Текст книги "Год охотника"

Автор книги: Татьяна Эльдарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

Вот так. В четырёх, нет – в пяти предложениях, а всё понятно. Ну, почти всё...

Франц оживился, подставил ухо егерю:

– Излагай!.. Какой-такой журналист?

– Ну как же, Фима, он же и купил Большой дом!

– Зачем ему? За тысячи километров... при его-то публичной профессии...

Бурханкин задумался, но всего на миг, а потом громко, убеждённо зашептал.

– Ты зря ругаешься. Он, это... не простой он. По всему видать – шишка!

Игорь Максимильянович вопросительно поднял бровь и егерь поторопился с объяснением:

– О тебе, к примеру, тоже ведь мало кто что знает.

– Шишка-то еловая, кедровая, или – на лбу? – резко отшутился Франц.

– Да нет, Фима, если он сказал, лучше выполнить. У него, знаешь, даже рация есть. И Циклопу такую же выдал. А сам всё по ней звонит, звонит...

– Это не рация, Вилли, это такой телефон. Я бы тоже мог себе купить, только с кем перезваниваться? Я-то ведь как раз – так, ноль без палочки... – Франц усмехнулся: – Вот, разве что, с тобой.

Бурханкин не понял, это комплимент или очередная шутка Фимы. На всякий случай заметил:

– Ну, у тебя, должно быть, это... Друзья-то остались...

– А с чего ты взял, что он – журналист? – перебил Франц.

– Да нет же, Фима, – егерь заметно обрадовался возвращению к теме разговора. – Я бы и не знал, но он, это... всё звонил-то он кому-то в свой журнал. Всё кого-то разыскивал. Да я и не слушал, мне, это... некогда мне было. И вообще, ни к чему мне, чужие разговоры слушать!

"Ну да! – подумал Игорь Максимильянович. – А откуда бы ты черпал все свои новости?.."

– Как его зовут, твоего журналиста? – вслух поинтересовался он.

– Ну я же и говорю тебе: Виталий Олегович.

Глава девятая

Угорелая

Рассказывая Францу, Бурханкин только руками разводил:

– Ей Богу, Фима, поначалу ничего было не понятно! Лесной хозяин опять объявился. Давеча, пока все спали... Ночью по двору шарил. Я это... следы видел... у флигеля.

Франц задумчиво вспомнил:

– Яблоки доставал... Там Диана на веранде нарезанные яблоки сушила.

– Ну уж не знаю. При чем здесь яблоки?.. Я тебе о важном толкую!..

– А когда пропал журналист?

Бурханкин с досадой замотал головой:

– Нет же, Фима, ты дослушай!.. Я же этому, ну, Виталий Олеговичу сказал про шатуна! Ну, мы сразу и пошли. Он только переоделся. Часов в половине одиннадцатого...

– "Мы" это кто? – уточнил Франц.

– Я и он. Циклоп-то, это... побоялся. Он же это... через шатуна и пострадал...

– А музыканты?..

– Я ввечеру ещё спрашивал, охотились ли прежде...

– Ну?.. – поторопил Франц.

– Ну, этот... который Георгий, – замялся Бурханкин, – "Смотря за чем!" сказал. Пошутил, стало быть. А Пётр, это... Мы вообще здесь, говорит, не для этого...

– А что делали музыканты без вас?

Бурханкин пожал плечами:

– Я почём знаю? Нас же не было!..

– Вилли, я так и не понял, когда вы потеряли журналиста? – строго уточнил Франц. – С охоты вчера вместе пришли?..

– Конечно вместе! Может, Виталий Олегович и поотстал на пару кустов, когда вертолёт над лесом кружил... Да ненадолго, он не новичок. Знает, что нельзя одному... Да и я, это... всё время оглядывался, всё время его карабин видел.

– Ну вернулись, конечно же, не солоно хлебавши.

Бурханкин воскликнул:

– А я ему говорил!.. Я знал, что без толку. Лесной хозяин же не дурак!.. Он вглубь леса ушёл!.. Стало быть, это... к райцентру подался...

– А дальше-то что?.. – подстегнул его Франц.

– Темнело уже. Часов пять мы побродили. Я к Орлику заглянул, а Виталий Олегович – к себе поднялся, это... отдохнуть перед ужином. Потом поужинали все вместе, потом я в райцентр подался, предупредить мужиков о шатуне. Со мной ещё Василиса, это... просилась.

– Где ж ты ночевал?..

