Текст книги "Пуговка для олигарха (СИ)"
Автор книги: Таня Володина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)
Глава 12. Правда или ложь?
Пока Надя жевала гамбургер, тётя Поля отправилась в аптеку. Купила лекарство, прописанное врачом, но упаковку Наде не отдала. Выдавила таблетки из блистера себе на ладонь и высыпала в золотистую коробочку, похожую на пудреницу. Протянула Наде:
– Принимай каждое утро строго по одной штуке.
Надя кивнула с набитым ртом:
– Конечно.
– Не пропускай.
– Не буду. А как они называются?
– Какая тебе разница?
Надя пожала плечами. Действительно, если доктор назначил лечение, значит, оно необходимо. Какая разница, как называются таблетки? Она всё равно не запомнит. Главное – чтобы помогло.
* * *
Дома их встретил Пьер – невысокий длинноносый жгучий брюнет. Похоже, он и правда был французом, потому что говорил на ломаном английском языке, – быстро и эмоционально. Надя плохо его понимала, поэтому лишь улыбалась и вставляла в длинные тирады то «спасибо», то «хорошо». А тётя что-то с ним обсудила и села за стол.
Пьер подал еду, попрощался и ушёл. Тётя и выспавшийся Рафаэль пообедали (или поужинали) белой рыбой на пару, уложенной на какое-то зелёное пюре. Вряд ли это было пюре из утреннего кейла, скорее всего – из брокколи. Надя поковырялась в своей тарелке, но аппетита не было: желудок ещё переваривал вкуснейший гамбургер.
Рафаэль закончил есть, небрежно кинул на стол льняную салфетку и схватил Надю за руку:
– На улице жарко? Пойдём поплаваем!
Они спустились по лестнице в цокольный этаж, и Надя застыла от восхищения: перед ней сверкал огромный голубой бассейн. Сквозь высокие французские окна лились потоки света, по мраморным стенам скакали солнечные зайчики, а вокруг бассейна среди кадок с растениями были расставлены плетёные шезлонги.
– Снимай платье, – скомандовал Рафаэль и скинул футболку и брюки, оставшись в купальных шортах.
– Ой, нет, я не взяла с собой купальник…
Надя тщательно отводила глаза от великолепного торса. Нехорошо пялиться на двоюродного брата с таким жадным интересом. Ещё подумает, что нравится ей.
Рафаэль разбежался и с визгом плюхнулся в бассейн. Во все стороны полетели брызги. Надя засмеялась и села на бортик, опустив ноги в воду. Она видела, как Рафаэль скользит вдоль дна, словно хищная рыба. Его кудрявые волосы колыхались под водой, как белые водоросли. Он вынырнул у её ног, лукаво улыбнулся и схватил за лодыжки.
– Нет, Рафаэль, не надо! – закричала Надя, догадываясь, что он задумал.
Её голос эхом отдавался от стен, солнце слепило глаза, а сердце стучало быстрее от того, что симпатичный молодой человек щекотал её пятки.
– Надо, Надя, надо, – ответил он и стащил её в бассейн.
От неожиданности она вскрикнула и хлебнула воды. Закашлялась. Рафаэль приподнял её и прижал к бортику:
– Ты хоть плавать умеешь?
– Умею, у нас есть озеро, мы летом часто плаваем.
– На остров к монахам? – пошутил Рафаэль, но Надю эта шутка рассердила.
Она попыталась вырваться из кольца рук:
– Не смейся над ними. Монахи живут на острове триста лет и молятся за всех нас. За тебя, между прочим, тоже.
Жёлтое платье намокло, и подол поднялся к поверхности, обнажая колени и бёдра. Надя судорожно опускала его в воду, но он снова всплывал. Иногда она ощущала прикосновение мужского колена, и это пугало и будоражило.
– Ты что, верующая? – прищурившись, спросил Рафаэль.
По его лицу скользили капельки воды и зависали на подбородке.
