Текст книги "Монстры"

Автор книги: Танит Ли

Соавторы: Роберт Сильверберг,Клайв Баркер,Роберт Ирвин Говард,Нэнси Холдер,Брайан Ламли,Дж. Рэмсей Кэмпбелл,Стивен Джонс,Ким Ньюман,Бэзил Коппер,Дэвид Джей Шоу
сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 37 страниц)

Деклан стоял на коленях в разорванной и грязной ризе, обнажив тощую грудь. Лунный свет высвечивал его ребра. Его поза, его взгляд – все недвусмысленно указывало, что это было обожание, примитивное и неприкрытое. Потом Кут услышал всплеск; шагнул поближе и увидел, как великан направляет блестящую струю мочи в лицо Деклана. Влага ударила в безвольно приоткрытый рот, побежала по торсу. Радостное сияние ни на секунду не погасло в глазах Деклана, пока он получал это крещение; мало того, он с готовностью поворачивал голову то в одну, то в другую сторону, желая быть полностью оскверненным.

До Кута донесся омерзительный кислый запах мочи. И как только Деклан мог вытерпеть даже каплю этой гадости на своем теле, не говоря уже о том, чтобы выкупаться в ней? Куту хотелось громко закричать, прекратить извращение, но, даже скрытая тенью тиса, зверюга выглядела устрашающе. Слишком огромная, чтобы в ней было хоть что-то от человека.

Кут не сомневался, что это был тот самый зверь из диких лотов, которого пытался описать Деклан, тот самый пожиратель детей. Мог ли догадываться Деклан, когда восхвалял этого монстра, какую власть тот возымеет над его воображением? Неужели он еще тогда знал, что если зверь придет по его следу, то он опустится перед ним на колени, назовет его Господином (еще до Христа, до цивилизации, как он выразился), позволит ему облегчить свой мочевой пузырь прямо на него и при этом будет улыбаться?

Да, о да.

А потому пусть он наслаждается своим долгожданным счастьем. "Не рискуй шеей ради него, – подумал Кут, – он получил то, что хотел". Священник начал очень медленно пятиться к ризнице, не отводя глаз от сцены падения, происходившей на его глазах. Крещение мочой окончилось, когда иссякла струя, но у Деклана в сложенных ладонях еще осталось какое-то количество жидкости. Он поднес их ко рту и выпил.

Кут не сдержался, отрыгнул. На мгновение он прикрыл веки, чтобы не видеть омерзительного зрелища, но потом открыл их снова и понял, что голова в тени повернулась и смотрит на него горящими из темноты глазами.

– Христос Всемогущий!

Оно увидело его. На этот раз точно, оно увидело его. Оно зарычало, открыв жуткую пасть, и от этого голова чудовища словно разделилась пополам.

– Боже мой!

А оно уже метнулось к нему с резвостью антилопы, оставив своего обмякшего прислужника под деревом. Кут повернулся, побежал, побежал так, как не бегал долгие-долгие годы, перескакивая одним махом через могилы. Ему оставалось преодолеть всего несколько ярдов, а там уже дверь, хоть какая-то надежда. Возможно, недолго, но у него будет время подумать, найти какое-нибудь оружие. Беги, старый придурок. Беги, ради Христа. Осталось четыре ярда.

Беги.

Дверь открыта.

Почти добежал, остался последний ярд…

Он пересек порог и резко развернулся, чтобы захлопнуть дверь перед преследователем. Но не тут-то было! Кровавая Башка успел сунуть в проем ручищу толщиной с три обычных руки и принялся хватать пустоту, стараясь нащупать Кута. Окрестности огласил беспощадный рев.

Кут навалился всем телом на дубовую дверь. Железный край створки впился в предплечье монстра, и рев сменился воем, в котором смешались злоба и бешенство. Шум, учиненный чудовищем, прокатился по всей деревушке.

Он достиг северной дороги, где в это время собирали останки Гиссинга и его водителя и паковали в пластиковые мешки. Его эхо раздалось у ледяных стен морга, где уже начали разлагаться тела Денни и Гвен Николсонов. Его услышали в каждой спальне деревушки Зил, где лежали, обнявшись, пары, чувствуя, как немеют руки; где старики, не сомкнувшие глаз, разглядывали трещины на потолке; где детям снилась материнская утроба, а младенцы жалели, что покинули ее. Шум не прекращался ни на секунду, пока Кровавая Башка бился в дверь.