– В сторожке. Мы с Волчком и Орликом там и остались. Только упредили поварихино семейство, чтоб её не ждали: Михална баньку для гостей затеяла... А сегодня прибегли с утра пораньше – и сразу в дом. Там эти... ну, артисты там спали. Я сразу почуял, неладно спят... Сразу начал будить.

Франц спросил по привычке громко:

– Кто же это на Василису думает, если все угорели?..

Фомка изнутри бабахнул лапой по двери чулана-ванной: подал знак, что они выходят.

Чуть покачнувшись, Василиса остановилась возле буфета. Зачесала пряди пятернёй на глаза. Полюбовалась прозрачным отражением в стекле. Встряхнув головой, отбросила волосы назад.

– Не волнуйтесь, кто думает – жив, здоров... С котелком что-то у моих угоревших сотоварищей... – Она подошла к свободному стулу, опустилась на него с видом императрицы, как мальчишка закинула ногу на ногу, по-старушечьи запахнула ворот халата. – Вы сказали, что я напоминаю вам дочь?..

– Очень напоминаете, – подтвердил Игорь Максимильянович. – Особенно в профиль! Хотите, фотографии покажу? – предложил он горделиво.

– Угу, – с вялым энтузиазмом кивнула Василиса.

Он сразу отказался от намеренья. Принёс с кухни поднос, снял "бабу", подлил из термоса кипяток в ту – специальную заварку. Над столом поднялся плотный запах поля.

Василиса, склонилась над чашкой, с опаской вдыхая волшебный настой. На узкое лицо упали мокрые волосы.

– Я случайно от этого не усну?..

– Думаете, я вам сонное зелье предложил? Дурман-траву? – возмутился Франц. – Пуд здоровья – вот что вы пьёте!

– Извините. Просто, вчера я что-то в этом роде уже пробовала...

Едва пригубила... Но не сиделось: встала, прошлась по комнате, снова подошла к буфету. Заметила на столешнице коллекцию странных предметов, кажущихся в идеально убранной комнате – до нелепости случайными и необязательными. Ненавистные прежде мелочи из флигеля превратились для Франца в любимую головоломку.

Василиса задумчиво покатала вытянутой ладонью орех, проверила пальцем остриё пера. Серебряный шнур обвязала вокруг лба, концы вплела в косу. Свернув её в тугой узел на затылке, закрепила хвостик деревянной прищепкой. Ещё раз полюбовалась отражением, тронув пальцами виски.

К столу обернулась гладко причёсанная строгая учительница.

Франц попытался завязать разговор.

– Так что же вывело вас из себя?..

– А вашу дочь никогда не пытались ласково запихнуть в койку какому-нибудь придурку "для пользы дела"?..

Франц изобразил недоумение и понимание одновременно.

– Кто?..

Василиса трудно промолчала.

Бурханкин крякнул, схватил кружку, добавку варенья и пошёл допивать чай на кухню, в компанию к псам, которые над Фомкиной миской выясняли отношения тихим рокотом.

Игорь Максимильянович спросил, насколько мог мягко:

– Что случилось? Почему вы так решили?..

– Ещё в городе предполагала... А тут услыхала лестный отзыв: "Девка класс!.. Не ожидал! Если поладим... Тогда и долг тебе спишу."

– Хозяин говорил?..

Она кивнула.

– Кому?..

– Сквозь стены не гляжу! Это было буквально сразу же, как он только до дома добрался. Ещё до охоты... Я поспешила на голос в столовую, но там уже никого не было.

До настоящего момента Василиса думала, что все они доводились друг другу не просто коллегами – товарищами. Теперь же она не знала, что и думать...

– Мы приехали заработать? Вот и поработай! – уговаривали днём Василису музыканты.

– Я работать не отказываюсь, наоборот! – заявляла Василиса. – И мне наплевать, что гости не приехали. Выступать – так выступать!..

– Может, прикажешь сцену построить? Вечером электричество отключат волей-неволей придётся коптилки зажигать... – Это были аргументы Георгия. Тут и сделаем упор на тебя: тихо, спокойненько, споёшь – как вчера. Кстати, большая удача, что он один. Учти, он многое может сделать для нашей раскрутки, надо только понравиться... У него не только свой журнал, у него связи – о-го-го!..

– Мы говорили не о посиделках, а о концерте, – упорствовала Василиса. – А ты мне приказываешь ублажать этого – камерно, глаза в глаза?.. Нет уж, извините! На лирику не тянет... – и фыркнула: – Тоже мне, герой-любовник!..

