Текст книги "Год охотника"

Автор книги: Татьяна Эльдарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Эльдарова Татьяна
Год охотника

Татьяна ЭЛЬДАРОВА

ГОД ОХОТНИКА

"Сердце радуется, когда пишешь на белой и чистой бумаге из Митиноку..."

Сэй-Сёнагон "Записки у изголовья".

Оказалось так легко – освободиться: всё равно как одуванчик сдунуть.

Ещё раз окинула взглядом своё бедное тело... без сожаления оставила его, полетела к манившему с вершины горы ослепительному сиянию.

И вот – цель совсем близка. Однако, навстречу заструилась фигура.

Мне нужно дальше, дальше... но что-то не пускало: запуталась в одеяниях светлого посланца.

Это была седая женщина. С узкими глазами. В кимоно. Она усадила меня рядом с собой на склон Угура – горы сумерек.

Я даже не удивилась, услышав японскую речь: последние годы столько ждала этой встречи, что и без слов научилась понимать... Взмолилась только:

– Я больше не хочу... Пусти меня, я устала.

– Не нам решать... – ответила она.

– Но я уже дала жизнь пятерым прекрасным детям! Разве этого не достаточно?!

– Рожать и кошка может... – Без белил и сурьмы, остроскулое лицо японки, познавшей множество тайн, осветилось мелкозубой улыбкой. – К самому главному ты даже не приступала.

– Откуда ты знаешь?..

– Поживи с моё!.. – Сэй-Сёнагон вынула из широкого рукава белый платок и приложила его к моей голове, потом к животу. – Не старайся сбиться с цели.

Меня снова неудержимо повлекло к свету на вершине Угура.

Но Сёнагон усмехнулась. Так смеются над бесплодными усилиями любимых людей.

– Возвращайся! Его можно заметить отовсюду... Впредь – слушай только себя. Теперь ты свободна.

– Я возвращаюсь, Сэй-Сёнагон... – послушно прошептала я. – Я возвращаюсь.

Теперь мне уже хотелось вернуться! Но как это было сделать?..

И вдруг поняла, всем существом ощутила: "Да вот же – свободна наконец..."

– Идём со мной! – сказала я. – Я не вхожа в наши дворцы, но проведу тебя везде, где смогу... Покажу всё, что смогу... как смогу... Надеюсь немало...

Она кивком ответила: "Если хочешь," – распустила по ветру платок, разжала пальцы – он улетел в сторону океана.

И мы пошли...

Часть первая

ъ

Прокрустово ЛОЖЕ

Из-под каблука высунулась беспомощно разинутая роговая челюсть. Уцелевший глаз тускло и многообещающе уставился на Франца.

Франц брезгливо вытер подмётку о персидский ковёр.

Заметить рептилию размером с кофейное блюдце – было несложно, и боковым зрением он даже невольно наблюдал за черепашкой-подростком: своей шахматной скорлупой она достаточно ярко выделялась на паркете. Но Франца так утомил её хозяин, этот революционер-неудачник, так раздражало его подчеркнуто-равнодушное непонимание, что, ритмично вышагивая по светлой комнате, Франц не дал себе труда переступить через маленький живой двигатель. Хруст напомнил давние годы, даже рот снова наполнился слюной: так лопались улитки под детскими сандалиями, когда Игорёша, прячась от наказания взрослых, утаптывал себе лежбище на лугу.

Небрежно бросив: "Виноват!" – он вышел в большой квадратный холл, обрезанный по углам стеллажами с книгами и нотами. Там умело орудовали оперативники.

– Вы закончили, товарищ следователь? – обратился к Францу один из них. – Признался?

– Нет пока, – ответил Франц, – да куда денется?! Это он у себя дома, а попадёт ко мне в кабинет – всю его фанаберию как рукой снимет. Покажи, где тут санузел?..

Когда Франц вернулся в комнату, о последней минуте музыканта говорила лишь черепашья смятка, переложенная с пола на рабочую папку Франца... и распахнутая дверь балкона восьмого этажа... Нетрудно было догадаться зачем... Франц не стал смотреть.

Смерть – зрелище неприглядное... Даже оставшись далеко позади, она впечатывается в память, как татуировка в кожу...

Игорь Максимильянович Франц, юрист по образованию, немец по происхождению – не то, чтобы был заядлым охотником, но не пропускал ни одного сезона.