От этого воя у Кута закружилась голова. Он принялся лепетать молитвы, но такая нужная ему в эту секунду поддержка свыше никак не ощущалась. Силы священника начали иссякать. Великан с каждой секундой все шире открывал дверь, дюйм за дюймом. Ноги Кута скользили но хорошо натертому полу, мускулы дрожали, уступая напору. Это была борьба, в которой он никак не мог победить. Ему ли мериться силой с таким зверюгой? Если он хотел дожить до утра, требовалась какая-то хитрость.

Кут приналег на дверь и принялся лихорадочно озираться в поисках орудия. Это дикое существо не должно войти, не должно возыметь над ним силу. В ноздри священнику ударил острый запах. На секунду перед его мысленным взором предстала картина: он, обнаженный, опускается на колени перед великаном и в его голову ударяет струя мочи. Тут же последовали другие сцены извращения. Священнику оставалось только одно – не пустить в ризницу чудовище, внушавшее ему подобные гадости. Оно проникало своим сознанием к нему в мозг, наполняя его мерзостью, вытесняя собственные воспоминания священника, выпуская на волю давно похороненные мысли. Наверное, монстр потребует поклонения, как любое другое божество. И наверное, его требования будут просты и осуществимы. И лишены неоднозначности, в отличие от требований Всевышнего, которому он до сих пор служил. Соблазнительная мысль: полностью сдаться определенности, что бьется сейчас по ту сторону двери, просто лечь ничком на пол, и пусть себе делает с ним что хочет.

Кровавая Башка. Это прозвище молотом стучало у него в голове: Кровавая. Башка.

С отчаянием понимая, что его хрупкая психика вот-вот не выдержит, священник перевел взгляд на вешалку слева от двери.

Кровавая. Башка. Кровавая. Башка. Звучало как набат. Кровавая. Башка. Кровавая. Башка. Он представлял себе голову, с которой содрали кожу, лишив всякой защиты, и эта голова готова была треснуть. Неизвестно, то ли это была боль, то ли удовольствие. Но так легко выяснить…

Чудовище почти овладело им, священник понимал: сейчас или никогда. Он отвел одну руку от двери и потянулся к стойке за тростью. Не любой, а определенной. Он называл ее походной. Полтора ярда обструганного ясеня, пружинистого и прочного. Пальцы обхватили дерево.

Кровавая Башка воспользовался моментом, почувствовав, что сопротивление слегка ослабло, и просунул руку дальше, не обращая внимания, что косяк обдирает кожу. Стальная лапища вцепилась в пиджак священника.

Кут поднял ясеневую трость и ударил монстра по локтю, где кость ближе всего подходила к коже. Орудие тут же раскололось от удара, но свое дело сделало. По ту сторону двери вновь поднялся вой, и Кровавая Башка быстро убрал руку. Как только из проема выскользнули пальцы, Кут захлопнул дверь и запер на все замки. Наступила короткая передышка, всего несколько секунд, после чего атака на дверь возобновилась с удвоенной силой. Дерево стонало, петли начали гнуться. Пройдет немного времени, совсем немного, и чудовище добьется своего. Теперь к его силе добавилась и ярость.

Кут пересек переднюю и снял телефонную трубку. Полиция, сказал он сам себе и начал набирать номер. Сколько пройдет времени, прежде чем оно смекнет, что к чему, оставит дверь и перейдет к окну? Окна были освинцованные, но это не послужит для чудовища серьезным препятствием. У священника оставалось в запасе самое большее несколько минут, скорее всего секунд, в зависимости от умственных способностей твари.

В мозгу священника, освободившегося от оков Кровавой Башки, звучал нестройный хор молитв и просьб. "Если я умру, – невольно подумал он, – то наградят ли меня на небесах за такую зверскую смерть, на которую никак не мог рассчитывать обыкновенный деревенский викарий? Предусмотрена ли в раю компенсация за то, что тебе выпустили кишки в вестибюле собственной ризницы?"