– Не знаю… Но я крещёная. А ты разве нет?
– Да, – ответил он. – Меня крестили меня в десять лет. Глеб так захотел.
– Почему ты называешь отца по имени?
Он прикусил губу, задумчиво глядя Наде в глаза. Потом пожал плечами:
– Так исторически сложилось.
– А маму ты называешь «мамулей».
– Да.
– А она тебя «малышом».
– Она очень сильно меня любит, – сказал Рафаэль, приближаясь к Наде вплотную. Теперь их ноги постоянно сталкивались под водой – случайно, а, может быть, намеренно. – Меня все любят – родители, преподы в универе, девочки и даже мальчики… Почему ты покраснела?
В замешательстве Надя отвернула голову. Голубые глаза затягивали в опасный омут, из которого не было спасения. Неужели Рафаэль не понимал, что нельзя так разговаривать с сестрой? И проблема не в словах, которые он говорил, а в том, как он на неё смотрел, как прикасался.
– Скажи честно, я тебе нравлюсь? – спросил Рафаэль, убрав влажные волосы с лица небрежным, но эффектным жестом.
Надю бросило в жар. Когда Данила объяснялся ей в любви и предлагал выйти замуж, она не реагировала так бурно. Но стоило Рафаэлю приблизиться – и сердце начинало стучать, как ненормальное, а во рту пересыхало.
– Ты не должен задавать такие вопросы. Ты же мой брат.
– Пфф, всего лишь двоюродный! К тому же мы познакомились позавчера, так что, считай, чужие люди.
– Всё равно, – возразила Надя, – наши матери – родные сёстры. Нехорошо получается.
– Да что нехорошего? – его рука скользнула по бедру вверх. – Даже по закону мы имеем право пожениться. Можешь спросить у Глеба, если не веришь. Он в законах разбирается.
Надя подняла глаза:
– Это правда? Мы можем?.. – она не знала, как сформулировать. – Нам не запрещено любить друг друга?
Рафаэль захохотал на весь бассейн:
– Так тебя только родство смущает? Больше ничего?
Надя не понимала, на что намекал Рафаэль. На то, что он москвич, а она из деревни? На то, что он богатый, а она бедная? На то, что он красив, как принц из сказки, а она ни разу в жизни не делала настоящий салонный маникюр?
Голова кружилась, мысли путались. Пальцы Рафаэля добрались до трусиков, и Надя в испуге сжала ноги.
– Хочешь стать моей? – прошептал он, касаясь губами уха.
По всему телу побежали мурашки. Конечно, она хотела! А кто бы не хотел? Но разве можно согласиться на такое бесстыдное предложение? Любаша вон согласилась и сидит теперь в Юшкино со своим животом – опозоренная и никому не нужная.
– Рафаэль, я не хочу, как Любаша… Это же клеймо на всю жизнь. Прости, но мне нужны серьёзные отношения.
– Мне тоже нужны серьёзные отношения, – быстро ответил Рафаэль. – Я устал от одноразовых связей, меркантильных женщин и всего этого московского пафоса. Я давно мечтал встретить простую скромную девушку из деревни и сделать её счастливой.
– Правда? – удивилась Надя.
– Конечно, правда! Неужели ты думаешь, что я способен на ложь?
Глава 13. Тирания
Они купались и загорали, пока солнце не скрылось за деревьями. По просьбе Рафаэля Нина принесла «гостевой» купальник, и Надя переоделась. Лифчик и трусики оказались слишком открытыми, – треугольнички на груди и крошечные бикини на завязках, – но Рафаэль оценил откровенный наряд:
– Какая красивая у тебя фигура! – воскликнул он.
Под его взглядами Надя расцветала. Никогда раньше на неё не смотрели с таким неприкрытым восхищением. Это пугало и пробуждало фантазию. Если им позволено быть не только братом и сестрой, но даже супругами, если они оба хотят серьёзных отношений, то почему бы не попробовать?
– Коктейль будешь? – спросил Рафаэль.
