Текст книги "Год охотника"

Автор книги: Татьяна Эльдарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Игорь Максимильянович пока так и не слышал. Но не вмешивался: ему было важно знать, куда заведёт или на что выведет спор.

– Что там она поёт?! – возмутился завхоз. – Кому это интересно?.. Ни рожи, ни кожи! Вот и мотаются по провинциям. Даже и сюда бы не приехали, если бы не я!..

Тут уж Франц вмешался.

– Интересно, откуда вы – здесь у нас в провинции – узнали об их существовании, раз они такие неуспешные?..

Тарас Григорьевич ухмыльнулся, как незадолго до этого – Георгий.

– Видите ли... э-э... Игорь Максимович...

– Максимильянович! – много суше, чем его сыну, напомнил Франц.

Марк Анатольевич догадался:

– Уж не от её ли крёстной выяснили?..

– А что тут удивительного?.. Диана сама всё лето хвастала: такая уж она замечательная, таким её богатством природа наградила!.. – Тарас Григорьевич зыркнул на Василису, приспустив тёмные очки. Живой жёлтый глаз плотоядно поскрёб одеяло, укрывшее певунью. – За этим – ясно же, что стояло: жалоба, что девку затирают, что без блата ей не пробиться!

Франц теперь многое понимал. Тон его становился всё более деревянным, а глаза – всё более непроницаемыми – окна спящего дома.

– И вы взялись помочь?.. Просто так, по доброте душевной... Или вы у хозяина отвечаете ещё и за культурную программу?..

Доктор Рубин усмехнулся:

– Да нет, всё правильно! Раз певица – электростанция, значит, Тарас Григорьевич сработал как отопитель и не вышел за рамки служебных полномочий...

– Ну и что?... Такие дела всегда делаются через родственников, в крайнем случае – через знакомых! – Завхоз указал на Георгия. – Тем более, так совпало: сын же!..

Франц спросил равнодушно:

– Виталия Олеговича давно знаете?

– Ростовцева? – Тарас Григорьевич вальяжно взмахнул рукой и многозначительно произнёс. – Уж знаю!..

Франц грозно завис над ним:

– Почему Ростовцев скрывался у вас в котельной прошедшей ночью?.. Что он замыслил против Василисы?.. Вы знали?

Тот юлил, начал тянуть время... Но Игорь Максимильянович окончательно припёр его к стенке:

– Почему вы участвовали в этом? Ведь и ваш сын мог отравиться?..

Бронза Георгия в один момент утратила лоск, превратилась в медь и позеленела. Он уставился на отца, по рыбьи разевая рот. Долго мучился лицом.

Завхоз попытался его успокоить:

– Что ты, Гоша, я прекрасно знал, что тебе не грозит... Иначе, разве бы я позволил?..

– А так – п-позволил, значит... – откомментировал Пётр.

Георгия прорвало:

– Ах, ты ж старый... негодяй!.. То-то, смотрю, манишку надел!.. Дирижировать парадом захотелось!.. – он искал сочувствия у Василисы. Представляешь, ни копейки алиментов, мать одна колотилась на трёх работах, а этот вдруг с лета – дружить вздумал: то ему с протезом помоги, то приезжай с выступлением, заработаешь...

– Гошаня, сообрази: мы же недаром с тобой тут почти всю ночь просидели, прокалякали, – оправдывался отец. – Я для тебя же и старался!.. Эта певичка вам только мешала. До неё – ты вспомни, как вас до неё везде приглашали. – Он обратился к Марку Анатольевичу. – Во Дворце Молодёжи однажды выступали. Шумный успех!.. И что теперь?.. Был бы я, как прежде, завклубом, даже к себе ни за что бы не позвал! Да вы у Гоши спросите, он давно составил мнение о ней. А держит возле себя лишь за...

Василиса вспыхнула, сама прокричала в сердцах о наболевшем:

– За мебель он меня держал... В качестве ширмы... Сам тишком любовников себе ищет... Гонза, как же тебя угораздило?..

– Будто ты не знала!

– Понятия не имела!.. Только догадывалась, а спросить... – она прикрыла глаза.

Её руководитель вызывающе приосанился.

– Что здесь такого? Интеллигентные люди знают: многие талантливые известные... – он начал горделиво загибать пальцы: – Вебер, Чайковс...

