НОЧНОЙ УЛИЦЕ
Вечером Кандидат везет меня на концерт камерной музыки. Говорит, купил случаем билеты. Наверное, я где-то обронила, что люблю серьезную музыку. А он запомнил. Он вообще памятливый в отношении всего, что касается меня. Удивительно, как он может запоминать столько мелочей!
Настроение у меня сегодня не очень хорошее. Я понимаю, что пора уже на что-то решаться. Хватит мучить Кандидата. Если наши с ним отношения рассматривать как месть мою за то, что он скомпрометировал меня перед всем театром, то я ему уже достаточно отомстила. Немало он бензина пожег, ухаживая за мной... А в отношении подарков он уже начинает безумствовать. От квартиры я отказалась. Слава Богу, нашла в себе силы! Но не исключено, что следующим подарком будет загородный дом или дача в Крыму или что-нибудь в этом роде...
Однако и оставаться совершенно одной боязно. С каждым годом мне все страшнее оставаться одной. Пусть рядом будет хоть кто-то – пусть толстый и лысеющий, пусть нетактичный и даже грубоватый, – но будет. Тогда есть уверенность, что на этом человеке я могу в крайнем случае остановиться.
А любовь...
А любви, наверное, у меня уже никогда не будет. Видно, то, что способно было во мне любить, замерзло, умерло. И с этим следует смириться.
Разумнее всего – остановиться на Кандидате. Более удобной и выгодной кандидатуры, партии не будет. Он богат, настойчив, практичен, со связями, знает, чего хочет от жизни, готов исполнить любые мои желания.
Кажется, что еще нужно?
Но как посмотрю на него!.. Эти черчиллевские толстые отвислые щеки, этот живот-барабан (у Кандидата от руля мозоль – на животе!), эти пухлые волосатые пальчики и эти красные, будто напомаженные, слюнявые губы бантиком. Нет, не могу! Хоть из машины выскакивай!
«О, мужчина! Настоящий! Где ты?»
Еще когда я была маленькая, мама мне втолковывала, ставя в пример папу и моих дедушек:
«Для мужчины важны три качества, детка: светлый ум, благородное сердце и начищенные до блеска сапоги. Если эти три качества есть, – он настоящий мужчина».
Впрочем не такая уж маленькая я и была. Лет тринадцать, кажется. Вполне сознательный возраст: мальчиками уже интересовалась, и они мной – тоже. Возможно, поэтому мама и заостряла мое внимание на «настоящих мужчинах», чтобы не форсировала я отношений с мальчиками, чтобы глупостей не наделала, не поспешила отдавать предпочтение, не поспешила с привязанностью. Я и не спешила. В смысле выбора друзей всегда была очень осмотрительной.
Кстати, к Сереже я эту схему не прибрасывала. В его присутствии просто не помнила о ней. И только спустя много лет задумалась... Светлый ум? Конечно же, он был! Куда светлее! Благородное сердце? Что за вопрос! Стал бы иначе он вступаться за ту злосчастную парочку? Начищенные до блеска сапоги, ботинки, туфли? Но вот этого – хоть убей! – не помню. Кажется, я никогда и не смотрела на его обувь, потому что всегда смотрела ему в глаза...
Сейчас я оцениваю критически Кандидата.
«О Господи!..»
Светлый ум? Иногда мне кажется, ум есть, но далеко не светлый. А иногда кажется, что и ума нет, и что успехов в своем бизнесе он добился лишь благодаря настойчивости, изворотливости и тому, что оказался в нужное время в нужном месте, иными словами – счастливо попал в струю.
Благородное сердце? Разве, имея благородное сердце, пойдешь по театру выспрашивать про интересующую тебя девицу – не вредная ли она, не истеричка ли, не больная ли, не спит ли со всеми подряд...
Начищенные до блеска сапоги? О, я давно заметила! Обувь Кандидата всегда оставляет желать лучшего. Несмотря на все его миллионы. В одежде Кандидат неопрятен. Не умеет он носить одежду, обувь. Костюм его вечно лоснится на коленях, локтях и возле карманов, галстук почти всегда сбит набок; на плечах и спине – перхоть. Носки туфель, как правило, оцарапаны; запятники – смяты; шнурки часто бывают развязаны или вообще оборваны – Кандидат практически не способен нагнуться, чтобы завязать шнурки; живот мешает; я называю это «шнурочной болезнью», – поэтому он предпочитает туфли без шнурков, а придя к кому-нибудь в гости, норовит не разуваться.
