Текст книги "С тобой навсегда"
Автор книги: Татьяна Ковалева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)
Я жду Петера, заглядываю в почтовый ящик. И хотя Петер почти через день мне звонит и объясняется по телефону в любви, я почему-то все равно жду от него письма – большого-большого, нежного, сердечного любовного письма... Быть может, это мой каприз? Откуда мне знать, почему женщин иногда мучают их собственные капризы? Но то, что сей каприз есть, – факт. Я объясняю его для себя просто: телефонные разговоры – пусть даже самые приятные, самые обильные на комплименты, – не положишь в сумочку, не перевяжешь розовой ленточкой и не надушишь духами. Их не перечитаешь вновь и вновь. И их не положишь поближе к сердцу... А так хочется иметь ощутимое, материальное свидетельство любви Петера, хочется, подобно девушкам из девятнадцатого века, зачитать любовное письмо до дыр и заучить его наизусть...
Я даже прошу Петера, чтоб он написал мне однажды письмо, но он смеется, говорит, что до эпистолы у него попросту не дойдут руки, – так занят он с утра до вечера. И еще Петер удивляется: разве может клочок бумаги заменить живой голос любимого человека?
Девочки рассказывают, что приехала Лена Иноземцева со своим парнем – с Сашей, кажется. Они ездили в Индию...
Боже, как это, наверное, чудесно – съездить в конце лета в Индию! Счастливчики!.. Лена тут же села писать новый роман. Я полагаю, Индия в этом романе будет занимать не последнее место. Любопытно, выведет ли она в своем романе меня? И какими красками будет написан мой портрет? Взглянуть бы на себя чужими глазами...
Кандидат отвязался наконец. Давно не видела его, но все еще вздрагиваю, если вижу где-нибудь на улице или во дворе лимонно-желтый «мерседес». А их как на зло в Петербурге немало!
Бог уберег меня от этого суперпоклонника. Кого же, какую несчастную женщину теперь мучит прилипчивый Кандидат? Мне думается, если б он еще раз появился в моей жизни, не выдержало бы, разорвалось бы мое сердце. Хотя, если постараться быть объективной, и у Кандидата есть положительные и даже замечательные черты. Чувство юмора, например. Выходка с частушками сейчас, по прошествии некоторого времени, представляется мне оригинальной и очень даже смешной. Однако все доброе, что, может быть, еще осталось в Кандидате, настолько завалено собранием дурных качеств, что уж доброе это можно и не вспоминать.
Кандидат мне проходу не давал. Однако та жизнь моя была пуста. Сейчас я все свободное время провожу у себя дома, но жизнь моя видится мне необычайно наполненной... Ибо я жду Петера! Петер говорит, что любит меня.
Разумеется, в жизни случается всякое. Но я стараюсь не думать о том, что в данный момент где-нибудь в лесу под Лейпцигом или Дрезденом Петер может собирать грибы с другой девушкой. Может быть, кто-то чужой и где-то очень далеко и способен на такое, но явно не мой Петер. Мой любимый – самый верный, самый честный и порядочный. Он – почти что идеал! И пусть та женщина, которая по-настоящему любит, но со мной не согласна, первая бросит в меня камень...
И я жду Петера в полной уверенности, что дождусь. В противном случае, можно ли верить глазам любимых?
Вечерами я штудирую книги. Я все-таки задумалась над предложением Петера.
Я купила настольную лампу с уютным классическим зеленым абажуром и вся обложилась книгами. Я «дружу» сейчас с Гладковым, Ундрицем, Синельниковым. Я даже отваживаюсь заглянуть в монографии Гельфанда и Хечинашвили, – однако только заглянуть, поскольку это «птицы» очень высокого полета, и я в их трудах ни абзаца «не бельме», как однажды выразился Кандидат. Мне пока что достаточно общих вопросов оториноларингологии. Удивительно, что после столь длительного перерыва в занятиях медициной я способна еще овладевать даже общими вопросами!..
Куда легче даются мне занятия немецким языком. Я читаю в подлиннике Гёте и... «Приключения барона Мюнхаузена» Бюргера. Еще я слушаю в последнее время много музыки. Мой проигрыватель, именуемый в простонародье «вертушкой», почти не остывает. Открыла для себя «Ein deutshes Requiem» Брамса. Последние неделя-две у меня проходят как бы под знаком этого великого творения. Я «дослушалась» до того, что реквием сейчас как бы сам по себе звучит у меня в голове. И через него я просматриваю свою жизнь... Иногда очень хочется плакать. И если поблизости никого нет, я под музыку плачу. Господи! Какие это светлые слезы! Какие чудные моменты! Единение моей маленькой неприметной жизни с великой музыкой приводит меня прямо-таки в экстатический восторг.
