Текст книги "Грустная дама червей"
Автор книги: Татьяна Бочарова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)
23
Едва Карина и Олег поднялись на пятый этаж, на лестничную клетку из квартиры выглянула Леля.
– Пришли! – обрадовалась она. – А я жду, жду и слышу – голоса. Как дела?
– Нормально, – лаконично ответил Олег.
Карина достала было из сумки ключи, но Леля отчаянно замотала головой:
– Нет, нет, нет! И не думай слинять к себе! Я блинчиков напекла, Олежкиных любимых, с мясом и творогом. Сейчас будем ужинать.
Олег бросил на Карину быстрый, насмешливый взгляд:
– Придется тебе пойти. Лелька столько готовит, что мне одному за два дня не съесть.
На кухонном столе действительно стояли две огромные миски, до краев наполненные аппетитными, румяными блинчиками.
– Сметана к мясу, сгущенка к творогу, – деловито прокомментировала Леля, доставая из холодильника две баночки. – А к чаю клубничное варенье откроем, по такому случаю в самый раз будет.
Сидя за столом, Карина чувствовала, что кусок не идет ей в горло, несмотря на то что ее пищей в течение дня была лишь чашка кофе с бутербродами.
Леля смотрела на нее ясными, преданными глазами и беспрестанно сыпала вопросами, на которые Карина с трудом выдавливала из себя ответы. Олег, по обыкновению, молчал, уткнувшись в тарелку.
Так прошло примерно полчаса, и она решила, что пора сматывать улочки.
– Спасибо, все было очень вкусно. – Карина поднялась из-за стола, пытаясь незаметно поймать взгляд Олега, но тот по-прежнему сосредоточенно занимался едой.
– Не за что, – весело проговорила Леля, также вставая, – иди отдыхай, ты, наверное, устала как собака. – Она принялась повязывать кокетливый полотняный фартук. – Олежка, ты тоже ложись, а я посуду помою.
При упоминании о посуде Карину охватил стыд. Она глянула на осунувшееся, с темными тенями под глазами, Лелино лицо, потом на мойку, полную грязных тарелок и чашек, и решительно сказала:
– Посуду мою я.
– С какой это стати? – запротестовала Леля. – Ты работала, напрягалась, а я весь день без толку сидела…
– Как же, сидела, – перебила ее Карина, кивая на груду оставшихся на столе блинчиков. – Неизвестно еще, кто больше устал. Отдавай фартук и пойди приляг.
– Ладно. – Леля послушно развязала тесемки. Я тогда Олежке массаж сделаю, а то у него спина болит в последнее время.
Она обняла Олега и увлекла за собой в комнату.
Карина надела фартук и пустила горячую волу. Не спеша перемыла посуду, потом тщательно перетерла ее полотенцем и водрузила на полку в шкаф.
Из комнаты, куда ушли Олег и Леля, не доносилось ни звука.
Карина повесила фартук на место, покинула К кухню и осторожно приоткрыла дверь в гостиную.
Взгляду ее представилась мирная и умилительная картина: Олег лежал на диване лицом вниз, голый по пояс. Рядом, по-турецки поджав ноги, сидела Леля и нежно касалась пальцами его спины, тихо воркуя себе под нос. Вошедшую Карину оба не заметили.
У той болезненно заныло сердце. За прошедшие сутки она только и думала что о тех страданиях, которые принесет Леле, тайком похитив у нее Олега. Но о том, что ее саму будет терзать ревность, Карина и помыслить не могла. До этой минуты.
Теперь ей страстно захотелось зажмуриться, чтобы не видеть обнаженный мускулистый торс Олега и обнимающую его сверху Лелю. Это причиняло Карине боль, гораздо более сильную и острую, чем сознание собственной греховности и подлости.
Она хотела закрыть дверь, но та вдруг заскрипела, протяжно и жалобно.
Леля подняла голову, поймала Карину в фокус своего зрения и тепло улыбнулась:
– Ты уже все? Спасибо. Посидишь с нами?
– Нет, пойду. Уже поздно, хочу выспаться как следует.