«Какая уж тут любовь! Ни в одни ворота: ни в ум, ни в сердце, ни в шнурки».
Но мы, кажется, подъезжаем.
«А я по-прежнему так ничего и не решила. Быть может, и вообще не решу, займу выжидательную позицию. Сколько это взвешенное состояние вообще может длиться? Моя нерешительность – именно она – не есть ли для Кандидата надежда?»
Кандидат нацеливается припарковаться ближе к подъезду. Как раз отъезжает какой-то серый «форд», и освобождается место. Однако откуда ни возьмись выруливает ловкий «жигуленок» и опережает нас.
Кандидат разочарован, ударяет пухлым кулаком по рулю, сворачивает за угол здания. Пришептывает что-то, бубнит себе под нос. Я думаю, он бранится на того энергичного «жигуленка», и не особенно прислушиваюсь.
Но он вдруг говорит громко:
– Люба, сколько уже можно! Выходи за меня замуж! Остонадоело ведь... таскаться по этим концертам, презентациям! Ей-богу, хочется покоя.
– Вот ты опять! – я отворачиваюсь к окну. – Мы же договаривались вчера.
Он припарковывается наконец в самом неудачном месте – возле какого-то мусорного ящика. Я быстро задраиваю окно, спасаясь от тяжелого духа.
Через минуту продолжаю:
– И потом ты что же... полагаешь, после замужества мне не понадобятся концерты, выходы? Не понадобится общение с интересными людьми? Ты заблуждаешься, думая, что я сяду возле самовара и буду блюсти чей-то покой... что я позволю похоронить себя в быту.
Он нервно барабанит пальцами по рулю.
Потом изрекает:
– Это восьмая казнь египетская... обхаживать строптивую девицу.
– Ну, знаешь! – я распахиваю дверцу.
Кандидат хватает меня за руку:
– Извини! Вырвалось! Но ты и меня пойми: никаких же нервов не хватит – вот так вот день за днем, день за днем, на пионерском расстоянии.
– Что же ты хотел, голубчик? – удивляюсь я. – Ты же сам меня выбирал, ты же сам обо мне все выспрашивал. Если тебе нужна девушка, чтобы сразу уложить ее в постель, тогда ты обратился не по адресу.
«Какую все-таки чушь я несу!»
– Ну, хорошо! – вздыхает он. – Давай по-другому. Скажи, сколько тебе еще потребуется времени на размышления. Конкретно. День, два, неделю, месяц?
– Quantum satis.
– Что?
– Сколько нужно, говорю. Это – по латыни.
– Ах, я и забыл! Ты же без пяти минут доктор. – Он смотрит на меня внимательно и очень серьезно; он как будто никогда еще на меня так не смотрел. Верно, что-то меняет в тактике. – Ладно, не буду давить. Ты не тот человек. Даю тебе еще неделю срока. А потом...
– А потом?
– А потом – посмотрим. – Кандидат избегает нового обострения ситуации.
Так, переругиваясь, мы выходим из машины. Я иду к подъезду чуть впереди. Мне неловко идти рядом с этим толстым, очень толстым человеком; тем более нет никакого желания идти с ним под ручку. Я, наверное, плохо поступаю, что мучаю его, но иначе у меня не выходит – я не испытываю к Кандидату никаких теплых чувств. Да и он разве не мучает меня все время – неотступностью своей, прилипчивостью, занудством?
Мы входим в фойе, и я вдруг вижу Елену Иноземцеву и этого ее красивого парня. Вот так встреча! Вот так неожиданность!!! Хорошо, что я их первая замечаю, а не они меня. Я имею возможность внутренне собраться.
Разглядываю Елену.
Она, и правда, стала хороша. Настоящая красавица. Мне приятно думать, что она чуть-чуть и мое детище, что и мне довелось шлифовать ее – как младшую подругу. Я давно ее не видела, и перемены в ней разительны. Она была ведь совсем девочка, а сейчас – дама. Нежна, умна.
Ослепительна...
Она будто чувствует мой взгляд, оборачивается.