Так проходит месяц...
Сегодня я просыпаюсь с мыслью о том, что вечером прилетает мой Петер. Он приезжает ко мне и за мной. Для начала я возьму отпуск. Думаю, с этим у меня не будет проблем: мы с Петром Петровичем уже давно договорились. А дальше видно будет...
Размечтавшись, расслабившись, я как будто не укладываюсь в свой привычный график и к автобусной остановке выбегаю с опозданием на пять минут. Мой автобус, естественно, не дожидается меня. Жду следующего. Опаздываю уже на пятнадцать минут. Нервничаю на остановке. Мое опоздание мне никто не «поставит на вид», но все же... Я и так в последнее время слишком часто испытываю у Петра Петровича терпение! А он – разумный, милый, добрый человек. Он меня понимает: молодая (пока еще!) женщина налаживает личную жизнь. Это свято! Когда не сильно затягивается... Работа есть работа!
Наконец показывается автобус.
И вот я в театре. Придерживаясь за перила, бегу по ступенькам наверх. Праздные девушки с сигаретками уже на своем посту. Пуская в потолок красивые колечки, «разводят тары-бары», «точат лясы» и в этом же духе. При виде меня напрягаются, подбирают лапки, принимают очень независимый вид. Можно сказать, занимают круговую оборону, ибо в поле зрения замаячила особь не из их стаи.
– Привет, девочки! – улыбаюсь им бодро. – Как дела?
Само собой разумеется, я не дожидаюсь ответа на свой вопрос, а они, понятное дело, не спешат с ответом. Лишь улыбаются мне кисло, друг с дружкой многозначительно переглядываются опять и чуть ли не пренебрежительно стряхивают пепел на мой след.
«С чего бы это?..»
Я оборачиваюсь как бы невзначай и ловлю на себе ехидные улыбочки.
Скрепя сердце, не отвечаю им их монетой, хотя так и подмывает сказануть им что-нибудь эдакое – из ряда вон! Заставляю себя не думать об этих сплетницах, хочу сохранить хотя бы остатки хорошего настроения, – ведь мне работать еще целый день. И какое мне дело до того, что они там, у себя в «курилке», про меня опять выдумали!
Я в приемной уже... Через двадцать пять секунд я у Петра Петровича. Он, как обычно, добр ко мне и, кажется, не заметил моего опоздания. Он дает мне задание на день. И вот я выхожу, сажусь за свой стол, работаю.
«Сегодня приедет Петер!..»
Я отвечаю на телефонные звонки, отпечатываю проекты приказов, ношу документы на подпись.
«Мой Петер приедет сегодня!..»
Я бабочкой порхаю по приемной.
Иногда для разнообразия выбегаю на сцену. Там монтируют новый спектакль – «Манон Леско». Среди машинистов есть симпатичные ребята. Я даже дружу с некоторыми из них. Почитаю за удовольствие им иной раз помочь: когда, например, они «вяжут» кулисы к штанкетам, делаю вместе с ними пару завязок.
Ребята платят мне благодарностью:
– Люба! Хочешь посмотреть?
– Что?
– Гляди! Одним ударом забиваю «сотку»...
И парень – простой такой паренек – молодой, дюжий, с открытой обаятельной улыбочкой от уха до уха, одним ударом молотка вгоняет в доску большущий гвоздь.
Я – в восторге!
А он при виде моей реакции пребывает в восторге еще большем:
– Хочешь попробовать?
– Нет, – смеюсь и ретируюсь со сцены.
«Ну, чем не симпатичный паренек! Ах, сегодня приезжает Петер!..»
Ближе к полудню ко мне в приемную приходит Вера. Руки у нее в фиолетовых пятнах – как от черники. Анилиновый краситель трудно отмывается. А глаза у Веры сейчас – по полтиннику. В них и удивление, и укор, и еще что-то такое, что я никак не могу классифицировать. Я этого просто не понимаю. Но я понимаю другое: Вера какую-то новость принесла...