– Не звезди, сладенький! – резко оборвала его Василиса, вся запылав, но улыбаясь жемчужно. – Ты бы ещё сравнил себя с Наполеоном... Чайковский мучился от этого всю жизнь. Для нормального человека это – беда, наказание.

Он начал томно возражать:

– Это даёт творческой душе порыв...

Василиса оборвала дискуссию о видах любви и творчества.

– Успокойся, ты к ним не относишься. Ты – простой развратник!... обернулась к Рубину, сидевшему за её спиной. – Доктор, передаётся содомский грех по наследству?

Рубин нахмурился:

– Вы от него ребёнка ждёте?..

– Слава Богу, нет! Просто интересно, откуда ноги растут... – и она бросила взгляд в сторону завхоза.

Тарас Григорьевич вдруг выпалил:

– Видишь, недаром я всё время говорил: совсем она тебе не пара! Ни по зодиаку, ни по имени. Если уж взяла псевдоним, назвалась бы не Василиса, а, например – Георгина. Представляешь, со сцены бы звучало: "Выступают Георгий и Георгина!"

Франц и Бурханкин молниеносно переглянулись, как громом пораженные. Будто Селена с того света заговорила...

Бурханкин не выдержал, выскочил на кухню.

Завхоз продолжал возмущаться в сторону певуньи.

– Никакого уважения к старшим, не говоря уж о пользе.

– Не оправдала В-васька твоих надежд, – брезгливо сказал Георгию Пётр. – Теперь ясно, п-почему ты так активно п-против неё со вчерашнего дня в-выступаешь...

Франц поинтересовался у завхоза:

– Надежд не оправдала, зачем же травить? Или вас чей-то пример вдохновил?..

Тарас Григорьевич суетливо протёр пальцем протез, тот выскочил от нажима, подкатился к креслу, уставился на Василису. Георгий поднял стеклянный глаз, вернул.

Завхоз виновато запрятал его в карман, и сказал сыну:

– Всё же есть от неё польза, даже вполне реальная! – Он вновь занялся своим плеером, перемотал плёнку, опять запустил со словами: – Теперь нам с тобой, Гошаня, никакой Виталий Олегович не страшен. Не сможет он над нами висеть. У меня здесь такой на него матерьяльчик имеется!..

*** Охотник и дичь

Из динамиков раздался взволнованный голос Василисы.

– Что вы собираетесь со мной обсуждать?..

– Меня беспокоит твоё материальное положение, – покровительственно "тыкая", ответил ей хриплый мужской голос.

– Это – Ростовцев, – вслух узнала его певунья.

– Не гоже певице с твоими данными: с таким голосом и оригинальной манерой исполнения, – продолжал тот, – с творческим потенциалом – ишачить на бйздаря с амбициями.

– Я ни на кого не ишачу, как вы изволили выразиться. Мне нравится моя жизнь и моя работа.

– В жизни всегда нужны перемены, – настаивал хозяин. – Ты станешь отрицать, что во многом нуждаешься?.. Прежде всего – в понимании... Разве Георгий предоставил тебе ступень для взлёта?.. Да что он может, кроме как задницей перед мужиками вертеть?.. Не красней и не делай возмущённое лицо! Я слишком хорошо знаю о его наклонностях: красавчик у меня учился. И ты должна знать, даже если он снисходит до тебя с высоты своей неординарности.

– А вам-то что? – осторожно спросил голос Василисы.

– Будешь петь в элитных клубах, сделаем тебе диски, клипы...

– Нет, вам-то зачем?.. Хотите расплатиться за фамильные вензеля?.. Кстати, вы так и не ответили, откуда они у вас?..

В записи наступила небольшая пауза. Даже не видя хозяина, чувствовалось, что ответ старательно обдумывается.

– Обстоятельства диктуют, чтобы ты ни в чём не нуждалась. А я могу дать тебе нормальную жизнь. И материальную, и творческую. И чем скорее ты это поймёшь, тем будет лучше для нас обоих.

Далее в разговоре снова наступил перерыв, но не бесшумный послышалась какая-то возня, прерывистое тяжёлое дыханье, звонкий шлепок, сдавленный возглас Василисы: "Мерзавец!.." – и голос Евдокии Михайловны:

– Василисушка, не поможете мне с посудой?.. После ужина никак не закончу, а мне ещё домой надо поспеть.

Видимо, певунья выскочила из столовой в бабий кут, потому что дальше слышался лишь голос хозяина.