Чуть более двух лет назад он переехал из огромного города в глухой райцентр. Им с дочерью беспрекословно выделили двухкомнатную квартиру, но Лизхен, Елизавета Игоревна, осколок прежней жизни – вскоре уехала в Германию и Франц остался совсем один. Но не страдал, это был сознательный выбор, его собственный выбор старения: тебя никто не знает, и сам ты волен почти ни с кем не общаться.

Нежданно для себя Франц вступил во владение собственным домом. Жители райцентра называли его "Дом Фермера" – так все привыкли ещё когда хозяином усадьбы был Виктор Степнов. Тем более, что инициалы дома не изменились как был "Д.Ф." – так и остался.

Именно дело фермера Степнова разрушило отшельничество Франца. Какой-нибудь архивариус, завязывая на папке тесёмки, дал бы этому делу романтическое название. Например: "Ложе смерти", а может: "Марш Мендельсона".

Глава первая

Исчезновение Александры

Не очень-то прилично заглядывать в квартиру одинокого вдовца. Особенно – в его ванную. Особенно – если он там не просто бреется, а принимает душ. Но где же ещё его можно искать, если первые дни мая выдались невыносимо жаркими?..

Игорь Максимильянович за шумом воды едва расслышал дзыньканье дверного колокольчика: туговат был на правое ухо.

Он не торопясь вылез из душа, прикидывая, успеет открыть или нет. Стоит ли? В такое пекло даже думать лень, не то что разговаривать. А откроешь – надо и угощать чем-нибудь, хотя бы чаем. Пижаму не стал надевать. Шелковый халат набросил прямо на мокрое, не по возрасту подтянутое тело.

Пока он размышлял, колокольчик продолжал настырно названивать.

– Фима! – дверь содрогнулась: кто-то пытался вытащить хозяина из тихого пенсионного покоя. – Фима, открой! Я знаю, что ты дома!

Так объединял его инициалы только один человек: Егор Сергеевич Бурханкин. Для большинства жителей – попросту Лешак, для любителей пострелять без лицензии – Егерь Сергеич. Нелюдимый Франц до этого момента контактировал с ним лишь в сезон охоты, уважал в нём меткость Вильгельма Телля, так же и звал. (Правда, сократил комплимент до "Вилли".)

Игорь Максимильянович вздохнул: "Да уж, теперь точно придётся открывать! Этому не откажешь, себе дороже."

Дверь была распахнута настолько радушно, что нежданный гость чуть не снёс головой большое настенное зеркало и пролетел по коридору до самой кухни. Вслед ему раздалось:

– Вилли! Ты куда? Вот он – я!

Хозяин педантично выровнял зеркало. Оно в благодарность живописно отразило не слишком волевой подбородок, скрытую ухмылку под грустным чутким носом, глаза – аквариумы без рыбок. Оно почти не заметило на лбу нотную линейку морщин. Даже рука, пригладившая влажные ковыльные пряди между глубоких залысин, выглядела в этот момент не такой жилистой.

– Ты с зеркалами поаккуратнее! – на полном серьёзе предупредил Франц. – Иной раз такое увидишь!.. Заворачивай в гостиную, там вентилятор.

Пригнув голову, он прошёл через арку в проходную комнату-распашонку, мимоходом подвязал звонкие бамбуковые шторы.

Небритый маленький человек средних лет, весь будто сделанный из длинного надувного шарика-игрушки, наспех перекрученного в нескольких местах, послушно побрёл за ним. Но замер у раскрытой двери ванной комнаты, как примагниченный. Дождался понимающего кивка хозяина, бросился к умывальнику, начал плескать горстями воду в лицо. Потом целиком запихнул голову под кран, налил себе за шиворот, на пол... Волосы его тут же растопырились, как колючки у ежа.

– Фима! Я так рад, что ты дома! – громко, но нерешительно бормотал Бурханкин, топоча лужу в поисках тряпки. Кроме брошенной на стиральную машину шелковой пижамы, мелко вышитой золотыми королевскими лилиями, ничего на глаза не попадалось.

– Плюнь, высохнет! – позвал его Франц. – Вот тебе место под солнцем! он указал на круглый стол под люстрой с неслышно действующим вентилятором.