Убедившись, что в приемной, кроме нас с ней, никого нет, Вера усаживается в кресло напротив меня и говорит:
– Я на минутку!
Но я замечаю, что устраивается она основательно: не менее чем на полчаса. Меня несколько настораживает это.
– Любаша! – начинает подруга каким-то тревожным голосом. – Ты что, с ума сошла?
«Вот тебе и на! О чем это она?»
Я чувствую, как лицо мое вытягивается.
– Что ты имеешь в виду?
Вера с минуту смотрит на меня пристально, потом приступает с другой стороны:
– У тебя глаза-то вообще есть? И со слухом-то у тебя все нормально?
Я начинаю нервничать:
– Вера! Ближе к делу! Что происходит?
– Ты видела Кандидата? – наконец приоткрывает завесу таинственности подруга.
– Когда?
«Я, кажется, бледнею. Опять он! И именно сегодня всплывает – к приезду Петера».
– Ну вообще! Вчера, позавчера...
– С месяц назад видела.
Вера качает головой:
– А между тем он частый гость в театре. И знаешь, с кем дружбу водит?
– С кем? – я уже догадываюсь и от догадки кривлюсь.
– Вот-вот, с ними! С этими сучками из курилки... – Вера крайне редко позволяет себе подобные «сильные» словечки.
– Ну и хорошо, – натянуто улыбаюсь я. – Они достойны друг друга! Весьма однородное общество подобралось.
«Теперь мне понятны их ехидные улыбочки. Они, видно, полагают, что отбили у меня завидного мужчину!»
– Что ж тут хорошего! – восклицает раздраженно Вера. – Ты знаешь, какие слухи они про тебя распускают? Слушать тошно. Уши вянут! А ты не реагируешь...
– Какие слухи? – чуть не подпрыгиваю я на стуле. – Мне не известно ничего!
– Не известно? – подруга изучающе разглядывает меня. – Пожалуй, верно... Если бы было известно, ты бы не выглядела такой – на пятерочку – спокойной, отдохнувшей. Я имею в виду: ночами бы ты не спала...
– Что за слухи, Вера? – перебиваю я.
– Слухи такие... – загибает мизинец Вера. – Ты меня извини, конечно, что я все это говорю. Сама понимаешь, мне и говорить-то не хочется. Но поскольку ты моя подруга... Должна же я как-то помочь.
– Говори, говори! – киваю я. – Мы с тобой как-нибудь разберемся. А вот с ними...
– Так вот, – смелеет Вера, – Кандидат сказал, что ты за ним уже который месяц по всему Питеру бегаешь. И намекнул прозрачно, что, может, даже не за ним, а за его толстым кошельком. И будто бы ты ему проходу не даешь и всюду, как тень, за ним следуешь...
– Так и сказал? – мне кажется, почва уходит у меня из-под ног.
– Да, – кивает Вера. – Мне передали дословно. Еще он говорил, что испытывал разные средства, чтобы отвязаться от тебя: убегал и прятался, хамил, наедался чеснока и лука. А однажды будто бы отсиживался в мужском туалете в каком-то ресторане, зная, что уж в мужской-то туалет ты не войдешь... Нет, ты подумай, каков фрукт! – сама не выдерживает и всплескивает руками Вера. – В конце концов, говорит, сдался и уступил твоим домогательствам прямо в машине, на заднем сиденье. И делал с тобой, что хотел.
– Так и говорит? – я до боли сжимаю зубы; чувствую, почва перестает качаться подо мной.
– Дословно! – опять кивает Вера. – А кто, говорит, не верит, тому он может выслать по почте... – подруга не договаривает, меняется в лице. – Ой! Что с тобой? Ты бледна...
– Ничего! Порозовею, как президент Клинтон... Дальше! – подгоняю я.
– Это все, – разводит руками подруга. – Если опустить некоторые подробности...
– А что, есть еще и подробности? – теперь уже вспыхиваю я.
Вера смотрит на меня невинно:
– Ну да!.. О том, что именно он с тобой делал на заднем сиденье.
– Давай и подробности! – чуть не вскрикиваю я. – Очень мне интересно.
– Нет, Люба, уволь! – наотрез отказывается Вера. – Я тебя уважаю и даже люблю. Однако таких вещей рассказывать не буду. Ты у Кандидата это сама спроси. А я, может, не совсем интеллигентная, но достаточно воспитанная девушка... И даже два раза ездила на такси.