– Спокойной ночи. – Леля помахала рукой и потрепала Олега по волосам: – Эй! Человек уходит, а ты лежишь как полено! Попрощайся хоть.
– Пока, – не отрывая лица от диванной подушки, сонно сказал Олег.
Карина перешла из квартиры в квартиру, захлопнула дверь, опустилась на галошницу и заплакала горько и безутешно. Так, как не плакала давным-давно.
Дура! Как она могла оказаться столь самонадеянной, безоговорочно поверить в то, что действительно нужна такому парню, как Олег? Он может и сам не осознавать, чего хочет, а на самом деле любит свою жену.
Да и как не любить ее, молодую, ослепительно красивую, обольстительную, с умелыми и нежными руками, готовую ради него на все?!
Карина прерывисто вздохнула, пытаясь унять слезы, но лишь зарыдала пуще прежнего. Нет, она не будет себе лгать. Какой от этого прок? Одно хорошо, что она ничего не успела сказать о своем уходе школьной администрации.
Завтра все будет как обычно: школа, класс на втором этаже, ученики. Ни в какую капеллу Карина больше не пойдет, а Олега не пустит и на порог своей квартиры – хватит грезить наяву, пора проснуться и понять, что в жизни не бывает чудес, особенно когда тебе скоро стукнет тридцать один.
Она выпила снотворное и легла. Однако сон не шел. После долгих слез наступила прострация, отупение. В голове было пусто – ни мыслей, ни чувств, ничего.
Убедившись, что ей не заснуть. Карина встала, накинула поверх ночной рубашки халатик, а плечи закутала пледом и в таком виде уселась в постели. Щелкнула пультом: безмолвно загорелся маленький экран «Филипса» в углу. Карина в оцепенении глядела на сменяющие друг друга цветные картинки.
Так прошло два часа, и ее слух уловил отдаленный шум за дверью. Тотчас вслед за этим слабо тренькнул звонок.
Карина попробовала шевельнуться, но тело будто свинцом налилось и не слушалось. Звонок повторился снова, затем еще и еще, постепенно становясь громче и настойчивее.
Наконец Карина одолела навалившуюся сонную одурь, неуклюже сползла с тахты и, кутаясь в плед, вышла в коридор. Щелкнул замок.
– Неужели ты спишь? – Олег с ходу надвинулся на нее с порога, притиснул к стене, его горячие, нетерпеливые руки проникли под плед и халат к самому телу. Карина хотела было что-то сказать, но нахлынувшая знакомая жаркая волна лишила ее голоса.
Лихорадочно приникнув друг к другу, они едва добрели до комнаты. Тонкий шелковый халат слетел на пол, как последний осенний лист под дуновением ветра. За ним последовала ночная рубашка.
А дальше… Дальше все завертелось в стремительном, ускоряющемся вихре из страстей и эмоций.
Когда-то в одном из журналов Карина читала, что сексуальность в женщине пробуждается лишь к тридцати годам. Только достигнув зрелого возраста, она начинает осознавать свои желания, до этого же просто подчиняется мужским ласкам.
Тогда все это показалось Карине полной чепухой. Но сейчас она понимала, что написанное в статье сексолога – чистая правда.
То, что некогда испытывала она в объятиях Степана, что много лет считала неповторимым и восхитительным, не шло ни в какое сравнение с упоительным, пьянящим ощущением полной и абсолютной свободы. Свободы ото всего – от контроля разума, от житейской суеты, оттого, что мешает нам слиться с мирозданием, почувствовать себя его частицей…
Потом пришли покой и отрешенность. Постепенно, очень медленно, возвращались звуки и краски окружающего мира, а с ними мысли, воспоминания, тревога, боль.
– Мы с ума сошли, – шепотом проговорила Карина, глядя в темные от расширенных зрачков глаза Олега. – Леля… она же…
– Она спит. – Олег улыбнулся, легонько погладил ее по щеке. – Наглоталась валерьянки и дрыхнет как убитая. Ее так врачиха в консультации научила, а то она ночи напролет вертелась, сама глаз не смыкала и мне не давала.