В полицейском участке дежурил только один офицер – остальные находились на северной дороге, наводили порядок после вечеринки Гиссинга. Бедняга почти ничего не разобрал в мольбах преподобного Кута, зато безошибочно определил треск дерева, сопровождавший бормотание, услышал вой.

Офицер положил трубку и запросил по радиосвязи помощь. Патрулю на северной дороге понадобилось двадцать, от силы тридцать пять секунд, чтобы ответить. За это время Кровавая Башка успел высадить центральную панель двери в ризницу и теперь громил остальное. Хотя, конечно, патруль этого не знал. После того, что они повидали на месте аварии – обугленное тело шофера, оскопленного Гиссинга, – они превратились в бывалых вояк вроде тех скороспелых ветеранов, что провели на фронте не больше часа. Дежурный офицер потратил целую минуту, чтобы убедить их в срочности вызова. За это время Кровавая Башка проник в ризницу.

Сидя в отеле, Рой Милтон терзался сомнениями, наблюдая за парадом огоньков, мелькавших на холме, слушая сирены и завывания Кровавой Башки. Неужели это действительно та самая тихая деревушка, где он намеревался поселиться вместе с семьей? Он перевел взгляд на Мэгги, которая проснулась было от шума, но потом снова уснула под действием снотворного из почти опустевшего пузырька, что стоял на тумбочке. Он понимал, однако, что она посмеялась бы над ним за то, что он так ее опекает. Он действительно хотел быть героем для жены. И все же именно она по вечерам брала уроки самообороны, пока он набирал лишний вес на деловых обедах за счет фирмы. Ему почему-то стало невыносимо грустно смотреть, как она спит, и сознавать, что он почти не властен над жизнью и смертью.

Кровавая Башка стоял в вестибюле ризницы, осыпанный дверными обломками. Его торс был утыкан щепками, словно подушечка для булавок, из крошечных ранок по мощной туше сочилась кровь. Весь вестибюль пропах вместо ладана его кислым потом.

Он потянул ноздрями воздух, но не почуял запаха человечины. Кровавая Башка оскалил зубы от расстройства, издав тонкий свист глоткой, и бросился к кабинету. Там было тепло, он чувствовал это своими нервами, и комфортно. Он перевернул письменный стол, разбил в щепы два стула – частично для того, чтобы освободить для себя больше пространства, но главным образом из потребности разрушать, – после чего отбросил в сторону каминный экран и уселся на пол. Его обволокло теплом, целебным, животворным теплом. Он упивался этим ощущением, отогревая лицо, мускулистый живот, конечности. Огонь в камине разогрел ему кровь, напомнив о другом огне, который он пустил на поля цветущей пшеницы.

А потом ему припомнился еще один пожар, воспоминания о котором он старательно гнал от себя, но они почему-то все время возвращались: унижение той ночи останется с ним навсегда. Время тогда было выбрано очень тщательно: разгар лета, за два месяца – ни одного дождя. Молодняк Дикого леса превратился в сухую растопку, и даже не погибшие от засухи деревья легко воспламенялись. Его выкурили из крепости со слезящимися глазами, напуганного, ничего не понимающего, а там уже поджидали с пиками и сетями со всех сторон и еще… той штуковиной, что у них была, от одного вида которой он превращался в покорную овечку.

Конечно, им не хватило смелости убить его; для этого они были чересчур суеверны. К тому же разве они не признали его авторитет, отдав ему должное своим ужасом, даже когда наносили многочисленные раны? Поэтому и похоронили его заживо: а это было хуже смерти. Гораздо хуже. Потому что он мог прожить век, несколько веков и не умереть, будучи запертым под землей. Он просто ждал сотню лет и мучился, а потом еще сотню, и еще одну, пока поколение за поколением топтало землю над его головой, люди жили и умирали, так что в конце концов о нем забыли. Возможно, о нем не забыли женщины: он чуял их запах даже сквозь толщу земли, когда они приближались к его могиле, и тогда их охватывала необъяснимая тревога, они торопили своих мужчин поскорее уйти оттуда, и он оставался абсолютно один, даже собирателя колосьев не было для компании. Они отомстили ему одиночеством, думал он, за те времена, когда он и братья уносили женщин в лес, распинали их там, а потом отпускали, пусть и в крови, но уже с приплодом. Женщины умирали при родах после такого насилия; ни один женский организм не мог выдержать зубов и злобной силы гибридов. Вот так он с братьями мстил пузатому полу.