Пётр приводил свои доводы:

– Георгий п-прав, это же шанс, в конце концов. Ты артистка – значит, должна настроиться. И сможешь!.. – Василиса упрямо мотала головой. Он рассердился: – П-после не жалуйся, что тебе надоела п-подростковая аудитория... Выходит, до иной – не доросла...

Василиса начала канючить и так и сяк:

– Ребят, ну чем плохо – сбацать наши шлягеры? А если необходимо "для души", вы возьмите и сыграйте ему что-нибудь народное, а?... Он обалдеет! Вы же корифеи! Ассы! – льстиво пела она, испытывая всевозможные средства. Потом пожаловалась: – Ну, Белый, ну, Гонза!.. Ну, нет настроения!.. Знаю же, всё равно у меня сегодня ничего не получится. Коли уж так сильно надо дядю развлечь, я могу внести жанровое разнообразие: на стульчик встать, стишки почитать...

– Что ты дурочку из себя корчишь? Зачем мы тебя пригласили? Могли бы найти солистку без голоса, но пофигуристее. Уверяю тебя, проку было бы больше! – возмутился Георгий с многообещающим звоном в голосе.

Пётр, нахмурившись, перебил его, в который раз предотвращая взрыв.

– Васька, кончай дурачиться, нельзя так. Несерьёзно это! Мы-то отработаем, и тебя, конечно, п-прикрыть можем, но это неп-профессионально! Сама п-подумай, разве часто тебе п-приходилось выступать п-п-перед...

– Передом ещё нет! – зло намекнула она, так и не успокоившись. – У Гонзы спроси... Вот кто у нас – профессионал!..

Пётр покосился на товарища.

– Васька, прекрати!..

– А что он мне сделает? Выгонит?.. Так всё к тому и идёт. Наш Гонза всё больше настроен не на голосистых, а на голо-систых... – Василиса с деланным равнодушием передёрнула плечами. – Да ну вас! Вот возьму и уеду.

Пётр рассмеялся:

– Интересно, как?

– На Орлике!.. Я знаешь как верховую езду люблю!..

До самого возвращения хозяина и Бурханкина с охоты, Георгий не мог простить Василисе "её фокусов". Певунья, в свою очередь, была уверена, что Георгий уже взлелеял план, как с треском погонит солистку из группы.

Она демонстративно не замечала его "в упор" и нарочно – вместо того, чтобы распеваться – ушла гулять.

Василиса вконец застращала гитариста. До возвращения Бурханкина и хозяина – Пётр ходил за ней, что называется, хвостом. Она на двор – он за ней. Она какую-нибудь интересную корягу из сугроба тащит – и он здесь, помогает. Она производит раскопки на месте бывшего флигеля, он – тут как тут. (От старого дома осталась гора обломков, которые хозяин плотникам трогать не велел. Даже при строительстве баньки, что теперь притулилась рядом, разрешил взять лишь крышу и несколько верхних брёвен. Но прежде лично проверил, годятся ли.)

А как он побежал к ней, когда Василиса, резко запрокинув голову, поскользнулась и навзничь упала в снег! Да ведь она лишь удивилась вертолёту, закружившему в этих забытых Богом небесах... Бросился – со всех ног!

– Смотри, чего-то скинули, – разглядела Василиса. – Точно, сбросили! Вон там, за деревьями...

– Шишку тебе на нос уронили! – Пётр поднял её, начал отряхивать.

– Чего ржёшь, Белый, – рассердилась она. – Хватит меня за ручку водить! Боишься, в лес убегу? Иди, вон, Гонзу опекай, а то его всё из минора в мажор кидает! – и скрывая обиду, добавила: – Думаешь, пропаду без вас?..

– Не п-пропадёшь, тебя Серый Волк от бродячего мишки защитит! ответствовал гитарист, в свою очередь пряча за шуткой настороженность.

– Да, – вызывающе кивнула певунья, – на него – вся надёжа!.. Этот не предаст...

– П-почему ты так говоришь, В-васька? – обиделся Пётр. – Кто же тебя п-предаёт? Мы же для п-пользы дела...

– Хватит уговаривать, – оборвала его Василиса. – Спою я ему... Так спою – удивится, и не раз!..

– В-вот и умница!

Пётр выкатил небольшой толстый чурбак, поставил гладкий срез на развороченные брёвна флигеля, сел сверху, скорчил рожу: развлекал, как мог.