"Диковинка, – загляделся Егор Сергеевич. – Небось, дочь из Германии прислала." – И радостно засеменил в комнату.

– А у нас говорили, что ты от жары в неметчину укатил. Как там твои?

Хозяин ответил уклончиво:

– Нормально... Я, подумал: чем ездить, лучше им денег пошлю.

– Может, пивка? – предложил егерь. – Я мигом!

– Сиди, Вилли, отдыхай. У меня есть холодное.

Игорь Максимильянович залез в холодильник.

Бурханкин стал присматриваться, да оценивать, как живёт его товарищ по охоте... Согласится ли... Странно всё-таки, что ни разу не доводилось заходить.

Нет, вообще кроме импортного холодильника, покрытого пенистыми, как пиво, резкоголубыми волнами, обстановка ничем не отличалась от обычной, свойственной большинству домов или квартир в райцентре. Стол в центре залы.

"Фима, конечно, выпендривается, – подумал егерь, – что зовёт её гостиной! А так – зала, как у всех!"

Вкруг стола – четыре стула. Спиной к окну – телевизор, у стены напротив – два мягких кресла "тюльпана". Потёртый гобелен свидетельствовал об их давнем происхождении. Неприбранный диван нахально намекал, что гостей не ждали.

В углу за холодильником пустовала собачья подстилка.

– А Фомка где? Давно мы что-то не разминались! – Бурханкин год назад лично натаскивал пса.

– Я его пошляться отпустил, но с условием, что на обратном пути забежит в магазин: молоко и хлеб – его обязанность.

Глаза Игоря Максимильяновича ощупывали продувную физиономию гостя: "Чего ему надо-то? Поговорить не с кем? Ну, это вряд ли! А может, выпить не на что, хочет за тот раз штраф получить? Сам дурак, про деньги сказал. Никто за язык не тянул".

На всякий случай Франц добавил, стараясь не особенно затягивать паузу:

– Что делать, когда дети выросли, не держать же пристёгнутыми к себе всю жизнь? Тут у нас – сам понимаешь – заработать на семью... А я – уже старик. Мне много не надо...

Бурханкин вздохнул, надувая пузырями губы, закивал, потом спохватился:

– Да ну, какой из тебя старик, Фима! Ты по лесу со мной вровень бегаешь!

– Моцион! Болячки одолели. Единственное спасение – движение и свежий воздух.

Егерь недоверчиво протянул:

– А может, просто, это... Легко ли одному? На твоём месте, я бы запросто ещё разок женился!

Франц усмехнулся, глотнул прямо из горлышка, запрокинув голову. Тёмно-вишнёвый халат с золотым вензелем на лацкане распахнулся, обнажив грудь с редкими седыми волосками. Вертящиеся лопасти бесшумно погнали тёплый воздух по коже. Запахиваться Франц не стал, наоборот, раскинулся поудобнее. Бурханкин, зажмурившись от удовольствия, влил в себя последнюю каплю.

В комнате повисла раскалённая тишина. Никто не испытывал неудобства, просто не было сил говорить... Но Игорь Максимильянович убивать время таким бездарным образом не собирался. В соседней комнате на письменном столе его ждали два контракта. Один он обещал подготовить к завтрашнему дню, за другим – клиент ещё вчера должен был заехать.

Опустошенные бутылки почти одновременно звякнули о стол.

– Ну, Вилли, давай начистоту: дела пытаешь или от дела лытаешь?

Бурханкин к фольклорным высказываниям Франца привык: не первый год с ним общался. Он только помигал, соображая, что означает подобное выражение, и приступил к рассказу. (Где в прежние годы служил "законник" никто не знал, но уж если тот что советовал – ни одного промаха, точно белке в глаз!)

– У моего приятеля – да ты знаешь его: он наш райцентровский... Местные всё больше по охоте да по рыбалке. Огороды хилые: мужики-то у нас, сам знаешь, всё больше одинокие. Так они у Степновых всё больше пасутся, потому что Витёк – не хапуга. Цены божеские. И огурчики маринует сам. Я ему один рецепт подсказал – закачаешься! А какие яблоки... – Бурханкин закатил глазки: – М-м-м!.. Должно быть, он слово знает: ни у кого этот сорт не прижился, только у них.

Франц передвинул стул, чтобы сидеть к рассказчику левым, лучше слышащим ухом:

– Не понял, ты про что?..