Кровавая Башка удовлетворял похоть, глядя на позолоченную репродукцию "Свет мира", висевшую над камином Кута. Картина не пробудила в нем ни страха, ни угрызений совести: там был изображен бесполый мученик с оленьими печальными глазами. Никакого вызова. Истинная сила, единственная сила, способная его побороть, видимо, пропала: утеряна безвозвратно, а ее место занял девственный пастырь. Монстр молча извергнул семя, тощая струйка с шипением упала в камин. Мир безраздельно принадлежал ему. У него будет вдоволь и тепла, и пищи. Он будет пожирать младенцев. Вот именно, младенческое мясо самое лучшее. Мясо только что появившихся из утробы слепеньких крох.

Он потянулся и вздохнул, предвкушая наслаждение, его мозг рисовал картины зверств.

Из своего убежища в склепе Кут услышал, как подъехали полицейские машины и со скрипом остановились перед ризницей, потом раздались шаги по гравию. Он насчитал по крайней мере шестерых. Должно хватить.

Священник осторожно направился в темноте к лестнице.

Почувствовал чье-то прикосновение и чуть не завопил, но вовремя прикусил язык.

– Не стоит сейчас туда идти, – раздался голос за его спиной.

Это был Деклан, и говорил он чересчур громко. Тварь ходила где-то наверху, прямо над головами, и наверняка могла их услышать, если не соблюдать осторожности. Господи, только бы не услышала!

– Оно над нами, – прошептал Кут.

– Я знаю.

Казалось, голос шел откуда-то из утробы, а не из горла, Пробиваясь сквозь мерзость.

Подождем, пока он спустится к нам, хорошо? Сам знаешь, ты ему нужен. И он хочет, чтобы я…

– Что с тобой случилось?

Священник едва различал лицо Деклана в темноте. Он улыбался. Безумец.

– Мне кажется, он захочет и тебя окрестить. Как тебе такая перспектива? Понравится? Он помочился на меня – ты видел? И это еще не все. О нет, ему нужно гораздо больше. Ему нужно все. Слышишь меня? Все.

Деклан облапил Кута как медведь. От него несло звериной мочой.

– Пойдешь со мной? – зловеще ухмыльнулся он в лицо Куту.

– Я верую в Господа.

Деклан расхохотался. Это не был пустой хохот, в нем слышалось искреннее сочувствие потерянной душе.

– Он и есть Господь, – заявил причетник. – Он был здесь еще до того, как построили этот долбаный храм, сам знаешь.

– Как и псы.

– Чего?

– Но это не значит, что я позволю им задирать на меня лапы.

Умничаешь, старый козел? – разозлившись, произнес Деклан. – Что ж, он тебе покажет. Ты еще переменишься.

– Нет, Деклан. Отпусти меня…

Но священнику не хватило сил вырваться.

– Пошли наверх, козлина. Не пристало заставлять Господа ждать.

Он поволок Кута вверх по лестнице, не разжимая объятий. Кут растерял все слова, не мог привести ни одного логического аргумента. Да и как заставить этого человека увидеть свое падение? Они неловко ввалились в церковь, и Кут машинально бросил взгляд на алтарь в надежде найти хоть какое-то успокоение, но не получил никакого. Святое место было осквернено: покров разорван и вымазан экскрементами, распятие и свечи брошены в костер, разведенный на ступенях алтаря. Там же горели молитвенники. По церкви летала сажа, от дыма было трудно дышать.

– Это ты сотворил?

Деклан самодовольно хрюкнул:

– Он хочет, чтобы я все это разрушил. И я разрушу, снесу по камешку, если потребуется.

– Он не посмеет.

– Еще как посмеет. Он не боится ни Иисуса, ни…

Уверенность на секунду оставила служку, и Кут воспользовался паузой:

– Однако здесь находится нечто, чего он боится, иначе он зашел бы сюда сам и все это сделал без тебя…

Деклан не смотрел на Кута. Его глаза словно заволокла пелена.