Василиса тут же согнала музыканта и заявила:

– Годится!.. Это будет у нас пьедестал... Нет, трон... Нет, кресло для главного слушателя!

Довольно быстро слепила из мокрого снега некое подобие сидящего зверя. Отметив, что вальяжностью позы скульптура слегка напоминает медведя, постаралась увеличить сходство. Добившись результата, плюхнулась перед снеговиком на колени, воздела руки к небу, проорала на весь двор:

"О, Хозяин Леса! Удостой недостойную, защити беззащитную..."

Пётр Василису и в подклеть Большого Дома несколько раз провожал. Пока ждал, разглядывал, по какому принципу оттуда обогреваются этажи. Всё было просто: огромный, пожирающий уголь огненный агрегат – только подкармливай периодически. Тепло от него через трубы убегало наверх к батареям, которые по заказу хозяина сварщики протянули внутри дома по периметру стен. Воду из скважины насос гнал бесперебойно: в вечерние часы его поддерживал аккумулятор. Механизмы работали почти бесшумно. Даже слышалось фырканье Орлика, который дремал в одном из отсеков подклети. Поэтому Петру ничего не стоило уловить момент, когда хлопала дверь биотуалета. При этом, музыкант делал вид, что где-то снаружи ошивался, но обмануть Василису не смог.

Она всё это рассказала Францу.

Игорь Максимильянович очень внимательно выслушал.

– От кого исходило предложение приехать сюда на выходные? От Георгия?..

Василиса пожала плечами.

– Мне позвонил Пётр, он как раз у Гонзы сидел, – с мэкой подумала вслух: – Кто же из них?.. Неужели оба?...

– На ужине-то хозяин был?.. Ваше выступление состоялось?..

Василиса кивнула.

– Как он себя вёл?..

Она усмехнулась:

– Как хозяин...

*** Концерт

В комнату Василисы аккуратно постучали.

– Войдите! – обрадовано вскочила она (жутко надоело спорить с музыкантами). – Сказала же ещё днём: спою. Потом не жалуйтесь!..

Сама подумала: "Авось, пронесёт!" – и широко распахнула дверь.

Евдокия Михайловна, обшарила комнату глазами:

– А, так оно у вас, слава Богу! Виталий Олегович спросил, а я думаю, куда делося? Стояло же на месте вчера...

Речь шла о кресле, которое рано утром Василиса без разрешения утащила из гостиной "чащи" к себе в комнату – так оно ей приглянулось.

В дверном проёме показалось улыбающееся лицо хозяина. Повариха тут же исчезла.

– Для вас – абсолютная свобода действий! – радушно сообщил он. – Хоть на улицу вынесите. Ну что, прошу к столу?..

Чего только не было на столе!

Хозяин не стал дожидаться, чтобы в разгар трапезы погас свет: он принёс сверху из своих апартаментов и поставил на стол деревянные подсвечники. Все три – того же происхождения, что мебель: сталактиты оплавленного воска взросли на изогнутых корягах.

Василиса тут же начала их отковыривать.

– Оставьте, я потом попрошу очистить, – не так понял её Виталий Олегович, – всё равно сейчас опять зальются.

– Мне – для дела, – объяснила Василиса хозяину. – Пока Святки не кончились, надо успеть кое-что. А то завтра – Крещенье.

– А вы умеете? – не удержалась спросить молчавшая до этого Евдокия Михайловна, накладывая в тарелку Василисы какое-то фантастически пахнущее кушанье. – Есть много способов...

Певунья только кивнула, улыбнулась в ответ. Обе расцвели. Взгляды их встретились и разбежались с тайным удовлетворением: заговор о ночном гадании – состоялся.

Василиса почти не пила, хотя Виталий Олегович неустанно ей подливал. Захмелела от сытости. Враждебность по отношению к хозяину растаяла... Но его заботливое соседство по левую руку по-прежнему тревожило, как больной зуб.

Она без радости отпела намеченную программу и с наигранным равнодушием выслушала от хозяина ряд сдержанных похвал.

"Прям, куда тебе, наш чёрный дрозд, – так описывал его Бурханкин. Можно, это... заслушаться. Ежели только ты не малая пичуга... А то, это... легко в его певчий клюв угодить."

Виталий Олегович сказал традиционные слова, за столом вновь стали наливать и говорить, говорить, говорить... О политике, о политике, о политике.