– Евдокия Михайловна, я тут, видимо, чем-то случайно обидел нашу юную гостью, – говорил Ростовцев с усмешкой. – Вы уж, будьте ласковы, задержитесь ненадолго. Затопите нашу баньку. Хочу загладить невольную вину, а не знаю – чем же ещё?.. И кто, кроме вас, такой замечательный пар делает?..

Наверное, повариха согласно кивнула, и он продолжил:

– Вот и огромное вам спасибо!.. Сам я, к большому сожалению, должен уехать, перед ужином мне звонили из Москвы – дела ждут!..

Раздалось вкрадчивое покашливанье завхоза.

– Как тут у вас?.. Не помёрзли?..

Дальше голоса стали глухими и неразборчивыми – словно из-за пазухи. Видимо, завхоз припрятал свой плеер-диктофон, который "забыл" после ужина на столе. Потом всё смолкло...

Василиса уставилась в точку, будто её это и не касалось. Пётр присел на один из многочисленных подлокотников чудного кресла, положил ей руку на плечо.

– Не трогай, заразишься, – она резко сбросила его руку. – Господи! Мне же теперь за всю жизнь не заработать, чтобы на мыло хватило!..

Георгий снисходительно оглядел Василису, Петра, затем папашу.

– Ну, и какой во всём этом криминал?..

– Нет, я тебе дальше прокручу! Там – самое интересное, основное, почему он... Ну, слушай...

Голос Ростовцева теперь сопровождался лязганьем: разговор происходил в подклети и Тарас Григорьевич параллельно занимался котлом.

– ...Гошку своего как-нибудь отвлечёшь...

– А Пётр?.. У них же тогда ансамбль порушится, – ответил голос завхоза.

– Этот нужен для достоверности. Гитаристов сейчас – как собак нерезаных. Найдёт твой Георгий нового – и не чихнёт! Я его узнал получше твоего. Ты-то вспомнил о сыне лишь когда со мной захотел развязаться.

– Ну, Виталий Олегович, зачем вы так. Я всегда следил за его успехами. И, когда услышал, что у них появилась Василиса, и как её зовут – сразу о вас вспомнил...

Тут в плеере начались какие-то помехи.

Завхоз покрутил регулятор громкости, потом сделал пренебрежительный жест в сторону певуньи и произнёс, озвучивая собственный хрип с плёнки:

– Она же – Ольга Артемьевна Попова – та самая, кого вы так разыскиваете.

Голос Ростовцева также был слышен с трудом:

– Разве я не говорил тебе тогда, почему он мне так приглянулся?.. Ничего же в нём особенного!

– Это он о доме говорит? – спросил Франц.

Тарас Григорьевич кивнул и выключил: хрип стал ужасающим.

– Спасибо, хоть не зажевал. Всё, кронты, батарейка села! констатировал он.

Василиса подскочила, вырвала у завхоза плеер, быстро вынула кассету, а плеер тут же вернула и попросила Петра:

– Белый, принеси ему взамен чистую.

– Какое вы имеете право?.. – почти в один голос негодующе воскликнули отец и сын.

Василиса спрятала кассету в джинсы, вновь плюхнулась в кресло, закуталась в одеяло. Георгий сделал к ней шаг. Фомка и Волчок угрожающе заворчали.

Франц поощрительно кивнул, потом – со своим обычным выражением (вернее, отсутствием такового), потребовал:

– А вы нам – своими словами. Что поведал Ростовцев?..

Любопытство Георгия, видно, было настолько сильно задето, что он поддержал Франца.

Да и Пётр, и Василиса, и Евдокия Михайловна, – ждали продолжения. Даже доктор Рубин не остался равнодушен, хотя пока ещё трудно было понять: речь шла о человеческих жизнях или о жизни дома.

Франц крикнул на кухню:

– Егор Сергеевич, чего ты там один?.. Иди к нам.

*** Пропавшее завещание

– Ростовцев же заделался писателем, имея доступ к архивам, – начал завхоз. – Прежде всего – сделал себе Имя на шумных разоблачениях. Когда кроме имени Виталий Олегович захотел ещё и денег, открыл собственный эстетский журнал. Последнее время жаловался, что прибыль невелика, но я-то знаю: иной раз крупно выгадывал, умело решая: про кого и что печатать, а о ком умолчать.

– А как же его пускали в архивы? – спросил Франц.