– Что это, Деклан? Что ему не нравится? Можешь мне сказать…

Деклан плюнул в лицо Куту. Густой плевок остался висеть на щеке, как улитка.

– Не твое дело.

– Ради Христа, Деклан, взгляни, что он с тобой сделал.

– Я узнаю хозяина, когда увижу его перед собой…

Деклана трясло.

– …и ты узнаешь.

Он развернул Кута лицом к южному входу. Дверь была открыта, у порога стояла тварь. Ловко пригнувшись, она нырнула в дверной проем. Впервые Кут разглядел Кровавую Башку при свете и только сейчас понял, что такое настоящий ужас. Прежде он старался не слишком задумываться о размерах великана, его взгляде, происхождении. И теперь, пока тот шел к нему медленным, даже величавым шагом, сердце священника признало за ним власть. Это был не просто зверь, несмотря на гриву и устрашающее скопище зубов, – великан пронзал его взглядом, в котором мерцало такое презрение, на какое не способно ни одно животное. Чудовище все шире и шире открывало пасть, выпуская зубы из десен на два, потом на три дюйма, а пасть все продолжала расширяться. Убедившись, что бежать Куту некуда, Деклан отпустил священника. Хотя Кут все равно не смог бы пошевелиться: взгляд чудовища пригвоздил его к полу. Кровавая Башка протянул к Куту лапы и поднял в воздух. Мир перевернулся с ног на голову…

На самом деле приехали семеро полицейских, а не шестеро, как полагал Кут. Трое были вооружены – оружие им доставили из Лондона по приказу сержанта уголовной полиции Гиссинга. Покойного сержанта уголовной полиции Гиссинга, которого вскоре должны были наградить посмертно. Возглавлял этих семерых доблестных полицейских сержант Айвенго Бейкер. Айвенго не принадлежал к героям – характер не позволял, да и образование тоже. Он заранее молился, чтобы в нужный момент, когда он станет отдавать приказы, его не подвел голос, но стоило из церкви появиться Кровавой Башке, как он придушенно взвизгнул:

– Вот оно!

Мог бы не беспокоиться, все и так увидели: чудовище в девять футов ростом, все в крови – сущий дьявол из преисподней. Полицейские тут же взяли его на прицел и без приказа Айвенго, а безоружные, почувствовав себя словно без одежды, перехватили покрепче дубинки и воззвали к Небесам. Один не выдержал, побежал.

– Не разбегаться! – заверещал Айвенго; если эти сукины сыны подожмут хвосты, то он останется здесь один. Ему не полагалось оружие, только власть, что в данном случае служило слабым утешением.

Кровавая Башка по-прежнему держал Кута за шею в вытянутой руке. Ноги преподобного болтались в футе от земли, голова запрокинута назад, глаза закрыты. Чудовище предъявило его тело врагам в качестве доказательства своей силы.

– Так что… разрешите… мы можем… застрелить ублюдка? – поинтересовался один из стрелков.

Айвенго сглотнул, прежде чем ответить:

– Мы попадем в викария.

– Он уже мертв, – сказал стрелок.

– Этого мы не знаем.

– Точно мертв. Взгляните на него…

Кровавая Башка несколько раз встряхнул Кута как грушу, а потом небрежным движением швырнул преподобного полицейским. Тело стукнулось о гравий недалеко от ворот и не шевельнулось. Айвенго наконец обрел голос:

– Огонь!

Понукать стрелков не пришлось: их пальцы нажали на курки еще до того, как прозвучал приказ.

В Кровавую Башку ударили три, четыре, пять пуль, одна за другой, большинство угодило в грудь. Пули ужалили его, и он закрыл одной рукой лицо, а второй прикрыл пах. Такой боли он никак не ожидал. Рана, полученная от винтовки Николсона, была тут же забыта благодаря блаженному кровавому пиру, но эти колючки причиняли боль и жалили все чаще. В нем шевельнулся страх. Инстинкт велел ему пойти прямо на эти палки, издававшие хлопки и вспышки, но боль не позволила. Поэтому он отступил – повернулся и побежал к холмам, перескакивая через могилы. Там, на холмах, он знал все заросли, норы и ямы, где мог бы спрятаться и хорошенько обдумать новую проблему. Но сначала нужно было убежать от врага.