Василиса встала, поблуждала немного по залу между кресел, скамеек и стульев. Когда на неё перестали оглядываться, вышла в бабий кут – то бишь на кухню...

На гладкоструганной столешнице рядом с погасшей керосинкой дрожала слабая свеча.

– Евдокия Михална-а-а!

Ответом ей было лишь гуденье огня в печи. Хорошая печь – как сердце...

Откуда-то из угольной черноты возник тёплый свет, восходя всё выше... Слава Богу, что Василиса остановилась у порога и не пошла вглубь: наверняка не разглядела бы открытый подпол и угодила бы туда прямо на голову поварихе.

Бережно прикрывая ладонью вторую свечу, Евдокия Михайловна появилась из-под земли. Её согнутые пальцы были прозрачны, как ломтики айвы в сиропе.

– Евдокия Михална-а-а! Это вы? – испуганно проверила певунья.

– Кому ж ещё быть? Я вот за керосином лазала, чтоб хватило. Обещалася домой сегодня...

Повариха поставила свечу на стол, закрыла подпол, взяла с пола банку и запалила лампу.

– Значит, вы уходите? – разочарованно протянула Василиса.

– Да вы, если не боитесь одна, можете сами. – И извиняющимся тоном добавила: – Мне своим тоже ведь надо к празднику...

– Да-да, конечно, – поддержала её певунья, – я понимаю. Моя мамочка всегда готовила сочиво. А как мы колядки любили! Будто в лес по грибы шли. Полные корзинки пряников и сухарей собирали. Она их так смешно называла. Зобёнки, кажется?... Ваши ходят колядовать?

– Не принято теперь, – вздохнула Евдокия Михайловна. – Вот и разучилися.

– Ну и что же, что разучились? – возмутилась Василиса. – Нехитрое это дело – "таусеньки" петь! – и она заголосила:

– Уж ты, клюква красна,

Во сыром бору росла.

Таусень, таусень!(

Васька вдруг поняла, что в соседней комнате затих горячий хор мужских голосов: там стали прислушиваться. Сразу прихлопнув рот ладошкой, она фыркнула и пообещала:

– Я вам после допою. Они у нас такие современные, такие "крутые"!..

Повариха понимающе улыбнулась, жестом подозвала девушку к печи, доверяя самое дорогое – казанок и кастрюлю:

– Вот тут всё им назавтра оставляю. Справитеся без меня?.. Я к двум пополудни прибегу. А может, вы чего вкусненького хотите? Я успею сготовить...

– Творожка бы...

– Тута у меня, в кринке, я мигом. Посвитите?... – И подпол снова открылся.

Василиса остановила кормилицу, уверив, что утром – утром сама достанет. Та показала, где можно зажечь внизу свет, "хотя днём, – сказала, – и так видно". Кринка – на второй полке: "у ней горлышко тряпицей обвязано."

– Евдокия Михална-а-а! – жалобно протянула Васька.

– Аю? – встревожилась та.

– Вы меня не проводите?.. Одной чего-то идти не хочется...

– И-и-и, в подклеть-то? А и не обязательно! Не люблю я эти новшества. Вон, ведёрко под крышкой в углу. – Она доверительно перешла на "ты": Хочешь, дощечки прил?жу, чтоб удобней?..

– Да нет, я лучше уж...

– Не стесняйся, пол-России испокон веку так живёть. Я посторожу, успокоила Евдокия Михайловна. – Давай скорёхонько. А завтра я баньку натоплю. Баньку-то любишь?..

Васька опустилась на минутку до уровня четырёх скрещенных под столешницей деревянных ног, по-римски подняла большой палец вверх: жизнь!, вскочила, застёгиваясь, и – вовремя: гонцом за ней прислали завхоза...

Мужчины, видно, уже наговорились всласть. Вновь послышались звуки гитар, стройно зазвучали традиционные "Степь" и "Мороз". Самолюбие певуньи взыграло. Случилось то, чего от неё так добивались друзья-музыканты: захотелось покорить.

(Франц, внимательно слушая тихое повествованье девушки, вспомнил из дневника Дианы Яковлевны: "То, что всегда приносит тайные муки, незаслуженный приз...".)

На помощь, как всегда вовремя, подоспел Бурханкин с предложением.

– А можно про волка послушать?

Про Волка? Нате! Василисе не жалко!

На этот раз у баллады появилось продолжение...

– Волк быстро добыл дураку

И коня, и Жар-птицу,

Похитил на волчьем бегу

Для Ивана царицу.