– Молочный? Буду!
– Не молочный, – рассмеялся он, – но тоже сладкий! Попрошу Нину сделать пина коладу со сливками. Тебе понравится.
Ей понравилось. Ничего вкуснее в своей жизни она не пила! Через пять минут в голове зашумело.
– Тут что-то алкогольное? – смеясь, спросила она. – Я чувствую себя такой безрассудной из-за этой пина… шоколады!
– Нет, конечно! Ты ещё маленькая для серьёзных напитков.
– Я уже взрослая! – возразила Надя. – Мне восемнадцать лет!
Покачиваясь, она встала с шезлонга и направилась к Рафаэлю. Полотенце упало с талии, но Надя не обратила внимания: перешагнула и пошла дальше. Сейчас ей было жарко и без полотенца. Она наклонилась к Рафаэлю и упёрлась ладонями в подлокотники.
– А ты? – спросила она кокетливо. – Ты хочешь, чтобы я стала твоей?
Она чувствовала себя опытной и неотразимой соблазнительницей. Все опасения улетучились, тревожные мысли о Любаше испарились.
– Надя, с тобой всё в порядке? – раздался сзади обеспокоенный голос.
Рафаэль подпрыгнул и сел на шезлонге. Надя обернулась, едва не упав. Дядя Глеб подхватил её за талию и помог восстановить равновесие:
– Ты что-то пила?
– Вкусный коктейль со сливками. Хотите попробовать?
Он перевёл недовольный взгляд на сына:
– Ты уже дома?
– Учёба закончилась раньше. А ты почему так рано?
– Заседание суда перенесли на завтра.
Отец и сын смотрели друг на друга так, словно ни на секунду не поверили в сказанные слова. Надя прыснула. Рафаэль солгал отцу: он не ездил на учёбу, он отсыпался после вчерашней вечеринки. Но и дядя Глеб мог соврать. Вдруг он вернулся не потому, что заседание перенесли, а потому, что хотел проверить, чем занимаются дети в его отсутствие?
– Я сказал что-то смешное? – спросил дядя.
Надя смутилась, ощутив острый укол стыда и чувства вины. Игриво-смешливое настроение слетело в один момент.
– Простите, я не хотела…
Не дослушав, он ушёл в дом.
* * *
Ужин проходил в молчании. Надя жевала розовую недожаренную говядину и размышляла, что произошло. Она ответила на флирт брата, а дядя их застал – и ему это не понравилось. Но почему? Он не хотел, чтобы сын сближался с двоюродной сестрой? Или дело в том, что она не подходила Рафаэлю? Или в чём-то другом? И почему она сама близко к сердцу приняла неудовольствие дяди? Разве она совершила что-то постыдное или запретное? Или дядя считал, что она на это способна, и пытался её предостеречь?
– Я бы хотел познакомить Надю с друзьями, – сказал Рафаэль. – Вы не против, если мы вечером уедем?
– Нет, конечно, – сказала тётя Поля. – Съездите в Москву, развейтесь, погуляйте. Погода замечательная.
– А тебе завтра на учёбу не надо? – спросил дядя, не поднимая глаз от тарелки. Нож ездил по фарфору с противным скрежещущим звуком.
Лицо Рафаэля на мгновение перекосилось, но он быстро взял себя в руки:
– Я просто пытаюсь сделать Надино пребывание в Москве более приятным. Мы пригласили человека в гости, а она сидит в домике для прислуги и ничего не видит.
– Я думаю, на сегодня ей хватит приятных впечатлений.
Это прозвучало категорично и по-тирански. Ещё утром дядя был добрым и понимающим человеком, а к вечеру превратился в Карабаса-Барабаса. Рафаэль так сильно сжал челюсти, что Надя испугалась за его зубы.
– А, может быть, ты её спросишь? Или она тоже не имеет права голоса?
«Тоже» – это он явно на себя намекал.