Полицейские быстро собрались вдогонку, воодушевленные легкостью победы. Айвенго остался один, отыскал на какой-то могиле вазу, вытряхнул из нее хризантемы, и его туда вывернуло.

Покинув долину, Кровавая Башка почувствовал себя в большей безопасности, так как дорога здесь не была освещена. Он мог слиться с темнотой, с землей, как проделывал тысячу раз. Он направился через поле. Ячмень до сих пор не убрали, колосья отяжелели от зерна. Он вытаптывал урожай, размалывая на бегу стебли и зерна. Преследователи за его спиной уже начали отставать. Машина, в которую они набились, осталась на дороге, и он видел ее огоньки – один голубой, два белых – далеко позади. Враг кричал что-то в смятении, отдавая приказы, но слов Кровавая Башка не понимал. Не важно, он знал людишек. Их легко напугать. Они не станут далеко искать, отзовут отряд под предлогом темноты, уверяя себя, что полученные им раны наверняка смертельны. Какие они все-таки наивные, словно дети!

Он взобрался на вершину холма и взглянул на долину. Ниже дороги-змеи со светящимися глазами (это были фары вражеской машины) пролегала деревня, образуя колесо теплого света, на ступице которого мелькали синие и красные огоньки. А дальше, во всех направлениях, начиналась непроницаемая чернота холмов, и лишь звезды висели над ними, образуя петли и колонии. Днем долина напоминала лоскутное покрывало, игрушечный городок. Ночью она превращалась в нечто таинственное, принадлежавшее скорее ему, чем им.

Его враги уже возвращались в свои укрытия, как он и предполагал. Погоню отложили до утра.

Король Кровавая Башка улегся на землю и принялся следите за горящим метеором, падавшим на юго-западе. Короткий, яркий росчерк по небу, осветивший облако, сразу погас. До утра оставалось много долгих целебных часов. Вскоре он снова станет сильным и тогда… тогда он сожжет их всех дотла.

Кут не был мертв, но так близок к смерти, что едва ли это имело значение. Восемьдесят процентов костей в его теле были сломаны или с трещинами, лицо и шея – сплошная рана, одна рука искалечена так, что в ней трудно было признать человеческую руку. В том, что он умрет, никто не сомневался. Это был всего лишь вопрос времени и его желания.

Свидетели, хотя бы мельком подсмотревшие, что творилось в долине, начали приукрашивать свои рассказы, но заверения, что все это они видели собственными глазами, придавали вес самым нелепым фантазиям. Хаос на церковном кладбище, выбитая дверь в ризницу, оцепление на северной дороге. Что бы там ни случилось в ночь с субботы на воскресенье, забудут об этом еще не скоро.

Служба по случаю праздника урожая не состоялась, и это никого не удивило.

Я хочу, чтобы мы все вернулись в Лондон, – настойчиво твердила Мэгги.

– Еще позавчера ты хотела остаться здесь. Чтобы слиться с обществом.

Это было в пятницу, до того как все это… все это… Где-то здесь бродит маньяк, Рон.

– Если мы уедем сейчас, то больше не вернемся.

– О чем ты говоришь, ну конечно, мы вернемся.

– Если удрать в тот момент, когда над деревней нависла угроза, то можно вообще поставить на ней крест.

– Это просто смешно.

– Ты сама хотела, чтобы мы были здесь на виду, участвовали в жизни деревни. Что ж, придется нам поучаствовать и в смерти. Я остаюсь. И пробуду здесь до тех пор, пока все не закончится. А ты можешь возвращаться в Лондон. Забери детей.

– Нет.

Он тяжело вздохнул:

– Я хочу убедиться, что его поймали, кем бы он ни был. Я хочу знать, что все закончено, и должен увидеть это собственными глазами. Только так мы сможем чувствовать себя здесь в безопасности.

Она неохотно кивнула.

– Тогда хотя бы давай ненадолго покинем отель. Иначе миссис Блаттер свихнется. Нельзя ли нам прокатиться? Подышать немного…

– Почему бы и нет?

