Текст книги "Год охотника"

Автор книги: Татьяна Эльдарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Селена попрощалась: ушла "своего пропойцу-лешего из грязи вытаскивать..."

На самом деле вернулась, дождалась, пока Тимофеевна уйдёт из палаты, вошла к сонной Шуре – тоже попрощаться – и...

– И что?.. – потемнела Василиса. – Она вколола фермерше отраву?.. Почему же тогда в крови не обнаружили?..

– Когда я поделился своими подозрениями с доктором Рубиным, он сказал, что ей почти ничего делать не пришлось, – объяснил Франц. – Видите ли, есть препараты, которые нужно вводить очень медленно, постепенно, через капельницу. Если, например, калий быстро попадает в организм, он – не помогает, а убивает... Селена училище медицинское оканчивала. Помнила!.. Убедившись, что дело сделано, она унесла тело. Взамен оставила на столе тот самый черновик телеграммы.

Франц принёс из кабинета и показал мятый клочок бумаги с кудрявым почерком:

"Я здесь больше не нужна и очень скучаю. Возвращаюсь домой. Всё объясню при встрече. Шура."

– А откуда эта записка у вас? – спросила Василиса.

– От самого Посередника Александра Степановича... Невольного виновника... Я ездил к нему в город. Он тогда ещё ничего не знал о смерти Шуры.

Рано утром Посереднику передала листочек Тимофеевна, которая его нашла в пустой палате. Ничего не заподозрив, решила, что Александра ушла, не дожидаясь выписки. Так же подумал Александр Миронович. Уехал в свой долгожданный отпуск со спокойным сердцем: ушла и ушла. Лишь слегка обиделся, что не попрощалась!

– Одного только не пойму, – недоумевал Франц, – как Селена тело Шуры смогла из больницы в усадьбу перенести? Или ей кто помог?.. Да нет, вряд ли. – И замолчал, погрузившись в размышления: "Неужели безумие – заразно?.. Но не до такой же степени... Они же с Циклопом почти не общались..."

– Ну конечно помог, Игорь Максимильянович! – мгновенно сообразила Василиса. – Орлик помог... А из окна – она сама... Вы же сами говорили, как легко на поминках Селена потащила на себе Тимофеевну в дом!..

– Да-а... – протянул Франц. – Она могла сама...

Глаза Василисы округлились:

– Ой, это же не где-то "там", это же в тот дом, где я вас ждала... Певунья нервно передёрнула плечами: – Слава Богу, вы мне раньше не рассказали, я бы там одна не осталась ни минуты!..

"Слава Богу, – подумал Франц, – что она не знает о капкане в развалинах флигеля, где мы с Вилли нашли и потеряли тело Ростовцева!"

– А крёстная знает, что у вас тут случилось?..

Игорь Максимильянович погладил Фомку, вопросительно поднял бровь. Потом подлил себе чаю, обнял кружку, заглянул внутрь, подставив лицо пару.

– Что, Фомка, чего тебе?..

Мокрый собачий нос ткнулся в вопросительно вытянутую ладонь.

– Ах, ты о хлебе насущном? Да – на, на! Съешь котлетку! Волчок, помоги другу.

Певунья стала накрывать на стол, безошибочно определяя, где что лежит из посуды.

– Как вы думаете, Игорь Максимильянович, удалось бы что-нибудь доказать?..

Франц сомневался.

– Не знаю. Скорее всего – нет...

– "Мне отмщенье и Аз в-воздам!" – задумчиво сказала Василиса. И воскликнула: – Он воздал!.. Я думаю так: удар Селены о крышку гроба на похоронах, желчный пузырь лопнул и вся её желчь... Конечно, это Господь воздал! Бедный наш Егор Сергеевич!..

Глава четырнадцатая

Нечаянная радость

Наступило лето. Франц обживал новую веранду: только что закончил перестройку сеней, даже ещё не застеклил.

"Папочка! Зачем я оставила тебя там одного?.. Думаю о тебе каждый день... За всё надо платить, за счастье – тем более. Вот я за всё сразу и плачу..."

Игорь Максимильянович снова перечитал эту фразу. Слово "плачу" расплылось бирюзовым озерцом.

Не вставая, он через раскрытое окно взял с резного комода двойную фарфоровую рамку с ангелочками по углам. Вгляделся.