Это у нас шутка такая – про такси.
– Спросить? – я пододвигаю к себе телефон. – А вот и спрошу, что же это он такое со мной выделывал на заднем сиденье... и что может прислать по почте.
Я лихорадочно накручиваю диск аппарата. От волнения палец мой срывается, и я принимаюсь накручивать диск сначала.
И вот наконец слышу длинные гудки.
«Сейчас я тебе, голубчик, все скажу. Лжец! Маменькина инфанта! Непорядочный человек! У тебя сейчас трубка телефонная в руках раскалится!»
Но, как видно, Богу в этот момент не угодно, чтобы я так уронила себя – устроила подлецу разборку по телефону.
– Никого нет дома, – говорю Вере уже спокойнее. – А они, естественно, поверили...
– Кто?
– Ну эти... из курилки.
– А как же! – чуть не радостно восклицает Вера (ей жуть как интересно!). – Эти потаскухи и не в такое про тебя поверят! Они ж ненавидят тебя! Ты же – красивая – у них как бельмо на глазу.
– Что же делать? – руки мои опускаются.
– Делай что-нибудь, – мудро изрекает подруга. – Иначе будет хуже.
Я в растерянности сейчас. Я не в состоянии противостоять этим мегерам по нескольким причинам. Во-первых, их много; во-вторых, у них масса времени; в-третьих, они умственно ограничены, а ограниченность их с лихвой компенсируется энергичностью; в-четвертых, они крепко сплочены на основе порока (хроническая лживость) и вредной привычки (табакокурение) и, в-пятых, в древнем искусстве сплетни они – профессионалки. Куда мне с ними тягаться! Разве что купить на «черном» рынке пистолет и показать, на что я способна.
«О Господи! Помоги мне!..»
Тут я совершаю усилие и беру себя в руки:
– Знаешь, Вера, а я ничего не буду делать.
– Как это?
– А вот так: ничего. То есть Кандидата я где-нибудь достану и накажу. А вот шлюшки пускай развлекаются! У них и так жизнь серая – курилка да курилка.
Вера, кажется, разочарована. Она хотела сильных впечатлений. Вздыхает:
– Тебя, Люба, не понять. Я бы им не спустила!
– А что бы ты? – я и не думаю иронизировать, я серьезна, как никогда; мне просто интересно.
– Я бы им за такое... Это нечестно – наговаривать на человека! – и вдруг Вера вскакивает с кресла и хватает меня за руку. – Хочешь, я за тебя вступлюсь? Банку краски им на голову вылью... И вся недолга!
– Нет, Вера! – я уже улыбаюсь. – Давай договоримся: ты нигде ничего не слышала и мне ничего не говорила. Хорошо?
– Ну, как знаешь! – Вера, погрустневшая, уходит из приемной.
А я еще долго перевариваю эту трудно перевариваемую информацию. Пару раз пробую дозвониться до Кандидата, но безрезультатно. Вероятно, срабатывает закон подлости. Усмехаюсь этому наблюдению: какой же еще закон может сработать в отношении Кандидата?
И удивляюсь себе: ведь было время, когда я еще жалела это ничтожество и проводила с ним время.
А в трубке все длинные гудки...
«Вот когда он был не нужен, – так и крутился под ногами, а стоило возжелать увидеть его, – как в воду канул!»
Наконец я оставляю телефон в покое.
«Пропади оно все пропадом! Сегодня Петер приезжает...»
И собираюсь в буфет попить кофе. Но «попить кофе» – это только предлог. Собственно, мне не очень-то и хочется кофе. Мне хочется пройти, продефилировать мимо курилки.
И вот я иду. Походочкой модистки. Походкой ради походки.
Я – хищница сейчас. Быть может, львица. Я мягко, по-кошачьи ставлю ногу. Шаг мой – широкий и вольный – от бедра. Я спокойна, я уверена в себе, в своих силах. Я съем кого угодно и не поморщусь. Я ем их – этих мелких шлюшек каждый день по три-четыре штуки...
Вон они сидят впереди, заголили коленочки и пускают по коридору дымок! Куда только смотрит их начальство?
«Ну я их подцеплю сейчас! Подцеплю изощренно... Только бы не пережать, а то ведь они, ограниченные, и не поймут моей изощренности!»