– Боже мой, – сказала Карина едва слышно, почти беззвучно, – мы преступники.
– Почему? – Рука Олега, касающаяся Карининого лица, замерла, остановилась. – Я себя не считаю преступником.
– Но ребенок…
– Что – ребенок? – резко произнес Олег и отодвинулся от Карины на край тахты. – Она меня спрашивала, хочу я его или нет? Спрашивала? Не надо было обманывать. – Он хотел сказать еще что-то, но передумал и замолчал.
Карина осторожно дотронулась до его волос.
– Давай не будем об этом, – немного мягче сказал Олег, – я уже говорил: мне нужна ты, и никто другой. Сейчас Лельку нельзя тревожить, а после, когда она родит… придется ей обо всем узнать, ничего не поделаешь. Ребенок тут не спасет.
– Ты его бросишь?
– Я помогу поставить его на ноги. Денег на это у меня, слава богу, хватит. Моя мать Инку родила от другого мужчины, тот их оставил, но деньги регулярно слал и подарки привозил. Даже когда мама с отцом поженились и мой отец Инку удочерил. Ничего в этом нет особенного, бывает.
Карина хотела спросить Олега, зачем он позволил Леле делать ему массаж, если относится к ней столь сурово и безразлично, но не решилась. Ревность, мучившая ее три часа назад, угасла и больше не беспокоила.
В конце концов, что ей Леля – Карина согласна делить Олега с ней и вообще с кем угодно. Ни прощать его, ни разлюбить она в силах.
– Ладно. – Он обнял ее и встал. – Я пойду. Ты выспись хорошенько, утром за тобой заскочу. К девяти мы должны быть в капелле, не забыла?
Карина молча кивнула.
24
Через два дня она отнесла в капеллу трудовую книжку и подписала договор сроком на год. Днем раньше дирекция школы закатила ей грандиозный скандал по поводу ухода в середине учебного гола.
Карина молча выслушала нелицеприятные комментарии в свой адрес, взяла документы и вышла из здания. Глянула на освещенные окна, на чахлую рябинку, растущую у самой стены, на вывеску над козырьком входной двери и не почувствовала ничего, кроме невероятного облегчения.
Ей было жаль только Олю Серебрякову, но она отлично осознавала, что нельзя объять необъятное: в жизни приходится идти на компромиссы и выбирать, что для тебя важнее.
Самым важным для Карины сейчас было играть в капелле, реализовывая себя как пианистку, музыканта и находясь рядом с Олегом. Ее захватил, заворожил, околдовал неизвестный ранее оркестровый мир. Тот мир, который являлся для Олега не просто местом работы, но был частью его жизни, просто жизнью.
Теперь капелла постепенно становилась и Карининой жизнью.
Верка больше не звонила, и Карина была этому искренне рада: у нее самой не хватало ни сил, ни времени, чтобы связаться с подругой. Дни неслись стремительно и неудержимо, сменяя один другой, и в этом калейдоскопе событий, ворохе новых обязанностей и профессиональных проблем ей недосуг было обернуться назад, вспомнить прошлую, размеренную и слишком спокойную жизнь, оценить себя со стороны, испытать сомнение, тревогу, раскаянье.
Она жила лишь настоящим моментом, ощущая крылья за спиной и не желая затормозить, сбавить обороты, жадно и упоенно впитывая в себя все то, чего лишена была долгие годы.
Её день рождения отпраздновали тесным кругом, втроем с Лелей и Олегом. Накануне вечером нагрянул Саша.
С момента их летней ссоры он появлялся лишь пару раз, да и то в сентябре, все остальные попытки посетить ее Карина пресекала под тем или иным предлогом.
Сейчас Саша приехал без предварительного звонка, сюрпризом, и Карине вдруг показалось, что никогда прежде они не были даже знакомы.
Перед ней стоял абсолютно чужой человек, с которым ей не о чем говорить. Шел девятый час. сорок минут назад Карина вернулась с репетиции и теперь была поглощена ожиданием полуночи.