Не то: обе карточки давние. На одной – покойная жена, темноглазая радостная Жизнь, невозвратная потеря. На другой – длинноносое, в отца, хрупкое создание, сплошное сомнение, бесконечное его беспокойство: дочь перед отъездом в Германию...

Грудь Франца – как тогда, как всегда – тоскливо пронизало. Невозвратимость грубо сжала горло, застелила глаза...

Даже оставшись далеко позади, смерть татуировкой впечатывается в память...

Сколько лет он уговаривал себя, что не видел, как это случилось. Но нет – видел!.. Она упала с палубы прямо под винт парохода... Единственное, что успела, – разжать пальцы, сжимавшие ручонку Лизхен.

Зачем помнить? И – как?.. Живого любимого человека или его ужасную гибель?.. Или надо хранить память о ком-то другом: о том, кто был молод и потому – бесстрашен... честен и потому – доверчив... самоуверен и потому бессилен?... Каким был до того, как это случилось...

Не сама упала. Он видел!.. Падению предшествовал сильнейший толчок в спину... Увидел, всё понял и – сломался...

Под шезлонгом трижды ритмично стукнуло в пол. Фомка, собачья душа, подавал условный знак, бурно приветствовал кого-то хвостом.

Известно, кого!

– Наверно, я просто пока не заслужил одиночества!.. – вздохнул Франц.

– Фима, ты дома? – послышался с крыльца нетерпеливый голос.

– Не видишь, открыто! – хрипло отреагировал Франц на приход Бурханкина, быстро вернул рамку на место, прокашлялся, проморгался и тогда только махнул Бурханкину: давай, мол, заходи.

Егерь для порядка пару раз топнул на входном ершистом коврике, шагнул через порог. Тут же запутался в объятиях Фомки. Поздоровался вначале с ним, затем подошёл к Францу.

Глянул в покрасневшие веки с выцветшими ресницами и встревожился:

– Ты не заболел, часом?

– Каждому свой срок, Вилли! Не век же небо коптить...

– Типун те на язык, – возмущённо брякнул Бурханкин, перекрестился и участливо предложил лекарство: – Пивка хочешь? – и бодренько воскликнул: Мы с тобой ещё поживём!.. Ох, и пылюга! Все зенки забило. Тебе тоже, небось, на дворе надуло?..

– Вот-вот, – согласился Франц, – ветром... – Он встал, по дороге на кухню тоскливо заметил: – Кому повешену быть – тот не утонет. Тащи своё пиво! Сколько я должен?

Бурханкин покатился следом.

– Обижаешь, Фима!.. Я угощаю. Михеича встретил с утречка. Я и не ждал уже вовсе, а он, это... уважил: "Егор Сергеич, – говорит, – должок, говорит, – за мной!" – Представляешь, отдал! Давай в зале посидим, что мы, дикари – на кухне ютиться?..

– Можем на веранде... – донёсся голос Франца.

– А телевизор отсюда видно?..

Егерь приволок с крыльца и выставил на круглый обеденный стол трофеи: четыре бутылки и пакет с мелкой таранью. Присел на корточки, схватил Фомкину морду в ладошки, что-то молча спросил. Тот молча ответил...

С возвращением Игоря Максимильяновича оба засуетились, завиляли, в частности Фомка (будто один из высоких бокалов, что принёс хозяин, предназначался ему).

Бурханкин споро переложил королевский халат и пижаму Франца со спинки стула на диван, плюхнулся в деревянную ложбину венского сиденья.

– Давай, Фима, включай телевизор. Посмотрим, что новенького.

– А, – вяло возразил Франц, – что там может быть...

Егерь приосанился.

– Мне интересно послушать, как живёт народ.

Франц объяснил, откупоривая бутылку:

– Мы с тобой даже не народ, Вилли, мы – население!.. А новости будут в полдень.

Но телевизор всё-таки включил.

Минут пятнадцать их уныло развлекала политическими дебатами какая-то правительственная дама, рьяно подтверждая только что сказанное Францем:

"Население не живёт, а выживает!" – скорбно вещала она, выгодно блистая против какого-то лидера с уркаганским имиджем.

Франц переключил на другой канал. Там во всех подробностях, с различных ракурсов, показывали криминальные новости. Он посмотрел, не выдержал, произнёс что-то ёмкое.

Бурханкин быстро захлопал короткими щеточками ресниц:

– Как ты сказал?

Игорь Максимильянович поставил бокал и попытался объяснить.