– Попробовали бы не пустить, – усмехнулся Георгий. – Этот мог такую "звонь" поднять в прессе!.. Он многих в руках держит.

Франц понимающе прищурился.

Завхоз увлёкся: ему не терпелось разоблачить хозяина.

– Так вот, он по привычке изредка захаживал в хранилища: промышлял темами для своих литературных трудов...

Франц, глядя на Василису, обратился к Бурханкину:

– Вот так, Егор Сергеевич, учись! Кто-то рожает по ночам, а кто-то под ногами находит...

– Мужик! Мне вчера тётя Дуся сказала, я сама не догадалась, – заметила певунья. – Ему природой противопоказано. Мужику рожать – себя ронять! – она съёжила нос. – Хотя скоро эти и рожать захотят вместо нас. Мы будем лишь для... А для чего?.. Нй для чего... Будет население однополых.

– Вы что-то, это... не про то, – утихомирил её Бурханкин.

– Короче, – продолжил завхоз, – около года назад Ростовцев наткнулся на уголовное дело времён репрессий. Кто-то отсидел, потом вышел, потом поселился в этом доме, потом писал отсюда другу. Я всего не понял – мне эти чужие биографии ни к чему. Вобщем, понравились Виталию Олеговичу эти записки. "Славно изложено, – говорит, – не письма, а живые рассказы. Я вообще мертвецов издавать люблю, – так и сказал! – прибыльное дело! А сколько там компромата на ныне здравствующих!.. Золотая жила!.."

– Ближе к теме, будьте любезны! – попросил Франц.

– Не перебивайте, будьте любезны! – в том же тоне ответил завхоз. – Я как раз по теме. Короче говоря, в деле было завещание. На всё. В том числе – и на так называемую "интеллектуальную собственность". Указано было – в двух экземплярах, но к Ростовцеву в руки попал только один. Виталий Олегович подумал, что второй экземпляр завещания может быть спрятан где-то тут. – Завхоз обвёл руками помещение.

– А что, родных у, это... у того – никого не осталось? – спросил Бурханкин.

– Нет.

– А кому же тогда он всё, это... отписал?..

– То-то и оно! – оживился Тарас Григорьевич. – Этот артист всё оставил какой-то седьмой воде на киселе, внебрачной дочке сына. Там, по-моему, даже фамилия её не была указана. Он лишь слышал о её рождении: сын, якобы, не успел зарегистрировать, то да сё... Ну, мы-то знаем, как эти детки рождаются. – Завхоз гордо посмотрел на сына. – У нас, Гошаня, с твоей матерью всё по закону было!..

– Но потом ты нас не сильно баловал своим присутствием, – возразил Георгий.

– Жизнь у людей по-разному складывается... Не тебе меня судить! Значит, мы с Натальей были не пара...

Францу снова показалось, что между ними прошёлся призрак Селены...

Игорь Максимильянович решил проверить:

– А вы вообще знаете, что существует теория пар?

– Конечно! – завхоз проглотил наживку. – Жаль, не успел хорошо изучить их соответствие. Хотя, отрицательных примеров кругом – пруд пруди. Живут люди годами и маются. Нет бы – сопоставить...

– Позже мы и об этом с вами поговорим, – пообещал ему Франц, – пока же, как говорит мой друг Егор Сергеевич, "я спрошу, а вы ответьте"... Как вы с Ростовцевым раскопали, что Василиса – и есть та самая мифическая внучка-наследница?..

– Да вот, когда Диана тут летом появилась, я сразу понял: неспроста! самодовольно заявил Тарас Григорьевич. – Уж очень по-хозяйски себя чувствовала. Ну, я и поспрошал. А как Виталию Олеговичу рассказал, он по своим каналам уточнил... Осталось дело за малым: выяснить, знает она что-нибудь о наследстве или пока нет.

– Игорь Максимильянович! – обратилась возмущённо Василиса к Францу. Он же нарочно подложил мне картонный чемоданчик! Специально!.. Знаете, что там было?

– Да, – усмехнулся тот, – я ещё осенью засунул внутрь свой греческий профиль!.. И вы, конечно, тоже.

– Ну, а что, – не смутилась Василиса, – он сам твердил: "Всё – к вашим услугам!"

Франц вынул из кармана металлическую женскую головку из коробки – ту самую, что они с Бурханкиным заново нашли в подклети.