После двенадцати должен был прийти Олег – в это время Леля крепко спала под действием снотворного, и у них в запасе имелось два часа безопасного времени.
Карина не знала, что делать. Саша притащил огромный фруктовый торт, тот самый, что она обожала, а вдобавок к нему комплект шелкового кружевного белья. Белье выглядело жутко дорогим, и Карина подозревала, что Саша истратил на него половину месячной зарплаты.
Она скрепя сердце поставила чайник, накрыла на стол в кухне. Саша оживленно болтал, отколупывая ложкой от торта и прихлебывая из чашки, а ей страстно хотелось лишь одного – чтобы он немедленно ушел.
Разговор вертелся вокруг Верки, Сашиного нового начальства, строительства, начатого им в деревне у теши, и прочей чепухи. Карина мужественно поддерживала беседу, чувствуя, как по спине у нее от нетерпения ползут мурашки.
Наконец Саша допил чай, съел последний кусочек торта и, дождавшись, пока Карина закончит очередную пустую, ничего не значащую фразу, произнес просто и буднично:
– Ладно. Пора убираться ко всем чертям, а то тебя скоро стошнит от моего присутствия.
Оторопевшая Карина молча уставилась на него, не зная, что сказать в ответ.
– Не надо, – ласково проговорил Саша и, перегнувшись через стол, легонько погладил ее по руке своей квадратной ладонью с короткими, толстыми пальцами. – Не напрягайся. Я все вижу. И что у тебя теперь другая жизнь, и что тебе никто не нужен, а я – в первую очередь. Ведь так?
Карина молча кивнула.
– Ну вот, – Саша улыбнулся, но глаза его остались серьезными, – я знал, что когда-нибудь так будет. Ты ведь заслуживаешь самого лучшего, поверь. А я… – он грустно усмехнулся, – я – это далеко не лучшее, что могла тебе преподнести судьба.
Он на мгновение сжал Каринину ладонь, потом встал.
– Ты Вере звони… иногда. Она все тревожится, переживает. Думает, ты слабая, несчастная.
– Она ошибается, Карина улыбнулась, я счастливая. Очень.
– Знаю. Но ей необходимо о ком-нибудь заботиться. Так что изредка, иногда…
– Я позвоню. – пообещала Карина.
25
На одну из репетиций Олег принес ноты сонаты Брамса.
– Вот держи. – Он отдал Карине клавир, а себе взял скрипичную партию. – Когда оркестр закончит, поиграем.
Капелла, как всегда, репетировала до пяти. Когда все разошлись, Карина села за рояль в оркестровом зале. Музыка была ей знакома – именно эту сонату она играла в консерватории в классе камерного ансамбля. Бурное, страстное начало, скорбная, лирическая тема среднего раздела, полная отчаянья и безнадежности кола.
Олег устроил ноты на пюпитре, подтянул волос на смычке.
– Дай ля.
Карина нажала клавишу. Олег подкрутил колки, проверил строй скрипки и удовлетворенно кивнул:
– Поехали.
Она сыграла короткое вступление. Взмах смычка, и к мрачным аккордам в басу присоединился чистый, пронзительный голос скрипки. Мелодия поднималась выше и выше, балансируя на краю, угрожая вот-вот сорваться, упасть в бездну.
«Как же здорово!» – успела подумать Карина, и тут же Олег перестал играть, опустил смычок.
– Не то, – покачал он головой. – Вяло, сонно. Давай-ка активней, динамичней. Попробуем еще раз.
Карина пожала плечами, послушно перевернула страницу назад. Ей казалось, что получается очень неплохо. и в игру она вкладывала максимум своих эмоций.
Они начали заново. На этот раз Олег остановился сразу после нескольких тактов.
– Да нет же! – Он с досадой хлопнул ладонью по крышке рояля. – Ерунда какая-то выходит. Эго должно звучать иначе. Ты как будто просишь о чем-то, а надо не просить, а требовать. Утверждать. настаивать на своем праве, понимаешь? Должна быть воля в игре, такая, чтобы подчинить себе слушателя, заставить его отключиться от своих проблем, увлечь тем, чем увлечена ты. Ясно?