– Ты вот, охотовед Егор Сергеевич Бурханкин, разве не видишь, нам постоянно напоминают: в дерьме живём! Ну?.. Становится нам веселее от этой информации? Мы оптимистичнее смотрим на жизнь?..

– А чё нам на неё смотреть? – бодренько откликнулся егерь, утирая губы. – Некогда смотреть. Живём, как умеем. Может, похужее, чем раньше в телевизоре! Но в натуре – всё одно: что тогда, что теперь.

Игорь Максимильянович ядовито возразил:

– Раньше был другой госзаказ: всё у всех было распрекрасно! Теперь же – нам открыли глаза: кругом лишь канализация. И к какому месту прикажете прикладывать сию "полезную" информацию?

Пока Бурханкин кивал, громко вкушая хмель, Франц продолжал:

– Народ сам знает, где у него болит. Вы нам покажите, где выздоровело!.. Как бы ни было погано, жизнь-то всё равно происходит. Я строю, лечу, учу, учусь, сочиняю, дружу, сею, рожаю... – (Тут Бурханкин вдруг перестал кивать.) – Я люблю, страдаю и мучаюсь, пою и радуюсь. Я не только телевизор смотрю... Я ещё умею читать, а иногда и думаю...

– Ты, Фима, не путай меня! – вдруг обидчиво заявил егерь. – Ты-то чего Иванушкой рядишься?.. Учить ты мастак! Но когда ты сеял? Ты и охотишься только из удовольствия, а не для прокорма.

Он выразительно обвёл глазами прочный пятистенок и всё, чем друг-законник смог благоустроить дом. Громада-холодильник из Германии сам о себе напомнил рёвом.

Франц поморщился:

– Я же в общем смысле... Я хочу сказать, что...

– Вот и говори за себя! Ты вот как-то устроился. И даже дочь у тебя есть, подарки тебе шлёт... У меня вот – ни одной живой души на свете, кроме Волчка...

Франц уже двадцать один раз пожалел о своей внезапной откровенности.

Он сразу перевёл разговор на более понятные Бурханкину вещи:

– А где Волчок? Почему ты без него?

– Да, – вздохнул Егор Сергеевич, – Волчок в лес подался, видно, пора ему пришла. Не станет он дома помирать.

– Да он же ещё...

Бурханкин нетерпеливо тряхнул короткой веснушчатой лапкой:

– Сам только что сказал: всяк свой срок имеет.

Игорь Максимильянович поразился спокойствию, с которым товарищ отнёсся к уходу верного помощника. Поглядел на Фомкину метлу, изредка, сквозь сон, лениво выбивавшую пыльную морзянку из-под стула.

Кто знает, по какой дорожке покатились бы невесёлые мысли Франца, если бы он был один. Но Бурханкин не собирался уходить, хотя пиво было выпито да рыбка съедена.

Франц предложил ему новую тему для разговора:

– Вилли, почему принято считать, что финал счастливый, как сейчас модно говорить, "хеппи енд", – если оканчивается всё свадьбой? Тебе не кажется, что главные злоключения героев – впереди?

Бурханкин глубокомысленно сдвинул бровки, рассматривая на тёмной клетчатой клеёнке золотистую шелуху тарани.

– Ты о каком кино говоришь?

– Да неважно! Книга, фильм, спектакль – какая разница, я тебя о сути спрашиваю...

Бурханкин был не согласен:

– Вот и очень как раз это важно. Потому что в книжках – одно, а в жизни...

Франц забарабанил по столешнице сухими пальцами, вдребезги разбивая Фомкину дрёму.

– Давай, излагай. Мы с тобой два старых... перечника. Можем и про жизнь...

Бурханкин изо всех сил пытался одолеть задачу.

– Да что рассуждать... Я... это... – он опять убежал взглядом в рыбную шелуху. – Я когда на Селене женился... я вообще думал: всё!..

– Что "всё"?.. – поощрил его мыслительный процесс Франц.

– Ну, уж... – Егор Сергеевич развёл руками: если, мол, не понимаешь, то чего с тобой и говорить-то!..

Но Франц понял:

– Да, самое горькое у вас началось гораздо позже...

Бурханкин окончательно закопался в требухе...

– Ты... это... Ты, Фима, это брось... Не надо ворошить... Ты чего-то совсем... Пойдём-ка лучше пройдёмся. Фомка, вон, закис. Ему бегать надо, а то обленится.