Певунья не поленилась сбегать к себе, притащила плоский чернильный прибор в виде четырёхлистника, сорвала пластмассовую затычку и приложила крышку-головку. Тонкий профиль в капоре точно лёг на своё место. Продемонстрировала. Достала из косметички крохотный батистовый платочек... Уголки всех её носовых платков были вышиты точно таким же узором, что на вензеле ладанки.

– Мне крёстная всё это передала в тот день, когда я приехала "покорять столицу". Я спросила, откуда у него мои фамильные вещи. Он начал объяснять: его-де эти вещицы заинтересовали только как историка. Я почему-то не поверила, разозлилась, запустила чернильницу, – она повернулась к Бурханкину, – вот что за "кровь" в его апартаментах.

– Мы это уже знаем, – приостановил её Франц. – Кстати, из-за ваших смешных угроз он и понял, что о прошлом и о завещании деда вам неизвестно.

– А сам он его нашёл?

Франц покачал головой:

– Думаю, что нет. Иначе, зачем бы он... Марк Анатольевич, мне кажется – пора.

Рубин открыл свой саквояж, достал две одинаковые колбочки, развинтил одну из них. Обошёл присутствующих, дав им полюбоваться бесцветной прозрачной жидкостью. Франц – так просто чуть не окунул туда нос. Доктор вовремя отдёрнул сосуд.

– И не пытайся! Ничем не пахнет, – обронил он. – Я их утром нашёл, были прицеплены к батареям нижних спален в качестве увлажнителей. Так что никакой не угарный газ – вам было заготовлено отравление. Я пока не знаю, что это такое. Нужен химический анализ.

– Вряд ли вы сможете так легко его сделать, – проговорил Франц, может, это вообще свалилось с военного вертолёта: "гуманитарная помощь" для Ростовцева.

Игорь Максимильянович нацелил длинный указательный палец в грудь завхозу, поймал бегающий взгляд и – не отпускал.

– Вы знали. И увели сыночка из спальни!..

Тот затрясся, будто пробитый током.

– Ничего я не знал. Я только пригласил их. Он говорил, хочет с девицей поладить, а про то, что отравить – речи не шло!

– А ведь врёте, голубчик, – подал голос Марк Анатольевич. – Что же тогда, благодаря Петру, должно было выглядеть "достоверно"?.. И почему ваш Георгий был бы вынужден искать замену гитаристу?..

Франц задал Циклопу следующий вопрос:

– А куда он сегодня уехал на машине?..

Тот снова начал финтить:

– Он меня спросил... Я сказал...

– В благодарность за то, что предупредил вас об отраве?.. А можно более внятно? – потребовал Франц.

Тарас Григорьевич начал ещё усерднее шарить глазом по половицам...

Догадку высказал Пётр. Пока говорил, ни разу не заикнулся!

– Ростовцев наверняка видел: Ваську нашёл Егор Сергеевич. А этот сказал, куда ехать... – музыкант, леденея глазами, отложил гитару, сжал кулаки в кувалды.

– Не докажете! – зашёлся в истерике завхоз. – И плёнка – не доказательство! Вы лучше у неё спросите, – он покосился на Василису очками, – почему её-то на месте не было?

Евдокия Михайловна, что сидела всё это время, не промолвив ни словечка, вдруг издала странный звук, словно тонущий вынырнул из воды:

– А потому, ирод, что увела я её от вас!.. В баньке мы с ней ночевали! – Она кинулась к Василисе. – Меня под утро сон сморил, потому и недоглядела. Прости, девонька!.. Чуть не заморозили тебя из-за меня!..

Василиса речитативом пропела:

– А в это время по комнатам траурной сарабандой в паре с чистым воздухом шествовала отрава... – Она вдруг жалобно посмотрела на Петра. Белый, я-то в баньке спала, а ты, бедный...

– А, ф-фигли им! – успокоил певунью гитарист.

Тут Евдокия Михайловна встала, подпёрла кулаками крутые бока и понесла... Непередаваемо!.. Всё абсолютно печатно, бесконечно образно, и неповторимо, как закат над рекой. Самым ласковым было "упыри ненасытные".

Повариха так кричала, что голос её рванулся в закрытое окно, распахнул форточку, перелетел через двор, стукнулся о забор. Около развалин флигеля пробудилось эхо, ответило из глубины брёвен диким, жутким, глухим криком, почти рёвом... Замерло...