– Не слышал, Фима? Только что у нас в больнице по поводу отравления лежал фермер, – пояснил гость в полный голос. – Ребята ещё смеялись, жена, мол, чего-то подсыпала, аккурат, после годовщины свадьбы... Бурная была годовщина.

Игорь Максимильянович сразу ожил:

– Что, в самом деле отравила?..

– Да нет, – замахал ручками Бурханкин, – дружней их нет никого! Почти не расстаются. Столько лет – душа в душу!.. А по поводу отравы, это всё так, болтовня шутки ради. У нас ребята вообще могут его между собой Зуевичем с буквы "Х" назвать. Но не со зла же, всё так, ради шутки... Когда волновался, Егор Сергеевич повторял одни и те же слова. – Так вот я о чём тебе толкую, – начал горячиться он, досадуя на непонятливость Франца. В среду вдруг встречаю я Витька, тут у нас, на базарном пятачке. Разоделся, будто молодой да холостой!.. Крахмальная сорочка, пиджак, галстук... Идёт, будто юноша на свидание. Только седина межами в башке, как у бурундука. И видно, что, это... слаб, очень слаб! Взмок весь... Ну я, естественно, спросил: "Как драгоценное? От Александры выходной празднуешь?" – Шурка-то его два дня, как уехала. А он мне говорит: "Ты, Сергеич, – говорит, – по себе-то не суди. Лучше допивай быстрее, пока твоя не застукала".

Франц усмехнулся:

– Значит, торжественная встреча произошла у пивной бочки?

– Ну, а чего? – отозвался Бурханкин. – Моя-то на почте дежурила! А Витьку я так и сказал: "Злой ты стал после болезни! И шуток не понимаешь. Все же знают, что у тебя один свет в окне: Александра! Лучше пропусти кружечку с нами. Легче станет."

Франц посмотрел на опустевшие бутылки и не согласился:

– От бочкового пива лишь развезёт! В жару – только из холодильника!

– Ну вот, – подхватил Егор Сергеевич, – он мне так же и сказал. А сам, между прочим, – тут голос Бурханкина таинственно понизился, – сам-то на почту пошел, а не к ларьку, где баночным торгуют. А пиво-то у них – дрянь, моча! И трижды дороже... Ну мне, конечно, стало интересно, что там Витьку приспичило на почте. От дома-то его – путь неблизкий: кил?метра без малого три! Пёхом по жаре да после болезни... Что ему так припекло?.. Я и пошёл следом.

Увидев очередную усмешку Франца, егерь начал оправдываться:

– А вдруг бы ему плохо стало? Надо ж было, это... своими глазами убедиться, что с Витьком всё в порядке... Ну, короче, я – за ним, а он уже на крыльце пыль топчет. И бумажка какая-то в руке. Говорит, извещение на бандероль, а она этим, как его, наложенным платежом. А деньги он не брал. Ну что, не обратно же ему тащиться! Представляешь, Ленка моя в долг не поверила! Я это... – тут он хихикнул, – назло ей дал, сколько надо: как раз накануне аванс, наконец, отвалили. Главное, он это... не мог разобрать, от кого посылка. Сто лет, говорит, они с Александрой никаких бандеролей не получали. Я и сказал: чего гадать попусту, пойди да выясни. Он и пошёл. Моя Ленка выдала ему, это... бандерольку... Смех один!.. Пакетик – что твой футляр от чернильной авторучки.

*** Полёт мотылька

Егерь прищурился. Глаза-дробинки забегали над россыпью веснушек. Бурханкин заново переживал любопытство и нетерпение. Патлы вздыбились. Ощетинились даже светлые завитушки на крепких короткопалых руках.

Он взахлёб рассказывал:

– Что это у тебя, – это я ему говорю, – любовная записка?

"Сам не знаю, Сергеич!" – говорит Витёк. Может, при мне не хотел открывать... А сам, это... еле стоит: руки-то от слабости трясутся, а сам всё не открывает, бурундук, ждёт чего-то, всё рассматривает!..

(Многие местные давали друг другу прозвища. Но Егор Сергеевич делал это так же метко, как стрелял.)