Стоял благоуханный сентябрьский день: деревенская природа, всегда щедрая на сюрпризы, излучала жизнь. В зеленых изгородях мелькали яркие пятна поздних цветов, над дорогой носились птицы. Небо поражало своей лазурью и сливочной фантазией облаков. Когда семья отъехала от деревни на несколько миль, ужасы прошлой ночи начали испаряться, и все приободрились, поддавшись очарованию дня. С каждой милей, отделявшей их от деревушки Зил, страхи Рона уменьшались. Вскоре он замурлыкал песню.

А на заднем сиденье раскапризничалась Дебби. То и дело слышалось: "Мне жарко, папочка" или "Я хочу сока, папочка" и в конце концов "Мне нужно пипи".

Рон безропотно остановил машину на пустом участке дороги: сегодня он решил побыть снисходительным отцом. Как-никак, детишкам здорово досталось в последние дни, не грех их немного побаловать.

– Хорошо, милая, пописай, а потом мы поедем и купим тебе мороженого.

– А где же здесь пипи-ляля? – спросила девочка.

Глупейший эвфемизм – теща постаралась.

Тут к разговору подключилась Мэгги, которая в подобных случаях лучше Рона справлялась с Дебби.

– Пойди за кустики, – сказала она.

Дебби пришла в ужас. Иан и Рои, переглянувшись, усмехнулись.

Мальчик изобразил страдальческое выражение и, поморщившись, вновь уткнулся в потрепанный комикс.

– Поживее нельзя? – буркнул он. – Могли бы еще успеть куда-нибудь в стоящее место.

"Стоящее место", – подумал Рон. На языке сына это означало город. Иан был городским ребенком, и пройдет еще много времени, прежде чем удастся его убедить, что холм с видом на долину и есть стоящее место. А Дебби все продолжала капризничать:

– Я не могу туда пойти, мамочка…

– Почему же?

– Меня могут увидеть.

Никто тебя не увидит, милая, – заверил ее Рон. – Слушайся мамы. – Он повернулся к Мэгги. – Ступай с ней, дорогая.

Мэгги не шелохнулась:

– Сама справится.

– Ей одной не перелезть через изгородь.

– Вот ты и ступай.

Рон решил не спорить, натужно улыбнулся и сказал:

– Пошли.

Дебби выбралась из машины, и Рон помог ей перелезть через кованые ворота на поле. Урожай уже был убран, и поле пахло… землей.

– Не смотри, – тараща глазки, упрекнула его дочурка, – ты не должен смотреть.

Она умела крутить людьми в свои зрелые девять лет. Играла на его нервах лучше, чем на пианино, хотя брала уроки музыки. Он знал это, и она тоже знала. Улыбнувшись, он закрыл глаза:

– Ладно. Видишь? Я закрыл глаза. А теперь поторапливайся, Дебби. Прошу тебя.

– Обещай, что не станешь подглядывать.

– Ни за что не стану. – "Господи, – подумал он, – ну и спектакль она устроила". – Побыстрее.

Он оглянулся на машину. На заднем сиденье Иан по-прежнему внимательно читал, целиком погрузившись в какие-то дешевые приключения. Мальчик всегда такой серьезный – Рону только изредка удавалось добиться от него усмешки, не больше. И это не было притворством, напускной таинственностью. Иан, видимо, довольствовался тем, что предоставил выступать сестре.

А за зеленой изгородью Дебби стянула нарядные штанишки и присела, но после всех пререканий у нее ничего не получилось. Она сосредоточилась, но от этого стало еще хуже.

Рон взглянул поверх поля на горизонт. В небе летали чайки, скандаля из-за какого-то ошметка. Он последил за ними какое-то время, чувствуя, как в нем нарастает нетерпение.

– Поживее, милая, – сказал он.

Он вновь перевел взгляд на машину и увидел, что Иан теперь смотрит на него, и лицо его выражает одну только скуку или что-то очень похожее на нее. Рону почудилось, будто на лице сына промелькнуло глубокое смирение. Или он ошибся? Иан вновь уткнулся в комикс "Утопия", сделав вид, что не заметил отцовского взгляда.

И тут Дебби пронзительно закричала – он чуть не оглох.