– Имеет, конечно, – ответил дядя Глеб. – Надя, что бы ты хотела посмотреть в Москве?
– Ну… – растерялась она, – Мавзолей? Зоопарк?
– Прекрасный выбор. А в музей декоративно-прикладного искусства не хочешь? Там наверняка полно пуговиц и пряжек.
– Очень хочу!
– А в музей моды?
– Конечно! – обрадовалась Надя против воли.
Подспудно она ощущала потребность занять сторону Рафаэля и объединиться против семейного тирана, но не могла вызвать в душе неприязни к дяде. Он оставался для неё загадкой. Никак не получалось определиться с чувствами: они колебались от детского восторга до гнетущей настороженности.
– Договорились, – сказал дядя. – Завтра я освобожусь пораньше, и мы съездим в музей. А Рафаэль пусть спокойно занимается учёбой, у него сессия на носу.
Рафаэль хмыкнул, но никак не прокомментировал предложение отца.
– Я могу составить вам компанию? – спросила тётя.
– Поля, там не такая мода, которая может тебя заинтересовать. Это же не Милан. Там пыльные шляпы, веера и образцы кружев. Не уверен, что тебе понравится.
Тётя не нашлась, что ответить.
За столом сгустилась атмосфера всеобщего недовольства. Один лишь дядя невозмутимо резал мясо, макал в брусничный соус и отправлял в рот кусок за куском. Надя и восхищалась им, и опасалась его. А Рафаэля хотелось обнять и утешить – настолько обиженным он выглядел. Конечно, противно, когда в двадцать четыре года тобой помыкают, словно неразумным ребёнком.
Глава 14. Хрустальные бусинки
Она долго ворочалась в постели, не в силах уснуть. Скинула одеяло и подтянула до бёдер ночную рубашку, обнажив ноги. Вяло помахала подолом, разгоняя воздух. Ночь принесла прохладу, но для жительницы севера даже двадцать градусов казались жарой. Она встала с кровати и босиком прошлёпала на кухню. Выпила стакан апельсинового сока, вытерла губы тыльной стороной руки. Во всём теле разливалась тягучая истома, хотелось чего-то непонятного, того, чего раньше она не испытывала…
Коттедж был тёмен и пуст. Нина с сыном ещё не пришли: видимо, их служба продолжалась до самого позднего вечера. Надя посмотрела на часы: половина двенадцатого.
Она вышла на улицу. Одуряюще пахло пионами и розами, над клумбами плыл молочный туман – низкий и плотный, словно брошеное на землю покрывало. Со стороны дома донеслась тихая мелодия. Лёгкая, едва уловимая. Казалось, кто-то подбросил горсть хрустальных бусинок, и они падали, звонко разбиваясь о мраморный пол. А некоторые подскакивали и укатывались в туман, издавая тонкие жалобные звуки.
Надя пошла на музыку. Брела по колено в тумане, затаив дыхание, чтобы оно не мешало вслушиваться в хрустальный перезвон. Остановилась у открытой двери, которая вела из сада в гостиную. За роялем сидел дядя. Его руки вспорхнули над клавишами – и в воздух снова взметнулись бусинки. И посыпались, посыпались, посыпались, разбиваясь на прозрачные сияющие осколки. На глазах выступили слёзы. Надя застыла в темноте, боясь спугнуть момент невыразимой нежности и беспредельной тоски. Дядя играл уверенно и свободно, чуть покачиваясь и глядя невидящими глазами в пустоту. А сердце Нади разрывалось на части.
В приглушённом свете она видела движущиеся руки – сильные, спокойные. Золотое обручальное кольцо сверкало на безымянном пальце. Ей хотелось кинуться к дяде, упасть на колени и целовать ему руки – только так она могла выразить переполнявшие её чувства. Она словно прикасалась к таинству и обретала благодать, впитывая прекрасную мелодию и наполняя ею душу. Последняя нота упала хрустальным осколком в самое сердце и осталась в нём навсегда, причиняя боль и наслаждение, – Надя знала, что никогда не забудет эту музыку. Лицо было мокрым от слёз.
