Текст книги "С тобой навсегда"
Автор книги: Татьяна Ковалева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)
Парень приветливо кивает мне:
– Мы слышали про вас. Но Петер почему-то вас прячет. Наверное, боится, что уведем.
– У него много работы.
Другой парень вдруг спрашивает:
– А что в России? Все опять поворачивается к коммунизму?
Я пожимаю плечами, я никогда не интересовалась политикой. А многих политиков, ежедневно мелькающих на телеэкранах, всегда воспринимала не иначе как клоунов. В стране моей давно неблагополучно: кризис следует за кризисом, скандал за скандалом, разоблачение за разоблачением и так далее; принимать все это всерьез... близко к сердцу... было бы очень тяжело, особенно с моей тонко организованной, чувствительной психикой; и я приспособилась: ко всему отечественному бесконечному внутриполитическому действу я отношусь как к клоунаде – не более того.
Здесь первый парень говорит своему приятелю:
– Нашел о чем спрашивать у дамы! – и опять поворачивается ко мне. – Может, потанцуете со мной?
Я улыбаюсь ему, как бы извиняясь:
– Нет, я не готова. Голова болит... Слишком быстрый танец...
– Тогда подождем медленного, – улыбается в ответ парень.
Тут инициативу перехватывает Артур:
– Медленный танец мой! На правах родственника... И потом – она со мной пришла!
Деваться некуда. Я вынуждена согласиться.
Парни, разочарованные, уходят:
– Очень жаль!
Я некоторое время наблюдаю за ними. Они приглашают каких-то девушек, танцуют. Иногда помахивают мне руками.
Говорю Артуру:
– Хорошие ребята, правда?
– Да уж! – он выпивает еще стаканчик, оживляется. – Забудь ты про этого Петера! Дался он тебе! Кроме работы, ничего не видит. Давай жить весело. Очень хорошо, что он уехал... Мы проведем этот праздник с тобой... Я тебя научу развлекаться, и ты надолго запомнишь этот вечер, этот Новый год...
Глаза у Артура уже плавают. Алкоголь начинает действовать. А может, у меня такое впечатление потому, что я впервые вижу Артура без очков.
– Хорошо, Артур. Развлечемся, – отвечаю я без всякого воодушевления.
Тут он поднимает указательный палец вверх, спрашивает:
– Вот, слышишь?..
– Что? – не понимаю я.
– Медленный танец. Ты обещала...
И крепко ухватив меня за руку, Артур идет на круг. Уже танцуют три или четыре пары.
Положив руки мне на поясницу, Артур прижимает меня к себе. Хочет показать свою гиперсексуальность, что ли? Я отстраняюсь чуть-чуть. Так мы танцуем. Наверное, если глянуть со стороны, мы – странная пара. А точнее – мы вовсе не пара.
Музыка хорошая. Мне откуда-то знакома она. Я не вслушиваюсь особо в слова, но какие-то фразы отмечаю... «... портрет на стене... мне нравятся твои песни... ты молчишь, но твои песни не молчат... Эй, Джон, твои песни не молчат!..»
Здесь я вспоминаю наконец:
«Это же из репертуара «Пудиса»! Песня так и называется: «Не, John»! У нас с Верой и Надеждой даже пластинка такая была! Господи, как давно это было! И как я теперь далеко... От Веры и Надежды. И, возможно, от себя – той, прежней... Мой мир остался там – в Петербурге! Как я могла об этом забыть! Как могла столько времени обманываться! Петер всему виной: только находясь рядом с ним, я и могла обманываться. А теперь он уехал... Кто я здесь? Чужая... Чужая...»
Я танцую, музыка ласкает мне слух, а мысли уводят далеко – туда, где я еще не ходила:
«Не потеряла ли я себя, слишком увлеченная Петером?..»