Франц даже обрадовался.

Пока он посещал чуланчик-санузел, Бурханкин за этим же самым сбегал на двор. Вместе с Фомкой прошёлся по усадьбе. Поздоровался с пугалом, придирчиво осмотрел деревья и кусты. Пора цветения уже закончилась. На ветвях туго завязались плоды, обещая богатый выбор варенья на зиму.

– Фима, – крикнул Бурханкин, – кто помогать будет? Кого в этот раз позовём закрутки делать?..

– Найдём кого, – прокричал в ответ Франц, запирая входную дверь. – Я Лизочку уговариваю в отпуск погостить. С того года всё обещает приехать полюбоваться на наши с тобой хоромы.

Бурханкин удивлённо оценил перемену спортивного костюма Франца на джинсы, свежую футболку с отложным воротничком и лёгкий пиджак цвета дорожной пыли.

– Чегой-то ты вдруг разоделся?

– Вдруг догуляем до райцентра? – пожал острыми плечами Франц. – Я в квартире давно не был. Может к золотому доктору завернём, если Марк Анатольевич не сильно занят.

Бурханкин отстал, как ворон склонил голову набок, оглядел себя со всех сторон, даже за спину извернулся. Не нашёл ничего нового.

Недоумённо подтянул на пузе синие форменные штаны, подаренные кем-то из городских охотников (все же школьниками были!). Поправил сетчатую тенниску, тоже пожал плечиками и, мельтеша подмётками сандалий, покатился за другом, отмерявшим сажени журавлиными ногами.

Он догнал Франца у ворот. Игорь Максимильянович пропустил его вперёд и притворил за собой калитку...

По дороге через лес Бурханкин всё пытал друга:

– Ты правда хочешь дочу вызвать? Зачем?

– С тобой познакомлю, – уклончиво ответил Франц.

– Не упарится она за месяц тутошней жизни? Не в Германии, чай!..

Игорь Максимильянович гордо возразил:

– Лизхен у меня – хозяйственная девочка. С пяти лет приучил её со всем и со всеми управляться... Без матери росла. Замены не нашёл. Да и не искал... – Франц наверное впервые за многие месяцы общения с егерем высказал сокровенное: – Пусть побудет с отцом хоть немного. Трудно одному, Вилли...

Бурханкин сбился с шага, прицелил снизу глаза-дробины.

– Ты же сам, вроде, по хозяйству вполне... По тебе вообще не заметно, что, это... что один живёшь.

– Управляться, дорогой мой, не проблема... Хуже другое, словом перемолвиться не с кем! – Он повернулся и вбил слово одним ударом, как гвоздь: – Тошно!..

– Говорить-то можно... Мы же с тобой вон как разговариваем!.. Обиженное сочувствие Бурханкина прозвучало отголоском беседы за пивом. – А без бабы вообще-то плохо... плохо без бабы в доме. Где бы найти такую...

Он выразительно, но неопределённо показал руками.

Бурханкин был абсолютно уверен, что уж он-то Франца понимает и насквозь видит. Даже когда тот выпендривается со всеми своими городскими штучками...

Поэтому вновь посетовал, соглашаясь сам с собой:

– У нас мало настоящих баб...

– Настоящую редко встретишь... – эхом откликнулся Франц...

Сегодня он опять видел сон. О Диане. Но Бурханкину – ни слова не проронил.

Он знал, что этот сон – о ней. Иначе – зачем его разом окружили все времена года?.. Зачем усыпанный ягодами холм тихо скрылся под пёстрым лиственным ковром?.. Зачем над курганным сугробом, распустился благоухающий жасмин?..

Игорь Максимильянович, куда смотрят ваши глаза, растворившие в себе море? Фу, даже солнце за тучу спряталось!

Ну вот, встряхнулся, заметил Фомку, пляшущего под кустами, обогрел дружка ласковым словом. Подхватил Бурханкина под локоть (вернее, получилось – под мышку), залихватски подмигивая, предложил басом:

– А не закатиться ли нам с тобой, о востроглазый Вильгельм, в ресторан?

Предложение было встречено бурными аплодисментами:

– Как ты сказал?..

Франц развернул егеря к себе лицом и уточнил с видом строгого наставника.

– В самый фешенебельный ресторан для самых респектабельных мужчин!..

– В "Охотный"?.. – робко переспросил Бурханкин.