– Чего ж не откроешь? – Это я Витьку. А он мне: "Не пойму, – говорит, – чего-то. Ведь Шура к своим уехала третьего дня, даже телеграмму ещё не дала о приезде, а тут – адрес её рукой надписан. Когда успела послать? Откуда? Да и деньги на дорогу были, не мог же я отпустить её без копейки. Почему не оплатила доставку?.."

– От, Витька! Дурной какой! – не унимался Бурханкин. – Если бы я его не надоумил, так бы и до сегодня стоял, не раскрывши пакет!.. А как он его открывал! Мухи дохли!.. Прежде снял завязочки, отлепил сургучную печать, всё старался, это... целиком, не повредить... Три года разворачивал... И дождался!.. Пока дверь за его спиною растворилась и Витька обдало ветром... Когда такая жарища, ждёшь его ждёшь, чтобы хоть в одну ноздрю дунул – ни гу-гу. Очень занят. Ураганы где-то устраивает. А тут – на тебе! Откуда взялся?! Ветер... Смех один! От такого сквознячка и насморка не заработаешь – так, луковые слёзы против рыданий. Но пакость сделать успел!..

(Егор Сергеевич имел право ругаться с природой: он за ней присматривал!)

– Мы с Зуевичем и понюхать не успели, что ему прислала Шурка, а оно моментально улетело. Была морока лазить наверх! А черепица знаешь какая горючая! Все пальцы обожгли! Искали неизвестно чего... И Витёк, это... пиджак вниз упустил, прямо в почтовый палисадник. Но зато, когда мы отряхивали его от пыли, он догадался, что там могло быть...

Бурханкин испугался, что Франца утомил его замысловатый рассказ, и поспешил окончить:

– Видишь ли, Фима, вся другая одёжа на нем после больницы болталась. Костюм Витёк утром взял, это... из шифоньера Шурки. А костюм был свадебный. Шурка его потому хранила. Витёк сказал, когда они шли расписываться, Александра сняла с платья шарфик и это... запихнула ему в карман, на грудь, чтоб красиво. С того дня шарфик бессменно там торчал. До Витька дошло, что шарфика от свадебного платья Александры в пиджаке нет. Он, это... вылетел из бандероли.

Франц мало что понял, потому рассердился.

– Ты что же, думаешь, я сейчас всё брошу и пущусь на поиски этого пресловутого свадебного шарфика?..

– Да нет!.. – замахал на него Бурханкин. – Ты только рассуди, Фима, своей умной, это... – тут Егор Сергеевич запнулся, потом сформулировал: немецкой головой! Зачем Шурке с собой понадобилось забирать тряпку, которую лет пятнадцать никто из кармана не вынимал?..

Игорь Максимильянович пожал плечами:

– Может, ей захотелось надеть его вдали от мужа. Может, так ей легче переносить разлуку. Сам говорил, раньше почти не расставались.

– А если увезла, зачем тогда с дороги обратно прислала?.. – приставал гость.

– Почему послала?.. – Франц задумался. – А там в пакете больше ничего не было?

Бурханкин торжествующе покачал головой (заинтересовал-таки законника!). Понизив голос, он добавил ещё кое-что:

– А тётка её по телефону сказала, что ни на какую операцию ложиться не собиралась, и понятия не имеет, зачем Шурка к ней выехала, с её-то здоровьем!..

Игорь Максимильянович вдруг рассмеялся.

– Сколько лет этим фермерам? "Если бабе – сорок пять, баба – ягодка опять?" Да он просто надоел своей фрау! А твой Виктор Зуевич станет всем рассказывать, какая они дружная семья. Ой, не могу!.. Я-то думал, случилось чего, а ты... мне... про бабские штучки...

– Фима, зря ты! Она не такая. В наших краях одиноких мужиков много. Даже к моей липнут. А уж за Александрой полпосёлка ухлёстывали: она ведь много моложе Витька. Но Шурка – ни-ни-ни! Все наши удивлялись. Однажды...

Франц оглушительно хохотал, не останавливаясь. Очень уж хотелось, чтобы гость поскорее ушёл вместе со своими глупыми подозрениями.

Бурханкин пытался вставить слово:

– Видел бы ты его тогда... А теперь почему-то здорово переживает!

Он не выдержал и стал потихонечку подхихикивать. Круглый животик весело запрыгал над ремешком.

– Как Орфей! – Франц даже икать начал от хохота. – Возьмёт в руки балалайку и пойдёт повсюду искать свою Шурочку.