Вот я слышу: фоном к песне идет запись голоса Джона Леннона. Очень к месту этот фон. Возникает хорошее созвучие. Наслаждаясь этим созвучием, я как-то обмякаю, расслабляюсь. А Артур понимает это по-своему: ему мнится, что я подалась к нему. Он вдруг прижимается своим виском к моему виску. Но я слегка отклоняю голову. Он же очень упрям, этот Артур... И сильный: его не так просто оттолкнуть. Я чувствую, руки его вдруг приходят в движение: левая спускается... мне ниже поясницы, а правая уверенно ложится мне на грудь.
Я вздрагиваю:
– Артур, убери руки!
– Зачем? – он пьяно ухмыляется мне в лицо. – Я так хорошо тебя ощущаю... И себя... Ты такая мягкая и в то же время – упругая...
Все еще пытаюсь оттолкнуть его:
– Я предупреждаю, Артур!
– А потом мы поедем ко мне... – он меня не слышит. – Я возьму тебя прямо в этом платье. Оно меня возбуждает.
И тогда я ударяю Артура.
Пощечина моя звучит как заключительный аккорд к песне. Пощечина звучит уже практически в тишине. И все присутствующие в зале изумленно смотрят на нас.
Артур несколько секунд глядит на меня осоловело; видно, никак не может осознать, что же только что произошло; наконец осознает, глаза его полнятся гневом, и Артур хочет ударить меня в ответ. Но в движении его нет уверенности – все-таки женщина перед ним. И я легко останавливаю его руку. Потом ударяю второй раз. Я думаю дать всего лишь еще одну пощечину, но в волнении вкладываю в удар такую силу, что получается у меня весьма весомая оплеуха. Я никогда не думала, что у меня тяжелая рука.
Не удержав равновесия, Артур падает под ноги стоящих вокруг людей. Раздаются смешки и даже где-то аплодисменты. А Артур, лежа на полу и гневно сверкая глазами, шипит что-то. Бранные слова, что он бросает мне в лицо, тонут в общем шуме. Я слышу только обрывок фразы: почему-то Артур не очень уважительно отзывается о России... Я переступаю через него, поверженного, и покидаю зал.
Потом иду по улице и смеюсь нервно. Ловлю такси и еду домой. А дома опять навзрыд плачу. Наплакавшись всласть, совершаю обход дома: проверяю все запоры – на дверях и окнах. Я боюсь, что Артур явится ночью брать реванш.
Попробовав в одиночестве кусочек праздничного торта, сразу после полуночи ложусь спать. И сплю в эту ночь беспокойно. Хотя, слава Богу, никто не ломится в мою дверь.
Просыпаюсь рано. И – совершенно спокойная. Вчерашний случай с Артуром – последняя капля, переполнившая чашу моего терпения. Я уезжаю сегодня. Я решила это твердо – отсюда и спокойствие мое.
Мысль об отъезде не покидает меня ни в ванной, где я принимаю душ, ни на кухне за завтраком. Вероятно, это правильная и достаточно своевременная мысль. И созрела она, конечно же, не сегодня. И не вчера... Она, должно быть, зрела во мне давно, но я о том ничего не знала.
Постояв минут пять в кабинете Петера (так я прощаюсь с любимым), начинаю собирать чемодан: вещей у меня – собственно моих – не так уж много. И чемодан мой – небольшой: даже носильщик не потребуется. Все, что подарено Петером, не беру. Укладываюсь спокойно, аккуратно. Я с детства привыкла беречь вещи. Они ведь как живые. Я к ним так отношусь – бережно, и они ко мне – соответственно... Долго служат.
Вдруг слышу – звонок у двери.
«Вот и Артур явился отношения выяснять!»
Поправив волосы у зеркала, спускаюсь в прихожую. Я напряжена, я даже готова драться. И даю себе клятву: не пропущу ни единого обидного слова в свой адрес. Уж коли некому постоять за меня, – сама за себя постою. Если понадобится, ударю обидчика в третий раз – со всей немецкой основательностью и с русской отчаянностью...