Из глубины дома показалась тётя Поля. Она подошла к мужу сзади и положила руки на плечи:
– Ты давно не играл Наймана.
– Я вообще давно не играл.
Надя хотела уйти, чтобы не подсматривать за семейной сценой, но ноги словно вросли в землю, а туман крепко держал за подол ночной рубашки. Тётя наклонилась и поцеловала мужа в шею:
– Сегодня благоприятный день, – сказала она, расстёгивая пуговицу, – ту самую, которую Надя пришивала утром. – Врач сказал, что надежда есть, и мы должны пытаться…
Надежда на что? Дядя откинул голову, позволяя себя целовать. Он по-прежнему задумчиво смотрел в пустоту. Тётя пробежалась наманикюренными пальчиками по остальным пуговицам и стащила рубашку. Небрежно бросила на пол. На широкой груди матово блеснул деревянный крестик.
Какое-то гадкое и тёмное чувство шевельнулось в Наде – то ли ревность, то ли зависть, то ли обида. Как будто она имела право обижаться! Убежать бы, чтобы не растравлять беспричинную злобу, но тело не слушалось. Задрожав от внезапно пробравшего холода, Надя продолжала наблюдать.
– Поля, я думаю, что пора прекратить попытки. Это слишком мучительно для нас обоих. В конце концов, есть Рафаэль, а скоро, возможно, появятся внуки. Ему двадцать четыре года, он в любой момент может встретить девушку и создать семью…
– Ну какие внуки, о чём ты говоришь? – перебила тётя и села на него верхом, взмахнув полами чёрного шёлкового халата, как крыльями. – У нас ещё будут дети, поверь мне. Я рожу тебе прекрасного сына… Взамен того, которого мы потеряли…
Она что-то делала руками, скрытыми от глаз Нади. Возможно, расстёгивала брюки. Или чего похуже… Вот теперь точно пора уходить! Надя сделала шаг, наступила на хрупкую веточку и в испуге замерла. Тихий треск мог услышать только человек с абсолютным слухом. Взгляд дяди сфокусировался: он смотрел прямо Наде в глаза. Она прикусила губу и медленно отступила в темноту, ругая себя за любопытство и надеясь, что дядя никому не расскажет, что гостья из Юшкино подсматривала за родственниками.
* * *
Новый завтрак мало отличался от предыдущего: те же яйца на серебряных подставочках, тот же смузи – только в этот раз не зелёного цвета, а бурого.
– Малина-шпинат, – пояснил Рафаэль. – Получше, чем кейл, попробуй.
– Для умного и ответственного человека польза превыше удовольствия, – менторским тоном отчеканила тётя.
Надя кивнула, боясь посмотреть ей в лицо и прочитать то, что дети не должны знать о взрослых. Эта информация никогда не интересовала Надю. Ей повезло: в старом юшкинском доме было достаточно комнат, чтобы дети и взрослые спали отдельно. Когда родители шумели ночью в спальне, Надя засовывала голову под подушку и думала о чём-нибудь своём. О школе, об уроках, о красивых дамах, которых она видела на обложках журналов, продававшихся на почте. Мысль о близости родителей вызывала у неё смятение, ей не хотелось об этом знать – может быть, любовь к отцу заставляла испытывать глупую детскую ревность. Мой папа, только мой! А когда после его смерти в доме повадился ночевать Маратик, Надя нашла лучший выход: надевала наушники и слушала музыку. Иногда так и засыпала под песни Лазарева или певицы Максим. И ревности не было – лишь отторжение и ненависть к толстопузому приставале.
А вчера она вновь превратилась в маленькую девочку, болезненно привязанную к отцу. Только это был не отец – а ей было не десять, а восемнадцать. Все эти чувства казались странными и неправильными. Ночью ей снился деревянный крестик: он был тёплым на ощупь, а кожа мужчины – горячей…
Она ждала, что в столовую вот-вот зайдёт дядя, но он так и не пришёл. Тётя обронила:
– Глеб Тимофеевич уже на работе. Просил передать, чтобы ты была готова к двенадцати часам дня.