Поравнявшись с ними, вижу их вытянутые лица. Они никак не ожидали увидеть столь приветливую улыбочку у меня на лице.
Бросаю им ласковое:
– Какие новости, девочки?..
И шагаю себе дальше – мне до их новостей дела нет; я им это демонстрирую всем своим видом. Мое отношение к их новостям ясно нарисовано у меня пониже спины. Пройдя немного вперед, оборачиваюсь. «Девочки» с желтыми лицами тычут «бычки» в мой след.
Я великодушна: с них, кажется, достаточно!
Крепко сжимаю зубы:
«А вот Кандидату точно не прощу! Я еще придумаю, как поступить с ним!»
... Вечером я – в аэропорту. Я примчалась сюда за час до посадки самолета. Так я соскучилась по Петеру.
И вот уже мы с Петером в обнимку и с цветами, радостно поглядывая друг на друга, выходим из здания аэропорта к стоянке такси.
Петер поедает меня глазами:
– Ты так похорошела за этот месяц. Ты – просто божество! Зеркала, восхищенные, должны падать у твоих ног. О! Как мне было плохо без тебя!..
Я таю от этих слов. Я понимаю, конечно, что это всего лишь слова. Но мне так приятно слышать их.
– И я скучала по тебе, Петер! – жмусь к его плечу. – Я скучала так сильно, что даже дважды приходила на то место, где мы тебя сбили. Помнишь?
– О, да, – Петер смеется. – Я так счастлив, что вы меня тогда сбили!
Мы садимся в такси, едем куда-то.
Я не могу насмотреться на Петера. Мне кажется сейчас, что я знаю его целую вечность. Черты его лица видятся мне родными...
Таксист оборачивается к нам:
– Куда мы едем?
Я спохватываюсь, называю адрес.
«Мы едем ко мне! Никаких гостиниц, никаких друзей. Только ко мне! Домой...»
Петер крепко держит меня за руку – будто от этого зависит, останемся ли мы с ним вместе навсегда.
Мы переплетаем пальцы. Я тоже крепко сжимаю его руку.
«С тобой, Петер, я хочу остаться навсегда!»
Смотрю ему в глаза. Я мечтаю, чтоб он прочитал мою мысль во взгляде; я внушаю ему свою мысль...
– Навсегда... – шепчет Петер и целует меня в подбородок. – Навсегда...
Дома Петер заваливает меня подарками. Я еще в аэропорту удивлялась: почему у него такой большой багаж? Свертки, сверточки, пакеты, коробочки высятся на моей кровати горой.
Я распаковываю подарки и, дабы доставить Петеру удовольствие, ежеминутно что-нибудь восклицаю:
– Ах, какая кофточка! Она должна быть мне очень к лицу! – я на минуту отбегаю к зеркалу. – Ах, у тебя чудесный вкус! – опять возвращаюсь к кровати. – А это что? Фен? О, какое чудо! Петер, ты прелесть!.. Духи, кроссовки... Петер, ты потратил целое состояние! А это что?
Я вытаскиваю из горки новый пакет, разворачиваю...
– Нижнее белье? Какое нежное! Почти прозрачное. А кружева-то!..
Петер не выдерживает моего восторженно-удивленного взгляда. Слегка смутившись, отводит глаза:
– Извини, но я подумал... что могу себе позволить это. И вообще... Ты мне кое-что пообещаешь?
– Что именно?
– Нет, ты пообещай...
– Не зная – что?
– Да. Ты же мне веришь?
– Ну хорошо... Обещаю... – говорю я все-таки не без некоторого сомнения.
У Петера взволнованно блестят глаза:
– Мне бы очень... очень хотелось полюбоваться на тебя в этом... великолепии.
– Прямо сейчас? – я тоже несколько смущена, но мне и невыразимо приятно, что на меня очень хотят полюбоваться в этом... великолепии.
Петер смотрит на меня умоляюще. Я не могу ему отказать и, подхватив сей драгоценный пакет, удаляюсь в ванную.
Через минуту разглядываю себя в зеркало. Нет, это не я! Это богиня какая-то! Что делают с женщиной красивые вещи! Как преображают! Боже мой! Девушкам из «Otto» до меня – как до другой планеты.