Водою живой окропил,

когда предали братья...

Иван обещал – не забыл

Волка честны объятья!..

Ни долгих раздумий, ни слёз:

По его повеленью

Меч Серому голову снёс...

Погибай, вдохновенье...

*** Чьё дитя?

Василиса сидела, опустив гладкую голову на узел из пальцев.

Франц не торопил. Он и сам должен был подготовиться, прежде чем услышать унизительный рассказ о проявлениях и последствиях мужского самоутверждения.

Рыцарски настроенный Бурханкин (он давно вернулся из кухни и сидел в окружении собак), – напротив, считал, что и так уже сказано предостаточно:

– Ну, сам видишь, пора приниматься за дело.

– Пока не вижу, – возразил Франц. – Что же во всём этом подозрительного?.. То, что вы молоды? Что у вас хороший голос? Что притягательны? Что с вами хочется иметь дело? – он сразу уточнил: – В широком смысле, я имею в виду...

Василиса резко отняла руки от лица и уставилась на егеря, неслышно шевеля губами.

– Что?.. Что?.. – беспокойно заёрзал тот, порываясь встать.

– Почему все смотались под музыкальный шумок?.. – пригвоздила она его. – И вы... А так хотели послушать!

Егор Сергеевич удивился, как дитя, не чувствуя за собой никакой вины: сроду не бывал на концертах, понятия не имел, что посреди номера не уходят.

– Я думал, вы видели. Меня Циклоп... этот... Тарас Григорьевич отозвал. Я опять не узнал, что в конце было...

– В конце было всё очень интересно... Видите, как всё славно совпало? Вас отозвал Тарас Григорьевич, а меня – Виталий Олегович... – Она скривила точёные губы.

Долго готовилась... Бурханкин заёрзал ещё беспокойнее, ободрил певунью кивком. Кивнул Францу.

– Хозяин спросил, зачем я без спросу взяла его стихи!.. Правда, тут же сказал, что простит мне, если я...

Собаки глухо заворчали. Всё понимают! По интонации что ли?..

Василиса склонила к ним голову.

– Что, ребятки?.. Жалко, вас рядом не было... Мы бы вместе его р-ра-зор-рва-ли... – Она вернулась к собеседникам. – Разве непонятно? Подробностей не будет...

– А обычно вы чьи стихи для песен берёте?..

Певунья изумлённо взглянула на Франца.

– Вас интересует мой творческий процесс?.. Рожаю, извините за подробности!

– Как Ева?

– Как обезьяна. По ночам! Предпочитаю справляться самостоятельно.

– Значит, ничьё дитя не усыновляли...

Игорь Максимильянович усмехнулся: мог и не спрашивать, ответ дал Бурханкин.

– Зачем ей кого-то усыновлять?.. Она же ещё молодая. Она, это... успеет она ещё дитём обзавестись!

Певунья рассмеялась:

– Э-э, нет! Я просто изменила жанр. Переодела сказочное дитя. Уж плоха одёжка, или хороша, но – сама шила! Пообносился Серый Волчок среди других беспризорников.

Егерь почесал своего кудлатого пса.

– Ему и так тепло! Вон, шерстищу отрастил! Блохи только загрызли вконец, даже в зиму не пропадают. Зато про него теперь песня есть. Да, Волчок?..

Франц, возвёл очи горе:

– Егор Сергеевич, хватит нам Лазаря петь, мы же – о другом. Лучше поставь ещё кипяточку!.. – Он спросил певунью: – Вспомните, когда видели хозяина в последний раз.

Василиса криво усмехнулась:

– А вы кто?.. – Отвернулась к окну. – Вы знаете разве, почему дождь слышно, а снегопад – нет?.. – Она ещё не знала, стоит ли рассказывать этому странному и совершенно чужому человеку с внимательными выпуклыми глазами всё...

Игорь Максимильянович ответил ей фразой из кожаной тетради.

– "В гладком зеркальном стекле можно увидеть других. Но разве узнаешь себя?.."

Вмешался Бурханкин:

– Ты забыл, Игорь Максимильянович! Ведь я тебе говорил, что перед баней...

*** Банька

"Удрать, удрать куда глаза глядят!.." – было главной мыслью Василисы.

Только что напросилась съездить в сторожку Лешака и с нетерпеньем ждала во дворе, пока Бурханкин запряжёт Орлика.

– Михална, может, подброшу? – спросил он повариху.