– Ладно, – прошептала Надя.
– Кстати, ты не забыла выпить таблетку?
– Не забыла.
– Отлично. А ты, малыш, собирайся и езжай на учёбу. Даже не представляю, что будет, если ты снова завалишь сессию. Всё так сложно, так зыбко сейчас. Не подливай масла в огонь.
– Ой, мамуль, не драматизируй, – весело ответил Рафаэль. – Вместе мы справимся с любыми проблемами. Я обещаю!
* * *
Надя наделала кучу фотографий – сняла люстру, похожую на летающую тарелку с висюльками, бассейн со сверкающей голубой водой, кожаные диваны и шкуры зебр на полу. И рояль, рояль тоже сфотографировала! Пока никто не видел, погладила прохладные клавиши, нажала на одну. Цык-цык – сухой безжизненный звук. Волшебная музыка оживала только под пальцами дяди Глеба.
Отправила фотографии Любаше. Та откликнулась быстро: «Ничего себе! Это дом нашей тёти?», – «Да!», – «Вот что значит вовремя уехать из Юшкино в Москву!». Любаша оседлала любимого конька: оставайся в Москве, сделай что угодно, только не возвращайся в Юшкино… Но как это сделать? Если бы это было так просто, вся страна жила бы в Москве. Даже поступить в институт, о котором упоминал дядя, – не выход. Кто будет содержать её пять лет учёбы? Кто будет помогать маме и сестре? Нет, это невозможно.
Мимо прошла Нина с целым ворохом несвежей одежды в руках:
– Глеб Тимофеевич уже вернулся. Ждёт тебя на улице.
Надя подскочила. Пока болтала с Любашей, совсем забыла о времени. Увидела, что поверх платьев на руке Нины висит белая рубашка.
– Вы в химчистку?
– Да.
– А потом, когда вы заберёте эту одежду, можно я кое-что посмотрю? – Нина подняла брови, и Надя пояснила: – Я швея, мне интересно, как сшита эта рубашка.
– Не знаю, – с сомнением протянула домработница. – Надо у хозяйки спросить разрешения.
Надя кивнула и выбежала из дома. Не будет она ничего ни у кого спрашивать! Просто проберётся в гардеробную дяди, пока его нет дома, и рассмотрит эти замечательные итальянские рубашки ручной работы. Может, даже зарисует фасон и сфотографирует швы. Когда ещё выпадет шанс прикоснуться к совершенству?
Перед крыльцом стояла серебристая машина. Дядя вышел из неё и открыл перед Надей дверь.
Глава 15. Тайные желания
Глеб
Она стояла в саду за дверью, как маленькое привидение в длинной ночной рубашке. С распущенными по плечам волосами, с руками, прижатыми к груди. Слушала музыку. В широко открытых глазах блестели слёзы. Сначала он хотел сделать знак, что заметил её, и пригласить в дом, а потом передумал. Если сама не зашла – значит, в ночном саду ей комфортнее.
«Ты хочешь, чтобы я стала твоей?» – спросила она у Рафаэля. Глеба не просто удивили эти слова – они обожгли, словно раскалённое железо. Эта девчонка из деревни – простая и бесхитростная, как три копейки, чьи интересы ограничивались мамой, сестрой и любительским шитьём, – оказалась не мальком, а вполне сформировавшейся юной женщиной. Пусть неопытной и наивной, но уже знавшей, как произвести впечатление на мужчину. Изогнулась перед Рафаэлем, демонстрируя тело, едва прикрытое купальником, шептала нескромные слова. Кровь бросилась Глебу в голову. Ещё утром он хотел оградить девочку от соблазнов, подстерегавших на каждом шагу, а вечером, стоя у бассейна, с пугающей отчётливостью осознал, что её следует оградить от него самого. Защитник превратился в потенциального захватчика. Он – главная угроза её безопасности. Он тот, кто испортит ей жизнь, если не справится с чувствами.