Карина вспомнила свое впечатление от Чайковского в Большом зале консерватории. Оркестр заставил ее слушать себя помимо воли, вырвал из реальности, властвовал над ее душой и разумом в течение получаса.
Наверное, в этом и есть цель искусства – уметь вызывать слезы или смех, вопреки желаниям публики.
Олег смотрел на Карину с ожиданием. Она кивнула. Она была готова подчиниться его требованиям. Но не тут-то было.
На деле все оказалось значительно сложней. Они играли раз за разом, а Олег все прерывался, то на первой, то на второй странице. Лицо его стало угрюмым и отчужденным, он уже откровенно злился, теряя остатки терпения.
– Ну проснись же! Лепечешь что-то про себя, как клуша, как баба?
– Я и есть баба, – совсем тихо, почти шепотом, сказала Карина.
Она чувствовала, что сейчас заревет. Чего он хочет от нее? Разве она способна тягаться с ним. играть как он, слышать как он? Не нужно им вместе концертировать, с нее хватит просто быть рядом с ним, смотреть в его лицо, слушать его голос и не слышать в нем суровых и гневных нот.
– Я баба, – повторила она и всхлипнула.
Олег замолчал, растерянно глядя на Карину. Потом неуверенно произнес:
– Ну хорошо. Я, наверное, действительно чего-то не понимаю. Прости. Но неужели тебе не хочется сыграть по-настояшему, сделать то, о чем я говорил?
– Хочется, – Карина улыбнулась сквозь слезы, – но я не могу. У меня выходит иначе, по-другому. Наверное, потому, что я женщина, а не мужчина, как ты.
– В музыке не должно быть ничего женского. – упрямо отрезал Олег. – Давай соберись. Должно получиться. – Он поднял смычок.
Карине показалось, будто внутри у нее натянулась до предела некая струна, а затем лопнула с оглушительным звоном. И мгновенно после этого ее затопили гнев и ярость на Олега.
Самовлюбленный идиот, слепой, бесчувственный болван, не понимающий, что мир состоит из двух полов, не ценящий привязанности и нежности, мечтающий, чтобы рядом находился такой же холодный, расчетливый циник, как он сам! Что ему любовь женщины – пустой звук, ненужная обуза, смех. Несчастная Леля, несчастная она сама'.
Карина, не дождавшись ауфтакта, взяла первый аккорд. И тут же гнев улетучился, уступив место ледяному спокойствию. Слезы, точно по волшебству, высохли. Словно со стороны она слушала, как взбирается ввысь скрипичная мелодия, стремясь вырваться из оков железного рояльного ритма, не замечая, как перелистывает страницу за страницей.
Она очнулась, лишь когда прозвучал финальный пассаж. Ощущение было неизведанным, одновременно великолепным и пугающим.
Карина взглянула на Олега и явственно прочла в его глазах восхищение.
– Вот теперь то, что надо, – он знакомым жестом откинул волосы со взмокшего лба, – я же говорил, получится. На сегодня, пожалуй, хватит. – Олег положил скрипку в футляр, приблизился к роялю, обнял Карину за плечи.
– Пусти, – она сердито высвободилась из его рук, чувствуя полную опустошенность после тех усилий, которые затратила, чтобы преодолеть природную мягкость и женственность.
– Да пожалуйста, – он засмеялся и отошел. – Дуйся, если тебе так хочется. Через неделю поймешь, что я был прав.
26
Он действительно оказался прав. Вскоре Карина уже не представляла, что могла по-иному воспринимать Брамса, да и вообще любую музыку. Теперь она смотрела на мир глазами Олега, слышала и думала, как он.
Она научилась понимать его полностью, до мимолетного взгляда, до неуловимого, ничего не значащего для других жеста. Её первоначальные представления об Олеге полностью изменились.