– Не, Егор! Моих будете проезжать, скажи, навряд сегодня буду. – Она подошла к Василисе. – Побыли бы ещё... Завтра Крещенье...

– Мне теперь не до гаданий, – упрямо стояла на своём певунья.

Евдокия Михайловна посмотрела в небесную твердь, усыпанную звездами, схватила в горсть снег, растёрла, понюхала, легко считывая приметы, знакомые сельчанам, как собственное тело.

– С утра мороз ударить. Егор вернёться – на Орлике в санях покатаить, окрестности покажет. Оставайтеся?.. – И добавила тихо: – Да он невредный. Не обижайся: мужик же!.. Вон, видишь, к машине пошёл, должно – уезжаить! Сам сказал: завтра должон дома быть, мол, звонил кто-то по делу. А мне велел банькой вас угостить!

Василиса вздохнула с облегченьем и позволила проводить себя в дом. Девичник с кормилицей, после пережитого унижения – что может быть лучше!..

Баня действительно оказалась ещё одним настоящим угощением: потрясающая русская баня, с берёзовым веником, с хвойным паром, с обжигающим купанием в снегу.

– У нас в райцентре тоже есть, но не такая, – Евдокия Михайловна гордо радовалась ощущениям гостьи. – Городские, небось, и не ходять никогда?

– Ходим-ходим! – заверяла Василиса. – Но там тоже всё не такое!..

Завернувшись в простыни, они вдвоём отдыхали в крохотном предбаннике.

– Зря уехал, он баньку любить: дышить лучше! – простодушно сочувствовала хозяину повариха, расчёсывая мокрые кудельки полукруглым гребнем.

Она отвинтила термос, налила в крышку настой шиповника с мелиссой, протянула Василисе.

Та пригубила... Блаженно прикрыла глаза... Тоненько затянула:

– Василиса хороша,

Всё у батюшки росла.

Таусень, таусень!..

Певунья сидела огненно-розовая, как закат – предвестник морозного дня. Серебряный крестик тускло поблёскивал под взмахом ключиц.

– Нет, – вдруг встрепенулась она, – если про меня, не так надо петь:

"Василису я нашла:

Не в сыром бору нашла

В письмах дедушки росла!..

Таусень, таусень!.."

Замолчала. Разморило.

В дверь поскреблись.

– Одевайтеся, – зашевелилась Евдокия Михайловна, – надо ведь и мужичкам попариться!

Василиса помечтала, вяло натягивая джинсы:

– Ох, сейчас бы кто на ручки взял, в постельку отнёс... – Она зевнула. На всякий случай добавила заплетающимся языком: – Как ма-але-енькую!.. Почему-то не хотелось, чтобы кормилица подумала про что-то другое.

– Ну, как, есть силушка гадать? – насмешливо спросила та.

"Не-а!" – глухо прозвучало из ангорского свитера, где застряла певунья, засыпая на ходу. Движений не координировала: даже термос с настоем случайно опрокинула.

Поэтому ботинки ей уже зашнуровывала Евдокия Михайловна...

– Вот тебе и "таусень", Василисушка, – ворковала она.

– Я с детства это имя люблю, – еле ворочая языком призналась певунья: – потому так теперь и называюсь.

*** Подозрения

– Значит, Василиса – ваш псевдоним? – Франц до этого слушал, не перебивая.

– Да, сценический. В паспорте меня зовут по-другому. Хорошо тут, – ни с того ни с сего заметила певунья, обводя глазищами деревянные стены, резной буфет, мягкий диван с гобеленовым покрывалом. – Вы сами этот дом строили?..

Попытка не прошла: Игорь Максимильянович не отвлёкся.

– А почему вы и здесь скрываете своё имя?

– Во-первых, я тут не на отдыхе, а на работе...

Бурханкин деловито спросил, словно перед ним лежал блокнот для допроса:

– А во-вторых?..

Василиса сердито покосилась на егеря.

– Во-вторых, ничего я не скрываю!.. Наши ребята привыкли. И потом, я для них даже не Василиса, а Васька. Сами, помнится, присоединились... – Она распустила съехавший набок пучок и встряхнула волосами. – Если бы мне не нравилось, уж я бы вас поправила!.. Васькой быть проще!

Игорь Максимильянович вновь вернул певунью к теме разговора:

– Так как же вас по паспорту? Или это – большой сценический секрет?..

– Ничего не секрет! – разозлилась та. – Называюсь Ольга Артемьевна.