Он тогда рявкнул что-то грубое и скрылся в доме. Рухнул в кресло в прохладном кабинете и раздёргал узел галстука. Перед глазами стояла хрупкая девичья фигурка, и, даже когда он закрывал глаза, она никуда не девалась. Тонкая шейка, трогательные ключицы, гибкая талия. Восемнадцать благословенных лет. Две русые косы, капли воды на гладкой коже, лучащиеся светом и озорным весельем глаза… «Простите, я не хотела», – сказала она. Но поздно, было уже поздно! Его сердце сделало кульбит, ударилось о рёбра и разбилось.
Если когда-нибудь – в старости, во снах или в тюрьме – он будет вспоминать о Наде, то сможет точно назвать момент, когда влюбился в неё. Не тогда, когда она пришивала «пуговку» на рубашке, а тогда, когда флиртовала с его сыном, не замечая надвигавшейся беды. Не осознавая (и слава богу!), насколько она соблазнительна.
За ужином он продолжал размышлять.
Почему именно она? Мало ли в Москве красивых девушек? Он ни разу не изменял жене за все десять лет брака: она была хороша собой и изобретательна в спальне. В конце концов, он её любил – по крайней мере в начале семейной жизни. Это потом Поля превратилась в типичную рублёвскую женушку: невротичную, зависимую от мнения подружек, вечно неудовлетворённую, тщеславную и дьявольски ревнивую. Купила дом – чересчур большой и пафосный для семьи адвоката. Глеб возражал против покупки, но Поля плакала и клялась, что всегда мечтала о таком доме, – с колоннами, каминами и чудовищными хрустальными люстрами. К тому же в нём было достаточно комнат для будущих детей. Для малышей, которые у них родятся. Глеб сдался. Против детей ему нечего было возразить: он всегда их хотел. Потеряв сначала родителей, потом бабушку, а потом и крёстного (пусть даже он не умер, а уехал в монастырь), Глеб остро, до сердечной боли, тосковал по семье – по близости, теплу и ощущению безопасности. Он верил, что способен создать идеальную семью для своих детей.
Иногда по работе он встречал женщин, которые его волновали, но здравый смысл удерживал его в рамках: любой адюльтер требовал свободного времени, денег и изворотливости. И всегда грозил перерасти в катастрофу: всё же имя адвоката Громова было на слуху. Не хотелось попасть в таблоиды как неверный муж, не хотелось громкого скандального развода – это отрицательно повлияло бы на карьеру. Не разрушило бы её, но отсекло приличную часть клиентов. Испортило реноме. Но когда он увидел племянницу, флиртовавшую с сыном, здравый смысл ему отказал – напрочь и бесповоротно. Потому ли, что эта девочка разительно отличалась от всех, кого он встречал ранее, или потому, что напоминала его самого – бедного провинциала, приехавшего покорять Москву в начале нулевых? Или это подкрался кризис среднего возраста, и теперь он будет реагировать на всех смазливых девиц с косичками и деревенским говорком? Пуговка… Она с таким сомнением тыкала вилкой в говядину средней прожарки, словно ей подали сырое мясо, истекавшее кровью.
Глеб ещё верил, что удержится на краю, но уже знал, что не отдаст Надю никому, – тем более Рафаэлю. Мальчишка не заслужил такой подарок, да и не нужна ему неопытная простушка: он всегда интересовался светскими львицами, желательно побогаче и постарше. К двадцати четырём годам у него сформировался вполне определённый вкус. Надя для малыша Рафаэля – минутная прихоть, сломает и выбросит. Нет, она уедет в Юшкино в целости и сохранности – и как можно скорей. Пара-тройка музеев, зоопарк и Красная площадь – и на этом родственный долг можно считать исполненным. Пусть вернётся домой нетронутая и подарит свою любовь хорошему парню – не безответственному маменькиному сынку и не изголодавшемуся по нежности и чистоте столичному адвокату (женатому к тому же на её родной тётке). Они оба не способны сделать её счастливой.