«Ах, Петер! Ты знал, как мне угодить! Если я до сих пор сама себя ненавидела, то сейчас я сама себя люблю. Пусть я теперь нарциссистка! Пусть! Мне до этих обозначений нет никакого дела! Ибо я – совершенство! Или во всяком случае очень близка к нему. Вот в этом изумительном нежнейшем наряде я отныне должна шествовать по миру, а мир – восхищенный и ослепленный – должен ложиться покорно к моим ногам. И шепот – восторженный шепот – должен доноситься отовсюду: «Женщина идет!..»
Я поднимаю руки и сцепляю их за головой. Грудь моя кажется мне такой прекрасной! И становится досадно, что ее никто не видит. Красота пропадает, остается неоцененной.
Но тут же возражаю себе:
«Почему неоцененной? Вроде бы Петер очень даже ценит... Вон какое роскошное обрамление подобрал!»
Я выхожу наконец из ванной. Петер стоит у окна, смотрит на улицу. Вот он оборачивается.
Мягкий свет торшера падает на меня...
Мне смешно, ибо у Петера от восторга в сей момент отвисает челюсть. Я вижу, что перед богиней, внезапно появившейся перед ним, он готов пасть на колени и поклоняться ей всю жизнь. И в эту минуту в голову мне приходит мысль, что мужчины, даже если и очень умные, – все-таки весьма примитивные существа. Женщина – с красотой тела ее, нежностью, гибкостью, грациозностью, мягкостью, способностью чувствовать глубоко, с врожденной ее интеллигентностью и некоей заключенной в ней тайной – вот вершина мироздания!.. вот величайшее творение Создателя.
Руки Петера как бы сами собой поднимаются и тянутся ко мне. Петер не может с собой совладать. Уже не только его руки, но и его самого тянет ко мне, словно магнитом. Он ступает шаг, другой... Я озаряю его своим светом, и в свете моем он выглядит счастливым. И хотя я смотрю на него сейчас снизу вверх, я, женщина, много выше в эту минуту его, мужчины. Он понимает это. Возможно, еще и поэтому я его люблю – что он многое понимает.
А он меня не то что любит – боготворит. Он по достоинству оценивает меня: мою прекрасную грудь и нежную шею, мой гладкий мягкий животик и тугие бедра мои – я чувствую, как по мне блуждают горячие руки его, а губы приносят ласку к моим чуть приоткрытым губам.
– Люба! Любаша... – ошеломленно шепчет он и целует глаза мои. – Стань мне женой...
– Стану... – вторю ему эхом.
– Люба, я схожу с ума. Пожалей меня...
– Пожалею...
Мое желание – закон. Я желаю... Мое дыхание сейчас – ураган. Глаза мои – свет. Моя грудь – вздымающиеся молодые горы. Я – любовь... И прорастаю весь мир. Всюду всходят мои семена... Сорнякам нет места...
А Петер очень чуток. Он уже знает мое желание. Он берет меня на руки и тихонько кладет на постель. Упаковочная бумага шуршит подо мной.
– Петер, мы помнем подарки...
– Помнем... – теперь вторит он. – Позабудь о них! Купим новые. Главное сейчас – ты...
Я и правда тут же забываю о подарках, ибо Петер с потрясающей нежностью запускает руку мне под кружева. Я вздрагиваю и обхватываю его спину руками. Я безумна уже и почти ничего не помню. Нет, я помню, конечно: есть он и я. Я – женщина, я богиня. Он мужчина, и он поклоняется мне. Но у него такие руки, что я становлюсь покорна ему! Он теперь царь мой! И даже больше... Ближайшие четверть часа он – Творец мой. А я – его глина, которую он мнет и терзает, временами даже складывает пополам. Я очень мягкая пластичная глина... А стоны мои доводят его до безумия.
... После нашей безумной беспамятной любви я обнаруживаю на себе лишь остатки кружев. Я бы огорчилась, если б нам не было так смешно.
Петер говорит:
– Я куплю тебе этого много-много!
– И мы все это изорвем?
Нам так весело вдвоем!
Невероятно голодные мы в обнимку бредем на кухню...
... Назавтра Петер приступает к делам. Я вместе с ним поеду в Лейпциг, и оформить эту поездку не так-то просто даже в наши «расслабленные» времена. Или это мне так кажется. Во всяком случае, Петер рассчитывает управиться за два дня. Он даже надеется, что удастся обойтись без помощи консульства.