Но это пришла фрау Кох.
Я вздыхаю облегченно, открываю дверь. «Они, видно, получили мои поздравления».
Старушка улыбается мне, вся сияет. И сияет у нее за спиной солнечное утро. Соседка заглядывает в дом через мое плечо, наверное, опасается, что помешала.
– Извините, фрау Леман! Я на минутку... Хочу поздравить вас с праздником. Вы нам с супругом очень нравитесь. И мы решили угостить вас печеньем. Вот, я только что испекла...
И она протягивает мне сверток.
Я растрогана до глубины души, мне так симпатичны эти милые люди.
Я принимаю сверток, приглашаю гостью в дом:
– Проходите, фрау Кох, обождите минуточку. Я быстро...
Указав ей на кресло, ухожу в кабинет, выхватываю из шкафа толстый альбом – «Санкт-Петербург» – и чуть не бегом возвращаюсь в прихожую.
– Вот, фрау Кох, это вам!..
– О, мой Бог!.. – всплескивает руками старушка. – Это же дорогая книга!
– Не дороже человеческой приязни, – это я больше для себя говорю, чем для фрау Кох.
Я открываю альбом, пролистываю несколько страниц:
– Вот видите, это Мариинский театр! – провожу ногтем по второму этажу. – Посмотрите, вот это окно... Тут я работаю.
Так я говорю, а сама пугаюсь: я ведь там не работаю давно: отпуск мой закончился, и я сама звонила Петру Петровичу, чтобы меня уволили по собственному желанию.
Фрау Кох тоже растрогана. Ей очень нравится подарок; старушка прижимает тяжелый альбом к груди. Мы еще обмениваемся любезностями, и она уходит.
А у меня, как будто, все готово к отъезду! Вызываю такси. Пока машина не пришла, решаю вопрос: написать или не написать Петеру записку? Нет, не буду писать! Объясню ему все на словах... если он позвонит.
Скоро в совершенном спокойствии я еду в такси и жую печенье фрау Кох. Уже сегодня самолетом компании «Люфтганза» я улетаю в Россию...
НА КРУГИ СВОИ
И вот я дома. Мой праздник окончен, мое лето, кажется, прошло. Но я не бесприютная стрекоза. У меня есть дом – моя маленькая однокомнатная квартирка. Моя крепость. Мой очаг. Может, даже мой корабль по жизни...
После возвращения я целую неделю не выхожу из дома. Разве что изредка спускаюсь в магазин за молоком и хлебом. Никому не звоню, никому о себе не напоминаю. Я отлеживаюсь – как делала это некогда, в студенческую бытность, после сельхозработ, – уезжала в Бийск и «отлеживалась» в своей маленькой комнате, «жировала» на маминой расчудесной стряпне.
Теперь иное: вовсе не физическая усталость беспокоит меня; мне требуются время и покой, чтобы дать отдохновение душе, чтобы осмыслить свое положение, пересмотреть критически свои поступки за последние месяц-два. Я так давно не говорила сама с собой откровенно...
Первые несколько дней мне думается, что поведение мое верно. Потом – совершенно наоборот. Я уверяюсь вдруг, что в последнее время совершаю глупость за глупостью: не надо было так спешно уезжать из Петербурга; не надо было уезжать так легко – едва тебя позвали, а уж коли уехала, следовало уложиться в продолжительность отпуска и ни в коем случае не увольняться из театра (разве это благодарно: получить квартиру и уволиться?). Где сейчас искать работу?
«А еще какие глупости я совершила?»
Да сколько угодно! Мысленно я загибаю пальцы...