Мы встречаемся взглядами, и я вижу, как вздрагивает ее бровь, я вижу, вопрос отображается у нее на лице. Она не спешит реагировать, она ждет моей реакции. Зачем? Чтобы потом подладиться к ней? Ах, она, действительно, умна. И выдержка, какая выдержка! Эта девушка многого добьется в жизни.
Но я предпочитаю сделать вид, что мы незнакомы, или – будто я не узнала ее. Я делаю «пустые», невидящие глаза. Я ее в упор не вижу! По нескольким причинам. Во-первых, я не хочу отвлекать ее от этого симпатичного молодого человека (не дай Бог подумает еще, что хочу его отбить), а во-вторых, самой мне некем похвалиться, увы.
Пока Елена рассматривает Кандидата, я гляжу на молодого человека. Он узнал меня: он быстрей, чем следовало, отвел глаза. И я нравлюсь ему – без сомнения! – слишком уж нарочито он на меня не смотрит. Каждым движением своим он подчеркивает, что не смотрит на меня.
Это даже забавно!
«И если б я захотела!.. – это во мне повышает голос хищница. – Но не волнуйся, Елена, плавай в теплой воде, рыбонька. Ты – его Муза! А я пройду стороной».
Я оглядываюсь на Кандидата.
«А он-то что так пялится на нее? О Боже! Он еще на охоте... Ему меня мало».
Сама себе качаю головой.
Это не может быть ревность. Это злость. Чистейшей воды. И злость моя так меня сейчас разбирает, что я ничего не вижу вокруг себя. Даже не слышу музыки, ради которой я здесь. Становлюсь – сама чувствую – совершенно несносной; мегерой становлюсь, даже себе неприятна.
Я что-то выговариваю Кандидату раздраженно, я цепляюсь к каким-то мелочам. Всегда найдутся мелочи, к которым можно придраться. И меня уже, кажется, понесло. Мне сейчас по сердцу принцип: «Чем хуже, тем лучше!»
Кандидат оправдывается, огорчается, злится, бранится, опять оправдывается... щеки его дрожат. Какие-то люди оборачиваются, шикают на нас.
И даже в антракте мы не выходим, продолжаем глупые беспредметные разборки. Но такое уж у нас настроение; я пытаюсь слушать музыку, но не слышу ее, я хочу прочесть что-нибудь в программке, но не могу, пока не обнаруживаю наконец, что держу ее вверх ногами, а когда переворачиваю – все равно ничего не могу прочитать, потому что мне сейчас не до концерта.
Я думаю: «Если все так плохо, нужно рвать... рвать...» На эти мысли адекватно реагирует подсознание: я вдруг обращаю внимание на то, что рву программку на мелкие клочки – все мельче и мельче; я крошу бумагу себе на колени.
Но вот наконец концерт кончается. И мучения мои – тоже. Я выхожу из зала одной из первых; выхожу стремительным шагом. Кандидат семенит за мной, отдувается.
– Люба! Что с тобой? Какая муха тебя укусила?
Я останавливаюсь:
– Слушай, Кандидат (так и говорю)! Ты мне неделю срока давал?
– Давал... – он глядит на меня растерянно.
– Так вот! Считай, что она уже закончилась! И отвечаю тебе – нет! На все твои вопросы – нет! нет! и – нет! И больше в моей жизни не появляйся. Не выгорит твое дельце. Поищи себе другую дуру.
– Хорошо, хорошо, Любаша... – соглашается он и все же тянет меня к машине.
Я вырываю руку и иду куда-то по тротуару. Кандидат цепляется за меня, а я опять вырываюсь.
Он чуть не плачет, он умоляет:
– Ну хорошо: еще неделю. И не тебе, а мне!.. Увидишь, я буду пай-мальчик. Ни одного грубого слова! Ни косого взгляда! Я даже дышать при тебе не буду!
«Ну это уж слишком!»
Мне становится жалко его. В который уж раз! Он умеет разжалобить – это еще один из его скрытых талантов. Если Кандидат однажды и возьмет меня, то именно благодаря этой моей жалости к нему.
Я останавливаюсь и не вырываюсь больше.
Через минуту мы уже сидим в машине. Кандидат отчаянно жмет на газ. Куда он везет меня?.. Куда мы так несемся?..
Мне все равно. Мне сейчас приятно движение – просто движение. А куда ехать? И насколько быстро? Какая разница! С Кандидатом мне всюду будет плохо.