* * *
И всё же он не остановил Полю, когда она начала снимать с него рубашку, – ради болезненного удовольствия наблюдать, как глаза девочки скользят по его обнажённой груди. Жалкое тщеславие мужчины бальзаковского возраста. Павлинье распускание хвоста.
* * *
В этот раз она надела джинсы и футболку – недорогие старенькие вещи, возможно, доставшиеся по наследству от старшей сестры. Юркнула на переднее сиденье и уставилась в окно, словно боялась посмотреть ему в глаза.
Он вырулил на шоссе, влился в плотный поток машин и спросил:
– Тебе понравился Найман?
– Кто это?
– Английский композитор. Это он написал музыку, которую я играл вчера.
Она совсем от него отвернулась. Поджала коленки и уставилась на бесконечный зелёный забор, закрывавший вид на дворцы, сады и альпийские горки. Пробормотала в стекло:
– Не знаю, о чём вы говорите.
Он подавил улыбку и включил проигрыватель. Нашёл диск Майкла Наймана, выбрал нужный трек. Добавил громкости – и растворился в игре прославленной пианистки. До гибели родителей он тоже мечтал стать музыкантом, а после думал лишь о том, как найти и уничтожить пьяного мажора, который проехал на красный свет и протаранил машину родителей. С яростью осиротевшего ребёнка Глеб жаждал справедливого возмездия. Не дождался: высокопоставленный папаша отмазал сыночка от тюрьмы. В тот день Глеб поклялся, что станет юристом и накажет убийцу. Но наказание настигло ублюдка раньше – и не в зале суда, а в туалете ночного клуба. Интоксикация. Скорую никто не вызвал. Это случилось через долгих три года после трагедии, но Глеб испытал удовлетворение. И решил, что всё равно поступит на юридический. А музыку оставил для души, хотя со временем играл всё реже и реже.
Движение на шоссе застопорилось, Глеб заглушил двигатель. Машинально пробежался пальцами по рулю, повторяя звучавшую мелодию. Поймал взгляд Нади, которая заворожённо следила за его руками. Стихли последние ноты. Надя, словно в забытье, взяла его руку, поднесла к губам и поцеловала – бережно и благоговейно. Глеб смутился:
– Зачем ты? Не надо…
– Я никогда не забуду эту музыку. И никогда не забуду… вас, – выдохнула она.
Она смотрела на него влажными голубыми глазами. И эти глаза вдруг начали приближаться, как в кино в замедленной съёмке. Это Надя к нему потянулась или он потянулся к ней? Или сама вселенная толкала их друг к другу? Они сближались неумолимо и сладко, и одновременно склонили головы, чтобы соприкоснуться губами. Глеба накрыл панический страх, он отпрянул от Нади с такой поспешностью, что треснулся затылком о стекло. Потёр ушибленное место, ощущая, как всё внутри дрожит от желания и ужаса. Он едва не поцеловал племянницу своей жены! Ещё секунда – и он бы не смог остановиться.
– Простите, дядя Глеб! – опомнилась Надя. – Простите меня, пожалуйста! Я не хотела. Я не знаю, что со мной случилось… Боже, какой позор! Прошу вас, не рассказывайте никому, что я пыталась вас поцеловать, – молила она. – Особенно Рафаэлю! Обещаю, это не повторится!
Он проглотил колючий комок обиды. Она беспокоилась о Рафаэле.
– Не волнуйся, я никому ничего не скажу.
Он уже жалел, что не пошёл до конца. Все его благородные помыслы улетучивались, едва он представлял, каким восхитительным мог быть их поцелуй. Губы покалывало, пальцы предательски дрожали. Ему была нужна эта девочка. Но он не мог её сделать своей.