Бурханкин вмиг посерьёзнел, брови встали домиком.

– Не пойдёт! – убеждённо сказал он. – Он, это... Опять слёг с обострением!.. В нашем отделении менты его тоже обсмеяли. Искать Шурку никто не собирается. Они, как и ты: тоже сказали, что это дело внутрисемейное дело. И дела заводить не хотят: нет трупа, сказали, нет дела.

– Та-ак... – протянул Франц. Сравнение с местной милицией его задело (если не сказать – унизило). – Когда, говоришь, прислали бандероль?

Егор Сергеевич задумался, вспоминая:

– Второй день он в больнице, до этого день в милиции проторчал, а прежде, это... на переговорный, по два раза в день: надеялся, вдруг Александру что в дороге задержало. Выходит, в среду. Да, точно, в среду! Я же говорю – как раз накануне был аванс.

– Ну да, ты же утром здоровье поправлял, когда встретил фермера Степного, – вспомнил Франц начало истории. – Значит, пока она не объявлялась?

Бурханкин глубокомысленно изогнул губы, кивнул, затем помотал головой, молчаливо подтверждая: "Да нет! Поминай, как звали!"

– Откуда ты знаешь? А вдруг, пока он болеет, она уже добралась?

– Пока он в больнице, я всё время звоню её родственникам.

Франц задумался, потом вскинул густые брови:

– Я одного не пойму, Вилли, почему ты-то так суетишься? Зачем тебе?..

– Объясню! – простодушно ответил егерь. – Витёк мне должен! Он у кого денег на бандероль стрельнул? И пивом я его потом поил. Кто же мне отдаст, случись с ним чего?

Франц опять усмехнулся:

– А я здесь причём, Вилли? – он строго посмотрел на Егора Сергеевича. – Может, ты хочешь, чтобы я за него расплатился?

Тот засуетился:

– Ни-ни-ни! Боже избави! Ты подскажи только, что делать-то? К кому обратиться, чтобы её найти? Я сам всё, это... всё сам: сам всех обойду, сам расспрошу. Но я же не знаю, с чего начать...

Игорь Максимильянович будто впервые увидел Бурханкина: "Любопытный экземпляр! Фермер должен-то ему, наверняка, три ватрушки да грош с полушкой, а этот готов теперь пупок рвать, из-за... Дурак! Знал бы он, сколько сил, нервов и денег надо потратить, чтобы добиться хоть какого результата... Почти так же трудно, как по лесу бегать. Вообще-то, интересно, что же произошло с этой Степновой Александрой? Всё равно ведь завтра контракт повезу. Доделать бы, правда, ещё успеть...".

– Вилли, давай сделаем так!

Бурханкин пересел на краешек стула, выпрямился, пригладил патлы: весь – внимание.

– Сейчас, пока я окончательно не расплавился от жары, мне необходимо поработать. Завтра еду в город. Транспорт достанешь?

Бурханкин кивнул:

– Не вопрос! У Михалыча – мотоцикл с коляской.

Игорь Максимильянович покачал головой.

– Мотоцикл не пойдёт! Меня меньше четырёх колёс не устроит. Ты хоть знаешь, почему я на пенсии?

– По возрасту? – осторожно спросил Егор Сергеевич.

Франц краем глаза глянул в зеркало и недовольно отвернулся. Теперь оно, видимо, было чем-то расстроено: отражения обоих мужчин производили удручающее впечатление. Если выставить восковые фигуры на палящее полуденное солнце – получится та самая картина. Хотя окна хозяин прикрыл самодельными отражателями из фольги, солнца как раз было не так много. Зато шпарило оно, пробиваясь в щели, с удвоенной силой.

– Не будем о грустном! Нет, если сложно...

Бурханкин быстро задвигал всеми своими бугорками и шишечками:

– Почему же, я договорюсь! Можно Серёгу попросить или Палыча... Плохо, что завтра – понедельник...

– А в выходные ехать бессмысленно. Те, к кому я собираюсь, работают именно в рабочие дни.

Хозяин встал, намекая, что визитёру пора, запахнул халат.

– Загляни сегодня часиков в пять, навестим твоего фермера, порасспросим его о жене. А потом поужинаем в "Охотном". Согласен?