Мне думается, что он и сам сейчас не знает, куда везти меня, и просто катается по городу, тянет время – безжалостно убивает мой вечер... и, наверное, свою тоску. Причем я замечаю, что Кандидат не просто катается, а выбирает именно тот маршрут, на котором нужно активно крутить руль.
Скоро мы оказываемся в одном из старых районов города с темными узкими кривыми улочками. Кандидат полностью отдается управлению машиной. Вероятно, автомобиль, вождение – это его отдушина. На «своих двоих» Кандидат не так мобилен, а точнее – вовсе не мобилен. Будто кит в ручье! За рулем же наверстывает упущенное.
Я, остывая после ссоры, смотрю в окно. До сознания моего скоро доходит, что я не узнаю Петербурга. Да и как могу узнать его, если на этих улочках никогда не бывала? Этот район в стороне был от моих привычных маршрутов, был вне сферы моих интересов.
«Куда мы едем все же?»
Я хочу задать этот вопрос Кандидату, но вдруг вижу чью-то тень, метнувшуюся с тротуара на проезжую часть. В этот момент свет фар выхватывает «тень» из темноты. «Тень» мгновенно преображается в человека, которого я не успеваю рассмотреть. Все происходит так быстро... «Мерседес» передним правым крылом – тем, что с моей стороны, – ударяет человека в бедро. Ударяет сильно... Даже я, сидя в машине, телом своим ощущаю удар. Человек падает, приглушенно охнув, беспомощно взмахнув руками, и откатывается на тротуар.
Кандидат в мгновение становится бледен. Он сейчас бледен так, что, кажется, словно восковая свеча, освещает салон. Он только теперь, с таким запозданием, давит на тормоза, машина сильно дергается – так сильно, что я едва не ударяюсь лбом о ветровое стекло.
Я уже хочу выйти к тому человеку, порываюсь открыть дверцу, как вдруг Кандидат хватает меня за руку и изо всех сил жмет на газ. «Мерседес» ревет на всю улицу, но не трогается с места. Это Кандидат от волнения забыл что-то сделать – сцепление, что ли, отжать? – я в этом мало понимаю.
– Ты что! С ума сошел? – вскрикиваю я. – Хочешь его оставить здесь?
Испуганные глаза Кандидата горят, как факелы:
– Это ты с ума сошла! Хочешь влипнуть?
Я вырываю руку:
– Стой, не смей...
Но он не обращает на мой окрик никакого внимания. Машина перестает реветь вхолостую. Мы быстро набираем скорость. Мне тошно, мне невероятно плохо.
И я говорю Кандидату:
– Высади меня... Послушай, высади меня! Если ты меня сейчас не высадишь, я выпрыгну на ходу. Я не могу оставить того человека. Ему помощь нужна.
– Из-за тебя все... – шипит Кандидат и осекается, потом быстро оглядывается. – Ничего с тем человеком не случится. Легкий испуг – не более. Ну – ушиб. А меня прав лишат. А то и засудят еще на фиг!
Тогда я решительно открываю дверь и заношу ногу над стремительно бегущей полосой асфальта...
Кандидат останавливается так резко, что я опять едва не ударяюсь головой в лобовое стекло.
– Сумасбродка! – бросает он мне в лицо. – Связался на свою голову... О дурак! – у него одновременно жалобное и злое выражение лица.
Я не отвечаю, выхожу из машины, иду по тротуару к месту происшествия – именно так теперь называется это злосчастное место.
Кандидат что-то кричит мне вслед – бросает в спину оскорбления. Голос его срывается на визг.
Я разбираю только обрывок фразы:
– ... твоя патологическая честность!..
Иду я минут пять – мы успели отъехать довольно далеко. Иду и надеюсь, что того человека уже нет на месте, что с ним, действительно, ничего страшного не произошло, и он поднялся уже и ушел. Помоги, Господи!
Чем ближе подхожу я, тем сильнее волнение охватывает меня. А когда я замечаю издали неподвижно лежащий темный «предмет», ноги, кажется, перестают меня держать. Но я справляюсь с волнением: думаю, что мединститутская закалка помогает мне в этом.