– Да, именно в "Охотный"! – Франц сделался ещё строже. – Или ты знаешь какой-нибудь другой?

– Можно в закусочную... можно, это... в столовую.

Франц отринул возможность любого другого места.

Бурханкин согласился:

– Сегодня как раз Михална дежурит. Я днём её по дороге видел, когда, это... к Тимофевне забегал.

Франц заблестел подозрительными глазами:

– С чего вдруг?..

Бурханкин отмахнулся:

– Да не... Я... Мне надо было... – потом вызывающе воскликнул: – Хотел по медицине спросить!..

О том, что егерь проявляет некоторый интерес к одинокой медсестре, Франц начал догадываться недавно. Бурханкин стал выглядеть заметно чище, стал более критичен к своему виду и поведению. Даже крестился иногда, если думал, что никто не видит.

Вот, и сейчас украдкой перечертил щепотью живот.

Взгляд Франца потеплел: "Должно быть, соврал насчёт медицины."

Руки Игоря Максимильяновича отпустили плечи егеря.

– Может, ты хочешь, чтобы мы её пригласили? Мог бы с ней за ужином всё и обсудить: что у тебя болит, насколько это серьёзно... Особенно важно вовремя побеспокоиться о сердце. Над этим органом необходим постоянный контроль...

– Тебе всё хиханьки... – обиделся Бурханкин, не заметив в приятеле перемены. – У меня же, это... нет дочери. Мне некого позвать, если тошно. Ты же, это... вечно занят...

Он отвернулся и... вдруг повернулся вновь. От физиономии его шло сияние.

Франц не выдержал и моргнул, придержав веки закрытыми.

– Вилли, что ты надумал?.. – подозрительно спросил он, осторожно приоткрывая глаза.

Бурханкин кивнул, но всё же сиял, повторяя:

– Тебе всё хиханьки, – при том, что Франц был невозмутим: ну просто непочатый тюбик зубной пасты! – А я из-за тебя забыл, зачем пришёл.

– Тогда точно, лишь Тимофеевна может спасти, – серьёзно продолжал Франц. – Потеря памяти – суровое дело!

– Ну, Фима, ну ёшь твою двадцать, ну дай же мне сказать, – нетерпеливо воскликнул Бурханкин. – Ты знаешь, кто приехал?..

Франц резко двинулся к Большому Дому.

Чтобы товарищу было легче за ним поспевать, два раза шагнул, третий пропустил. Пунктиром и пошли.

По дороге Бурханкин оживлённо рассказывал подробности:

– Знаешь, Фима, Васька... она, это... уважительная такая, гостинцев навезла – пропасть. – Красуясь, егерь поправил на голове импортное кепи: Никого не забыла!

Франца это не удивило. Весной, когда он сообщил ей, что все документы по дому уже оформлены, общительная певунья конечно же успела перезнакомиться с половиной райцентра.

*** Сюрприз

Вокруг плотной бревенчатой изгороди Большого Дома с треском кружили два мотоцикла.

Дети капитана Хорошенького, до ужаса надоев всему посёлку, теперь тарахтели перед городскими – вызывающе, но лихо.

Сюрпризы на этом не окончились.

Оказывается, Волчок раздумал помирать. Он бегал по двору, бесстыдно оттопырив куцый хвост. За ним, пестря гривой, гонялась Василиса.

Фомка восторженным визгом изложил свою радость, немедленно присоединился к гонкам.

Бурханкин хлопнул себя по ляжкам, гикнул, заулюлюкал, как заправский болельщик.

– Оленька! Гляди, что я откопала!..

Франц вздрогнул: "Вот Вилли, вот мерзавец! Почему не сказал?"

Он облил егеря гневным взглядом с головы до ног.

Но, судя по присевшему от неожиданности Бурханкину, тот и сам не знал, что Василиса приехала не одна. Разве бы он удержал такой секрет?!..

С осени, девять месяцев, как ребёнка в лоне, носил в себе Игорь Максимильянович тайную надежду, надежду-нужду – ещё раз увидеть эту мраморную скульптурность движений, жемчужное сияние седины, услышать и окунуться в янтарный – словно из глубины веков – голос, заглянуть в глаза, поймавшие солнце.

Диана Яковлевна вышла на крыльцо, держа в руках старинную вывеску с облупившейся надписью: "Дом Актёра".