... Порхала бабочкой, а нужно было трудиться. Потому Петер и не взял меня с собой, что я оказалась ему не нужна. Это первое. Второе... Совсем не следовало Артура пускать на порог в отсутствие Петера – не понадобилось бы и затевать драку. Третье – не следовало уезжать в отсутствие Петера; нужно было дождаться, объясниться; кто знает, что теперь подумает Петер о причине моего отъезда? И вот еще: в каком свете представит меня Артур? Уж он постарается обелить себя...
А главная моя глупость – я с самого начала была слишком доступна. И этим сама себе все испортила. Всегда нужно быть немножко крепостью, немножко тайной... И всегда нужно быть сильной!.. Вот это мой опыт. К сожалению, пришел он поздновато. Поэтому и сижу я сейчас здесь, в своем домике, в гордом одиночестве и залечиваю раны.
Через неделю, когда я уже поняла, что Петер из Америки вернулся, я начинаю тихо злиться. Он не звонит. Значит, считает, что все так и должно быть. Его не сильно огорчил мой отъезд, его не интересуют причины, не беспокоит моя дальнейшая судьба. Он согласен с моим поступком.
И тогда я начинаю думать, что во всем вела себя правильно. Ни одной глупости я не совершила. Хотя... Одна все-таки есть. Не нужно было с самого начала связываться с Петером! Убедилась тогда, что серьезных травм нет, и выставила за порог...
От этой мысли я даже вздрагиваю. Нет, это уж слишком! У нас с Петером было много прекрасных минут. И минуты эти стоят многого. Это я понимаю и умом, и сердцем. За них – за минуты наши счастливые – я сейчас и должна заплатить! Но любовь есть любовь! Любовь приносит не только ощущение счастья, ощущение наполненности жизни... любовь еще приносит боль. Это известно всякому, кто по-настоящему любил.
«А была ли у нас вообще любовь?»
Любовь была – если судить по той душевной боли, что я испытываю. И, может быть, все еще есть. Это мне станет ясно, когда я очищусь от обиды, злости.
«Нет, я ни о чем не жалею!» – кажется, так поет Эдит Пиаф...
О, как она права! И я ни о чем не жалею. Не так уж и велика моя плата за любовь – одиночество. Люди платят за любовь кровью, жизнью... И почему я вдруг решила, что осталась одна? Вовсе я не одна. Нас двое. Нас с течением времени – все больше и больше. Каждый день я подхожу к зеркалу и пристально оглядываю свою фигуру. Может быть, уже видно, что нас двое? Нет. И не скоро еще будет видно. Но я уже не одна. Не чувствую я подавляющего безысходного одиночества, которое чувствовала тогда... после того трагического случая... Сидя вечерами у телевизора и тихонько поглаживая живот (так я общаюсь с малышом), я бываю в иные минуты даже счастлива и благодарю судьбу за то, что однажды ночью мы с вздорным Кандидатом кое на кого наехали.
А Петер... Его жизнь, его одиночество – теперь это его проблемы. Если Петер не звонит, не шлет писем, значит, проблемы свои как-то решил. Привез какую-нибудь глупую, типа меня, девицу из Америки... выбрал момент, повел ее к себе в клинику: «Мои дамен унд геррен... вот ваша новая мутер...»
Это, конечно, царапает мне сердце. Но жить как-то надо.
Меня очень тянет в театр. Сказываются привычки, привязанности... Однако этот мост я уже за собой сожгла.
С некоторых пор Вера и Надежда – опять мои частые гостьи. Они приносят мне новости из театра. Петр Петрович пока не взял к себе в приемную никого. Он хранит верность мне: крутится без помощницы. Но я уже не пойду к нему. Как это принято говорить: в одну реку не входят дважды...
Поэтому я ищу себе новое дело. Пробую заниматься переводами. И к величайшему моему удивлению, кое-что получается. Российско-германские связи ныне тесны и обширны; много совместных предприятий, много сотрудничающих фирм; много технической документации, всяких инструкций, требующих перевода... Время от времени я подаю объявления в рекламные газеты. И у меня даже образуется собственная клиентура. Художественным слогом я никогда не владела, и посему романов мне не перевести, а вот технические тексты перевожу, как будто, мастерски. Во всяком случае заказчики довольны – очень хвалят и делают мне рекламу. Через день-два обращаются вновь. И хорошо платят. Я бываю загружена работой под завязку. И все реже выпадают свободные дни.