А у меня забот тоже хватает: оформить отпуск, написать письма родным – хорошие подробные «объяснительные» письма, в которых постараться ответить на все вероятные вопросы; письма эти для меня – самое тяжкое бремя, ибо я никогда не любила писанину; ах! Елену Иноземцеву бы на мое место!.. уж она бы расписала!.. она на это мастерица. Третья забота – собрать кое-какие вещи, не забыть некоторые книги (уж коли я хочу проводить время с пользой, книги нужно взять непременно). А четвертая забота... Что-то хочется решить с Кандидатом. Такие вещи нельзя прощать! Тем более, если я не прореагирую как-то и уеду, отъезд мой будет выглядеть бегством. Я же не хочу давать недругу повод для торжества.
Но вот беда: не могу я найти Кандидата. Домашний телефон его не отвечает, рабочего я не знаю; также не знаю я и друзей его, – если такие вообще есть, – не знаю сослуживцев... И даже не представляю, как Кандидата вычислить. Знакомого «мерседеса» тоже не вижу. Будто вымерли в Петербурге все лимонно-желтые «мерседесы»!
«А может, Кандидат прячется от меня? Запустил «утку» и сидит теперь в своем логове – в загородном доме, хихикает, парит в сауне телеса».
К сожалению, я не знаю, где его загородный дом. Я не бывала там, хотя Кандидат не раз приглашал.
Остается – домашний телефон. Атаковать неустанно. Если не сам Кандидат, так, может, его царственная мама поднимет трубку; или домработницы... и скажут, как отыскать этого толстяка.
Через каждые полчаса я набираю один и тот же номер. Усмехаюсь сама себе:
– Если б девушки из курилки знали, чей номер я столько времени набираю, они б совершенно уверились, что я Кандидату проходу не даю, и все, что Кандидат им наплел, – правда!
Я вздрагиваю, оглядываюсь.
«Хорошо, что я в приемной одна! А то сама с собой уже разговариваю».
Нет, видно, мне не судьба отплатить нехорошему человеку за его неблаговидный поступок. Придется смириться и оставить все как есть.
Я вздыхаю...
Однако на другой день опять накручиваю диск. Ловлю себя на том, что я очень упрямая девушка. И упрямствую я часа четыре – пока мне не звонит Петер и не сообщает, что все дела улажены и даже куплены билеты, и сегодня мы улетаем. Петер говорит, что сейчас заедет за мной.
Я сажусь и жду Петера. Больше не буду прикасаться к телефону, надоело.
«Петер придет – познакомлю его заодно с Петром Петровичем, – улыбаюсь своим мыслям. – А они, оказывается, тезки! Как я раньше не обратила на это внимание. У них есть еще один грандиозный тезка – Петербург!»
Наконец приходит Петер.
Как и планировала, я знакомлю его с Петром Петровичем. Я прощаюсь со своим добрым мудрым начальником, с коим проработала душа в душу много лет. И хотя я прощаюсь с ним как будто только на месяц, мне кажется почему-то, что – навсегда. Я даже, расчувствовавшись, роняю слезу.
Пока Петер с Петром Петровичем жмут друг другу руки, я подхожу к телефону:
– Извините, еще звонок!..
Набираю заученный наизусть номер, вслушиваюсь в гудки:
«Ну же!.. Давай! Поднимай трубку! Не прячься, будь мужчиной хоть разок в жизни. Я тебе сейчас все равно ничего резкого не скажу. При таких-то свидетелях! Я с тобой, быть может, только попрощаюсь...»
Но гудки монотонно, равнодушно следуют друг за другом.
Я кладу трубку.
И мы с Петером покидаем театр. «Жигуленок» кофейного цвета ждет нас на стоянке.
Петер говорит:
– Я завезу тебя домой. А потом отгоню машину. Мне надо еще попрощаться с друзьями.
– А потом?
– А потом возьмем вещи и на такси – в аэропорт.
– Хорошо, Петер, – киваю я и, когда он трогается, неожиданно для себя говорю: – Знаешь, Петер, я тут должна кое-что одному человеку. Не мог бы ты на минутку заехать...
– Конечно, Люба! Говори, куда.
Я называю адрес, объясняю в общих чертах, как туда ехать, и Петер, круто вывернув руль, разворачивается на площади...