Она ничуть не изменилась. Стоило ей сквозь очки из-под козырька ладони посмотреть в небо, – собравшиеся тучи были побеждены, разорваны в клочья, и теперь улепётывали на всех парах...

За чаем Игорь Максимильянович был необыкновенно оживлён, вспоминая, сколько пришлось потратить сил, чтобы растолковать в сельсовете, отчего именно Василиса, а не столичный журналист, – является наследницей дома.

Вскоре не выдержала и присоединилась к нему Василиса. Страх от событий и открытий той зимней ночи у неё давно прошёл, остались одни впечатления.

– А ведь Ростовцев и дом подпалить мог – вместе со всеми уликами... сказал Франц, обратившись к Диане Яковлевне. – Знаете, хорошо, что рукописи к Василисе не попали!..

– Да я бы и не стала ничего издавать! – обиделась та. – Это чисто семейный архив, и нечего было пытаться через дедовские записки кого-то опорочить... Кстати, Ростовцев так до сих пор и не объявился...

Франц быстро попросил:

– Лучше спойте что-нибудь. Надеюсь, теперь нам уже никто и ничто не помешает...

Василиса всплеснула руками:

– Ой, какая же я идиотка! Я привезла послушать... – Она мгновенно слетала в свою спальню и притащила прозрачную плоскую коробку. – Вот. Это вам.

Франц откупорил музыкальный подарок, начал рассматривать маковые зёрна букв на картинке-вкладыше.

– Здесь – самое последнее, – поторопилась объяснить певунья. – Вам же есть где слушать. У вас там классный подбор дисков. Белый, то есть Пётр, отговаривал: вы, мол, не любите современную музыку! Так что – не судите строго...

– Ольга, кончай кокетничать! Сама ведь всё знаешь, – оборвала её Диана Яковлевна. – Эти записи – уже появление своего лица. И попробуй только вписаться в песенный рынок ещё хоть раз!.. Из тебя иной раз лезут такие тексты...

Василиса невинно захлопала ресницами:

– А что будет?..

– Сама увидишь, – пообещала ей крёстная. – Укокошу! Лично! А Игорь Максимильянович мне поможет.

Игорь Максимильянович всем своим видом подтвердил: "Помогу. Во всём!"

*** Приглашение к ужину

Впервые за то время, что довелось его узнать, Франц был исполнен радости.

И, конечно, думать забыл о намеченном с Бурханкиным походе в ресторан. А тот, не слушая песенных разговоров, не преминул напомнить об этом в слышащее ухо Франца.

– Вилли, друг мой дорогой! – тихо взмолился Франц. – С тобой – хоть на край света! Но может, перенесём на завтра?..

Бурханкин озадачено уставился в угол, поскрёб ногтями шейные позвонки.

– Не, назавтра у меня запарка... Пожар будет в Южной ложбине.

– Ты откуда знаешь? – удивился Франц. – Я сводку прослушал – ничего такого...

Егерь выставил нос в сторону распахнутого окна. Вздохнул лениво:

– По всему видать!..

– Чего ж мы сидим? Надо вызывать подкрепление, вертолёты...

Со двора Большого дома, где Василиса была теперь полноправной хозяйкой, послышался рокот.

– Неужели накликали?.. – поморщилась Диана Яковлевна.

Бурханкин успокоил её, выглянув наружу.

– То не вертолёты, то пацаны милицейские. Они Циклопа, это... завхоза, Тараса Григорьевича от окна отгоняют. Подслушивал!.. Наверно, это... опять на работу сюда проситься хочет... – и Бурханкин снова зашептал Францу в левое ухо. – Бесполезно помощь звать. Пожар же ещё не начался. Да ладно, своими силами справимся. Не впервой. Ты давай... это... не отвлекайся. Решили идти, значит – идём! Когда ещё доведётся...

Франц встал во весь рост и повернулся к дамам:

– Глубокочтимые фрау и фрёкен! Имеем честь пригласить вас на обед, он поглядел на часы, – вернее, уже на ужин в "Охотный".

За окнами опять взревели мотоциклы. Младшие Хорошенькие теперь, как оголтелые, показывали чудеса джигитовки: заставляли своих железных коней вздыматься на дыбы, лихо взлетали по брёвнам флигеля и бесстрашно сигали с этого трамплина за изгородь.

Бурханкин высунул в форточку кулак. Франц отметил с улыбкой:

– Почётный эскорт вам обеспечен. Кормят там превосходно, в искусстве поварихи Евдокии Михайловны убедились все, кроме... – он посмотрел на Диану Яковлевну.