Все затихли, прислушиваясь. Только метель подвывала по-волчьи, заметая снегом подоконник. Певунья свернулась калачиком, беспомощно оглянулась на повариху.

– Метель, – успокоила та. – У ней разные голоса.

Василиса потрогала седые пряди...

– Значит, мне опять послышалось... – Потом она звонко, страстно расхохоталась. – Господи! Да о каком наследстве они толкуют?!.. Ну хоть вы им скажите, Игорь Максимильянович! Ну дом-то ещё ладно, можно рассматривать, как повод для беспокойства, хотя я лично сомневаюсь: не вилла и не замок! А письма дедушки... Если этот гад их спёр?.. Когда у нас защищали интеллектуальную собственность? Покажите мне это место! – Певунья вновь залилась смехом.

– И-и, что смеёшься, глупая! – опомнилась Евдокия Михайловна и вдруг всхлипнула. – До чего довели девочку...

Закрывшись фартуком, ушла плакать на кухню.

– Я не п-понимаю, чему ты радуешься, – невольно улыбнулся Пётр, заразившись весельем певуньи.

Доктор покачал оранжевой головой:

– Игорёша, давно ли мы с тобой были такими беспечными?..

Франц неожиданно для себя вслух процитировал дневник Дианы Яковлевны:

– "Давно ли, долго ль... это – для поэтов. Пусть мимолётно жить на свете этом..."

Василиса снова прыснула в кулак.

– Ничего смешного! – строго заметил Игорь Максимильянович. – Вы думаете, он распространил отраву от расстройства, что не уговорил?..

Она всё хихикала:

– Не вышло сразу, зашёл по второму разу, не пережил отказа, оставил заразу...

Услыхав, повариха влетела в столовую.

– Этот ирод опять же за своё возьмёться! Как её уберечь?.. Он же опять, небось, под землю ушёл. Подклеть-то хорошо заперли?

– "Не бойтеся", – поддразнил повариху её же говорком Пётр. – Он, наверно, давно у своих: вертолётчики больше не летают. А у Васьки – у неё вон сколько заступников!

Фомка и Волчок подняли головы одновременно.

Бурханкин, насупив брови, покосился на завхоза, шепчущегося с сыночком и решил внести свою лепту:.

– Кто-то же, это... отвёз автомобиль в лес?!..

Василиса исподлобья посмотрела на Георгия, искоса – на завхоза, открыто – на Франца. Перевела взгляд на Бурханкина...

– Наплевать! Надоело бояться! – И запустила пальцы в седой "ёжик" Петра: – Предлагаю героический эксперимент! Давай, Белый, рыжими станем, как доктор!

– А такими же мудрыми станем?..

– А слабо – дуэтом прогуляться?..

– А пошли! – тут же согласился Пётр. – Точно не боишься?..

Она вдруг поёжилась, прямо в одеяле подошла к окну.

– Нет, всё-таки, кто же там так кричал? – собрала горку снега на подоконнике, утрамбовала в комок...

Евдокия Михайловна закрыла форточку, смахнув с подоконника остатки влаги, спокойно заметила:

– Никто не кричал, тебе показалося. Иди, девонька, проветрися. Видишь, метель утихает – можно, значит.

Василиса перекинула снежок из ладошки в ладошку, одеяло с неё упало.

– А давай, Белый, мы ещё кого-нибудь слепим...

Пётр поддержал её, приобняв за острые плечи.

– А потом – песенку споём!.. А расскажешь о крёстной?..

– А это, как будешь себя вести! – невинно освободилась Василиса от руки Петра, быстро запихнула ему за шиворот снежок и прихлопнула, сразу отбежав на безопасное расстояние. – Тётя Дуся, вы не знаете, где моя куртка?

– Возьми мою, – ревниво глядя на певунью, великодушно разрешил Георгий.

– Подождите!.. – глаза Франца были устремлены на кресло, с которого она только что встала. – Идите сюда. Оба! – приказал он Петру и Василисе.

Ничего не понимая, оба подчинились.

– Смотрите! – Франц указывал на шнур серебряного плетения, которым было отделано самодельное кресло – перевёрнутый деревянный осьминог.

Василиса провела рукой по лбу, обвязанному обрывком такого же шнура.

Игорь Максимильянович спросил Петра:

– Что за дерево, можете определить?.. Случайно, не орех?