«Разумеется, вероятность того, что я застану Кандидата дома, микроскопически мала. Уж если я два дня не могу его «вызвонить» (интересно, куда он подевал свою маму?)... Но ежели вдруг он откроет мне дверь... ежели его физиономия покажется хоть на секунду... Тогда я... Нет, говорить ему я ничего не буду. Он и так все знает. К тому же слов он не понимает. Я просто ударю его. Один раз. Но – сильно. Как сумею...»
От этих мыслей я начинаю заводиться. Да еще Петер быстро мчит. Меня подзадоривает скорость.
«Ну держись, Кандидат! Я еду!.. Окажись только дома: мне на удовлетворение (нет, лучше – на сатисфакцию!), а себе на беду! Щека твоя будет пылать долго!»
Я смотрю за окно, но города не вижу. Внутренним взором своим я вижу сейчас только Кандидата, который – униженный, побитый, бледный – держится за щеку.
«А если его не будет? Ведь скорее всего – не будет. Что тогда?»
Меня осеняет блестящая мысль, я улыбаюсь:
«Я знаю, что тебе дорого, – дорого так, как мне дорога моя честь. Мы поквитаемся с тобой, Кандидат!»
Теперь я внимательно гляжу в окно. Мелькают дома... магазины, киоски... Наконец вижу то, что мне надо:
– Вот здесь, Петер, останови на минутку!
В магазине товарищества садоводов и огородников я покупаю кривой садовый нож. Очень острый большой нож. Прячу его в сумочку.
Потом мы опять быстро летим по городу.
«Держись, Кандидат! Я еду!.. Подлость должна быть наказана! Иначе на этом свете нельзя!»
...Вот мелькнули величавые купола знаменитого собора. Я объясняю Петеру, как удобнее проехать. Спустя пять минут показывается знакомый дом. Останавливаемся у подъезда.
Я открываю дверцу.
Петер берет меня за локоть, задерживает на секунду:
– Ты надолго?
– Нет!.. – я неуверенно пожимаю плечами. – Нет. Не знаю... Может, всего минуту...
– Я – с тобой?..
Кажется, Петер догадывается, что у меня здесь не простой должок.
Я опять пожимаю плечами, улыбаюсь Петеру.
«Не хотелось бы, чтобы он, иностранный подданный, вместе со мной угодил в милицию. Дело-то я задумала рисковое! Можно сказать – из ряда вон!»
– Пожалуй, не надо, – я целую его в щеку. – Впрочем как хочешь...
И решительно выхожу из машины.
Петер вроде бы идет за мной. И это понятно: он же видит, что я на взводе. Подстраховывает.
Поднимаюсь на второй этаж, с силой давлю на кнопку звонка. Слышу мелодичную трель, раздающуюся с той стороны двери. Трель очень длинная, бесконечная трель. Но я все давлю и не отпускаю. Меня не оставляет ощущение, что за дверью сейчас кто-то есть. Конечно же! Вижу, какая-то тень быстро мелькнула в «глазке». А может, это мое отражение? Нет, я сейчас ни в чем не уверена.
Оглядываюсь. Петер стоит на площадке – лестничным маршем ниже. Удивленно смотрит на меня.
Я улыбаюсь Петеру, поворачиваюсь к двери спиной и ударяю в нее пяткой. Может, так будет слышнее? Но здесь очень крепкая дверь. Даже не дрогнула от этого удара! И обита толсто. Мой отчаянный удар почти не слышен даже с этой стороны, – не говоря уже о той.
Опять вижу – что-то мелькает в «глазке».
«А! Кандидат, ты все-таки дома! Но боишься открыть! Что ж, это очень вписывается в твой образ. Ну хорошо же! Ты сам того хотел, подлец...»
Еще раз улыбнувшись Петеру и как бы извинившись перед ним, я достаю из сумочки нож и с силой вонзаю его в дверь. Вонзаю повыше – куда рука достает. И, нажимая на рукоять, веду нож наискосок – почти по диагонали...
«Но какой же крепкий здесь дерматин! Хорошо, что нож – острый...»
Потом вонзаю нож второй раз. От всей души! И кромсаю дерматин в перпендикулярном направлении. Хватаю лоскут рукой и тяну его на себя. Дерматин рвется с треском. И треск этот громкий – на весь подъезд – ласкает мне слух.
К своему удивлению, под толстым слоем минеральной ваты обнаруживаю еще дерматин – очень старый.
«Ох, как ты запаковался! Создал себе уютный мирок! Но это не спасет тебя, ибо я – во гневе».