Купила себе пишущую машинку и теперь стучу на ней с утра до вечера. Вера и Надежда иронизируют. Говорят, что мне уже пора открывать переводческое агентство. Напрашиваются в курьеры. Шутки шутками... но по нашим временам – это неплохая мысль. Впрочем, время покажет...
... Но время не спешит, у времени – размеренный ход. Мы чаще всего торопим его, надеясь на добрые перемены в будущем. А оно идет себе тихонько, не обращая внимания на наши сетования и мольбы. Чему суждено случиться – то случится. Но – в свой час.
Так в заботах, в суете проходит месяц, за ним – второй...
По прохождении этого времени Петер и моя поездка в Германию начинают как бы терять черты реальности. Или это был мой сон, или в руки попался роман, который более других увлек меня; я читала этот роман и ставила себя на место героини – у меня всегда было живое воображение, я с легкостью могу представить себе красивого и умного героя-любовника и Томаскирхе, которую никогда не видела, могу нарисовать для себя и корабли у Засница, и Артура, через коего переступаю, и милую старушку Кох, прижимающую к груди альбом с видами Петербурга...
И приходит весна! Боже мой, новая весна! Опять весна! А я такая старая – мне скоро целых двадцать восемь лет!
Март в этом году холодный. Всюду много снега. Когда еще он растает!.. А с небес нет-нет да и еще снежку подвалит, и подует зябкий северный ветер. Кажется, не дождаться тепла...
Вдруг обнаруживаю в своем почтовом ящике извещение, Лейпциг вызывает меня на переговоры.
«Ну наконец-то!..»
Я безумно рада этому извещению, однако через минуту рву его и выбрасываю в мусорный бак, что стоит возле подъезда. Почему Петер столько времени ждал, почему раньше не хотел поговорить со мной? А теперь, когда я потихоньку начала успокаиваться, он объявился.
Через неделю приходит второе извещение. Но я и его рву на мелкие клочки. Наверное, время ушло. И я уже ничего не жду от Петера. Я даже удивлена тому, что ничего от него не жду. И удивлена своему спокойствию...
А ночью плачу. Проливаю так много слез, что мне приходится переворачивать подушку. Мне так плохо, так трудно одной... Мне очень хочется спрятаться хоть ненадолго за твоими плечами, Петер, мне хочется, чтобы твои сильные руки поддержали меня – именно теперь! В моей жизни наступил такой период – я сейчас очень ранима. И слаба. Я только с виду сейчас кажусь сильной и независимой. А на самом деле пороха в моих пороховницах – щепоть. Я хочу, чтоб ты был рядом, Петер, чтоб поддерживал меня, чтоб служил мне, как мужчина служит женщине, жене, будущей матери его ребенка. И еще... я хочу тебя, Петер! Я тебя ненавижу, я тебя люблю!.. Я только о тебе и думаю, потому буду рвать все твои дурацкие извещения. Я так люблю тебя, что тебе со мной не бывать!
«О, любимый!..»
Но приходит утро. И я опять сильна, и воля моя непреклонна. Я спокойно пью фруктовый чай с подсушенным хлебом и сажусь за свои переводы. Подушка – подружка моя ночная – никому не расскажет о моих слезах. Имя твое, что срывалось с губ моих, навсегда потонуло в ее глухих недрах.
Вечерами отдыхаю у телевизора, правильнее будет сказать – пытаюсь отдыхать. Информационные программы постоянно подбрасывают какие-нибудь тревожные новости: где-то бушуют ураганы, где-то идут войны, где-то – волнения, и страдают люди... А у меня такой характер, что я все людские беды принимаю близко к сердцу. Не умею как другие: услышал, прочувствовал и забыл. У меня откладывается.