– Замечательно! – прищурился Франц. – Вот, значит, как...

Бурханкин решил, что он, как обычно не расслышал:

– Зовут Лёлей, а папа, стало быть, Артемий. Или, это... Артём?

– Без разницы, – вызывающе ответила она. – Мой покойный батюшка даже не слышал о моём существовании. Отчество только от него и осталось на память, а фамилия мамина. Я – Попова, она – Попова, дедушка с бабушкой были Поповы... Все – поповы дети. Ну что, легче вам от этого?..

Франц тоже рассердился:

– Я что же, из любопытства спрашиваю?.. Да зачем мне это надо?..

– А зачем вам это надо?!

– А разве вас ни в чём не подозревают?.. Вы не понимаете, как всё серьёзно! Егор Сергеевич, – церемонно обратился он к Бурханкину, – скажите девушке!..

Бурханкин значительно кивнул.

– Да зачем?!. – воскликнула Василиса, всплеснув руками. – Зачем мне надо?!.

– Чтобы скрыть следы, вернее, под видом несчастного случая – убрать свидетелей преступления, – объяснил Франц. – Хозяин-то пропал!

– Ну-у при чё-ом здесь преступле-ение-е? – застонала от возмущенья певунья. – Во-первых, никто не видел, что я наткнулась на эту коробку, а во-вторых, кровь на вещах – старая. Ей, может, лет сто!.. И мешочки дырявые...

Бурханкин и Франц переглянулись...

– Коробка в виде чемодана? – спросил Игорь Максимильянович. Василиса удивлённо кивнула. – Нашли, значит... А точно никто не видел?

Певунья пожала плечами.

– Хозяин, если... мог заметить. – Пряча взгляд, и вспоминала, и оборонялась одновременно. – Он с охоты пришёл, когда я на чердаке была... Но я ведь не брала её! Только посмотрела... И потом, всё равно ведь он уехал...

Франц снова повернулся к егерю.

– Егор Сергеевич, а с чего ты взял, что её в чём-то обвиняют?

Бурханкин мелко закивал, серьёзно нахмурил грядки бровей, уставился вдаль, вытянул губы и дунул в невидимую свирель:

– Ну-у, я же говорил... Мне, это... Сегодня сказали!

– Давай-ка без "этих" и без "ну". Можешь дословно?..

Бурханкин не понял:

– Это как?

– Слово в слово, как на суде.

Ошарашенный сложностью свалившейся на него задачи, егерь начал проверять все свои кармашки памяти. Казалось, у него вот-вот уши зашевелятся от усердия.

– Ну-у... – опять затянул он. С опаской покосился на Франца, досадливо тряхнувшего головой, и замолк.

Василиса, которую он до этого уже неоднократно выручал, уверенно заявила:

– Наверняка Гонза, – и попросила: – Вспомните, Егор Сергеевич, кого вы раньше увидели, их – или меня? Мне ведь тоже надо знать!

– Это... их, конечно. Я же не знал, что вы у баньки прямо на снегу мёрзнете. Как вы там оказались?..

– А где были остальные? – перебила Василиса.

– Музыканты, это... у себя, ну, то есть, в их комнате... Спали. То есть, это я вначале так подумал, – оживился Бурханкин, нащупав нить повествования: – "Что-то тихо, – думаю, – неужели все ещё спят?" – Пошёл посмотреть: точно – спят! Потом гляжу, что-то не так. Стал будить – еле докричался. Этот, ну, Белый...

– Пётр, – напомнила Василиса.

– Ага-ага. Он, это... бледный такой!.. Второй получше, и проснулся сразу. Я их в залу-то вывел, там свежо было, это... остыло совсем. А там уже Циклоп сидит, ну, этот... Тарас Григорьевич. Ну, они оба маленько и очухались. Потом оделись и – на крылечко – проветриться... Потом к печке поближе – погреться. А этот, ну, ваш, Пётр...

– Мой? – Василиса удивилась. – С чего вы взяли?..

– Так он сразу спросил, где вы...

– И вчера всё меня пас... – с обидой и недоумением нахмурилась она.

*** У них так принято

Лицо Василисы горело возмущённым любопытством.

– Так что же они думают обо мне?

– Дальше, Вилли, дальше! – поторопил Франц.

– Вот тогда-то, этот... Гонза и сказал... – Егор Сергеевич запнулся, неуверенно переспросил, глядя на Франца: – а слово в слово обязательно?