Наконец склоняюсь над сбитым человеком. Ожидаю увидеть лужу крови. Однако, слава Богу, крови нет! Хотя это еще ничего не означает. Смертельные травмы могут быть и бескровными. Не могу склониться низко – чтобы послушать дыхание, – вечернее платье, плотно обтягивающее бедра, не дает мне сделать это. Тогда, оглядевшись по сторонам, я подтягиваю подол платья повыше и становлюсь перед лежащим человеком на колени. Склоняюсь ухом к его лицу...
Есть дыхание! Боже мой! Какое великое счастье, что человек этот жив! Это было бы выше моих сил – быть причастной еще и к его смерти.
Слезы радости бегут у меня по щекам. Я готова расцеловать этого человека за то, что он остался жив. Но тут до меня доходит, что он без сознания все же и этому его состоянию должны быть свои причины – например, сильная травма мозга... А что же еще! Бедный прохожий! Может ведь статься, что это последние минуты его жизни... У меня темнеет в глазах от этой страшной мысли.
Я начинаю ощупывать несчастного. Сначала голову, потом – шею; провожу рукой ниже по позвоночнику. Ни ран, ни смещений позвонков не обнаруживаю. Нащупываю на запястье пульс. Пульс ровный – может, только несколько замедленный. Не нахожу и переломов. Главное – ребра! Ребра целы... Руки, ноги – все в порядке.
Припоминаю: мы ударили его в левое бедро, когда он собирался переходить улицу... Кстати в установленном для перехода месте. Вон и «зебра» светлеет в темноте... Я еще раз с пристрастием ощупываю левое бедро пострадавшего. Ткани на ощупь плотнее обычного, но кость, к счастью, цела. Обширный ушиб – не более! Тазобедренный сустав – в норме. Даже вывиха нет. Вероятно, у человека – обморок...
«А может, он пьян?»
Опять склоняюсь к его лицу, принюхиваюсь. Нет, ничем таким не пахнет... Скорее пахнет «тик-таком» или чем-то в этом роде – приятным. Приходят в голову мысли о том, что опьянение может быть не только алкогольным, но и наркотическим. В совершенно ясном сознании под колеса же не полезешь! Но тут я вспоминаю, как быстро гнал машину Кандидат... и как неслышно работал двигатель.
Для вящей уверенности еще раз ощупываю левое бедро мужчины. И в этот момент он стонет – видимо, от боли; ушиб дает себя знать.
Я привстаю с колен. Замечаю, что они болят у меня – глубоко в кожу через чулки впились песчинки. Теперь я знаю, что чувствуют дети, которых чересчур строгие родители за шалости ставят на гречневую крупу коленями.
Но я и мои ощущения – сейчас дело десятое.
Пытаюсь за плечи приподнять пострадавшего, привести его в чувство. Успокаиваю.
Возможно, успокаиваю я больше саму себя, чем его:
– Все будет хорошо! Это только обморок! Жить будем...
«Мне бы помог кто-нибудь! – я оглядываю пустынную в этот час улицу, тусклые фонари. – Ну Кандидат! Ну трус! Как резво смылся! Разве не подлец?»
Стараюсь растормошить мужчину:
– Очнитесь! Очнитесь же!..
Я все-таки приподнимаю его за плечи. Голова его запрокидывается назад, дыхание вырывается с хрипом. Хрип этот пугает меня. Я плачу от страха и бессилия. Я поддерживаю пострадавшему голову, как поддерживают голову новорожденному. Потом присаживаюсь на корточки, думая о том, что платье мое вот-вот разойдется по шву.
Осторожно опускаю голову мужчины себе на бедро. Он дышит ровно, но все еще не приходит в себя.
Сижу так некоторое время. Жду чего-то. Не отдавая себе отчета – чего именно? Помощи, наверное. Конечно, помощи. Когда-нибудь кто-то пройдет по тротуару. Я попрошу позвонить в травматологию... Или проедет по проулку автомобиль. Я попрошу отвезти нас... нас... с этим человеком в ближайшую клинику.
«Сейчас бы капельку нашатырного спирта...»
Вдруг слышу: действительно урчит тихонько мотор. Приближается какая-то машина. Вот свет фар вырывается из-за поворота. Этот свет ослепляет меня. Машина останавливается рядом, негромко хлопает дверца. Я, на некоторое время ослепленная, не вижу вышедшего к нам водителя. Понимаю только, что он растерянно топчется рядом. Наконец вижу ноги его в свете подфарников, вижу знакомые туфли с оборванными шнурками...