– Господи! – Рон в мгновение ока перелез через ворота, Мэгги почти от него не отставала.

– Дебби!

Рон увидел раскрасневшуюся дочь: она стояла у кустов, уставившись на землю, и что-то бормотала.

– Да что случилось?

Из ее лопотания ничего нельзя было понять. Рон проследил за взглядом девочки.

– Что случилось? – Мэгги с трудом преодолела ворота.

– Все в порядке… все в порядке.

На краю поля, почти заваленный пучками травы, лежал мертвый крот – облепленный мухами, с выклеванными глазами.

– О господи, Рон. – Мэгги посмотрела на него с укором, словно он нарочно подбросил сюда этого чертова крота. – Все в порядке, милая, – сказала она, оттолкнула локтем мужа и обняла Дебби.

Рыдания начали утихать. "Городские дети", – подумал Рон. Придется им привыкать к подобным вещам, если они хотят жить в деревне. Здесь нет уборочных машин, чтобы каждое утро подбирать с дороги раздавленных кошек. Мэгги убаюкивала дочь на руках, и самое страшное, видимо, было уже позади.

– С ней все будет в порядке, – сказал Рон.

– Ну конечно, как же иначе, правда, милая? – Мэгги помогла девочке натянуть штанишки. Та все еще шмыгала носом, позабыв в своем горе, что еще минуту назад требовала для себя уединения.

Сидя в машине, Иан слышал концерт, устроенный сестрой, и пытался сосредоточиться на комиксе. "Готова на что угодно, лишь бы привлечь к себе внимание, – подумал он. – Ну и ладно, пусть забавляется".

Внезапно стало темно.

Он поднял взгляд от страницы, и у него заколотилось сердце. У его плеча, на расстоянии каких-то шести дюймов, что-то, согнувшись, заглядывало в машину, и рожа у этого существа была дьявольская. Мальчик не сумел закричать, язык не слушался. Он только и мог, что намочить сиденье и тщетно отбрыкиваться, когда из окна к нему потянулись длинные, испещренные шрамами руки. Зверюга оцарапал когтями его лодыжки, прорвав носки. Один новый ботинок слетел в борьбе. В следующую секунду чудовище вцепилось ему в ступню и потащило по мокрому сиденью к окну. И тут Иан обрел голос. Не совсем его голос – это был жалкий, глупый писк, совершенно не сравнимый с тем смертельным ужасом, который его сковал. Все равно было слишком поздно: чудище протащило в окно его ноги, и вот уже из машины показалась нижняя часть туловища. Мальчик взглянул в заднее окно, пока монстр вытаскивал его торс наружу, и как во сне увидел отца у ворот с каким-то странным смешным лицом. Отец перелезал через ворота, шел ему на помощь, шел спасти его, но уж очень медленно. Иан с самого начала знал, что спастись не удастся, потому что он сотни раз погибал этой смертью но сне и отец ни разу не поспел вовремя. Пасть чудовища оказалась еще больше, чем он раньше ее представлял: это была пещера, куда засовывали его голову. И воняло в ней как из мусорного бака на задворках школьной столовой, только в миллион раз хуже. Мальчика вытошнило прямо в глотку чудовища, когда оно откусывало ему голову.

Рон ни разу в жизни не визжал. До этой секунды он считал, что визжат только женщины. Но когда на его глазах монстр выпрямился во весь рост и, сомкнув челюсти, откусил голову сына, ему ничего не оставалось, как завизжать.

Кровавая Башка, услышав крик, повернулся и без тени страха на морде посмотрел, кто тут шумит. Глаза их встретились. Взгляд Короля пронзил Милтона, как кол, до самого мозга и приморозил к земле. И только Мэгги сумела разорвать эти чары, когда завыла похоронным голосом:

– О нет… только не это.

Рон стряхнул с себя гипноз Кровавой Башки и двинулся к машине, к своему сыну. Но секундное замешательство подарило Кровавой Башке передышку, в которой он, по сути, не нуждался. Он уже уходил прочь, зажав в зубах добычу и расплескивая направо и налево ее кровь. Ветерок подхватил капельки крови, когда подул в сторону Рона, и они осели на его лице мягким дождем.