Гитарист пробежался пальцами по осьминожьим ногам-подлокотникам, как по грифу, пожал плечами, недоумённо поднял к Францу голову:

– Кажется, да, ну и что?

Бурханкин уже был рядом.

– Мог бы и меня, это... спросить, я бы, это... сразу бы сказал, что орех, – заметил он обиженно, – и стучать бы не стал...

– Нет, простучать надо, – возразил Франц. – Пётр, займитесь этим. Смелее, – подогнал он, – не взорвётся.

Через пару минут из-под обивки широкого сиденья на свет были извлечёны свёрнутые трубочкой бумаги.

Василиса с трепетом коснулась рулона. Развернула завещание.

Как таинственны и прекрасны эти увядшие листки, опалённые временем. Полуистлевшие буквы на них – зародыш, попавший в землю и не взошедший... Они достойны оды!.. Или – возрождения...

Завещание сопровождалось письмом.

"Лёленька, мы незнакомы..." – прочла она вслух первые слова.

Над буквой "Ё" тут же поплыло рыжее облачко – точки размыла капля.

Василиса молча сглотнула ком в горле и дальше читала про себя.

Сквозь время, сквозь белый лист в сизую линейку, из раздвоенного пера сочилась кровавая вязь дедовского почерка. Певунья узнавала, что на синие чернила у бывшего артиста денег не было. Остатки красных учительских он выменивал в школе – за рябчиков.

Часто писал другу, дарил ему воспоминания, наблюдения, мысли... Тот отвечал редко, но подробно, всё рассказывал Ивану Павловичу о семье. Дважды навестил его в добровольном изгнании. В первый раз – тайно поселил в старом флигеле семью врачей. Потом, когда беда их миновала, долго не писал.

Много позже друг привёз трагическую весть: жена Ивана Павловича не перенесла гибели их сына, Артемия... Артюши. Обоих не стало... А вскоре сам навеки покинул мир.

Череда потерь подкосила бывшего артиста. Напоследок он решил посетить места своей молодости. Остановился у дочери друга – у Дианы Яковлевны. И тут... Тут Иван Павлович узнал, что ветвь родового древа не обломилась.

Ольга Артемьевна родилась через полгода после трагической гибели своего отца.

"Ты меня не знаешь, но время пройдёт и всё расставит по своим местам."

Василиса прижала руку к груди. Встала, молча поклонилась Бурханкину, Францу, Евдокии Михайловне.

"От чего пронзительно щемит сердце... Когда видишь три жёлтых листика на новорожденном клёне", – подумал Франц.

*** Сказочник Франц

Вечером в усадьбе фермера – просто зимний земной рай!

Но сахарный двор, залитый лимонным соком фонаря у ворот, снежные мотыльки, мельтешившие под ним, тропинка к крыльцу, расцарапанная лыжнёй, всё гостеприимно и встревожено торопило: "Скорее в дом!.. Здесь жутковато... На семьдесят пять вёрст вокруг – ни одного храма!"

А ведь, судя по полузаметённым следам, кто-то не побоялся тут гулять в одиночку.

Да и Франц – ничего: выгрузил из саней вещи, определил Василису с Петром на постой, отправил Бурханкина проводить Евдокию Михайловну и долго прохаживался с Фомкой во дворе, собирая мысли в кулак.

Вскоре к ним присоединился доктор Рубин.

– Ну, что, Игорёша, развлёкся? Что опять думаешь?..

– Да вот, Марк Анатольевич, всё пытаюсь понять, куда же он делся. Видите, даже сюда добрался. Вон его следы – вокруг дома. Лазейку, видно, искал. Неужели уж так сильно ему Василиса мешала?.. Ведь он, когда понял, что она не в кровати, а в баньке спит, – пытался её в дом перетащить. Да, видимо, приход Бурханкина помешал.

– Пётр верно сказал: его Циклоп проинструктировал, – высказал догадку Рубин.

– Да. Он же, когда я приехал, сидел, в основном, в котельной. А этот в машину и – сюда. Закончить... Знаете, у него в редакции пожар случился. Сдаётся мне, это не простое замыкание проводки... Кому-то он насолил. Рукописи-то деда где были им найдены?.. Не зря же они попали в архивы нашей "охранки", что-то в них было...

– Игорёша, пойдём, изобразишь теперь девушке подлинно радушного хозяина, хотя бы для разнообразия, – позвал доктор Рубин Франца в дом: – А то, знаешь, она столько за два дня перетерпела! Ещё, как говорит мой внук, "крыша съедет".