Вот слышу и голос его очаровательный, немного гнусавый:
– Люба, извини! Я просто испугался... и не мудрено... Но я же вернулся... Ты же видишь меня! Вот он я... Чего ты молчишь, Люба? Он что... умер?..
Голос осекся.
Теперь я хорошо вижу Кандидата. Он бледен, как смерть. Он медленно пятится к машине...
«Сейчас точно укатит! И на этот раз – совсем!»
Я говорю:
– Успокойся! Он жив... Обморок.
– Жив... – облегченно выдыхает Кандидат и перестает пятиться. – Ну конечно, жив!
– И даже как будто переломов нет. Нашатырь нужен. У тебя же в машине должна быть аптечка.
– Сейчас, – Кандидат бросается к «мерседесу», все переворачивает в салоне, потом вылезает на тротуар и разводит руками. – Нет аптечки. Не знаю, куда подевалась... Всегда была – валялась сзади. А сегодня... Все как-то не ладится сегодня.
– Ладно, – вздыхаю. – Надо отвезти его куда-нибудь. В больницу. Не сидеть же здесь.
– Сейчас, сейчас! – суетится Кандидат. – Отвезем. Но только не в больницу. Сама понимаешь... Тем более, говоришь – простой обморок. По щекам надаем! Есть такой метод. Или можно ухо накрутить – тоже приводит в чувство. В больницу не надо. Зачем в больницу? Там какой-нибудь умник номера запишет. Потом прав лишат. А куда я без машины? Мне же ходить трудно...
«Ах, вот оно что! Действительно! – усмехаюсь. – В этом направлении я и не подумала!»
– Как представлю себя в общественном транспорте... – все еще ноет Кандидат над пострадавшим. – Мне от одной такой мысли дурно делается!
Мы подхватываем мужчину: Кандидат – под мышки, я – за ноги; укладываем его на заднее сиденье. Я сажусь тоже сзади – придерживаю голову пострадавшего. Я все боюсь, что ему будет трудно дышать. Еще я побаиваюсь, что есть черепно-мозговая травма. Вдруг откроется рвота, и он захлебнется...
Кандидат садится за руль, едет куда-то. Непрерывно бубнит себе под нос:
– Как он выскочил – подлец! Извини, конечно! Да прямо под колесо. Я и ехал не быстро. Я вообще никогда не езжу быстро... Все так неожиданно случилось! Но я не виноват! Это он! Надо же осмотреться, прежде чем дорогу переходить.
Выезжаем на центральные, ярко освещенные улицы.
В свете фонарей я могу рассмотреть пострадавшего как следует. Вроде бы ран нет. Нет даже сколько-нибудь заметных ссадин. Кажется, легко отделались... Дышит ровно. Такое впечатление, что спит. Пожалуй, немного бледен.
Я внимательно разглядываю лицо.
«Симпатичный! Хорошо, со вкусом одет. Просто, но с лоском каким-то... Нежная золотая цепочка на шее».
Взглядываю на Кандидата:
– Слышишь, Вениамин, по-моему, это не наш...
– В каком смысле?
– Думаю, он иностранец.
Черчиллевские щеки вздрагивают и отвисают, кажется, до самой груди:
– Этого нам еще не хватало!
Я презрительно хмыкаю:
– Ну уж выбирать не приходится. Выбрали уже... на переходе.
Кандидат реагирует мгновенно:
– Не было там перехода.
– Был, был... – киваю я с довольно язвительной улыбочкой; мне хочется посильнее запугать Кандидата – хоть так наказать его за наезд.
– Хорошо – был. Но мы никому не скажем.
«Ах, как это на него похоже!»
В это время незнакомец начинает шевелиться. Глаза его слегка приоткрываются – мутные, невидящие. Но приоткрываются лишь на пару секунд. Мужчина роняет несколько почти бессвязных фраз... явно не по-русски. И опять отключается. Кандидат оборачивается на мгновение:
– Язык не финский.
– Нет, не финский.
– Это идиш или немецкий.
– Идиш – тоже немецкий, – поправляю я. – Диалект.
– И все же... Откуда он?
Я не отвечаю. Не считаю необходимым. Хотя отлично слышала, что пострадавший говорил по-немецки. И даже поняла, что он говорил. Он говорил что-то про приятные воспоминания. Если, конечно, я уверена, что Erinnerung – это по-немецки воспоминание? А я уверена в этом так же, как уверена в том, что полная фамилия моя Игумнова-Штерн.