– Да, – согласилась она, – бесценная!.. Оля ей целую сумку специй припасла. Как ваша нога, голубчик?..

Франц аж задохнулся от этого "голубчик".

Не смог скрыть замешательства и подошёл к окну пристыдить расшумевшихся мотоциклистов.

Заметив его смятение, Василиса крикнула:

– Я пока переоденусь! – и тут же выскочила, на ходу напевая свой вариант "приглашения":

– Уважаемые дамы!

Не хотите ли сто граммов?..

Эй, мамзели и мадам!

Наливайте по сто грамм!..

Тётки, девки, вот вам стих:

выпьем, что ли, на троих?..

По дороге Франц изумлялся:

– Надо же, зимой этот путь казался непреодолимым!

Диана Яковлевна вторила:

– Прошлой осенью я решила, что жить во флигеле надо безвылазно. Дров мне Егор Сергеевич обещал нарубить, продукты запасла... Нет, взгляните только!.. Какова?!..

Они остановились, чтобы полюбоваться.

Было чем! Василиса принарядилась: где-то на скорую руку сделала смелые разрезы, где-то небрежно расстегнула пару лишних пуговок – на самой грани допустимого, где-то собрала пару складок... Теперь, подхватив добровольно сдавшегося ей Бурханкина, догоняла их в длинном, якобы закрытом, но сильно волнующем воображение платье.

Рядом с Василисой степенно дефилировал Волчок. Впереди – гордый Фомка с пакетом в зубах, полным душистых специй. Постоянно фыркал, ронял вонючий пакет наземь, шарахался от мотоциклетного "эскорта" под лепестки девичьего подола.

– Помнится, вы обещали мне рассказать про семью фермера. Что здесь случилось прошлым летом? – Надо же, Диана Яковлевна, оказывается, не знала. А Францу почему-то думалось: она знает всё!..

– Вам разве Василиса не говорила?..

– Мы с Олей редко видимся. Она, к счастью, в хорошей форме – много работает.

Понизив голос, чтобы не бередить в друге Вилли поджившую рану, под неспешные шаги поведал Диане Яковлевне об убийстве Шуры Степновой.

Франц помрачнел: внимательно выслушав всю историю, Диана Яковлевна высвободила локоть. Но оказалось – не затем, чтобы отстраниться. Сама взяла его под руку... А он опять смутился, как мальчик.

С огромным трудом скрыл смятение души.

Франц. Вилли так ребёнка хотел! По-моему, даже завидует, что у меня есть дочь.

Диана. Где она сейчас?

Франц. Вот она у меня где!

Игорь Максимильянович похлопал по нагрудному карману с письмом от Лизхен.

Выразительность его жеста была воспринята в переносном смысле.

Диана. Скучаете?..

Франц. Не то слово!.. Почти два года не виделись, а письма сюда идут, как с другой планеты!.. (Он вдруг поделился.) Но получать их – ни с чем не сравнимое ощущение!.. У Лизхен порой возникают такие мысли! Откуда?.. Во мне же ничего подобного не было ни на грош!..

Диана. Это ли не радость! Меня всегда поражает, когда начинают под микроскопом разбирать, на кого похоже чадо: чьи у него глаза, губы, нос... а левое ухо?.. а правая пятка?.. А уж если удастся направить его по стопам родителей!.. (Диана Яковлевна пытливо рассматривала Франца.) Разве вам нужна была собственная копия? Вы бы хотели, чтобы дочь повторила ваш путь?.. (Глаза Франца при одной этой мысли замутило донным илом.) Почему же вы считаете, что она должна думать, как вы?..

Франц (вздохнул). Стереотип мышления. Может, только-только начал что-то понимать... (Помолчал.) Вашего дневника начитался... Цитирую вот, по поводу и без повода.

Диана (усмехнулась). Чужой дневник – настольная книга?..

Франц (тоже усмехнулся). Знаю, нос мой длинноват, но что поделать! (Он покривил душой, оправдываясь.) Я вообще вначале думал, что это блокнот Степновых... (И покаялся.) Нет, вру. Конечно, сразу вспомнил, что – ваш... Но специально "забыл" отправить через Василису... (И попросил.) Не забирайте его, ладно?.. (И помолчал... но недолго.) "Коль бабочка бьётся в сачке, что сможешь ещё ты поймать?.."