Ошеломлённый Бурханкин ушам своим не поверил и страшно обрадовался: в "Охотном" он был всего один раз – на открытии. Его смущало только одно цены. По слухам, в ресторане они были запредельными.

Игорь Максимильянович догадался:

– И не вздумай брать с собой деньги. Я приглашаю.

Бурханкин обиженно повёл носом, но возразить ему не дали.

– Ты сколько раз принимал меня в лесной сторожке?.. – Франц внушительно добавил, критически оглядев егеря: – То-то!.. Только захвати с собой свежую рубашку: примешь у меня с жары душ. – Подметив искру сомнения в сметливых глазах Бурханкина, предложил: – Ладно, мою возьмёшь. А рукава можно подвернуть...

Глава вторая

Яд

Виктор Зуевич Степнов был очень занят: упорно выискивал в бессмысленных разводах больничного потолка сколько-нибудь конкретные очертания. (Так в облаках иногда ищешь картину своего собственного мира предметов или животных, если конечно, не отвык смотреть в небо).

На соседней койке неумолчно философствовал одноглазый больной, подставляясь под укол молоденькой медсестры и будто нарочно нагнетая на фермера мрачные мысли:

– Смерть – явление неизбежное, но ведь лучше поздно, чем рано... Так я говорю, Ирусик?..

Виктор Зуевич пытался отстраниться от докучливой болтовни. Направив пустой взор в окно, медленно водил глазами слева направо – читал одному ему видимые строчки...

Сосед мокрым взглядом облизал ножки с весёлыми розовыми пальчиками в золотых копытцах. Всё не натягивал трусы: ждал, медсестра Ирусик поможет. Долго ждал: пока фермеру ставили капельницу. Не дождался... Пришлось надевать самому: в палату постучались и почти сразу после его жизнерадостного: "Да-да, заходите!" – вошли Бурханкин и Франц.

Сосед прищурил единственное око и поспешил в коридор за Ирусиком.

Виктор Зуевич равнодушно отвернулся. Он хотел одного: побыть наедине со своей тревогой. И совершенно не слушал, о чём спрашивает Франц...

Когда вдруг отдельное слово воткнулось-таки в его сознание:

– ...Пакет.

Фермер медленно повернул в сторону Франца лицо – наскальный рисунок.

– Я имею в виду, бумага, в которую был завёрнут платок. – пояснил Игорь Максимильянович, чихая от невыносимых для его обоняния больничных запахов.

– Какой платок?..

Франц не расслышал, но Бурханкин громко перевёл:

– Он спрашивает, что за платок.

– Ваш. Вернее, её, – терпеливо объяснил Франц.

Фермер так же осторожно отвернул голову к стене.

– Это шарф...

– Тем более! Какого он был цвета?

– Какая разница?! – Ответ прозвучал уже раздражённо. – От свадебного платья...

Франц нарочно провоцировал подобную реакцию: надо же ему было добиться хоть какой-то информации!

С огромным трудом, пользуясь помощью Бурханкина, он вытянул из Виктора Зуевича, что упаковочная бумага с адресом лежит в кармане брюк, в больничной камере хранения. О самой Александре тот говорить отказался. Игорь Максимильянович вздохнул с облегчением только когда вышел из палаты.

– Витёк странный какой-то! – суетливо развозмущался Бурханкин. – Ему же хочешь помочь, и он же ставит палки в колёса!

– Ну, Вилли, этот ещё ничего!.. Я видел и похуже... Представь себя на его месте?

– Что значит "ничего"?! Человек тратит своё время, с добром к нему приходит, а он...

Темпераментную речь Бурханкина заглушил призывный клич, разнесшийся по всему коридору:

– Тимофеевна! Чайник закипел!

Услыхав голос, Егор Сергеевич аж присел:

– Моя!..

С ответным криком: "Лечу!.." – откуда-то и вправду почти вылетела поджарая, по-мальчишески стриженная баба-Яга. Только вместо тряпья – белый халат и вместо метлы – пустая капельница, раза в два выше медсестры.

– Добрый день! – вежливо перекрыл дорогу Франц. – Я хотел бы поговорить с главврачом. Не поможете мне его найти?

Медсестра ответила так же вежливо (Францу даже не пришлось напрягать слух).

– Некогда мне! Вы не видите, я работаю?! Это для бездельников день закончился, – она безуспешно пыталась на лету обогнуть препятствие. – И нечего искать. Кабинет – на втором этаже. Лестница – налево за углом!