То в нем, что казалось ей надменностью и самовлюбленностью, на самом деле не было ни тем, ни другим. Он не был надменным, просто обладал удивительной способностью отключиться от окружающего мира, уйти в себя. В свой мир, неразрывно связанный с музыкой, с работой капеллы, с многочасовыми изнурительными репетициями, бесконечными поисками единственно точного звукового образа, того, что казалось ему абсолютной правдой, совершенной истиной. В такие минуты Олег на все вокруг смотрел будто сквозь дымчатое стекло, игнорируя любые эмоции по отношению к себе.
Самым лучшим в это время было оставить его в покое, дождаться, пока он вернется оттуда. Но именно этого и не делала Леля, не в силах понять, что единственный способ не потерять Олега – дать ему на время уйти, отдалиться.
Порой Карине казалось, что они с Олегом – суть одного целого и расстаться с ним все равно что расстаться с частью своего тела, собственной рукой или ногой.
Оставшись наедине, они могли почти все время молчать, но молчание это не тяготило ни того, ни другого. Напротив, оно давало уверенность в том, что оба думают об одном и том же и для общения им не нужны слова.
Иногда же, наоборот, они не могли наговориться, и тогда рассказывали друг другу обо всем: о детстве, юности, тайных мечтах, снах.
Единственной темой, которая по негласному соглашению не обсуждалась, была Леля и её будущий ребенок. Помня нежелание Олега говорить об этом, Карина послушно молчала, делая вид, что создавшееся положение нисколько ее не беспокоит.
На самом деле мысли о Леле преследовали ее неотступно, доводя до отчаянья и ужаса. Они общались ежедневно, и не было ничего страшней, чем сидеть рядом с Лелей на диване или за столом, слушать её доверчивую болтовню, видеть ее слезы, утешать ее и знать, что она считает тебя самым близким человеком, лучшей подругой, почти сестрой.
Если бы не Олег, стоящий между ними, Карина и вправду видела бы в Леле сестру. Она так привыкла опекать ее, заботиться, успокаивать, что, даже будучи Лелиной соперницей, не могла вести себя иначе. Каждый раз, обнаружив девушку рыдающей. заметив бледность или отеки на ее лице, Карина испытывала искреннее беспокойство и стремилась принять в ней участие.
Кроме того, ее терзал постоянный страх быть обнаруженной. Обещание Олега рассказать Леле обо всем, как только она родит, казалось Карине туманным, а время, когда оно будет выполнено, весьма отдаленным. Потому Карина и представить боялась, что произойдет, если Леля узнает правду о них с Олегом.
Они проявляли осторожность: Олег приходил лить на пару часов, в то самое время, когда Леля только засыпала и сон ее был особенно крепок. На работе же оба не позволяли себе даже простого уединения. И все равно Карине ежеминутно казалось. что все вокруг догадываются об их отношениях.
Особенно пугал ее Вадим. С первого дня ее прихода в оркестр, когда она поймала на себе его пристальный, изучающий взгляд, Карина все время замечала, что парень ведет себя странно. Он выглядел нарочито веселым, залихватски острил, но иногда в глазах его мелькало непонятное, загадочное выражение то ли тоски, то ли ненависти, то ли чего-то еще, чему Карина не могла подобрать названия.
Вадим ни на минуту не оставлял Олега, неотступно следуя за ним, куда бы тот ни шел, старался назойливо встрять в любой их разговор со своими шутками и прибаутками, и Карина могла поклясться, что делает он это неспроста, нарочно, преследуя лишь одному ему известную цель.
Её уверенность в том, что Вадим шпионит за ними. стала особенно твердой после того, как в капелле отпраздновали Новый год.
Дирекция специально арендовала зал в ресторане. Пришли все – и оркестранты, и хористы, и певцы, и административные работники. Желающие привели с собой жен и мужей.
Давным-давно Карина не встречала новогодний праздник в такой огромной, веселой и шумной компании. Общество рассредоточилось по столикам, за каждым из которых помещалось шесть человек. Соседями Карины были дирижер Сергей Михайлович, Любаша-Бульдозер, Олег, Вадим и Леля. Тон в застолье задавала хормейстерша.