Но у меня нет ни малейшего желания ставить Кандидата в известность, что я владею немецким так хорошо, как он, пожалуй, не владеет идишем. Ведь даже Вере и Надежде, с которыми бок о бок живу уже много лет, я ни словом не обмолвилась о своих немецких родственниках. Они и понятия не имеют, что я наполовину немка. И Кандидат не будет иметь о том понятия. Не достоин он того, чтоб пускать его в свой мир.
«Но куда мы едем?»
Теперь мое внимание переключается – за окно.
Кажется, я узнаю дорогу. Новостройки, разбитые тяжелой техникой асфальтные дороги, вдалеке – башенные краны с прожекторами.
Качаю головой:
– Ты что же, хочешь спрятать его здесь? Пока не придет в себя?
– А чем плохо? Во всяком случае нашатырь найдется. – Кандидат уже останавливает машину у подъезда. – Только бы лифт работал.
Возразить мне нечего. Если пострадавшему не понадобится помощь травматологов, то, может, поселить его на время в этой квартире – действительно удачная мысль. Гостеприимство в качестве компенсации за ушиб.
Мы вытаскиваем бедного интуриста из машины. Кандидат взваливает его себе на спину (хоть тут проявил себя мужчиной) и, отдуваясь, тащит к лифту.
Лифт на наше счастье работает.
И вот мы в квартире наконец. Кандидат опускает интуриста на широкую кровать и спешит в ванную привести себя в порядок – он весь мокрый от пота.
Тем временем гость наш начинает и без нашатыря потихоньку приходить в себя. Он чуть слышно охает, берется руками за голову. Так – держась за голову – лежит с минуту. В это время я вижу у него на груди матово поблескивающий большой пластиковый значок. Такие обычно красуются на делегатах съездов, симпозиумов и подобных мероприятий.
Подхожу ближе, читаю:
Петер Фолькер Леман
Лейпциг
Всемирный съезд оториноларингологов
Тут и Кандидат заглядывает через мое плечо.
– Смотри-ка! Он врач что ли?
Наш пострадавший, то бишь Петер Фолькер Леман, отрывает руки от лица, открывает глаза. Осматривается – собственно, видит он пока только потолок, оклеенный дешевыми обоями в мелкий василек. Удивление отражается у него на лице. Причем удивление нарастает. Петер Фолькер, по всей вероятности, никак не может понять, что же он такое видит... что за васильки? Наконец, сориентировавшись в пространстве, он садится, при этом жмурится; пытается встать, но тут же охает и хватается рукой за левое бедро.
Непонимающе смотрит на нас. Переводит вопросительный взгляд с меня на Кандидата (хороша парочка!) и с Кандидата на меня. На мне взгляд и останавливается: вероятно, я внушаю этому немцу больше доверия.
Петер Фолькер заговаривает по-немецки. Он обводит глазами комнату и спрашивает, где находится и что с ним произошло: его ударили?.. его сбили?.. на него напали бандиты?.. или что-нибудь еще?..
– Что он говорит, ты понимаешь? – спрашивает Кандидат.
Я кручу головой. Ни за что не признаюсь.
Кандидат вдруг делает умное лицо и говорит менторским тоном:
– Вот видишь, Люба, как плохо не знать иностранных языков! А между тем он говорит: как здесь уютно. Ему определенно нравится здесь.
– Так и говорит? – удивляюсь я нахальству Кандидата.
– Именно!
Тут Петер Фолькер пытается улыбнуться:
– Я пл,ха понимайт по-русски! Еще пл,ха кофорит...
– Гут! – улыбается ему Кандидат. – Гут, камрад. Рот фронт! Брудершафт... Шпрехен зи дойч?
«Ну зачем он ломает комедию? – злюсь я. – Неужели так хочется выглядеть клоуном? А может, Кандидат решил продемонстрировать мне знание языка?»
У немца непонимание в глазах. Он опять смотрит на меня:
– Ду ю спик инглиш? Ду ю андэстэнд ми?
Я пожимаю плечами.
«Нет, я как продукт нашего школьного образования дальше этих фраз не ходок и обсуждать высокие материи типа «что случилось?» и «где болит?» – по-английски просто не потяну. А поддерживать клоунаду Кандидата – не в моем характере.