– Будьте любезны, напомните его имя-отчество, – ещё уважительней попросил Франц и уступил дорогу.

Медсестра собралась в полёт, но прежде милостиво сообщила, почему-то понизив голос:

– Наш – Александр Мироныч. Только он с сегодня в отпуску, вместо него – новый завотделением, Марк Анатольевич. У себя он, ваше счастье.

Франц переспросил названное имя, подставив левое ухо.

– Рубин? – немедленно уточнил он.

– А кто ж ещё?.. – удивилась баба-Яга, оседлала помело и умчалась.

Охотник только руками развёл:

– Мир полон неожиданностей! Мог ли я представить?.. Надо было забираться в такую глушь, чтобы встретиться... Стой здесь, я – сейчас!..

Минут через пятнадцать Бурханкин уже семенил по коридору, едва поспевая: три его шага, один – длинного Франца. Франц выглядел подозрительно бодрым, будто душ прохладный принял. Егерь навострил нос, но запаха спиртного не почувствовал: воняло больничными специями.

– Ты знаешь, Вилли, что мне сказал доктор Рубин?

Нет, ну откуда Бурханкин мог это знать! Пока он ждал – в двери ни щелинки не образовалось, и рядом зорко струился по стеночке туда-сюда пациент.

Франц интригующе продолжил:

– Печень Степнова воспалилась именно в результате отравления! Хоть оно и стоит в медкарте, как "пищевое", на самом деле очень смахивало на отравление мышьяком. Но не мышьяк.

– Значит, наши не зря болтали?.. – вытаращил глаза Бурханкин.

Франц покачал головой, строго спросил:

– А кто болтал больше всех, можешь сказать?

Бурханкин стушевался, притих.

– Да, так, в общем, никто... В общем, все... Но, это... не всерьёз же.

Болотные глаза Франца уже зацвели свежей ряской. Он уже был весь в поиске, что называется, "обострил нюх". И поехало, и закрутилось то, что называется следствием и что в прежние годы составляло смысл жизни Игоря Максимильяновича.

Он заинтересовался семейным архивом. Ему загорелось посмотреть старые письма, фотографии, документы Степновых. В общем, – всё то, что есть в доме даже самого одинокого человека.

Бурханкин, который по собственной инициативе два раза в день поливал приусадебный участок фермера и кормил птицу, – всю ответственность взял на себя...

– Фима, давай его возьмём! – уговаривал он Франца, с жалостью глядя на вертевшегося вокруг них лохматого пса, черного, как вороний глаз. – Там хоть будет где побегать.

Игорь Максимильянович возразил:

– А потом потащим за собой в Охотный?.. Нет уж, хватит с него, набегался! – непреклонно решил он, заметив, как извернулся Фомка, яростно выкусывая загривок. – Напомни мне завтра ошейник от блох купить. А то ведь изведётся, бедный: всё лето впереди.

Бурханкин не отставал, он не мог видеть собак в квартирах городского типа.

– Он же охотничий пёс. Для него движение – что для тебя ванна! – И тут же переспросил: – А в Охотный разве не пускают с собаками? Я бы на их месте сделал во дворе загородочку! Какой же охотник без собаки?..

– Гениально! – одобрил Франц: – Смотрителем – могли бы тебя назначить. Кто лучше с этим справится?!. Хочешь, сегодня же и предложу твою кандидатуру на пост?

Бурханкин кивнул, гордо выпрямился и поставил ультиматум:

– Только не в сезон. В сезон я слишком занят. А если не согласятся не станем у них ужинать! Вот!

И оторопело заморгал: чего это у него вдруг вырвалось?..

Чтобы добраться до усадьбы фермера, надо было пройти сквозь садовые участки, освоенные парочками горихвосток, через поле – прибежище звонких жаворонков, получившее от жителей в этом году послеродовой отпуск, миновать ржавую полуразобранную одноколейку, где зимой пролегал санный путь.

Игорь Максимильянович ругал жару, а Бурханкин поддразнивал свистом птиц. Да так ловко – не отличить!.. Фомка где-то носился, то исчезая, то выныривая из кустов совсем близко, чтобы хозяин не волновался.

Егерь перестал свистать и пригнулся к земле.