Изрядно приняв на грудь, она стала еще более громкоголосой, а лицо ее приобрело знакомый устрашающе-свекольный оттенок. Любаша запросто заткнула за пояс признанного остряка Вадима, рассказывая безумно смешные байки из своей почти тридцатилетней гастрольно-хоровой практики.
Вся ее жизнь до момента прихода в капеллу прошла в поездках по России и зарубежью – Любаша руководила одним из крупных детских хоров при школе искусств.
Остальные слушали хоричку внимательно и с интересом, Леля звонко хохотала над каждым ее словом, Михалыч улыбался, по обыкновению глядя в стол, будто перед ним и сейчас лежала партитура. Даже Олег, оставив свою всегдашнюю сдержанность. весело смеялся.
Только один Вадим оставался серьезным, рюмку за рюмкой потягивал ликер и время от времени бросал быстрые взгляды то на Олега, то на Карину.
В зале было сизо от табачного дыма, народ вовсю отплясывал кто во что горазд, громко гремела музыка. Кто-то из хористов приблизился к столику и, поклонившись, пригласил Карину на танец.
Она мельком глянула на Олега, заметила в глазах того веселое, смешливое выражение и, мысленно показав ему язык, встала. Высокий молодой человек, певший в тенорах, галантно провел ее под руку к площадке, где надрывался ансамбль. Вокруг щелкали хлопушки, сыпалось конфетти, раздавались взрывы хохота.
Карина положила руки парню на плечи и прикрыла глаза.
Она представляла себе, что танцует с Олегом, что это их Новый год, который они встречают лишь вдвоем, вдали от всех, возможно на необитаемом острове. Нет, лучше на Неаполитанском карнавале, где нет ли одного знакомого лица, только маски, а кругом – музыка, шум, огни, аромат свечей и хвои.
Сильные, умелые руки ловко вели её в танце: пару шагов вправо, один вперед, два влево, а дальше все сначала.
«Как Новый год встретишь, так его и проведешь», – подумала Карина и засмеялась, тихо и счастливо.
Её кавалер слегка затормозил, остановился, продолжая удерживать Карину за талию, взглянул на нее с восторгом и интересом.
– Дама желает шампанского?
– Не откажусь, – кивнула она и улыбнулась.
Они подошли к столику парня. Там также сидела теплая компания, кое-кто уже дремал, привалившись к дружескому плечу. Тенор плеснул из бутылки в бокалы остатки отличного французского шампанского.
– Прошу, – протянул он один фужер Карине, другой поднес к губам. – Выпьем на брудершафт?
– Выпьем.
Они выпили, сцепившись локтями, затем трижды поцеловались и перешли на «ты».
Тенора звали Володя, ему шел только двадцать второй год, и он еще учился в консерватории на дирижерско-хоровом факультете.
Володя оказался замечательным парнем. Они с Кариной проболтали около часа, нашли общих знакомых среди преподавателей, чуть-чуть посплетничали относительно Любаши и рассеянного Михалыча и расстались лучшими друзьями.
В отличном настроении Карина вернулась к своему столику и обнаружила его совершенно пустым.
Пепельница была переполнена окурками, в центре громоздились порожние бутылки из-под шампанского, ликера и водки. Со спинки одного из стульев свисала длинная блестящая Любашина шаль.
Недоумевая, куда мог деться весь народ, Карина пошарила глазами по залу. Взгляд ее вскоре зафиксировал Михалыча и Любашу. Те лихо отплясывали неподалеку от столика. Дирижер крепко держал хоричку пониже талии, Любашины арбузные груди, обтянутые тонким гипюром вечернего платья, подпрыгивали и тряслись. Она звонко хохотала и задирала вверх толстенькие ножки, похожие на свиные копытца…
Карина невольно прыснула и, покачав головой, уселась за стол. Олега нигде видно не было – очевидно, он вышел из зала.
«Скорее всего, Леля побежала за ним», – решила Карина и тут же увидела ее. Та стояла в противоположном углу зала, длинное серебристое платье слегка топорщилось на округлившемся животе. Распущенные волосы падали ей на плечи и грудь. Она была похожа на снегурочку, которая только что узнала, что ей предстоит растаять от любви, – тоненькая, светлая, с печальным взглядом ясных глаз.