Теперь молчали оба.

Франц. Диана Яковлевна...

Диана. Если хотите, можно без отчества.

Игорь Максимильянович посветлел:

– Спасибо...

Василиса с собаками умчалась вперёд. Бурханкин, с порванным пакетом специй под мышкой, недавно пристроился к погруженным в разговор Диане Яковлевне и Францу. Старался вникнуть в смысл их беседы... несколько раз пытался вставить словцо, да всё время промахивался.

Больше всего Бурханкина поразило не то, с какой сосредоточенной яростью Фима поливает себя грязью, а что его самого – будто бы и не замечают!..

– Я многого не замечаю, – жаловался Франц, подтверждая подозрения егеря.

– Ну, Игорь Максимильянович, не прибедняйтесь! – опровергала его Диана Яковлевна. – Только вы и никто другой, могли так точно сопоставить эти безделицы! Мне, например, и в голову не пришло, что грецкий орех и серебряный шнур – указывают на ореховое кресло. Поразительно!..

Он пожимал плечами, стараясь, чтобы её ладонь не выскользнула из-под его локтя.

– Это же просто навык, годами выработано... Профессиональное мышление.

– Нет, здесь у вас явно включилось творческое воображение. – убеждала его спутница. – Хотя, настоящий профессионализм – прекрасно!..

– А сколько из-за этого пропущено в жизни, – размышлял Франц, сколько недоувидено, недодумано, недопонято...

– Не, понятливей тебя – во всём райцентре не сыскать! – утешил Бурханкин. – Вон, слышь, лесной конёк подтверждает!..

Он по свойски кивнул выпорхнувшей из-под ног оливковой птичке размером с воробья, и перекликнулся с ней канареечной трелью.

Франц только теперь обратил на него внимание:

– Вот Вилли – образец оптимизма!.. Со всеми общий язык находит.

Бурханкин гордо расправил плечи:

– Да я, это... Да что... Я вообще-то!.. – даже с шага сбился.

Диана Яковлевна и Франц оба одарили егеря отсутствующими взглядами.

– Недаром он вас так ценит, – продолжала Диана Яковлевна. – Слышали бы вы, с какой страстью Егор Сергеевич убеждал меня, что без вас мы никак не обойдёмся!..

Потом – глянули друг на друга.

Пронизанный солнцем лес усыновил взрослых путников. Птицы по-родительски щёлкали, цвиркали и вовсю рассыпали по воздуху приветные речи. Ни один корешок или травинка не легли поперёк дороги, ни одна ветка не царапнула: приняли, как своих. Сосны в знак приветствия торжественно подняли свечи зелёных побегов. Лиственные подростки церемонно кланялись, передавали поклон от младшего – к старшему. Но, когда ветер дышал в другую сторону, – исподтишка норовили взлохматить друг другу шевелюры, повыше задрать кружевные юбки, показать стройные ноги...

Игорь Максимильянович вдруг явственно увидел себя в частом зимнем сне: вот он стройно стоит посреди поляны в чешуйчатом смолистом наряде, цепко держась корнями за влажную землю... Уже приготовился поучиться у ветра церемонии поклонов... уже стряхнул с древесного плеча горластую кукшу-пересмешницу... уже преподнёс соседке-сосне несколько длинных шишек... А после – стоило всем на миг отвернуться – и просыпался он хвоей на лабиринты тропинок... разбежался высокими травами по луговинам... превратился в родинки земляники на опушке...

Франц скинул с себя наваждение.

Будничным тоном обратился к Диане Яковлевне:

– А почему вы не уговорили Василису после смерти деда вступить во владение наследством?

– Она ещё девочка была. К тому же – незаконнорожденная. Родители не успели пожениться. Артём – её отец – погиб. Оля долго мне не верила, что он и в самом деле был лётчиком, думала – обычные отговорки, чтобы её не считали безотцовщиной.

– А позже? Ведь знали, что Большой Дом принадлежит вашей крестнице...

– Конечно знала. Только пропавшее завещание могло иметь силу.

– Но можно же было доказать! – Франц удивился: – есть же паспорта, метрики, записи в архивах... – и начал сыпать юридическими терминами.

Она мягко отстранилась. Так посмотрела, что ему стало стыдно.

Франц. Ну вот видите: я глуп, словно фиговый листок!

Диана. О чём вы?