Игорь Максимильянович не стал показывать Василисе листочек, выпавший осенью из ладанки. Не сказал, что там дедовским почерком было написано всего два слова: "Оленьке Поповой". Наоборот, чтобы отвлечь певунью от её собственных страхов и впечатлений, принялся на ночь глядя рассказывать гостям страшную сказку про других людей. Это был окончательный итог раздумий Франца о деле фермера, о его жене Шурочке, о том, что же случилось прошедшим маем в семье Виктора Зуевича Степнова.

Не стану повторять целиком: финал вы знаете. А вот – начало:

– ...Всем удалась жена Виктора Зуевича, только здоровья Бог не дал. Сердце пошаливало. Но Александра старалась всю жизнь не обращать на это внимания... До тех самых пор, пока райцентровскую больницу не возглавил Александр Миронович Посередник. Это его позже сменил на посту доктор Рубин. Будущий главврач, Саша Посередник, оказывается, в детстве жил по соседству с ней. Мальчишки дворами враждовали, девчонки отмывали их после боёв, чтобы те домой могли показаться. Вот он, видите?.. Подросток, будущий студент столичного мединститута.

Бумаги, что Франц собрал в доме Степновых, он позже передал Виктору Зуевичу, но детское коллективное фото не вернул. Может, оставил, как напоминание о "деле фермера".

– А вот это Ляля Хорошенькая, его сводная сестра. Её девичья фамилия Посередник. Здесь Ляля у отца на каникулах. (Стройная, статная, с трудом опознал, видели бы вы её сейчас!) Рядом – маленькая Шурка-соседка, которая была сиротой. Воспитывала её крёстная... (Ольга Артемьевна, это вам никого не напоминает?..) Механизатор Михеич всё твердил на поминках, что знает Шуру с детства. Это потому, что неоднократно видел такую же карточку: в доме местного капитана милиции Аркадия Петровича Хорошенького.

Франц принёс из холодильника вчерашние котлеты. Поставил на стол рядом с хлебницей.

Василиса вдруг обрадовалась:

– Ой, красивая, с рыбками... Это на ней вы тогда отравленные пирожки из ресторана... – Пётр пнул её под столом коленом. Василиса запихнула в рот целиком котлету без хлеба и прошамкала:

– Дальше рашшкаживайте! Кто вшё это подштроил?..

Франц хотел продолжить... как вдруг вдали зарокотало. Грохот завис над домом.

– И у вас!.. – всплеснула руками Василиса, будто глухонемой вскрикнул.

– Ни ф-фига себе! – Пётр подошёл к окну. – Глядите, куда он п-прёт.

Франц и Василиса тоже приникли к стёклам, пытаясь рассмотреть что-нибудь в ночном небе за морозным рисунком. Двор казался нереален – как в кино. Сама гигантская стрекоза утонула во тьме, но под перевёрнутой воронкой прожекторного света, в опасной близости от крыши, медленно кружил на тросе автомобиль Ростовцева.

Длилось это – минуту, две, может, пять... В какой-то момент нелетающий объект вдруг резко отклонился, как маятник, и – исчез вместе с конусом луча.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ Эхо

"Напрасен ваш призыв!

Могу ли я покинуть лотос,

обрызганный росой?

Могу ли возвратиться снова

В мир дольней суеты?"

Сэй-Сёнагон "Записки у изголовья".

Страшно лишь то, что в начале... Середина трудна... А вот финала ждёшь с нетерпением. Ну, что ж, тогда надо отбросить страх, взломать традиции и повернуться к истокам, к началу начал... К весне...

Бурханкин что-то издали кричал.

– Что случилось, Вилли? – крикнул Игорь Максимильянович, разбрызгивая на бегу лужи охотничьими сапогами.

Бурханкин сделал последний стремительный рывок, подкатил, достал из-за пазухи большой конверт.

– От кого, – протянул руку Франц, – от моих?..

– Догадайся! – продолжал мучить Бурханкин: роль "почтового голубя" удалась, слетал не напрасно!

Франц апеллировал к своему псу:

– Фомушка, чего Вилли от нас хочет? Почему так издевается над старым больным пенсионером?!

Он демонстративно повернулся к Бурханкину спиной, стараясь укоротить шаги, пошёл к дому.