Рядом с Лелей, спиной к залу, стоял Вадим. Он что-то говорил ей, оживленно жестикулируя, та слушала его, глядя в никуда, и изредка кивала головой. Лицо ее с каждой минутой становилось все несчастнее.
Сердце у Карины екнуло и покатилось вниз. Что это значит? Как давно они беседуют и, главное, о чем? Тема разговора, судя по Лелиному виду, явно серьезная. Что придумывал Вадим половину новогодней ночи, сидя за столом непривычно мрачный и отрешенный?
Решил наконец открыть Леле глаза на то, что ее обманывают? Леле, которая носит под сердцем ребенка, которой нельзя переживать и волноваться!
Карина почувствовала, как ее затрясло, точно она, подобно Любаше, подскакивала в пьяном, непристойном танце.
Где, интересно, бродит Олег? Неужели он ничего не заметил, запросто позволил приятелю фискалить на него и Карину? Что теперь будет с Лелей?
Вадим перестал говорить, слегка коснулся Ледяного плеча и тут же отодвинулся. Потом, поколебавшись, быстро нагнулся, поцеловал ее в щеку и так же стремительно зашагал к выходу из зала.
Леля продолжала стоять у стены, лицо ее было совсем бледным, взгляд оцепеневшим и задумчивым.
Карина глядела на нее, не решаясь приблизиться, начать разговор.
Наконец Леля сама покинула угол и медленно побрела к столику. Заметила сжавшуюся на стуле Карину, рассеянно улыбнулась, села рядом. С сожалением окинула взглядом бутылку, на дне которой оставалась капля жидкости.
– Жаль, нельзя выпить. Мне сегодня хочется, как никогда, а врачиха сказала – не больше двух рюмок. А то повлияет на малыша.
Карина молча кивнула, не в силах вымолвить ни звука.
– А где Олежка? – Леля посмотрела по сторонам. – Он же оставался, когда я пошла в туалет.
– Не знаю, – выдавила из себя Карина. – Возможно, его увел кто-нибудь из скрипачей.
Терпение ее иссякло, ей хотелось схватить Лелю за плечи, крикнуть ей в лицо: «Что тебе сказал этот ублюдок? Что?»
– Вадик такой чудной, – протянула Леля, облокачиваясь руками о стол, – такой чудной. Он мне только что сказал… он сказал…
Горло Карины сжал спазм. Сейчас, вот сейчас начнется…
– Каришенька, пойдем домой. – Леля вдруг зевнула и капризно надула губки. – Я устала. Ну его, Олежку, пусть повеселится. Мы с тобой машину возьмем, ладно? – Она глядела на Карину спокойно, как всегда безмятежно, глаза ее действительно слипались.
Страх слегка отпустил, Карина ощутила, что дышать стало легче, голова заработала трезво. Нет, Леля не может все знать про них и так себя вести.
Значит… значит, это было что-то другое. Вадим говорил с ней не о них с Олегом. Но о чем?!
Безусловно, ему все известно, иначе откуда эти двусмысленные взгляды, многозначительные паузы посреди общего разговора, неприязненно поджатые губы?
– Так мы едем или нет? – Леля нетерпеливо стукнула кулачком по столу. – Я спать хочу – мочи нет.
– Да-да, – поспешно проговорила Карина, вставая. – Ты одевайся и посиди в вестибюле, а я выйду поймаю тачку. На улице мороз.
Они уехали домой на ослепительно белой «семерке», и всю дорогу Леля дремала у Карины на плече.
Два следующих дня Карина не могла думать ни о чем, каждую секунду ожидая, что Леля, оклемавшаяся от новогоднего застолья, начнет ужасный разговор. Но та вела себя как ни в чем не бывало, обнимала и целовала Карину, пару раз всплакнула у нее на груди и о Вадиме больше не вспоминала.
Постепенно Карина успокоилась, но доверие к Вадиму утратила окончательно.