Почти каждый день мелькают сообщения из Германии. Там неспокойно: курды устраивают беспорядки в Дортмунде, проводят факельные шествия, требуют равных прав с коренным населением. Я смотрю на экран. Боже! Как их много! Вся улица заполнена демонстрантами... Над головами тут и там – портреты Аджалана. Столкновения с полицией... Идут в ход дубинки, слезоточивый газ. А вот говорят о ливанских беженцах на севере Германии. Против них выступают террористические организации, устраивают поджоги. Мне думается, я знаю, кто прикладывает здесь свою руку, вернее – свою спичку. Во всяком случае по убеждениям Артур – один из них, из террористов. С его необузданной злой натурой не террористом он не может быть. Выбросить турка из поезда – вот для Артура олицетворение геройства.
В один прекрасный день ко мне опять приходят Вера и Надежда. Они приносят две новости. Первая новость: Петр Петрович, узнав, что я в Питере, через подруг приглашает меня на работу. Но я отказываюсь, ибо с этим у меня решено. Вторая новость: девочки видели вчера Кандидата – он катает на своем «мерседесе» другую блондинку. Кандидат, вероятно, неравнодушен к блондинкам. Девочки говорят, что та, другая, прочно сидит в машине и цветет, как майская роза, а у Кандидата «физия» довольно кислая.
Вера говорит:
– Наверное, Кандидат не может забыть тебя!
Надя дополняет:
– Подумай, Люба!
Когда подруги уходят, я думаю:
«Мне никто не нужен теперь. У меня есть крыша – какая-никакая, а своя. У меня появилась работа – не было бы счастья, да несчастье помогло. И дела мои идут все лучше. Но самое главное, с каждым днем я все явственнее ощущаю в себе – там, под сердцем, – новую жизнь. Наверное, там бьется уже маленькое сердечко. Созвучно с моим. Это моя плоть и в то же время не моя. Ребенок. Я даю ему жизнь. Я не одинока. Я даже по-своему счастлива...
Он родится, и мне будет, конечно, трудно без серьезной опоры. Возможно, придется даже что-то менять. Но потом он подрастет и станет мне помогать. И жить мы будем душа в душу. Я знаю уже, как ребеночка назвать, – если будет мальчик. А будет мальчик, я не сомневаюсь. Я назову его...»
Тут слышу через открытую форточку – тормоза скрипнули у подъезда. Я вздрагиваю. Отчего-то ко мне приходит уверенность, что там внизу из такси выходит Петер.
Подхожу к зеркалу, делаю прохладное лицо, недоуменно приподнимаю брови. «Вот так, что ли, на него посмотреть?»
Слышу через входную дверь – включился мотор лифта.
«Это Петер поднимается ко мне. Моя душа, должно быть, видит сквозь стены. Что сказать ему? А что он мне скажет? Есть ли нам что сказать друг другу?..»
Мотор лифта выключается. «Я успею досчитать до десяти, и раздастся звонок».
Мысленно я считаю до десяти. Я знаю, это Петер подходит к порогу. Откуда мне это известно? Мое отражение в зеркале пожимает плечами.
– Знаю и все!..
У меня бывают иногда ощущения повторимости момента – будто момент этот я уже переживала когда-то. Но когда – ни за что не вспомнить. Вероятнее всего, в прошлой жизни... И это не мои фантазии! В медицине ощущение повторимости момента, эпизода именуется jamais vu. Вот такое ощущение и посещает меня сейчас. Я на пару минут становлюсь ясновидящей. Я смотрю в зеркало – себе в глаза и вижу, как рука Петера тянется к кнопке звонка. Рука все ближе и ближе. Я так напряжена, я так жду этого звонка, что, кажется, умру на месте, если он не раздастся.
И из груди моей едва не вырывается стон облегчения, когда звонок, мой любезный звоночек, возвещает наконец на всю квартиру о явлении гостя!..
Но я стою еще некоторое время возле зеркала. Я вижу, как взволнованно переминается Петер с ноги на ногу у моей двери. Я мучаю его с минуту. И когда звонок раздается опять, подхожу к двери. Открываю...
Да, это Петер стоит на пороге.
Петер смотрит на меня и долго ничего не говорит. Мне кажется, он молчит целую вечность. А я так жду его слов. Но тут вижу: говорят глаза его. Они полны любви и восхищения:
«Ты самая прекрасная женщина в мире! Я люблю тебя! Я не могу без тебя!..»
Наверное, нечто подобное и в моих глазах.
«А разве могло быть иначе?»
Я отступаю на шаг, этим приглашая Петера войти. Он входит, идет ко мне. В волнении я прижимаюсь спиной к стене прихожей. Мне некуда больше отступать. И Петер обнимает меня, и вздыхает легко-легко. Я знаю, так вздыхает человек, которого отпустила боль. По этому вздоху я догадываюсь, какая сильная боль мучила столько времени моего Петера...
Он говорит тихо:
– Ты прекрасна! Тебя прекраснее я не встречал женщины! Я люблю тебя! Не могу без тебя.
Прячу лицо свое у него на груди, прячу свои светлые слезы – слезы счастья.
Петер прижимает меня к себе крепко-крепко:
– Ты плачешь?
– Петер... – я поднимаю лицо. – Осторожнее, Петер. Не прижимай меня так крепко... Ребенок...
И я указываю глазами себе на живот.
Здесь лицо Петера озаряется, будто солнцем:
– Как? Люба, милая! И ты не говорила!..
Петер целует мне лицо, шею... Потом медленно становится на одно колено и прижимается щекой к моему животу. Надолго замирает... Когда я вновь вижу его глаза, они полны счастья.
Наконец Петер поднимается:
– Я схожу с ума: там маленький Леман!!!
Я улыбаюсь, я купаюсь в любви, какую излучают его глаза.
Вижу, в глазах его появляется тревога:
– Люба, почему ты уехала?
– Я не уехала... Я здесь, с тобой... С тобой навсегда!..
ЭПИЛОГ
Люба и Петер играли свадьбу дважды: в Санкт-Петербурге и в Лейпциге. И жизнь свою стали строить на два дома.
Летом у них родился мальчик, которого Люба назвала Сережей. Симпатичный крепенький малыш! Он своим родителям доставлял, понятное дело, немало хлопот, но и много-много радости.
Люба не оставила начатое дело и попробовала развить его; воплотить в жизнь идею создания собственного агентства. Петер помог ей с первичным капиталом, Люба набрала штат переводчиков, подыскала помещение под офис... И дело пошло, со временем расширилось и довольно быстро окупилось: появилась возможность открыть филиал в Лейпциге...
Вера и Надежда оставили театр. Сейчас они работают в агентстве курьерами. А вечерами усиленно изучают языки: одна – английский, другая – французский. Скоро Вера и Надежда тоже займутся переводами.
Кандидата девушки больше не видели. Люба и Петер вскоре после рождения Сережи купили у Кандидата квартиру и сейчас потихонечку обставляют ее. Есть у Любы тайная мечта: поселить в этой квартире своих родителей, чтобы Игумновы – потомки – жили там, где некогда жили их предки. Но про мечты и замыслы свои Люба до поры никому не говорит, – наверное, чтобы не сглазить.
А Кандидат... Кто-то говорил, что видел его на Брайтон Бич в роскошном «роллс-ройсе». Не исключено, что этот кто-то обознался – в Нью-Йорке много толстых людей.
Внимание!
Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.
После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.
Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.
1 Мой брат работает трактористом в нашем колхозе.
2 Бабушка и дедушка.
